Писечка

Вместо того, чтобы писать диплом, Арсений поддается экзистенциальному кризису и увлеченно прокрастинирует, глядя на белый гуглдочный лист. До этого важного занятия он успел убраться в комнате, приготовить им с Антоном ужин, три раза перечитать ту сцену с поркой из рассказа и один раз подрочить. Последний пункт понравился ему больше всего. А так как он готов делать всё, кроме диплома, он открывает Порнхаб и без раздумий вписывает одно-несчастное слово — «spanking». Видит бог, он и так долго держался. На гей-вкладке ему выдает шесть тысяч результатов, которых ему более чем достаточно. Так что он, совсем не выбирая, открывает рандомный ролик, парень на котором совершенно случайно оказывается высоким, худым и русоволосым… Антон обещал прийти после одиннадцати, а сейчас нет и десяти, так что времени полно. Но только Арсений тянет завязки на штанах, как его телефон разрывается звонком — это Катя с верхнего этажа, она же его коллега. Пожалуй, это чуть ли не единственная женщина на планете, которая не вызывает у него рвотных приступов, так что ответить надо. Ну, может быть теперь еще и Ксюша входит в этот короткий список, но это пока не точно. — Да? — отвечает он. — Привет, не хотите зайти за блинами? Мы с Оксаной переборщили с количеством теста и наготовили слишком много. Арсений не сильно фанат блинов — он вообще не то чтобы любит еду. Но Антон явно будет в восторге, так что приходится согласиться, завязать штаны обратно и попиздюхать на кухню этажа выше. Там он проводит чересчур много времени, потому что Оксана ебет ему мозг вопросами про Антона — кажется, тот ей нравится. Арсений делает вид, что эта девушка — пыль на его ботинках (в данном случае, тапках), и старается ее не замечать. В конце концов, он тут не Купидон и не собирается соединять чьи-то там сердечки, особенно когда одно из них принадлежит Антону. Когда он возвращается с тарелкой блинов и пытается открыть дверь, та уже открыта. Не в смысле открыта настежь, а просто не заперта, хотя ключи есть только у него, у Антона и у коменданта. Вряд ли комендант решил наведаться к ним в гости, тем более что тот в такое время наверняка либо в говно, либо в ярости от того, что до сих пор не в говно, и уже спешит это исправить. А ведь в комнате на открытом ноутбуке русый парень всё еще собирается лупить по жопе брюнета — нелепое совпадение. Обычно Арсений максимально аккуратен и ему удается без проблем сохранять личную жизнь личной, но сегодня что-то пошло не так. Очко тревожно сжимается, и лишь благодаря этому он не наваливает в штаны кирпичей. Он не знает, чего именно боится: ему не страшно, что Антон узнает о его ориентации — возможно, так будет даже проще. Но страх от этого осознания всё равно не проходит, так что Арсений набирает воздуха в грудь и смело нажимает на ручку двери. Экран ноутбука по-прежнему горит, Антон лежит на своей кровати и залипает в телефон. Никакого плаката «Я УЗНАЛ, ЧТО ТЫ ПИДОР» на стене не висит, антигейский десант не врывается через окно, и ноутбук не горит в праведном огне. Заметив Арсения, Антон улыбается и говорит весело: — Привет. У меня на работе унитаз говном наружу пошел, так что я раньше вернулся. — Катя с Оксаной блины сделали, — невпопад сообщает Арсений, поглядывая на ноутбук. Хорошо, что он включил ролик, и слайдовая смена превью выбросила ему просто жопу и ладонь — никакой подозрительной похожести на его соседа по комнате. Всё цивильно. — Сходил вот. За блинами. — О-о-о, кайф! — Антон вскакивает с удивительным энтузиазмом для человека, который проработал кучу часов на ногах. — Обожаю блины! Он подходит к Арсению и, не стесняясь, берет с его тарелки блин и целиком пихает в рот. Учитывая размеры его хлебалища, мог бы не мелочиться и взять сразу три. — Как день прошел? — спрашивает Арсений, удерживая с ним зрительный контакт — чтобы тот не отвлекся и не повернулся к ноутбуку. Как Антон мог его не заметить? Или он всё-таки заметил и не подает виду? На тактичного человека он не похож, но Арсений склонен ошибаться в людях. Антон удивленно поднимает брови и уточняет: — Ты спрашиваешь у меня, как прошел день? — А что в этом такого? — Арсений хмурится. — Ты никогда не спрашиваешь. Мы живем вместе… — он закатывает глаза на секунду, но быстро возвращается взглядом к нему, — четыре месяца, а ты не спросил ни разу. — Люблю удивлять людей. — Давай напьемся. — Что? — Что? Они смотрят друг на друга в немой паузе: Антон продолжает во всю лыбиться, Арсений — тупо пялиться на него. Позавчера они пили вместе впервые за всё время их сожительства, и это было исключение из их привычного существования в стиле «буду в семь-купи хлеба-ок». — Я водку взял, — объясняет, пусть это и мало похоже на объяснение, Антон. — И колу. — Я такое не пью. Арсений пиздит: привереда он лишь тогда, когда есть выбор — тогда вино, причем белое, сухое и рислинг. Когда выбора нет, ему и забродивший компот подходит, хотя до коктейлей в банках он не опускается даже в отчаянные времена. Судя по лицу Антона, тот, кажется, расстраивается, так что Арсений спешит сказать: — Но начну. У Арсения завтра смена с десяти утра, он должен хотя бы начать писать диплом, ему не мешает выспаться хоть раз в этом году — в прошлом так и не удалось. Но у него беда с самоконтролем, и в этом случае проблема, увы, не в алкоголизме — в Антоне. Наверно, ему просто нравится всё на «А»: алкоголь, Антон, анал. Аморальность. *** От текилы Арсению хочется трахаться, от джина — танцевать на барной стойке, от виски — спорить, от вина — философствовать, сидя на балконе и глядя на звездное небо. А вот от водки у него появляется неконтролируемое желание ласки, как у щенка, который весь день сидит у двери в ожидании хозяина. Желание обниматься, целоваться и комфортиться восемь часов подряд, чувствовать себя любимым или хотя бы нужным, хотя бы достойным тепла. Хозяином он обычно видит первого, до которого дотянутся руки — чтобы погладить, ноги — чтобы закинуть их на него, и губы — чтобы поцеловать. Этим первым — и, по иронии, последним — всегда был бывший, потому что из всех знакомых Арсения водку предпочитал лишь он. Только он мешал ее с соком, в то время как Антон разбавляет колой. Тот сидит поперек кровати, оперевшись спиной о стену, и покусывает губы, лупит неотрывно в экран. Арсений больше слушает фильм, чем смотрит — а смотрит он на эти самые припухшие покрасневшие губы и буквально чувствует, как на шее затягивается петля влюбленности. Может, дело в водке — может, дело в Антоне, но взгляд от него оторвать невозможно, а на душе тепло, словно кто-то по ошибке использует ее как камин. Арсений уже пьяный, при его моральной и физической усталости ему хватает четыре стакана водки с колой — и он плывет, а то и тонет. Бармен сегодня Антон, а у него с чувством пропорции туговато — тот и макароны всегда пересаливает. — Это нормально, что я начинаю за них переживать? — фыркает Арсений, кивая на экран. Они смотрят фильм «Акулий торнадо», и сначала Арсений не понял прикола: снято ужасно, спецэффекты словно делал ребенок на калькуляторе, а игра актеров достойна целой фуры Золотых малин. Но затем он начинает находить в этом всем свою прелесть: тот случай, когда так плохо, что даже хорошо. Идеальное описание для его прошлых отношений. — Не очень, — смеется Антон, поворачиваясь к нему — его улыбка ярче, чем у акулы на экране, но точно симпатичнее. — Хотя я в первый раз тоже переживал. — Сколько раз ты смотрел этот фильм? — Первую часть — раз пять-шесть, точно не помню. Обожаю, так расслабляет мозг, я вообще фанат трэш-кино. Смотрю — и ни о чем не думаю. — Вообще ни о чем? — Арсений делает очередной глоток и морщится: спирт ощущается на языке. — Ну да. Тупо слежу за ебанутым сюжетом, где порноактеры бегают по декорациям за три рубля. — Порноактеры? — Арсений поднимает брови. — Бедная Тара Рид, за что ты ее так. — Э-э-й. Это здесь всё еще норм, а обычно для трэш-кино нанимают актеров, которые готовы работать за бургер и возможность не ебаться весь день. Кстати… Если бы Арсений мог поднять брови выше, он бы это сделал — а так просто замирает всё с тем же выражением лица. Переходы Антона от темы к теме, конечно, безупречны. — Кстати о порноактерах, — продолжает тот, смущенно почесывая затылок. На паузу он не ставит, но это и необязательно: вряд ли они пропустят что-то важное в фильме, где нет ничего важного. — Ты видел открытое порно на ноуте, — вздыхает Арсений. Черт, он только выбросил это из головы. Везет ему нынче, как утопленнику — хотя почему нынче, когда вся жизнь Арсения напоминает народные сказки в оригинале: вроде всё хорошо, а вроде и какой-то ебанизм. — Да, — соглашается Антон, и на его щеках, как по щелчку, расцветает румянец. — Но ты не подумай, я всё понимаю: пиздец как сложно, наверно, найти порнуху, где телка лупит мужика, обычно всё наоборот, так что… Арсений едва не бьет себя ладонью по лбу: надо же, Антон думает, что он смотрит гей-порно от невозможности найти такое же в гетеро-разделе. Обычно Арсений тупых людей не любит, но от очаровательной наивности этого человека ему хочется умильно запеть, как диснеевской принцессе. Очевидно, Арсений в детстве переборщил со сказочной темой. Возможно, родители были правы, что так настойчиво пихали ему под руки машинки… А он всё равно под подушкой хранил журналы «Принцесса», которые обменивал в детском саду у девочек на шоколадки. — Короче, — Антон хлопает себя по коленям, и стоящий на покрывале стакан опасно качается, — хотел спросить, ты вот протащился чисто с порки, или представляешь прям еблю после нее? То ли Арсений пьян сильнее, чем ему кажется, то ли он сам тупой и не может понять, к чему Антон клонит. Оба варианта одинаково вероятны. — В смысле? — Просто… Бля, как бы сказать, — Антон закусывает губу и смотрит в стакан так, будто в нем вот-вот появится ответ, как в шаре предсказаний, — я мог бы. Определенно, Арсений пьян сильнее, чем ему кажется. Он пьян настолько, что словил белочку, и теперь агрессивно галлюцинирует. Или, может быть, он спит, и это начало его эротической фантазии? В таком случае просыпаться он не хочет. — Что? — всё-таки уточняет он. — Если дело чисто в шлепках по жопе, то я вообще без б, — бормочет Антон, по-прежнему глядя на водочно-кольную гладь. — Ты поймешь, реально тебя это торкает или нет. У Арсения нет никаких сомнений, что его это торкает: он понял это сразу, как Арс приказал Антоше ложиться и хлопнул себя по коленям. Это не как с холодцом, который нужно распробовать и потом определиться, это скорее похоже на любовь к песням Аквы: ты сразу либо в восторге, либо блюешь. Антон так нервно трет колени, что они скоро приобретут немодные в этом сезоне потёртости — что-то во всем этом явно не так. Арсений щурится и уточняет: — Ты предлагаешь меня отшлепать? Несмотря на то, что в этом всем определенно есть какой-то подвох, от одной этой мысли он ощущает, как температура в теле повышается. И не в смысле он грипп словил, и не в смысле, что у него жопа подгорает. А в смысле возбуждается он. — Ну да. Не подумай ничего такого, без гейства, — пожимает Антон плечами. Точно, ведь когда парень шлепает парня по заднице, это совсем не похоже на гейство. Просто дружеская взаимовыручка. Приятельская помощь. Нормальное такое общение двух бро. Бро — это явно сокращение от «бронебойная гетеросексуальность». — А тебе это зачем? — Как бы… Это чуть сложнее, — выдыхает Антон и, взяв свой стакан, осушает его до дна, а затем тянется к стоящей на полу бутылке. — Короче… Пообещай, что не врежешь мне. Для Арсения это пройденный этап: в школе он постоянно лез в драку за то, что его называли педиком. Так что сейчас Арсения не интересует драться, максимум — надраться, что он успешно практикует. — Обещаю, что не врежу. — Даже если захочется, — тянет Антон, кидая на него опасливый взгляд — параллельно он умудряется обновлять себе напиток. — Максимум харкну в лицо, но это в крайнем случае. — Подходит, — кивает Антон и заодно плескает водки в стакан Арсения, хотя там как бы ни хуя еще не заканчивается. — Так вот… Точно не врежешь? Не то чтобы Арсений хорошо знает своего соседа, но тот не похож на боязливого человека, поэтому от такой интриги практически волосы на заднице встают. Ну, если бы они были, то встали бы — Арсений бреется. — Антон, ты начинаешь меня пугать. — Я тебя отшлепаю, а ты наденешь ебучие колготки, — скороговоркой произносит Антон и шутливо прикрывается рукой: — Не бей меня. Вот оно что! Арсений должен был догадаться раньше: вчерашняя сцена с Антошей в колготках кое-кого не оставила равнодушным. — Просто пойми, — бормочет Антон, неправильно истолковав молчание Арсения, — я не извращенец, я… Может, и извращенец. Но я и хочу это понять, у меня из головы эта хуйня не выходит. Сегодня полдня за прилавком со стояком стоял, если так пойдет и дальше, то я ебнусь. Фотки девушек в колготках смотрел — не то, а мужики… не понимаю. Но, бля, я думаю: вдруг в жизни увижу, и всё, отпустит. Арсений не говорит Антону, что в его схеме куча пробелов, лишь пожимает плечами и соглашается: — Ладно. Пожалуй, он бы согласился на любое предложение Антона, даже если бы тот попросил надеть на ноги мусорный пакет, лечь на пол и изображать русалочку. Тем более в пьяном состоянии. А тут всего лишь колготки, это же тупо очень длинные носки. — Ладно? — глупо переспрашивает Антон, хлопая глазами. — Серьезно? — Ну да. — Арсений вручает ему свой стакан, в котором водки больше, чем колы, и резко встает — мир перед глазами танцует танец. — Где колготки? — Что-о-о? — Антон тоже встает и ставит оба стакана на стол. — Арс, ты хочешь сейчас? — А разве ты не для этого меня споил? Раз за разом в своей жизни Арсений попадается на алкогольную уловку: стоит ему слегка выпить, как он согласен на любое дерьмо. Или это всего лишь оправдание: вспоминая свою жизнь, Арсений не может отрицать, что и трезвым постоянно делает дерьмо. Даже когда никто его об этом не просит. — Я хотел, чтобы ты немного расслабился, а ты напился и еле стоишь. — Я не еле стою. — Арс, ты шатаешься. Арсений хмурится, смотрит на себя и понимает, что его и правда слегка пошатывает. Но порка маячит перед глазами так призывно, что он готов ползти к ней по битому стеклу, к тому же последний раз к нему кто-то прикасался дней эдак так хуй знает сколько назад. А порка — лучшее прикосновение из возможных. Или нет — он же не пробовал. Он вообще из тех людей, которым необходимы кнут и пряник, причем пряник должен быть твердый — и им тоже надо бить. — Хуйня, я могу отжаться пять раз с хлопками, — фыркает Арсений и падает на пол. Не падает трупом, а принимает стойку и всерьез начинает отжиматься — он сам от себя в ахуе. Определенно, восемь лет гимнастики не прошли даром. — И как это доказывает твою трезвость? — смеется Антон, но смех у него нервный. — Я не думал, что ты согласишься. Арсений останавливается — устал и запыхался — и переворачивается на спину, тупо лежит на полу. Снизу Антон кажется не просто высоким, а огромным настолько, что по нему можно забраться на небо, как по бобовому стеблю. По полу тянет сквозняком, а еще тут не то чтобы чисто. — Ты как будто бы и не рад, — обиженно бормочет Арсений с пола. После упражнений всё вокруг уже не слабо качается, а крутится, как детская ветряная вертушка. Но его не тошнит, голова не болит — он чувствует себя прекрасно. Антон присаживается рядом с ним на корточки, с ноутбука что-то яростно орет — и внутри Арсения тоже что-то орет. То ли это сирена, сигнализирующая об опасности, то ли радостная музыка с мексиканского карнавала. — Я рад, — Антон облизывает губы, и Арсений снова на них залипает, — но и стремаюсь. И хочется, и колется. — Так, всё, — отрезает Арсений, в секунду вскакивая на ноги — чуть не врезает Антону по лбу и буквально ловит связь с космосом. Он никогда больше не будет пить водку, никогда, с этого момента только белое, сухое и рислинг. — Ты предложил, я согласился, назад пути нет. Антон, по-прежнему сидя на корточках, тянет на себя ящик письменного стола и достает оттуда колготки — те самые, которые купила Ира. Размер L, черные, 20 ден — не те, которые она хотела, но Арсений одобряет ее случайный выбор: на него точно налезет. — Трусы снимать? — деловито уточняет он. Антон сглатывает так шумно, а вид у него такой напуганный, что приходится искать альтернативные варианты: — Могу снять трусы, но надеть шорты сверху. — И какой смысл? И правда, смысла нет. Арсений пожимает плечами и идет к шкафу: если открыть его дверцу, она скроет его, как примерочная, но Антон всё равно по-джентльменски отворачивается, утыкаясь взглядом в ноутбук. — Ты же в курсе, что я ноги не брею, да? — громко спрашивает Арсений из-за шкафа, стягивая штаны и видя, собственно, что и ожидал увидеть: худые бледные ноги с редкими темными волосками. В голову неуместно лезут воспоминания о бывшем: тот всегда говорил, что красивее ног не видел ни у одной девки. Арсений ему верил, как верит и сейчас, но всё равно испытывает непрошенную грусть. Что ж, ножки, сегодня вы должны впечатлить еще одного мужика. «А не охуел ли ты», — говорят ему ноги. Вернее, говорят они в фантазии Арсения, так-то ничего не происходит. Интересно, если бы они на самом деле говорили, то хором или по очереди? — Я в курсе, Арс. — Это уже Антон, не ноги. Капрон в руках не похож на «лепестки», он напоминает скорее сброшенную кожу змеи или что-то подобное, но клевое. Арсений крутит это ублюдство в руках, пытаясь разобраться, в итоге тупо начинает натягивать, как штаны: сначала успешно, а затем по бедру ползет стрелка размером с его неудовлетворенность жизнью — то есть огромная. — Блядь, — вздыхает он. — У тебя там всё нормально? — Порвал немного. — Ничего страшного, ты же не проктолог. Арсений прыскает и дотягивает колготки до талии — и вспоминает, что забыл снять трусы. С печальным вздохом он снимает всё это вместе, затем надевает колготки на голое тело, как Антоша из рассказа. Никакого воодушевления он не чувствует: яйца с хуем прижимает к телу, тесновато и вообще не возбуждает. Даже в пьяном состоянии он понимает, что надевать колготки по просьбе своего соседа по комнате, чтобы тот потом его отшлепал — это не норма. С другой стороны, норма — это что угодно, кроме жизни Арсения. Так что он достает из шкафа шелковые шорты, которые купил непонятно зачем, и надевает сверху. Широкий пояс колготок торчит над ними, и подогнуть его не получается — слишком плотный. Ладно, практически в таком же виде он ходил на гимнастику, разве что вместо колготок — трико. В одном трико было нельзя: одноклассники бы ржали над ним, а Арсений всегда был чувствителен к такому. — Итак, — говорит он, выходя на середину комнаты и упирая руки в боки, как птичка из мема. — Что скажешь? Антон медленно поворачивается от ноутбука и в первую секунду словно хочет заржать, но его улыбка постепенно меркнет, рассеивается непониманием — а затем и немым вопросом. Он будто сам себя спрашивает, нравится ли ему или нет. В трезвом состоянии Арсений бы волновался, но сейчас он пьян, ему море по колено, а колготки — по пояс, так что он подходит к Антону и ставит ногу на кровать. Тот переводит бездумный взгляд на обтянутое капроном колено. — Как-то странно они пахнут, — обращается он к колену. — Потому что говно китайское, — фыркает Арсений. — Ну как? — Пока не понял. — Ну ладно. — Арсений по-турецки садится на кровать рядом с ним. — Что там по сюжету? — кивает на ноутбук, где происходит какая-то жесть. Впрочем, она происходит там с самого начала фильма. — Э-э-э, акулы. Кровь. Акулы. Убивают акул, — бормочет Антон, затем вздрагивает и говорит осознаннее: — Вот, смотри, сейчас Фин бензопилой акуле пузо прорежет. И он смотрит. Они добивают первую часть и включают вторую: оказывается, это целая серия фильмов, причем чем дальше — тем трэшовее. Ноги в капроне ощущаются прикольно, и Арсений не может перестать их касаться: проводит ладонями по бедрам, гладит коленные чашечки, массирует стопы, которые болят после утренней смены на работе. Пить больше не хочется (вернее, не надо), потому что еще пара таких коктейлей — и он полезет на Антона, а тот к такому вряд ли готов. Дрочить на парней в колготках — не то же самое, что с ними же трахаться. С парнями, естественно, не с колготками. Антон поглядывает на его ноги так часто, что это нереально не заметить, даже если периферическое зрение оставляет желать лучшего. Он же буквально не отрывается от него и сидит с приоткрытым ртом: напоминает наркомана, перед которым находится доза — но он обещает себе держаться. И в итоге, конечно, не выдерживает: — Хочешь, я..? — спрашивает севшим голосом. — В смысле, сделаю массаж. Я умею. Или думаю, что умею. Взгляд у него голодный и жадный, и Арсений с ужасом понимает: он сам от этого кайфует. Он этим упивается, ему так хорошо — он прежде такого не испытывал. И плевать, что хотят не его самого, а погладить свои фетиши — ему нравится чувствовать себя желанным. Поэтому он без лишних слов медленно вытягивает ноги, складывает Антону на колени. Руки у того подрагивают, но он всё равно касается его щиколоток — влажно, и Арсений на автомате дергается. — Блин, сорян, у меня руки всегда мокрые, — смущенно шелестит Антон и вытирает ладони о покрывало. — А когда волнуюсь — так вообще. — Прости, я случайно. — Арсений больше не дергается. Он уверен, что даже если сейчас ему на голову упадет метеорит, ноги останутся на месте. — Всё нормально. Антон нервно хихикает и на немой вопрос отвечает: — Подумал, что это как угодно, но точно не нормально. — Нормы не существует. Пока всем людям комфортно и никто не нарушает ничью свободу, то всё в норме. — Ты пьяный умнее, чем я трезвый, — улыбается Антон, а после, дотянувшись, берет свой стакан и допивает содержимое до дна. Он действительно выглядит неожиданно трезвым, хотя пили они примерно одинаково. Но Арсению всегда было достаточно пробку понюхать — и до свидания. — Ты пьешь, чтобы было не стыдно? — Я пью, чтобы быть смелее, — выдыхает Антон, отставив стакан, снова касается его щиколотки, гладит кончиками пальцев — щекотно. — Ты не представляешь, в какое говно я был во время своего первого секса. Я его вообще не помню. В итоге чуть не наблевал на свою девушку. Вернее… — мнется он. — Что? — На самом деле, не чуть не наблевал, а наблевал. — На Иру? — Нет, — качает он головой. — На Нину. Я ее любил, но мы как-то больше друзьями были, из одной тусовки, а потом появилась Ира… И мы тоже стали друзьями. Женщины такое не любят. Арсений мечтает о партнере-друге. Наверно, потому что он мечтает в принципе о партнере и о друге, а если эти два факта еще и соединятся в одном человеке — будет вообще отлично. Пока у него ни того, ни другого. — У тебя было только две девушки? — Ну да. Ходил еще на пару свиданий, но как-то не складывалось, да мне и не надо. Антон мягко разминает его стопу, загипнотизированно глядя на нее же — отвечает словно механически, до конца не осознавая свои слова. Он переходит на пальцы, каждый легонько сжимая — Арсений едва не стонет от удовольствия, тянется, как ириска, плавится, как шоколадка на жаре. — А парни? — брякает он, не подумав. — Я не гей, — быстро отвечает Антон, замирая. — Не гей, конечно, — осторожно прощупывает почву Арсений, — но ты можешь быть бисексуалом, например. В этом нет ничего страшного. — Знаю. — Антон возобновляет ласки, нежно гладит по стопе, обводит большим пальцем выступающую косточку на лодыжке. — Но мне парни никогда не нравились… Да, я похож на пиздобола, но я имею в виду… Бля, стой, не могу сосредоточиться. — Он опять тормозит, зажмуривается, будто бы переживая какой-то приступ. — Короче, я иногда думаю «Красивый чувак» или «Я б ему вдул», но это не всерьез. И такого, чтобы влюбиться в мужика, я даже представить себе не могу. Понимаешь? Хочется смеяться и плакать одновременно: то же самое говорил его бывший. Слово в слово, буква в букву. О дивный мир натуралов: как трахаться с парнем, так они могут, но что-то большее — увольте, и даже без месячного оклада. — Понимаю, — соглашается Арсений, просто чтобы не продолжать неловкий разговор. Он в прошлом уже наговорился на эту тему. Антон не спрашивает в обратку, нравились ли парни ему, так что тема исчерпана. Пожалуй, его в принципе мало что сейчас интересует: он полностью увлечен массажем, дышит тяжело и неровно, и Арсений просто млеет от прикосновений. В какой-то момент он хочет немного изменить положение, тянет к себе ногу — и стопой явно ощущает… выпуклость. Антон резко выдыхает, сжимая вторую его ногу, но тут же отпускает ее. — Черт, прости, — быстро реагирует он. — Клянусь, это не на тебя, ты тут вообще ни при чем, я… — Конечно, не на меня, — натянуто улыбается Арсений и специально проводит ступней по ширинке Антона — тот коротко стонет, вновь хватая его за щиколотку. Арсений играет с огнем, продолжая двигать стопой, но его радует вид стремительно краснеющего Антона, который рассматривает его ноги так, словно они были высечены из мрамора самим Микеланджело и несут в себе культурную ценность. Это и его самого возбуждает, хотя в колготках неудобно: слишком прижимают член к телу — не больно, но дискомфортно. — Зачем ты это делаешь? — Антон ерзает, но до конца не отстраняется, его рука на другой ноге совсем потная — волнуется. — Блин, Арс, перестань, — умоляет. — Тебе не нравится? — хмыкает Арсений. — Нравится, в этом проблема. — Он робко гладит его по щиколотке, по голени, и от его прикосновений по коже бегут мурашки. — Как мне может не нравиться, когда у меня стояк. Он всё-таки убирает его ногу со своего паха, но лишь чтобы подтянуть Арсения к себе ближе — тот от неожиданности шлепается спиной на кровать. Антон лихорадочно гладит его по икрам, одну ногу поднимает к лицу и целует в свод стопы, трется о нее лицом. — Пиздец, как меня кроет, — шепчет он, облизывая косточку на щиколотке прямо через капрон. — Дай мне по ебалу пяткой, а? Арсений пялится на него беспомощно: его тоже накрыло, и он без лишних слов готов отдаться на коне на сосне при луне — всё остальное теряет значение. Неважно, что они соседи, что им еще несколько месяцев жить в одной комнате, что из ноутбука продолжают рычать акулы, что Антон как бы натурал, а Арсений без пяти минут влюблен. Не может он дать по ебалу, он не способен — ему бы самому кто врезал. И хватает его лишь на то, чтобы дотянуться до ноутбука и нажать на пробел. Его развезло: то ли от алкоголя, то ли от Антона, то ли от этого ебучего дуэта — но перед глазами всё плывет, а тело наполняет ощущение, будто он лежит на сахарной вате. — Пиздец, — опять выдыхает Антон, закидывая его ноги себе на плечи — о левую ласкается щекой, правую мацает за бедро. Цепляется случайно ногтем за стрелку, прикипает к ней взглядом и проводит подушечкой пальца нежно, словно она живая. — Я конч. — Я тоже. — Арсений берется за пояс шорт, но замирает, смотрит вопросительно на Антона — тот, кажется, сам в ахуе. — Да? Нет? В воздухе висит негласное «Пидора ответ», но в данном случае пидорским будет согласие, а не отказ. Антон вряд ли это понимает, потому что сам тянет край шорт — и медленно стягивает их. Когда шорты летят на пол, Арсений приподнимается на локтях и кидает взгляд на свой член — мда. Мда — в смысле тот довольно-таки уродски топорщит колготки; если разложить его красиво, оголить головку — может быть, и ничего, а так мда. Он давит в себе порыв прикрыться рукой и смотрит Антону в лицо. Очевидно, тот растерян: зрачки размером с бирдекели, рот приоткрыт, дышит как насос, но во взгляде страх перемешан со смущением. Но он не отстраняется, наоборот — снова неторопливо гладит бедра, выше, кладет ладони на тазовые косточки, большими пальцами трет низ живота. Похож на путника, который в лесу столкнулся с разъяренным медведем, но не бежит от ужаса, а пытается зверя успокоить. Или, может, из-за паники действует по инерции. По инерции трогает парня в колготках — дважды мда. Арсений опять приподнимается, чтобы пародией на Гагарину пропеть «Спектакль окончен» — именно в этот момент Антон резко нагибается к его лицу и врезается носом в лоб. Тут же отшатывается, прижимая руку к лицу, стонет гнусаво: — Бля-я-я. Су-у-ука. — Черт, прости. — Арсений садится, в полумраке пытается рассмотреть, насколько всё плохо. — Ты так дернулся, я не успел среагировать. — Типичный мой секс, — ржет вдруг Антон, убирая руку, и на пробу морщится, раздувает ноздри. — Жить буду. Ты как? Не пробил тебе лобешник? Арсений трет пальцами лоб — болит совсем немного, но при его уровне опьянения он вообще слабо ощущает боль. Вдруг у него на самом деле сотряс, а он не чувствует? Пить надо было меньше, у него даже губы слегка онемели. — Я в норме… Стой, ты сказал «секс»? — Э-э-э, ну, — не очень внятно говорит тот. — Не прям секс, но… Как это назвать? — Он обводит рукой, собственно, их. Поза у них провокационная и чересчур близкая: Арсений сидит, широко раздвинув ноги, Антон сидит между ними, оба со стояками. Да уж, Арсений видел порно, которое начиналось точно так же. Причем очень много он видел такого порно. — Ты же не гей, — щурится Арсений и только сейчас вспоминает, что неплохо бы прикрыться — и накрывает пах ладонью. — Э-э-э… Ну да, — недоуменно отвечает Антон. — Но всё так хорошо шло, я и подумал… Ну, почему бы и нет? А разобраться можно и потом. Он тоже опускает руку на свой пах, но не чтобы зацензуриться, а чтобы весьма недвусмысленно помять член через штаны. Арсений и возмутиться не успевает, как слышит: — Ой, сорян, — извиняется Антон, на автомате перекладывает ладонь ему на колено. — Блин, прости, — и убирает руку уже за спину. Арсений не выдерживает и смеется от нелепости этой ситуации — и Антон смеется вместе с ним, а потом вдруг подается вперед и едва не целует. Арсению в последний момент удается отклонить голову, и он просто удивленно хлопает глазами. — Что? — непонимающе уточняет Антон, замерев у его лица — этот парень точно не в курсе, что такое личное пространство. — Не хочешь? — Ты что, думаешь, мы будем целоваться? — охуевше спрашивает Арсений и в следующую же секунду хочет побиться головой об изножье кровати: его слова прозвучали издевательски. Словно он имеет в виду «Ты что, думаешь, я буду целоваться с кем-то вроде тебя?», хотя на самом деле это паническое «Почему ты хочешь целоваться????????!!!!!!!». — Э-э-э… — Антон медленно отодвигается, его нижняя губа выпячивается от обиды. — То есть лапать себя за ноги ты позволяешь, а целоваться — уже перебор? А с чего тогда ты предлагаешь начать, с пятюни? — Начать что? — Ответ на этот вопрос так мучает его, что он забывает объяснить: его предыдущая реплика означала совсем не то, что могло показаться. — Что хочешь. Можем подрочить друг другу, или я тебе подрочу, или я всё-таки тебя отшлепаю, или еще что-нибудь. На секс… я не решусь, мне кажется, но всё остальное — вай нот. Арсений хмурится, ползет от Антона как можно дальше и сдвигает ноги — обидно, что у него по-прежнему стоит, и это делает происходящее еще более абсурдным. — Ты же, блядь, натурал, — злится он. — Или нет? Ты можешь как-нибудь определиться? — Да я не знаю! И я не говорил, что натурал, — цокает Антон, тоже явно начиная раздражаться. — Я сказал, что не гей, это факт. Не думаю, что мне нравятся мужики в целом, но ты… Хуй поймет, сейчас у меня стоит, у тебя тоже, так в чем проблема? — Хуй и понял, — фыркает Арсений, кивая на чужую вздыбленную ширинку. — И что, это всё был план? Споить меня и трахнуть? Или что ты там собирался делать, к чему ты там готов. Арсений должен злиться, беситься и психовать — но не получается, его затапливает лишь разочарование. Не тем, какой Антон мудак, а пониманием: все считают его легкой мишенью для секса, такой доступной шлюхой. Его бывший тоже видел в нем только дырку, какая ирония — может, они с Антоном правы. Ладно, это пиздеж, не относился так к нему бывший. Но у Арсения мало поводов для истинных страданий, остается остервенело сосать из пальца. — Чего-о-о? — Антон картинно поднимает брови, будто прочел арсеньевские мысли. — У меня не было никакого зловещего плана! Ну, то есть, — он слегка тушуется, — я хотел попросить тебя колготки надеть, но ничего больше. Я вообще думал, что ты не согласишься. А если согласишься, думал, увижу их вживую и буду блевать дальше, чем вижу, а потом всё как-то… Он выглядит искренним, но Арсений уже так глубоко упал в свои рефлексии, что дальше — только на дно. — Эй, Арс, — виновато зовет Антон, касаясь его ступни — это единственная часть тела, до которой он может дотянуться со своего места. — Извини. Я подумал, что мы оба хотим. Арсений драматично молчит, хотя вид вмиг погрустневшего Антона почему-то вызывает у него муки совести. Мол, разыграл тут спектакль из ничего. — Ты прав, — вздыхает Антон, и его рука сползает на покрывало. — Я не должен был. Ты бухой, а я тебя тут разложил, и вообще… Прости, пожалуйста. Совесть побеждает: Арсений не хочет больше мучить несчастного пацана, потому что тот, конечно, неправ, но большую роль тут сыграло непонимание с обеих сторон. Арсений слишком умный, чтобы это не понимать, пусть и слишком гордый, чтобы прямо об этом сказать. — Ничего, — вяло улыбается он. — Вспомнил… бывшую. — Как ее звали? — Антон, приободренный хоть каким-то ответом, лыбится опять. — Расскажи, что в ваших отношениях было не так. Давай устроим пижамно-колготочную вечеринку. Для него, видимо, это естественно: с места в карьер, с лапанья ног — и сразу в душу. Антон простой, как два пальца обоссать, прямой, как рельсы-рельсы и шпалы-шпалы, и чувство такта у него отсутствует как явление. Но по какой-то причине, до которой бы вряд ли докопались и британские ученые, Арсению хочется ему открыться. Он не бутылка Пепси, чтобы открываться, но он открывается — и даже при этом не шипит. — Света, — сдается он. — А на самом деле? — Антон не стебется и не ухмыляется — его улыбка всё такая же милая, так что Арсений признается: — Руслан. Давно ты понял? — До последнего не вдуплял, хотя сомнения были, — пожимает он плечами. — После порнушки на ноутбуке появились, но я всё еще списывал это, знаешь, на специфику. Но теперь, когда у тебя встал, сомнений не осталось. — И как ты к этому относишься? — К чему? — не понял Антон. — К тому, что я гей. — Так ты гей? — Его брови снова делают что-то неописуемое человеческими языками, особенно с тем учетом, что из языков Арсений знает лишь русский, английский и французский на уровне «жэ мапель Арсени». — Я думал, ты бисексуал. Есть ли на свете существо очаровательнее в своей наивности? Британские ученые пока не нашли ответа на этот вопрос. Арсений вообще часто обращается к ним за советом, и его не смущает, что они находятся в его голове. — Нет, разумеется, я не гей, — со смешком говорит он. — Но ты же только что сказал, что гей. — А теперь не гей. — Не держи меня за идиота, — смеется Антон. — А за что тебя подержать? — снова смешок. — Ладно-ладно, я гей. Это проблема? — Нет. — Антон мотает головой так, что та по всем законам физики должна отвалиться. — У меня же лучший друг гей. Ну, тот, который бывший сосед, который постоянно сообщает, когда идет срать. Так что я к геям нормально. А к тебе, — он кидает взгляд на свой пах, где уровень волнения понизился, но не так чтобы очень, — прям отлично. — Хорошо. — Не хорошо, а отлично. Так что произошло с Русланом? Вот же липучка. — Он оказался андроидом, присланным из будущего, чтобы убить меня, — драматично говорит Арсений и немножко даже ожидает, что Антон скажет: «В натуре?». Но тот закатывает глаза и щелкает его по ноге, мол, хватит придуриваться. Арсений закатывает глаза в ответ и медленно сползает с кровати, чуть не устремляясь башкой к полу: его по-прежнему вертолетит. — Если хочешь откровений, то подожди, я сниму эту хрень. — Очень жаль, — не скрывает Антон своего разочарования. — Они мне там всё уже пережали. — В этом плане тоже сочувствую. Арсений поднимает шорты, но на этот раз к шкафу не идет: просто разворачивается к Антону спиной и стягивает колготки прямо у кровати. Облегчение наступает фантастическое: как снять обувь после целого дня на ногах, но лучше. В момент, когда он нагибается и ступает в штанины шорт, его вдруг тянет обернуться через плечо — чтобы увидеть, как Антон пялится на него без капли стеснения. — Мог бы и отвернуться, — ворчит он. — Ты не просил, — пожимает тот плечами. — А что, думаешь, я мужских жоп ни разу не видел? Включая твою? Арсений наконец натягивает шорты и разворачивается к своему очень любопытному, как оказалось, соседу всем корпусом: — А когда это ты видел мою жопу? Антон почему-то удивляется не меньше: — Тебе напомнить, что у нас общий туалет с ванной на две комнаты, а у ванны штора прозрачная, да? И правда: они давно договорились, что если кто-то моется, то закрываться не надо, чтобы другой человек мог пройти пописать. Когда на таком маленьком пространстве живет четыре человека, трое из которых любители пива, приходится искать компромиссы, иначе все цветы будут обоссаны. Не то чтобы у них были какие-то цветы, конечно, но тем лучше. — Хочешь сказать, ты ссышь и смотришь на мою жопу, пока я моюсь? — В ванне не так-то много занимательных вещей, — бубнит Антон, отводя взгляд. — Что случится, если я на нее посмотрю, она у тебя Медуза Горгона, что ли? Я превращусь в камень? — Это неприлично. Максимально. Кстати, пойду… Отлучусь, — уклончиво сообщает Арсений и, не слушая очередную дурацкую шутку, идет к ванной. Сейчас, когда Дима с Серёжей разъехались по родным городам, в их блоке как-то пусто и тихо — из соседней комнаты ни звука. Но Арсению наедине с Антоном комфортно, они вообще как-то сразу и без проблем ужились, пусть и были совсем не похожими людьми. И теперь, когда он находится на грани между «вполне себе трезв» и «в говно», Антон видится ему чуть ли не лучшим соседом на планете. Возможно, так и есть — с чего бы этому не быть правдой. Поссать с не до конца (как иронично) опустившимся (на социальное дно) членом (общества) занимает некоторое время, но Арсений справляется — он всегда был аккуратным даже в пьяном состоянии. Он, кстати, даже не блевал никогда мимо мусорок и унитазов и очень гордится этим фактом. Был бы королем вписок, если бы его звали на вписки. Когда он возвращается, то застает Антона, замершего с колготками в руках — тот, очевидно, секунду назад поднял их с пола. — Мне надо объяснять, что я просто хотел их убрать, а не собирался спрятать, чтобы потом нюхать и дрочить? — сконфуженно спрашивает тот. — Надо, — со смешком отвечает Арсений, складывая руки за спину: штош. — Я просто хотел их убрать, а не собирался спрятать, чтобы потом нюхать и дрочить. Хотя, кстати, — он делает нарочито задумчивый вид, — это уже не кажется мне такой бредовой идеей. Надеюсь, ты в них не пердел. — А что, такое тебе уже не нравится? — смеется Арсений и, вновь шлепаясь на кровать, растягивается рядом с Антоном на узком пространстве. Койки у них одноместные, только Серёжа каким-то чудом раздобыл и втиснул полторашку. — Не сильно возбуждает. Кстати, а ты при мне пердишь? — Он так же ложится рядом набок и невольно (а, может быть, и вольно) прижимается к нему — места слишком мало, пружины скрипят и качаются. — Не пержу. Но обратный вопрос не хочу задавать, подозреваю, что ответ я знаю, — зевая, говорит он. От выпитого начинает клонить в сон, пусть и время еще детское: полуночи нет. — Эй! Я тоже не пержу, — возмущается Антон и, когда Арсений снова зевает, неожиданно пихает палец ему в рот. — Ай. Арсений так и замирает, зажав его палец зубами — смотрит, как на придурка. Хотя почему «как», когда тут и без всяких каков всё ясно. — Сорян, не удержался. — Антон вытаскивает палец и, вытерев его об арсеньевскую же футболку, кладет ладонь ему на живот. — Так что там с Русланом? — Если я не рассказал сразу, наверно, есть причина? И вообще, я хочу спать, вали на свою кровать. Естественно, Арсений говорит это из вредности: ему не хочется, чтобы Антон уходил. Его близость так греет, что никакой обогреватель включать не нужно. Или нужно: в комнате дубак, потому что батареи за эти пару дней сильнее греть не стали. — Во-первых, я и так на своей кровати. А, во-вторых, почему бы так и не сказать «не хочу говорить»? — обиженно. — Да почему тебе это интересно? — Арсений поворачивается к нему спиной, но теперь получается, что Антон прижимается к нему сзади — вот и чего он добился, блин? За что боролись, на то и напоролись. — Мне интересно. — Антонова рука по-прежнему на месте: и теперь он его обнимает — великолепно. — Раньше тебя не интересовала моя жизнь. То есть сначала Арсений высказывает претензии на пустом месте, а потом удивляется: а почему же у него нет друзей. Определенно, логическое мышление никогда не было сильной его стороной. — Интересовала, — протестует Антон и слегка подпинывает его под жопу. — Но ты меня игнорировал. И действительно, Антон ведь с самого начала, как их поселили вместе, пытался найти общий язык. В сентябре звал его в кино и гулять, предлагал посмотреть фильм, приглашал с собой на вписку — но Арсению было не до того, он тогда чересчур сосредоточился на страданиях по бывшему. А когда он пришел в себя, Антон уже бросил попытки наладить общение, и они достигли тех самых хлебакупи-посудупомойных отношений. — Ты меня обнимаешь, — ворчит Арсений. — И тебе это не нравится? — Антон почти отнимает руку, как Арсений выжимает из себя тихое «Нравится». — Тогда не вижу проблемы. — Но зачем? — Зачем что? — Я не понимаю, зачем тебе это нужно. — Арсений поворачивается к нему, но отползает к стене — холодный бетон неприятнее теплого тела примерно в тысячу раз, и это по самым скромным подсчетам. — Бля-я-ядь, Арсе-е-ений, — тянет Антон. — Я не продумываю каждое свое действие. Мне хочется — и я делаю, а если мне дают по ебалу, то я… ну, получаю. — Не загоняешься из-за всего подряд, — завидует Арсений, глядя на абсолютно расслабленное лицо напротив. У Антона на кончике носа родинка, на которую невыносимо хочется нажать пальцем — что он и делает. Если хочется — надо делать. — Иногда думать полезно, — тот даже не дергается. — А иногда вредно. Я пока не нашел баланс. — В моей жизни баланс только минусовой, и тот на карте, — фыркает Арсений, бездумно водя пальцем по лицу Антона. На мягких, хоть и потрескавшихся от мороза, губах он останавливается и опускает руку на покрывало. — Правда хочешь про Руслана узнать? — Иначе бы не спрашивал. Жизнь слишком коротка, чтобы слушать какую-то хуйню… Поэтому я и не хожу на пары, наверно. Арсений и правда чувствует себя бутылкой Пепси, в которую кто-то высыпал пачку Ментоса: слова изнутри рвут и вот-вот выплеснутся наружу. Он никому не рассказывал, потому что никто и не спрашивал — а теперь вот спросили. — Мы познакомились через общих знакомых, — начинает он осторожно, с опаской, словно Антон может крикнуть «Стоп» в любой момент. — Он переехал из Воронежа и как-то сразу нашел друзей, а я… Меня не особо любили, я был фриком. Не любили, знаешь, но с собой таскали, потому что клоун и всем за мной наблюдать смешно. — Жестоко. — Я тогда этого не понимал. И Руслан… Он был очень честным, всегда. Говорил всё напрямую, не строил из себя никого. Мне это нравилось, хотя сначала мы не поладили. — Похоже на начало романтической комедии. — Увы, это больше похоже на драму с элементами артхауса. — Арсений закрывает глаза, потому что так говорить проще: будто сам себе рассказываешь. В то же время это и минус — под закрытыми веками картиночно-обрывочным воспоминаниям всплывать проще. — Руслан меня стебал, я терпел. Но он никогда не стебал меня из-за ориентации, как другие, и внешность не высмеивал. Только хобби, чувство юмора, как я рассуждаю и прочее — и делал это смешно, поэтому мне нравилось с ним общаться. Обидно было, но прикольно. — Ежики плакали, но продолжали жрать кактус? — Ежики постепенно поняли, что дрочат на кактус, — вздыхает Арсений. — А потом он как-то предложил переспать. Сказал, что хочет в себе разобраться, понять свою ориентацию и так далее — и я согласился. Мне недавно исполнилось семнадцать, гормоны бурлили, слышал слово «секс» — и был вне себя от счастья. — Знакомая ситуация. — Антон гладит его по плечу — мягко, успокаивающе, без слов говоря «Я рядом, не волнуйся». Ну, или Арсений просто «слышит» желаемое. — Он сразу сказал, что встречаться со мной не будет, что между нами — максимум секс, и мне надо решить, устраивает ли меня такое. Естественно, я согласился. — А затем ты влюбился? — Да, — криво улыбается Арсений, открывая глаза — Антон выглядит грустным, но такой уровень эмпатии неудивителен: тот как-то смотрел «Мост в Терабитию» и сморкаться в платочек начал еще с середины фильма. — Он был… ну, классным. Заботливым, не вел себя как мудила, и в сексе не был эгоистом. И иногда, когда он обнимал меня, или целовал, или трепал по волосам, мне казалось, что всё взаимно. — Это реально хуйня. В смысле, ситуация хуйня… Сочувствую. А ты ему не говорил? Ну, о своих чувствах? — Признался однажды, и он расстроился. Сказал, что ему нравится секс с парнем, но отношений с ним он не видит. Не думает, что когда-нибудь сможет влюбиться в парня. Антон явно мнется, не решаясь что-то сказать — и так и не решается, лишь опять проводит своей широкой ладонью по его плечу. — А потом я уехал учиться, — продолжает Арсений, — и меня накрыло. И крыло каждый раз, когда я возвращался туда, домой. — И вы спали каждый раз? — Антон поднимает брови. — У него за это время никого не появилось? — Нет, были перерывы. Сначала всё закончилось на втором курсе, моем то есть, а он как раз закончил. Пошел на новую работу и нашел там себе парня. А мне об этом всем даже не сказал — он ведь не думал, что мы встречаемся. — О. — Да. Сказал, что влюбился. И я увидел их вместе — то, как Руслан относится к человеку, которого на самом деле любит, и… всё. Знаю, пафосно прозвучит, но это меня сломало. — Почему? — глупо спрашивает Антон и виновато поясняет: — Я имею в виду, ну, нашел он парня. Почему ты себе не нашел другого, чтобы его забыть? — Дело не в том, что он нашел парня, — раздраженно поясняет Арсений, дергая плечом — но Антон намек не понимает и руку не убирает. — А в том, что я был любви недостоин, а этот… Андрей оказался достоин. Антон смотрит на него так, будто ему пытаются объяснить ядерную физику, а его знания о физике начинаются и заканчиваются «если камешек уронить, он падает». — Я не понимаю, — признается он. — Кто-то кого-то недостоин… У вас там что, ролевые игры в Тора и его друзей? Видел такое порно. — Вряд ли ты про «Пятикнижие Моисеево», — закатывает глаза Арсений. — Я про такого чувака в шлеме с крылышками. У него был молот, который мог поднять только достойный, а у вас хуи вместо молота, или как? — Он пихает его в бок. — Арс, любовь так не работает. Иногда люди друг другу нравятся, иногда нет, такое бывает. Если ты попробовал вафли, и они тебе не понравились, ты что, никогда теперь не будешь есть вафли? — Ну… Да? — Но ты же пробовал всего одни вафли! Вдруг это были уродские советские, а есть же еще венские вафли, американские, бельгийские, вафли с мороженым, с шоколадом, с джемом, есть даже вафли с сосисками! — Ты есть хочешь? — фыркает Арсений. — Ты же сожрал тарелку блинов и гречки сверху навернул. С сосисками, кстати. — Всегда хочу жрать, когда хуй встает. Ну, то есть сейчас он уже не стоит, но недавно же стоял. Вот с тех пор и хочу жрать. — Какая интересная взаимосвязь. — Ой, я думаю, что это… Так, стоп, вернемся к барабанам. Этот твой Руслан — не пуп земли, слышишь? И то, что конкретно он не выбрал тебя, не означает, что ты чего-то там недостоин. — Не знаю. Потом они с Андреем расстались, и мы снова начали спать, когда я приезжаю. Как бы «по дружбе». — И ты его любишь до сих пор? — Нет, уже не люблю. Хотя всё еще больно. Больновато. — А зачем… — Антон замолкает, задумчиво рассматривая его. Пауза длится несколько мгновений, а после тот выдает свою гениальную версию: — Может, ты просто страдать любишь? — Чего? — У меня ощущение, как будто ты специально никого не ищешь и ни с кем не общаешься, чтобы больше было поводов для страданий. Такая типа драма-квин. — Неправда. Арсений понимает, что это, в общем-то, правда — но он и себе-то в этом признается на полшишечки, а уж Антону не признается никогда точно. Как бы там ни было, в данный момент у него нет сил об этом думать: глаза слипаются, и челюсть уже сводит — так хочется зевнуть. — Ладно, — сдается Антон. — Спи тогда, а я пойду поблюю, подрочу и сожру что-нибудь. Не факт, что в таком порядке. Арсений всё-таки зевает и утыкается лицом в подушку, которая пахнет Антоном — кровать-то его. Немного подташнивает и в целом ощущение «не надо было так бухать», но жить можно, хотя завтра наверняка будет погано. Позже, находясь между сном и явью, он чувствует, как его накрывают пледом и подтыкают с боков, словно ребенка спать укладывают. Засыпает он вновь за минуту.