***
Морозный ветер господствовал внутри безмолвных и наполненных скорбью покоев. Чимин ежеминутно вынуждал свою подушку сыреть от тёплых высохших слёз. Было настолько плохо, что, казалось, смерть становится самой главной мечтой Чимина, самым его сокровенным желанием. Она не забирает его, не избавляет от изнурительных и лютых страданий, но и жить не даёт, абсолютно все его жизненные силы высасывая. Пак тощими руками стаскивал с себя сковывающую одежду, что-то невнятно бурчал, сам себя не слыша, и пугающе извивался в своей полностью мятой постели, жалобно крича и прося о помощи у несуществующего голоса вдали комнаты. Голова раскалывалась на части, сердце пульсирующей болью рассекало рёбра, вскрывая не затянувшуюся рану, и вся прошлая жизнь минутным кадром пролетела перед глазами, приобретая тусклый невзрачный оттенок бессмысленности и убожества. Пак Чимин знал, что многое сделал для своего народа. Но он ничего не сделал для себя. Он даже имя своё вслух не произносил, пока Чон Чонгук не напомнил о его существовании. Он всем обещал дарить добро и понимание, но себя отчаянно ограждал даже от крохотного проявления чужой заботы. Ему не было известно, каково это быть любимым и избавиться от глупой привычки ужинать в одиночестве. Когда Чон Чонгук появился в его жизни, это намеревалось стать лишь очередным этапом в правлении Чимина. Это был простой человек, который порой раздражал своим любопытством и такой еле мелькающей в характере нежностью, порой вводящей Пака в ступор. На фоне жестокости и безразличия генерал украдкой показывал королю самые лучшие свои стороны. Он с неподдельной любовью смотрел на него, с неподдельным желанием восхищался любому его действию. И Чимин отлично замечал это, смущаясь и оттого вовсе себя не узнавая. Чонгук дарил смысл жить дальше и помогал не обременять себя мыслями о скорой смерти, потому что любовь его, казалось, готова была даже в загробном мире уберечь неспокойную душу Чимина. — Ваше Величество, прошу, ответьте хотя бы что-нибудь, — Тэхён, уже сгорая в ожидании, продолжал сидеть у кровати короля и только наблюдать за тем, как отвернувшееся тело даже не шевелится, лишь временами издавая глухой, напрочь убивающий всё внутри стон. Чимин погружался в полуобморочное состояние, только отрывками слышал чужие слова и ничего из них не мог понять, скользя рукой по животу и чувствуя, как она безжизненно виснет над полом. — Ваше Величество, что с Вами?! Почему лекарь не может вылечить Вас?! Почему? — спрашивал адмирал, скорее, у самого себя и громко рыдал, закрывая лицо ладонями. Он, захлёбываясь слезами, не обращал внимания на нестерпимый холод внутри и безумно жарким шёпотом согревал своё вмиг охладевшее ко всему миру сердце. Пак Чимин лежал рядом, но безвозвратно отдалялся с каждой секундой всё дальше и дальше за тысячи, миллиарды километров, даже не имея возможности сказать своё последнее слово.***
Высокие, украшенные острыми пиками ворота торжественно открылись перед впопыхах прибывшим генералом, и пару солдат почтенно поклонились ему, тут же забирая измотанную и голодную лошадь. Без каких-либо лишних разговоров Чонгук тревожно осмотрел дворец, и на грудь его камнем легло опасение за то, что доводы Ли Чживон окажутся горькой и ужасающей правдой, после которой Чонгук, определённо, перережет себе горло собственным мечом, ибо просто этой правды не выдержит. Не выражая ни одной эмоции, у главного входа он сталкивается с опустошённым взглядом адмирала Кима и грубо отталкивается им, через секунду увидев блеснувшее лезвие у своего носа. — Где ты шлялся? — вопит тот, красными глазами смотря в упор. — Я уверен, что ты всё знаешь, Чон Чонгук! Ты один всё знаешь! — он неожиданно набросился на него, гневно отбрасывая оружие и не получая в ответ никакого сопротивления. Держа Чонгука за воротник, Тэхён был готов задушить его быстро и без раздумий, только в этом сейчас находя способ для успокоения. — Я не понимаю, о чём ты... — Чонгук нечаянно и чересчур болезненно кусает свой язык, когда Ким от бешенства встряхивает его, не давая договорить. — Клянусь, что растерзаю тебя на куски, если ты не скажешь мне правду прямо сейчас, — грозно шипит Тэхён, словно гремучая змея, и слушает, как Чонгук на это только слабо ухмыляется. — Хочешь и дальше смотреть, как он умирает? — Убери от меня свои руки, — Чонгук после услышанного не имеет сил сдерживаться, и голос его разом становится ниже. — Совсем скоро сюда приедет госпожа вместе с моим братом. Если тебе дорога жизнь Его Величества, помоги мне обмануть стражу и пропустить Хосока во дворец. — Ты совсем сдурел?! — лицо Кима буквально искривляется в гримасе ненависти и глубочайшего едкого отвращения. — Я делаю это ради господина, а не ради себя, — решительно отвечает Чон, устало и нервно сжимая кулаки. Ему не хотелось до каждой мелкой детали расспрашивать адмирала, но и молчание его вызывало жестокий интерес. Страх потерять самого любимого человека стал самой бесчеловечной пыткой по отношению к Чонгуку, и на фоне его всё остальное казалось ничтожно малой крупицей в бурном течении чувств и эмоций, которые ему посчастливилось испытать до этого. — Генерал Чон! — Намджун выбежал в озарённый предзакатным солнцем двор, тяжело ступая по заснеженной дороге. — Я думаю, Вы уже наслышаны о том, что произошло, — трескуче шепчет он, осматривая застывшего от раздражения мужчину. — Господин Ким, у нас нет времени на болтовню, — Чонгук перебивает его, больше не обращаясь с прежней вежливостью и покорностью, на что десница хмурится в недоумении, шевеля тёмными бровями. Вдали начинает глухо слышаться дребезжание колёс и частый топот лошадей, после чего один из военных отдаёт приказ открыть ворота, узнавая в раскрасневшемся и вспотевшем толстяке королевского кучера. Тот машет руками, просит людей торопиться и гулко хлещет поводьями, въезжая на главную площадь. Трое мужчин оборачиваются к нему, прищурившись от сильного ветра, и молча выстаивают ровно до того момента, пока из кареты не выходит встревоженная Ли Чживон, держащая на руках маленькую уснувшую в поездке девочку. Вслед за ними скрытый под массивной накидкой показывается среднего роста человек, брезгливый, но внимательный взгляд кидая на величаво возвышающийся в небо дворец. — Госпожа, кто это с Вами? — Намджун испуганно подходит к ней и случайно будит ребёнка, вмиг оторопев от неожиданности. — Ты идёшь со мной, — будто мгновенная вспышка, Тэхён оказывается возле Хосока и хватает его за руку, заламывая её за спиной. — И даже не смей сопротивляться. — Адмирал Ким! — вскрикивает Намджун, пытаясь разрядить обстановку, но тут же останавливается госпожой Ли и непонимающе следит за девочкой, испуганно держащей её руку. — Скорее направляйтесь к Его Величеству, генерал Чон, — она бросает короткий взгляд на шипящего от боли Хосока. — И не стоит так обращаться с тем, кто хочет помочь нам, Ким Тэхён. — Он — преступник! — возмущённо твердит тот, полностью уверяясь в правоте своих действий. — Вы притащили преступника во дворец и сейчас указываете мне, что делать? — более яростно Тэхён вцепляется в чужие локти, надменно ухмыльнувшись грозному взгляду Чонгука. — Будь благодарен тому, что его поймал я, а не они, — Тэхён слабо кивает в сторону, откуда бойко подбегала небольшая куча королевских стражников. — Адмирал, позвольте нам заняться им, — резко, по-армейски чётко звучит напротив Чонгука, каждую мышцу внутри напрягая. — Не стыдно вам кидаться на уже пойманную добычу? — с усмешкой отвечает Ким, небрежно смахивая с глаз пшеничного цвета локоны. — Я сам разберусь с ним. Госпожа робко кивает Чонгуку, и через несколько минут он вместе с недовольным адмиралом и его личным пленником направляется в покои, где прорывающиеся солнечные лучи светлой дымкой покрывали всё пространство, пропахшее горьким запахом предсмертных мучений. Госпожа Ли, передав Джису служанке, побежала вслед за ними, шепча все известные ей молитвы. Тэхён отпустил Хосока и, отворив широкую дверь, разрешил Чонгуку зайти первым. Увидев столь страшную за всю его жизнь картину, он чуть не потерял сознание. — Ваше Величество… — Бесполезно, — обрывает его адмирал мрачным голосом, который буквально отлетает от молча наблюдающих стен и заснеженных подоконников. Хосок замирает, не решаясь ступить дальше, и любопытно следит за тем, как генерал подходит к кровати и все слова Тэхёна игнорирует, с безмолвными, разъедающими кожу слезами пододвигая к себе ослабленное тело. — Чимин, ты слышишь меня? Чимин, я здесь, — голос надрывается, становится хриплым и измученным всем, что так и осталось недосказанным. Ли Чживон и Намджун приходят через несколько секунд, с ужасом смотря на то, как губы короля еле шевелятся, но ничего не говорят, и грудь постепенно перестаёт вздыматься от поступающего в лёгкие кислорода. — Он так ждал Вас, — тихо добавляет Намджун, вздрогнув от яро выплеснутых рыданий. — Хосок, сейчас! — Чживон толкает его вперёд и понимает, что больше не может слышать, как страдальчески изнывает Чонгук, абсолютно выпадая из реальности. Генерал жарко, до беспамятства целует чужую, ставшую в разы холоднее руку и плавно приподнимается, чтобы взглянуть в стеклянные, безжизненно уставленные вперёд глаза. Чимин лежал перед ним, как неодушевлённая вещь, все ещё тая в себе последнюю жизненную искру. И искра эта разжигала в Чоне свирепый пожар, который убивал его морально так же быстро, как заклинание убивало Чимина. — Чонгук... — внезапно звучит чужой, казалось бы, уже совершенно пустой шёпот. — Да, Чимин, я рядом. Я с тобой, — в истерике шепчет Чонгук, всхлипывая, и сразу замолкает, с великой надеждой очерчивая взглядом сухую белоснежную кожу. — Я люблю тебя, слышишь? — он пытается улыбнуться, гладит безумно дрожащими пальцами застывшие, но до сих пор такие желанные губы, а затем отчаянно, с напором льнёт к ним, пока остальные в шоке расширяют глаза, не осмеливаясь вмешаться, и слепо нащупывает руку брата, в ступоре стоящего за спиной. — Давай, Хосок, — отрываясь от нежного и самого неожиданного для всех поцелуя, Чонгук заставляет их обоих окружить короля и скрестить над его грудью свои ладони. До этого момента Хосок не верил, что Чонгук по правде влюблён в этого человека, но то, как он вдребезги разрушался на глазах у всех, больше не вызывало никаких сомнений в его чувствах. Нечто внутри него в этот миг тоже умирало, оно угасало, открывая все самые изуродованные стороны души. Тягучим, липким ядом растекались по сосудам все прошлые воспоминания с Пак Чимином, и его прежняя улыбка железными прутьями обвязала горло, сжимая с каждой секундой всё туже. Именно тогда, когда Чонгук и Чимин наконец достигли своего счастья, они были обречены на расставание. Огромная неиссякаемая любовь Чимина, несмотря на болезненное состояние, подарила ему возможность произнести любимое имя. Будто всё в мире удерживало Пака только ради этого короткого момента и будто он знал, что не умрёт, пока не услышит голос своего возлюбленного. — У нас получится, Чонгук, — несмело подбадривает его Хосок и закрывает веки, стараясь сконцентрировать хаотично парящие мысли. Магия разрушения чересчур опасна тем, что имеет слишком тонкие границы — чем труднее заклинание, на которое она направлена, тем тяжелее контролировать её и не сгубить самого себя. Ли Чживон взволнованно следила за братьями, сохраняя полную тишину, и Намджун, зажмурившись от яркого света, почувствовал, как всё вокруг начинает бездушно сметать разбушевавшийся вокруг магов ветер. Чонгук невольно вспоминает детство и ребяческие игры, что незаметно переходили в вечное противостояние двух, пусть ещё неопытных заклинателей. Теперь же в его руках была судьба человека, а не разрушенные Хосоком предметы. От этого, непременно, становилось страшно. Постепенно ослабляя льющееся из Чимина светло-зелёное сияние, Хосок переводит серьёзный взгляд на оплетённые светящимися тёмными линиями руки. Чонгук, имея в своём прошлом доме довольно обширную библиотеку, однажды наткнулся на книгу запрещённой магии и, не смея перебороть детскую любознательность, стал читать её, жадно выхватывая из каждой строчки ответы на многие свои вопросы. Когда на одной странице он увидел каллиграфическим почерком вычерченное заглавие «Восстановление раненого органа», в нём сразу загорелось масштабное сомнение. Невозможно было представить, что магия действительно способна на такое немыслимое заклинание. Оно казалось жесточайшим абсурдом, в конце концов шуткой и глупостью. Но спустя пару лет Чонгук вдруг вспомнил о нём и в одну из ночей решил отыскать затерявшуюся книгу, так опасаясь в итоге не прочитать её содержимое. И когда такой же, как в тот день, пыльный пожелтевший форзац вновь показался перед ним, он, будучи уже вполне образованным подростком, начал со свежим взглядом вникать в написанное. Та самая потрясшая его детское сознание идея до сих пор казалась ему безумной, совершенно не реальной. Но желание познать эту тайну было сильнее любых опасений. — Чонгук, — выдаёт Хосок, словно выводя из транса того, кто после его слов резко соединил кулак со своей ладонью, стирая абсолютно все посторонние символы вокруг себя. Открывая глаза и ясно ощущая, как один из них слепнет, становится сплошным бордовым пятном, Чонгук осторожно опускает свои руки к груди Чимина, стараясь плотно, но не сильно нажать на неё, несмотря на то, что многочисленные полосы на коже по мере приближения к бездыханному телу постепенно начинают саднить и иглами пробираться под верхние её слои. При использовании запрещённой магии так или иначе приходится терпеть особую боль. Но имело ли это значение для Чонгука, который собственное сердце отдал бы Чимину, была бы такая возможность реальной? Определённо, нет. Хосок тихо отходил в сторону и наблюдал за тем, как лиловые огни проходят сквозь ладони Чонгука и мельком испаряют капающие на языки их пламени слёзы. Чживон медленным шагами обходит постель, подходя к Хосоку и в одно из мгновений видит, что помимо слёз на мёртвого Пака падает вязкая чёрная жидкость, вытекающая из трещин на руках Чонгука. Она течёт не спеша и Чоном даже не замечается, пока грубые небрежные дорожки не становятся чересчур яркими на контрасте с блестяще-белой королевской простынёй. — Остановись! — наконец осмыслив происходящее, Хосок подрывается с места, машет руками и отбрасывает в сторону стоящий рядом стул. Моментально рассеивается в воздухе терпение Тэхёна, и, потянув на себя Хосока, он ловко удерживает его, пока Ли Чживон настороженно поднимает своё платье и присаживается на край постели, чуть дотрагиваясь до расслабленных окаменелых пальцев Чимина. — Чонгук, хватит, — подавленно говорит она, не наблюдая никаких изменений, и бурными слезами омывает свои щёки, шёпотом прощаясь с королём. Намджун проводит рукой по влажным векам, и один лишь Тэхён продолжает смотреть на Чонгука тем же ясным и надеющимся взглядом. Хосока до мурашек пугает то, что Чонгук впервые сложил свои ладони в совершенно незнакомом ему жесте и что волшебный поток обволакивает Пака так мощно и стремительно, словно Чонгук сам себя иссушает только ради того, чтобы не дать чужому сердцу потерять шанс на восстановление. Линии синевато-чёрного цвета у Чонгука были вовсе неспроста — они выжимали из него все соки, принося в жертву его собственную, проклятую использованием зловещей магии кровь, которую он не думая был готов выжать хоть до последней своей капли. Когда чужое тело вздрогнуло, будто от резкого импульса, у Чживон весь мир под ногами развалился. Чонгук, страшно бледный и измотанный, грязными, почерневшими руками потянулся к лицу Чимина, что слабо и неохотно сморщилось, как после долгого и крепкого сна. Все присутствующие в удивлении и наивысшей радости подбежали к ним, до сих пор не веря в произошедшее чудо, которое будто мерещилось их помутнённому от горя разуму. — Чимин, скажи что-нибудь, — Чонгук улыбается разбито и утомлённо, а затем молча падает рядом с ним, закрывая глаза и несколько секунд слыша громкие и размытые голоса.***
Поставив на стол небольшую миску с супом, худая, темноволосая женщина так же мило улыбнулась своей дочери и мягко погладила её по голове. — Приятного аппетита, — промолвила она, тут же закрывая платком лицо, якобы взмокшее от пота. Совсем недавно ей пришло письмо о том, что её муж, четыре года назад ушедший на северо-западную войну, погиб. Долго рыдая, жена его так и не решилась рассказать обо всём их маленькому ребёнку, не желая травмировать её столь трагичными новостями. Свекровь на это отреагировала очень тяжело. Целый день она лежала на своей кровати и никуда не выходила, чувствуя, как её материнское сердце страдает вместе с ней. — Мама, а почему бабушка плачет? — спросила девочка, пододвигаясь ближе и в полной темноте пытаясь разглядеть глаза растерянной от её вопроса женщины. — Джису, она просто болеет. Завтра ей станет лучше, — соврала она, плотнее укрывая старым одеялом детские нежные плечи. — Спокойной ночи, — и отвернулась, стараясь не вспоминать о муже. Каждый день ей казалось, что Джису должна обо всём знать, что она уже взрослая и в свои шесть лет довольно многое способна понять. Но нечто останавливало, заставляло сомневаться, и лучшим решением посчиталось до последнего держать всё в тайне, пока девочка не станет постарше. К тому же, Джису не особо помнила своего отца — узнавала о нём только из рассказов бабушки и мамы, а после того письма и вовсе перестала слышать про него что-либо. Джису росла жизнерадостной девочкой, не испытывая недостаток родительской любви. Мать продолжала заботиться о ней в бедности, среди забитых крысами углов, в пыли и страшном безденежье. Она трепетно обнимала её, прижимая к себе её голову, когда даже в глубокой ночи за окном шумели военные, разгоняя местных пьяниц. Гремели пушечные взрывы где-то вдали, и с бешеной скоростью усиливался страх встретить свою смерть в беспросветной скрипучей комнате, заточившей в холоде несчастную старуху и овдовевшую женщину со своим ребёнком. Как-то раз, когда Джису беззаботно играла на улице, сдувая с варежек мерцающий на солнце снег, несколько мужчин затащили её мать в сарай, а затем, ухмыляясь и связывая ей руки, изнасиловали так жестоко, что ещё несколько минут после этого женщина не могла встать, опустошённым взглядом обводя разорванное платье и полноватые, красные от ударов ноги. Не выдержав такого позора среди соседей, женщина сбежала из дома, оставив родное дитя. Джису прожила вдвоём с бабушкой вовсе не долго — та скончалась от болезни лёгких, и обездоленный ребёнок оказался на улице. Никто не хотел брать к себе девочку, чья законная мать, не способная однажды забрать с собой дочь, отныне скиталась в неизвестных местах, больше не появляясь в столице. Обезумевшая после пережитого, она больше никогда не смогла бы нормально растить Джису. Со слов бабушки девочка знала, что мать вернётся не скоро, а после её смерти Джису и вовсе потеряла все шансы узнать правду о семье и уже в свои восемь лет была обречена на гнетущее и голодное одиночество.***
— Значит, ты ничего не знаешь о своих родителях? — Чживон бережно расчёсывала чистые после ванны волосы, ощущая, как девочке это кажется приятным. — Нет, — отвечала она безразлично, не до конца понимая всей своей жизненной трагедии. — Но моя бабушка умерла месяц назад. — И ты целый месяц спала на улице? — руки перестали слушаться Чживон, когда она произнесла это. — Недолго я была в гостях у одной тёти, но она уехала и не смогла забрать меня с собой, — милые пальцы её коснулись тощей кисти и крепко сжали, притягивая к щеке. — У моей мамы были такие же руки, — мечтательно закрыв глаза, Джису улыбнулась, до сих пор сохранив в памяти тот вкусный запах, который всякий раз чувствовался при ласковых материнских объятиях. Чживон замерла на секунду, изумлённо смотря на радостную девочку. Казалось, ей больше ничего не было нужно, кроме этого короткого, но столь нужного для счастья мгновения. — Госпожа! — ворвался в покои светящийся в улыбке слуга. — Генерал Чон очнулся! — Ура! — вскрикнула Джису и звонко завизжала, топчась на месте, чем искренне рассмешила всех вокруг. — Скорее! Идёмте к нему! — она капризно тянула госпожу, чуть ли не бежавшую за её быстрыми короткими ножками. Чонгук, разлепляя глаза, сразу почувствовал рядом чьё-то присутствие. Несколько суток пролежав без единого движения, его тело было не в силах подчиниться ему сразу. Затерянный в прострации генерал еле как повернул голову, издав тревожный вздох. Будто пребывая во сне, Чонгук зажмурился, пытаясь проснуться. Но всё происходящее не было сном или видением, и до этого показавшийся иллюзией Чимин — совершенно здоровый и полный сил — в воодушевлении наклонился к нему, одаривая жгучим и опьяняющим поцелуем. — Наконец-то, Чонгук, — никогда до этого не видя Пака таким эмоциональным и настойчивым, Чонгук слабо покраснел, выдавая всё своё смущение. — Я так испугался за тебя, — Чимин плотно обнял генерала, уткнулся носом в его шею и бесстыдно начал ронять на неё свои так долго скрывающиеся слёзы. — Хорошо, что ты в порядке, — тяжело шепчет Чонгук, совсем слабо обнимая прижавшегося к нему Чимина. — Пожалуйста, перестань переживать только за меня, — Пак, пытаясь не показать перед только что улыбнувшимся генералом море своих слёз, спешно вытирает их, но затем вновь прячет пылающее от плача лицо в складках прохладной подушки. — Прошу, не умирай. Не оставляй меня, Чонгук, — не выжидая каких-либо ответных действий и больше не имея возможности передать все свои чувства через слова, Чимин в слезах начал одержимо расцеловывать горячую грудь Чонгука, стаскивая одеяло и не пропуская ни миллиметра кожи. — Я ни за что не оставлю тебя, — Чонгук от блаженства хочет застонать и податливо изгибается навстречу беглым, но сладостным поцелуям.