Семейная жизнь с размаху

Оставшись один, Хейзель завернулся в одеяло и со вкусом проревел несколько часов. Слишком много всего навалилось, событий, противоречивых эмоций, поди это все осмысли, еще и мутило и вообще физическое состояние доставляло. Случилось и правда нечто невероятное, это он знал точно, и они уже на двоих приняли решение, и все-таки вдуматься, представить – а дальше-то что? – было почти нереально и жутко. Проще казалось обдумывать то, что привело к невероятному. Перебирать в памяти все эти мгновения. …Конечно, когда Санзо-хан так резко его схватил и опрокинул на кровать – стало страшно. И никакими словами сейчас до него не достучаться было. И не вырваться. Впрочем, за руки Санзо его не держал, а значит, можно было пытаться сделать хоть что-то. Хвататься за плечи, обнимать, пытаясь сдержать бешеный напор, – и целовать, целовать… Вложить в это всего себя – и вполне искренне, самозащита тут дело второе. Да, небезнадежное, ведь каждый первый фатально недооценивал его, Хейзеля Гросса, считая слабосильным, бесполезным украшением этого мира. А сила-то в руках была, и верткость тоже. А еще он, в отличие от Санзо-хана, почти сегодня не пил, только губы мочил в вине. Чтобы оставить разум хоть сколько-то ясным и контролировать происходящее. Правда, кажется, на трезвую голову было даже обиднее – отдавать свой первый поцелуй, да и не только его, человеку, который не желает даже толком ответить, а сам Хейзель был слишком неопытен, чтобы распалить, завлечь, втянуть… Но хотя бы ему удалось в меру осторожно завалить Санзо на себя, а потом даже развернуть набок. Все-таки он, Хейзель, не ошибся, наблюдая: чем больше пьет этот местный чудотворец, тем сильнее его тянет на покой и в сон. Впрочем, прямо сейчас он засыпать явно не собирался – отстранив от себя Хейзеля, смотрел на него, точно на котенка, забравшегося случайно к нему в кровать. С этакой странной смесью неприязни, удивления – и еще чего-то, явно не дававшего Санзо окончательно оттолкнуть, разжать руки. – Все еще меня домогаешься? – сдавленный, злой шепот. – Будет жестко. Без черемухи. Тебе не понравится. И почему-то от этих слов, от этого голоса еще сильнее екнуло внутри – не жутко, а сладко. – Санзо-хан… – выдохнул Хейзель, прижимаясь сильнее, потираясь всем телом, как тот котенок, закидывая ногу на близкое бедро. – Мне уже нравится! И тебе нравится, я же чувствую, вот… – Давай уже закончим с этим скорее! – если Санзо и хотелось только освобождения, то и это уже немало. А у Хейзеля слегка дрожали руки, но, кажется, совсем не от страха. Он и заметил-то это только потому, что задрожавшие пальцы отказывались быстро справиться со штанами, которые для Санзо уже были слишком тесны в определенном месте. Санзо, впрочем, ему не мешал. Только шипел сквозь зубы что-то малоприличное и явно нетерпеливое. Видимо, тело ему уже повиноваться отказывалось, кроме… Вот теперь скоро будет больно, но хотя бы на его, Хейзеля Гросса, условиях. Он откинулся на спину, заерзал, задирая подол рубашки – и, не давая Санзо глянуть на открывшееся, снова обхватил того руками, чувствуя горячую тяжесть желанного тела. – Санзо-хан! – ноги сами обвили бедра. – Все хорошо, я хочу этого, ты тоже… Пожалуйста! … Пришлось, конечно, терпеть, и на собственное удовольствие рассчитывать было нечего. Но это ведь только начало… всего… Тем более что и Санзо не оставался безучастным, лихорадочно-горячий, он едва не плавился – на нем, в нем… И это было невероятно, это переполняло до краев. И, кажется, ничего другого уже не было нужно. Кажется, стоило Хейзелю ощутить, что Санзо получил свое сполна, как даже свет перед глазами померк. И потом Хейзель увидел лицо Санзо-хана, все еще особо прекрасное после пережитого экстаза, в отсветах от его золотых волос… уже не над собой, а рядом на подушке. Санзо спал, похоже, уснул мгновенно – и, кажется, только это заставило Хейзеля, осмелев, припасть губами к его обнаженному плечу, горячо и почти больно, до отметины. Полюбовавшись выразительно закрасневшим результатом, Хейзель прикрыл глаза, пытаясь уснуть. Пришлось повернуться к Санзо спиной, чтоб не дышать в лицо друг другу. Было ужасно жарко, наверно, обоим, поэтому укрывать ни себя, ни Санзо Хейзель не стал. Только к утру, подмерзнув, свернулся клубочком и привалился спиной к спине возлюбленного. Впрочем, наутро сказка обернулась суровой реальностью. Санзо решительно ничего не помнил, возомнил себя полным чудовищем. И даже в уютно-трогательной позе Хейзеля видел последствия насилия – которому хрупкий Хейзель, по его убеждению, совершенно ничего не мог противопоставить. А если сказать, что насильнику он бы не оставил печать любви на плече – так еще обвинят в коварных умыслах. Мол, невзирая на неприязнь к нему и непростительные действия Санзо-хана, он, Хейзель, решил его привязать, и еще неизвестно, с какой целью. С любой, кроме как принадлежать любимому. Так что лучше подождать, пользуясь чувством вины – а что еще остается? Вознося в душе благодарность всем высшим силам за случившееся чудо – и верить, что они, связанные всем, что уже меж ними было, еще будут вместе, во всех смыслах этого слова. И однажды настанет та сладкая минута, когда Санзо-хан вспомнит, как же все было на самом деле. И не пожалеет.