Писечка

Солнце слепит через лобовое стекло, и Антоша, щурясь, опускает козырек. В открытое окно задувает ласковый летний ветерок, из радио льется надоевшая всем «Любимка», а ножки в коротких шортиках прилипают к кожаному сидению авто. — А когда мы приедем? — спрашивает он, любуясь профилем своего отчима — тот ведет машину сосредоточенно и уверенно, и мальчик рядом с ним чувствует себя в безопасности. — Скоро, солнышко, перестань спрашивать, — отвечает мужчина, на мгновение перенося ладонь с рычага переключения передач на его голое колено. Прикосновение обжигает, несмотря на жаркий летний день. — Поиграй во что-нибудь на телефоне. — Мне скучно, — дует губки пшеничноволосый юноша. — Мы почти приехали. Видишь там вдалеке лес? Нам туда. Антоша счастлив, что папочка нашел время в своем плотном рабочем графике, и теперь они на целых два дня едут отдыхать. Только вдвоем! Они будут играть в бадминтон, валяться на пляже и купаться — ему не терпится увидеть мужчину в одних плавках. А если повезет, в их домике окажется всего одна кровать, и они будут спать вместе, как в его детстве. Даже с открытыми окнами в салоне душно, Антоша обмахивает себя ручкой, но это не помогает. Его маечка уже вся влажная от пота — на улице градусов тридцать, не меньше. Когда они подъезжают к заправке, он подпрыгивает на сиденье и тыкает пальцем в окно: — Папочка, давай остановимся! Хочу мороженое! Брюнет тяжело вздыхает, но всё-таки разворачивается к заправке. Парковка перед ней пустая, и залитый солнцем асфальт кажется идеальным полотном для рисования мелками. Жаль, никто не разрешит Антоше возиться здесь долго. — Мог бы потерпеть до турбазы, там точно есть магазин, — упрекает Арс, но мягко: сегодня он в хорошем настроении. — Но я очень хочу. — Мальчик хлопает ресничками. — Малиновое. — Ладно, куплю тебе малиновое. Из машины только не выходи, не хочу, чтобы тебя заприметили какие-нибудь извращенцы. Антоша расстраивается: ему хочется выйти размять ножки, а то всё затекло. Хотелось бы, конечно, чтобы ножки ему размял отчим — иногда тот делает массаж, если хорошо попросить, но в дороге это неудобно. Может быть, потом, в домике… — Ну па-а-апочка, — тянет он умоляюще. — Ладно, — цокает Арс. — Но держись рядом со мной, ясно? — Конечно! — радостно восклицает юноша, выпрыгивая из машины под яркие солнечные лучи — аж слепит. — А можно мне еще шоколадку? — Антон, нельзя есть столько сладкого, — со смешком говорит вышедший из машины Арс, — жопа слипнется. Антоша представляет, что там действительно бы всё слиплось, и кому-то пришлось бы «разлеплять». Почему-то в фантазии всплывает Арс в кипенно-белом халате на голое тело, и златовласый смущенно одергивает короткие, еле прикрывающие попочку, шортики. — Кошмар, как я позволил выйти тебе из дома в таком виде? — Брюнет качает головой. — Шорты похожи на трусы, майка даже пупок не прикрывает. Разврат какой-то. — Но жарко же, пап. Отчим, как и всегда, весь в черном: джинсы обтягивают великолепные ноги, футболка облегает мощную грудь. Антоша с завистью смотрит на сильные мужские руки и думает, что когда-нибудь у него будут такие же — а не тонкие спички, как сейчас. Мужчина приобнимает его за плечи и ведет внутрь магазинчика. Людей там нет, если не считать обросшего щетиной продавца, который стоит за прилавком с видом вечной скорби за всё человечество. Когда тот поднимает голову, зеленоглазый ему улыбается — просто чтобы поднять настроение — и получает сальную улыбку в ответ. — Проблемы? — грубо спрашивает Арс, крепче прижимая к себе Антошу. — Никаких, — хмыкает тот. — Симпатичный у тебя сынуля. — Спасибо. — Мальчик вновь улыбается, обрадованный комплиментом. — А вам тут не скучно? — Когда появляются мальчики вроде тебя, детка, то нет. — Поаккуратнее со словами, — холодно бросает брюнет. — Антон, возвращайся в машину. — Но, пап… — Ты меня слышал, — его голос приобретает стальные нотки. — Быстро в машину, иначе мы возвращаемся домой. Антоша обиженно дергает плечом, вырываясь из объятий Арса, и идет обратно на парковку. Иногда его отчим становится невыносимым: что за тиран! Он ведь просто разговаривал с тем мужчиной, а Арс так распсиховался, будто он к нему домой пришел! Юноше шестнадцать лет, а оберегают его так, словно ему в два раза меньше. В машине он находит телефон папочки — тот лежит на приборной панели и притягивает к себе, как магнит. Антоша с минуту раздумывает, но всё-таки совершает этот отвратительный поступок: берет телефон и снимает с блокировки. Арс рядом с ним часто вводил пароль, так что эта цифра известная: девятнадцать, ноль четыре, ноль три — как его, Антоши, дата рождения. Стандартные обои, ноль уведомлений, в мессенджерах — сплошь рабочие переписки, ничего интересного. Среди приложений тоже ни одного подозрительного, никакого там Тиндера или еще чего. Мальчик уже отчаивается найти что-то интересное, как заходит в галерею и видит себя. Фото его самого, причем сделанные, когда Антоша этого не видел. Вот он играет в приставку, вот участвует в школьной спартакиаде, вот сидит за столом и делает домашнюю работу, есть даже снимки, где он спит. Фотографий сотни — ничего себе! Получается, отчим снимает его чуть ли не при каждом удобном случае. Дверь магазинчика открывается, так что Антоша быстро закрывает все приложения, блокирует телефон и кладет обратно, чтобы его преступление оказалось незамеченным. Ему стыдно, что он так поступил, но в то же время он рад — ведь он узнал такую важную вещь! Интересно, что Арс делает с этими фотками? Смотрит на работе, пока они далеко друг от друга? Может, так он скучает по нему меньше? *** Отчим злится на него всю дорогу до турбазы, а потом — всё то время, что они заселяются в домик и раскладывают вещи. Антоша не понимает причины: неужели тот как-то понял всё про телефон? В итоге он не выдерживает и аккуратно подсаживается к отчиму на диван. Домик они сняли очаровательный: крохотный, но уютный, здесь даже есть камин. Но, к разочарованию мальчика, хоть тут и одна спальня с одной кроватью, Арс сразу холодно сказал, что спать планирует тут, на диване. — Что? — мрачно спрашивает тот, не глядя на него — его равнодушие ранит больнее ножа. — Ну пап, — Антон тыкается лбом ему в плечо, как маленький тюленик — обычно это всегда работает, — ну папочка, ну не обижайся. — Я не обижаюсь, Антон, — он дергает плечом, — я злюсь. — Но на что? — выясняет юноша опасливо: он так боится, что отчим всё-таки знает про телефон. Определенно, он больше никогда не будет трогать чужие вещи. — Я же ничего не сделал. — Ты даже сам не понимаешь. — Брюнет складывает руки на груди — всем видом дает понять, что разговаривать не хочет. — Ну расскажи. Я чем-то обидел тебя? — Он забирается к отчиму на колени, садится к нему лицом — чувствовать под собой крепкие бедра так прикольно. Если бы не тревожный разговор, он бы сосредоточился на этих ощущениях. — Что я сделал не так? — Боже, — вздыхает мужчина и сдается: приобнимает его рукой за талию, чтобы не свалился случайно на пол, — ну как можно на тебя злиться? Антоша передвигается ближе к его паху — для этого приходится раздвинуть ножки шире, но зато так устойчивость лучше: он точно не упадет. Лицо Арса прямо перед его лицом — такое безупречно красивое, мужественное, с щетиной. Только глаза совсем юные, морозно-прозрачные. Зеленоглазому в них лишь холод не нравится, а так бы он смотрел в них вечность. — Зачем ты флиртовал с тем продавцом с заправки? — не столько строго, сколько устало спрашивает отчим. — Я? — поражается Антоша. — Я не флиртовал с ним! Я просто был милым, чтобы поднять ему настроение! Он выглядел таким грустным. — Солнышко, — Арс обнимает его и второй рукой, притягивает еще ближе — Антоше неловко, потому что он почти сидит на папочкином члене, — даже если ты не пытался его соблазнить, со стороны это выглядело так. И этот извращенец это так воспринял. Антоша и правда пугается: что если бы он был один! Этот незнакомец мог затащить его в кладовку и сделать всякие грязные вещи… Как хорошо, что с ним был Арс. — Прости, — грустно говорит он, отводя взгляд. — Я не подумал об этом. Постоянно забываю, что вокруг опасность. — Постарайся не заговаривать с кем попало, солнышко, — мягко советует мужчина, вдруг подаваясь вперед и чмокая его в щеку. — Я не переживу, если с тобой что-то случится. — Я уверен, что ты меня защитишь. — Конечно. Я убью любого, кто притронется к тебе. Мальчик смотрит на Арса, и сердечко бьется так быстро, ладошки потеют, а сзади снова становится очень жарко — жарче, чем спертый воздух в этом пропахшем пылью домике. Его губы покалывает от острого желания поцеловать отчима, и страх уже не останавливает — только мысль о том, как же это неправильно и порочно. От волнения он ерзает, и брюнет шипит, хватает его за бедра, чтобы чуть отодвинуть от паха: — Антон, аккуратнее. — Прости, — Антоша чувствует, как от стыда его бросает в жар, — я не специально… Сделал тебе больно? — Он на автомате тянется, чтобы погладить «где болит», но вовремя останавливает руку. — Не больно, солнышко, но лучше так не делай. — Его руки до сих пор на бедрах, и большими пальцами он ласково поглаживает нежную кожу — так близко к шортикам. От этих невинных вроде бы действий жар становится нестерпимым, а писечка начинает твердеть. — Папуль, а можно мне сегодня… — начинает он смущенно, опуская взгляд, — ну, потрогать себя? Голубоглазый шумно втягивает воздух, словно пытается успокоиться — папочка нервничает? — и чуть перемещает ладони. Теперь подушечки его пальцев под шортиками, касаются краев трусишек. — Можно, солнышко. Что ты представляешь, когда делаешь это? — Мне неловко о таком говорить. — Он старается смотреть в сторону, но взгляд упорно притягивается к натянутым в паху черным джинсам. У папочки большой член, Антоша это знает, но сейчас кажется, что тот еще и немножечко возбужден. — Обещаю, что не буду ругать. — Даже если я представляю что-то аморальное, за что меня стоит отругать? — Он вспоминает, как Арс уложил его к себе на колени и больно отшлепал — кожа потом сутки была красная. Если такое повторится, то он не против… хотя ведь тогда его попочка будет болеть и саднить, и ему станет нельзя купаться. — Ты думаешь о мужчинах? — хмурится мужчина, и тон его становится жестче: — Можешь сказать мне, злиться не буду. Но мы проведем воспитательную беседу. Но он не думает о мужчинах — он думает о мужчине, об одном. Мысли об Арсе сопровождают его каждый раз, когда он трогает свой стебелечек, или дырочку, или сосочки. Иногда он думает об отчиме, какой тот в жизни: когда смотрит телевизор или готовит ужин. А иногда представляет что-то совершенно невозможное: как папочка его целует, ласкает и иногда ложится сверху, накрывая своим сильным телом — но дальше этого Антоша фантазировать боится. — Да, я думаю кое о ком, — признается он еле слышно. — О ком? — реагирует брюнет резко, мальчик вздрагивает от страха, но успокаивается, потому что прикосновения его пальцев такие же ласковые. — Я не могу сказать. — Антон, — строго. — О тебе, — признание дается ему тяжело, приходится буквально выдавливать из себя эти короткие слова. Но после них становится легко, как на исповеди. Стоит ему подумать об исповеди, как Арс в фантазии уже облачается в черный костюм с колораткой, в его руках появляется молитвенник, на шее — ожерелье с крестом. Антоша трет глаза, чтобы изгнать нехорошие картинки — и видит Арса, настоящего, на чьих коленях он сидит. Тот выглядит ошеломленным — весь замер, словно не может поверить прозвучавшим словам. — Пап, — зовет юноша испуганно, — ты злишься? — Нет, солнышко, — отмирает голубоглазый, и его руки отмирают тоже — ладони проходятся по бедрам, а затем перемещаются на попку, легко сжимают. — Нет, конечно, я не злюсь. И что же ты представляешь? — Чаще я просто думаю о тебе, — он отворачивается, не в силах удерживать зрительный контакт, — о том, какой ты красивый, и сильный, и что ты всё знаешь и всё умеешь. — И всё? — Ну… Иногда я представляю, как мы что-то делаем вместе. — От стыда в горле ком, и говорить тяжело, но Антоша всё равно продолжает: — И ты меня обнимаешь и целуешь. — Вот так? — фыркает Арс, а после звонко чмокает его в щеку. — Антон, перестань юлить и скажи честно: ты представляешь секс? — Нет! — пугается Антоша, шокированно глядя на отчима. — Как ты мог такое подумать! Я бы… никогда. Я не такой, клянусь… — Он шмыгает носом. — Меня точно надо сдать в психушку, пап… Я же говорил… — Эй, солнышко, ну что ты. — Брюнет убирает руки, но только чтобы обнять его крепко-крепко. — Просто расскажи мне, о чем именно ты думаешь во время мастурбации. — Ну… — Мальчик снова шмыгает и промаргивается, чтобы накатившие слезы не пролились по его красивому личику. Дышать приходится через рот, потому что нос забит. — Мне становится стыдно, когда думаю о тебе, так что там всё меняется постоянно. — И всё же, давай с самого начала, — он целует его в лоб, но эта ласка делает лишь хуже, ведь Антоша прижимается своей напряженной змейкой прямо к ширинке Арса, а у него там всё тоже очень горячее. — Что вообще вызывает у тебя желание помастурбировать? — Не знаю, — недоуменно отвечает он, пытаясь не шевелиться, хотя в таком положении ножки раздвинулись так широко, что почти больно. — Просто хочется. — А что ты обычно делаешь перед этим? Смотришь какие-то грязные фильмы? Или, может, мультики? — Нет, ты что… Обычно я делаю это перед сном, после… — Он вспоминает последние разы, когда самоудовлетворялся, и приходит ко вполне логичному выводу: — После того, как мы с тобой поиграем во что-то или посмотрим фильм. Отчим очень много работает, даже по вечерам, поэтому им не всегда удается побыть вместе. Но если им выпадает шанс провести время, то после этого Антоше как раз хочется себя поласкать. — Понятно, — задумчиво говорит мужчина, но с такой позы лица его не видно. — И когда ты ложишься в постель, ты начинаешь думать обо мне? — Ну да. Я… Представляю тебя, как ты разговариваешь, ходишь, как ты одеваешься или что любишь. А потом думаю, каким ты бываешь со мной, и вспоминаю, как ты меня обнимаешь, или хлопаешь по колену, или целуешь в макушку. — А тот сон, который тебе снился? Где я тебя трогаю. Разве ты не фантазируешь о подобном? Мальчик зажмуривается, вспоминая тот сон: Арс в нем был таким сильным и властным, жестким. Он просто вошел в комнату и опрокинул его на кровать, зажимая шею ладонью, а другой рукой щипал сосочки и мял его животик, а затем и писечку. А дальше, когда его писечка стала совсем мокрой и сзади уже свербило нестерпимо, папочка развел его ножки в стороны — и Антоша проснулся. Даже сейчас от этих мыслей он мечтает если и не потрогать себя, то хотя бы потереться о что-нибудь, и Антоша на автомате трется о папочку. И теперь он явно чувствует чужую твердость, крепкое и горячее возбуждение, греющее через джинсовую ткань. — Так, Антон, пора слезать, — низким голосом приказывает Арс, мягко хлопая его по спинке. — Ты уже тяжелый для такого. Антоша садится ровно: в трусиках совсем тесно, а жопочка вся дрожит от того, как сильно хочется ей внимания. — Папуль, я больше не могу терпеть, — жалуется он. — Чувствую себя плохо, а еще у меня жар, наверно, я заболел. Арс коротко касается его лба тыльной стороной ладони, у него лицо тоже красное, а глаза блестят лихорадочно. Он похлопывает его по бедру, намекая встать, но юноша остается на месте. — Солнышко, ты здоров. Просто ты растешь, и у тебя появляются взрослые желания. Иди в ванну и помастурбируй хорошенько, ладно? — А ты? — Антоша плавно потирается о папочкин член попкой и яичками, уже специально. Его собственный петушок топорщит шортики так, что вот-вот молния разъедется. — Ты ведь тоже хочешь, я чувствую под собой что-то твердое… — Мне нельзя, солнышко. — Ну пожалуйста, — канючит мальчик, слегка приподнимаясь и снова опускаясь на горячую выпуклость. О да, определенно, у папочки очень большой член. — Давай поиграем в лошадку, и ты меня покатаешь, папочка, пожалуйста, я так хочу… — Антон, прекращай, иначе правда начну ругаться, — чеканит мужчина твердо. — Иди на кухню, возьми из морозилки мороженое — может, хоть оно тебя остудит. Точно, он ведь так и не съел мороженое! Антоша слезает с колен Арса и вприпрыжку бежит на кухню, к холодильнику. Ходить немного неудобно из-за вставшего краника, но это пройдет само — оно всегда проходит, если к себе не прикасаться. Когда он возвращается, брюнет сидит на прежнем месте, весь раскрасневшийся, и тяжело дышит, будто бы тоже заболел. Ужасно, если они оба простудились: болеть летом — это очень плохо! — Ты хорошо себя чувствуешь? — ласково спрашивает юноша, присаживаясь на подлокотник дивана. — Да, я в порядке. Ты можешь погулять около дома, если хочешь, только не отходи слишком далеко. — А ты пойдешь со мной? — Антоша снимает обертку с рожка и медленно лижет политую малиновым джемом шапку — вкусно. Арс смотрит на него неотрывно, и зрачки у него большие-большие. — Нет, мне надо кое-что сделать, — отвечает тот сипло. — Что? — Мальчик откусывает небольшой кусочек мороженого и облизывает губы, согревая их языком. — Давай я тебе помогу, папуль. — Нет, солнышко, это делают наедине. — Что? — Не один ты мастурбируешь. Мне тоже иногда надо. — Серьезно?! — У Антоши от шока рожок выпадает из рук — он вовремя его ловит, но тот успевает мазнуть по бедру. — Блин… — Антон, ты почему такая грязнуля? — вздыхает отчим, глядя на бело-розовый росчерк на коже. — Как будто пять лет, ей-богу. Он проводит пальцем, собирая мороженое, а затем отправляет его в рот. Антоша наблюдает, как губы плотно обхватывают идеально ровный указательный палец, и ему вновь становится нехорошо. Он честно не хочет представлять, как Арс вот так же обнимал бы губами его писечку, но эти фантазии лезут сами собой. — Хочешь? — вопрошает он, поднося рожок к лицу отчима. Тот закатывает глаза, но откусывает немножко. — Тебе нравится? — Не люблю сладкое. — То есть, если я сделаю так, — Антоша уже нарочно чертит линию мороженым по ноге, — то ты перестанешь меня любить? Я же теперь сладкий. — Не говори глупости, — смеется Арс и оглядывается в поисках салфеток, но они в пакете у камина — так легко не дотянуться. — Я буду тебя любить в любом случае. След мороженого начинает течь, так что папочка за неимением других вариантов медленно наклоняется к бедру и облизывает его — Антоша аж подпрыгивает на месте от неожиданности. Отчима это не останавливает: он вылизывает его кожу, пока там не остается даже липкости. Цветочек мальчика, только поникнув, снова расцветает — как плохо, что он надел такие узкие шортики. Тем временем мороженое в руке тает, каплями стекает по руке — Антоша пытается слизать их, но они всё равно убегают к локтю. — Да что ты будешь делать, — стонет Арс, притягивая его руку к себе. Он высовывает соблазнительно широкий язык и всё тщательно убирает: берет в рот каждый пальчик по очереди, посасывает, как конфетку. Юноша, завороженный его действиями, совсем забывает про мороженое, и то капает на его маечку, холодит сосочек сквозь тоненькую ткань. — Анто-о-он. — Мужчина осуждающе качает головой, а потом легко, как пушинку, пересаживает его с подлокотника к себе на колени, только теперь бочком. — Ты всё здесь решил испачкать? — Прости, папочка. — Антоша пытается вылизать рожок, пока с него опять не начало капать, но пачкает губки и подбородок, тут же вытирает их ладонью. — Раздевайся, солнышко, это надо постирать. — Арс тянет за подол его маечки, и мальчик послушно выпутывается из одежды. Правда, он неудачно дергает рукой, и шарик мороженого вываливается ему на грудь, скользит по его плоской сисечке и скатывается на шортики. — Бли-и-ин, — расстроенно тянет Антоша, — я даже не поел его толком. — Не умеешь есть нормально — не ешь, — цокает брюнет, оборачивая мороженое его и так уже грязной майкой. Но шортики уже безнадежно испачканы — мальчик трет их ладошкой, но лишь размазывает мороженое по джинсе. — Да не трогай ты. Мне что, ложкой тебя кормить нужно? Антоша послушно убирает руку и только после вспоминает, как это было неприлично — еще и при папочке! Но Арс не обращает на это внимание, он рассматривает его вставший от холода сосочек, а затем высовывает язык и широко лижет его. Рожок выпадает из онемевших пальцев. — Па-а-апочка, — стонет юноша, выгибаясь под его языком, — сделай так еще, пожалуйста. И отчим вновь проводит языком по его груди, припадает губами к соску, посасывает его, причмокивая — Антоша тихо скулит, потому что ему очень хорошо. Он не знает, куда деть ручки, поэтому до боли сжимает пальцами собственные бедра — наверняка останутся синяки, которые он непонятно как потом объяснит Арсу. Тот целует и покусывает кожу на его груди, причем даже там, где не было следов мороженого. Когда его рука опускается на внутреннюю сторону худенького бедра и грубо мнет, мальчик опять протяжно стонет, обмякая в объятиях, и раздвигает ножки. Ему так приятно, так жарко, он плавится быстрее мороженого, ерзает на коленях папочки, шарит ладонью рядом — и наконец сжимает бугорок на чужих джинсах. Папочка от этого рычит, грубо кусает его за плечо и вдруг отстраняется. — Солнышко, пора остановиться, — выдыхает он, обхватывая его запястье пальцами, но руку не убирает — Антоша мягко сжимает, лаская пышущий жаром жезл папочки. Ему так нравится ощущать его в собственной ладошке — а как здорово было бы ощутить его в себе! — Я не хочу останавливаться, — лукаво говорит он и облизывает губы, по-прежнему испачканные мороженым. Арс, глядя на него, улыбается и ласково проводит по его губам большим пальцем. — Какой же ты красивый мальчик, — шепчет он завороженно. — Как только я тебя увидел, то понял, что с этого момента буду всю жизнь принадлежать лишь тебе. Антоша сначала радуется, сердечко трепещет, и всё в мире становится вдруг прекрасным и волшебным — а затем он вспоминает, что мужчина не может принадлежать ему. Он муж мамы, поэтому ему никогда ничего не светит — даже мечтать о таком нельзя. — Но ты ведь с мамой, — грустно напоминает он, выпячивая нижнюю губу. — Солнышко, твоя мама ничего не значит для меня. И никогда не значила. Я был с ней, потому что лишь так могу быть рядом с тобой. И мальчика снова затапливает радость — он смотрит в чистые голубые глаза Арса, и в них искрится любовь. Он так счастлив! Больше ничто в мире не имеет значения, потому что они принадлежат друг другу. — Папочка, — шепчет Антоша отчиму в приоткрытые губы, — поцелуй меня. Голубоглазый смотрит на него так нежно, что от этого сердечко в груди замирает, он ласково поправляет его отросшую челку, проводит кончиками пальцев по щеке, гладит по губам — и лишь потом целует. Это как в сказке, и златовласый чувствует себя той самой принцессой, которую нашел и освободил прекрасный принц. Арс кладет руку ему на животик, гладит, забираясь под пояс шортиков, а затем расстегивает пуговичку и ласкает гладенький лобок. Антоша ощущает, как его петушок подергивается от предвкушения ласки, и это всё гораздо приятнее, чем наедине с собой под одеяльцем. Их поцелуй фантастически нежный, они прикасаются друг к другу только губами, хотя Антоше хочется глубже, чтобы брюнет грубо трахнул его рот языком — а, может быть, и не языком. Когда он представляет, как огромный член папочки входит в его маленький ротик, его пробивает острое удовольствие, и он стонет в поцелуй: — Папочка, я хочу тебя в себе. — Ты еще слишком маленький, — с явной печалью отвечает Арс, чмокая его в губы. Его рука по-прежнему внизу животика, зеленоглазый ерзает, намекая опустить ее еще ниже, но ничего не происходит — отчим лишь губы облизывает: — Ты действительно сладкий. — Но я хочу тебя, — упрямо твердит Антоша. — Я, правда, не очень понимаю, как это происходит у двух мужчин… Но ты ведь мне всё покажешь? — хлопает он ресничками. — Конечно, солнышко, но позже, когда ты станешь взрослым. А пока, — он запускает руку в его трусики, коротко гладит его петушка, как кошечку — ничего приятнее в жизни Антоша не испытывал, — мы можем заняться чем-то другим. Антоша только выгибается, чтобы потереться о широкую папочкину ладонь, как та исчезает — Арс убирает руку. — Но не сейчас, Антон. Сейчас поздно, и тебе пора идти в кроватку. Разрешаю тебе потрогать себя, чтобы побыстрее уснуть. Но только раз. Если я зайду ночью и увижу руки под одеялом, то накажу, ясно? У мальчика глазки становятся мокрыми от разочарования: он так сильно хочет отчима, а тот ни в какую! Хотя ведь сказал, что ему никто больше не нужен! Если так, почему он не хочет взять его, когда он так сильно возбужден, когда единственное, что ему нужно — это сесть на огромный раскаленный член своего папочки? Но папочка даже слова сказать ему не дает — спихивает его со своих коленей и шлепает по попке, чтобы быстрее шел в спальню. *** Арс шлепает Антошу по попке, а Арсений шлепает себя по лицу ладонью: этот рассказ ужаснее «Человеческой многоножки», но он никак не может перестать его читать. С каждой главой он говорит себе «Это последняя» и всё равно раз за разом начинает новую. Хуже всего, что его это заводит, и если бы он не подрочил десять минут назад, у него бы стоял колом. Дрочил он, впрочем, на это же чтиво — просто лежал в полупустой ванной, читал и дрочил, пользуясь отсутствием соседей, а значит и желающих ворваться в ванную. Смесь отвращения и возбуждения — ощущение необычное, но Арсений привык. Он валяется на кровати в одном полотенце, потому что одеваться тупо нет сил. Утром он проснулся с ужасным похмельем, и только оставленная Антоном таблетка Солпадеина в компании стакана воды дала ему хоть какие-то силы жить. Потом, на работе, обезболивающим с ним поделилась Катя, за что ей тоже огромное спасибо — так Арсений хотя бы смог дотянуть до конца рабочего дня. Но в любом случае похмельный день на ногах высосал из него все соки. Голова уже не болит, но вот мышцы как будто перемесило в блендере, а потом выплюнуло в кожу непонятной кучей. Арсений думает о печальной необходимости надеть трусы, как дверь открывается, и в комнату заходит ожидаемо Антон — кто же еще. — Привет, — здоровается он, как ни в чем не бывало. Арсений порывается прикрыться одеялом, но забивает: в конце концов, это же Антон, тот его и голым видел, а тут аж целое полотенце есть. — Жесть, обогреватель давно так шпарит? Жара прям. — Привет. Часа два назад включил. О произошедшем вчера он думал весь день: чуть даже не посоветовал клиентке купить гель с Антоном вместо геля с алоэ, хотя у этих слов всего две общие буквы — так и до ручки дойти недолго. Ему ужасно стыдно, и толком неясно, за что именно: то ли за слишком далеко зашедший эксперимент с колготками, то ли за чересчур откровенный разговор про бывшего. Мозгом-то Арсений понимает, что ничего ужасного они не сделали и у него тупо похмельный отходняк (уровень серотонина в организме упал так, что пробил Землю до ядра), но стыд от этого никуда не девается. А Антон, видимо, ни капли не сожалеет: спокойно переодевается в домашнее, что-то там напевает (вернее, начитывает — он же слушает в основном рэп) и выглядит вполне себе умиротворенно. — Хочешь мороженое? — предлагает он, кивая на оставленный у двери пакет. — Пиздец, так захотелось по дороге. Арсений прищуривается: Антону захотелось мороженого в январе, когда на улице дубак? То есть тот прямо шел по улице и такой «Ебать, как же хочется чего-то холодного»? С другой стороны, лежа в горячей ванне, Арсений тоже хотел мороженого, тем более что Антоша в рассказе его так аппетитно ел (вспоминая это, Арсений испытывает желание перекреститься — а ведь он даже не верующий). — А какое мороженое? — Малиновое. Вообще не очень люблю малину, но сегодня как-то… — Малиновое? — ухмыляется Арсений, садясь на кровати. — Ты читаешь тот поганый рассказ, да? Продолжаешь? Антон замирает на полпути к пакету с таким лицом, будто его застукали за просмотром порно, где коршун ебет хомячка. Он медленно поворачивается к Арсению и делает самое невинное выражение лица, которому даже монашки бы позавидовали: — Не понимаю, о чем ты. — Не ври. Ты его читаешь. — Ладно, читаю, — сдается Антон, не успев толком побороться за свои честь и достоинство. — Я читаю в надежде, что там будут колготки… Стой, — хмурится он, — если ты знаешь, что там было малиновое мороженое, значит, ты тоже читаешь! Арсений пожимает плечами, мол, ну да, читаю. — Я делаю это исключительно из высокодуховных побуждений. Чтобы познать высшую радость чтения классической литературы, надо упасть на дно — то есть в такой рассказ. — Ты пиздишь, — уверенно говорит Антон, но затем уточняет с нотками сомнения: — Или не пиздишь? — Ты никогда не узнаешь. А мороженое я буду, кстати, спасибо. Антон лезет в пакет, выуживает упаковку и кидает Арсению — тот ловит. Оказывается, это никакое не мороженое, а фруктовый лед, хоть и правда малиновый. — Если что, в рожке не было, — объясняет Антон. — Так что, Гарри, соси. — «Кстати, Гарри, соси», — поправляет его Арсений. — Стыдно не знать. Арсений сосредоточенно разворачивает лед, а потом удивляется, что стало как-то тихо — а Антон не бывает тихим: он всегда что-то бормочет, шуршит бумажками, шмыгает носом, клацает по клавиатуре, жужжит вибрацией телефона. Подняв голову, Арсений ловит на себе восхищенный взгляд — его любимый соседушка не иначе как где-то за его кроватью видит Иисуса вместе с хором ангелов. — Ты смотрел «Гарри Повара», — с придыханием произносит он. — Никто из моих знакомых не смотрел! А ты смотрел! — Эм, да, смотрел. — Не надо хвастаться, Срако. — Нечего говорить с этими сосунами, — заканчивает Арсений удивленно. Он никогда не думал, что именно его знание пупов сможет кого-то впечатлить: их он обычно смотрит, когда нужно максимально разжижить мозг после сложной умственной работы. Антон от восхищения едва в ладоши не хлопает, улыбается от уха до уха — ленивец на его футболке и то кажется менее счастливым, а эти животные в принципе выглядят как пожизненные льготники в пункте выдачи кокаина. — Блин, Арс, я реально жалею, что мы не общались раньше. Арсений, чтобы скрыть смущение от этой фразы, лишь вновь пожимает плечами и молча распаковывает фруктовый лед. — Слушай, ну и как тебе тогда глава с мороженым? — Антон валится на свою кровать, хоть и смотреть продолжает на Арсения. — Я чувствую себя последним кончем, потому что я вроде и ржу от всяких «жезлов» и «петушков», а при этом у меня стоит. Вот прям реально стоит, я сегодня даже в сортир ходил дрочить, у меня такого со школы не было. Учитывая, что Антон учится всего-то на втором курсе, он не так уж далеко ушел от школы, но Арсений это не озвучивает. Его больше удивляет то, что его сосед так легко и непринужденно говорит о дрочке — причем будучи трезвым. — Поздравляю, — фыркает Арсений. — Знаешь, что не дает мне покоя? Мать Антоши. То есть она все эти годы не замечает, что ее муж хочет трахнуть ее сына. — Но он его не трахает! Хотя ты прав, это довольно странно. — Он открывает мороженое и сразу откусывает верхушку, тогда как Арсений просто лижет — холодное слишком. — Она вообще отсутствует в сюжете, почему бы ей не поехать вместе с ними отдыхать, например? — Ответ простой: она будет мешать Арсу соблазнять Антошу. Или наоборот, я запутался, кто кого соблазняет. — Это да. Помнишь, как шпендос сам себя мороженом измазал? Ведет себя как опытная шлюха. — Мне кажется, он был искренним, — смеется Арсений. — Если без шуток, до сих пор не решил, как относиться к таким рассказам. — Слушай, ну лучше же читать, как трахают детей, чем в самом деле трахать детей? — Антон задумчиво водит льдом по губам, от чего его губы становятся ярко-розовыми. — С одной стороны, да. С другой, это ведь создает ощущение нормальности. Когда ты читаешь, как трахают детей, смотришь хентай, где трахают детей, а потом еще и трахаешь секс-куклу в виде ребенка, у тебя на уровне подсознания откладывается, что это норма. Так и до реальных детей недалеко. — Об этом я не подумал, — морщится Антон. — Ты прав. Хотя если запрещать дрочить на свои больные фантазии хоть так, то к чему это приведет? Не станет ли это типа как спусковым крючком? — Триггером? Не знаю, я экономист, а не психиатр. Но начинаю всерьез беспокоиться о своем душевном состоянии, раз дрочу на такое. — Ага! — восклицает Антон, аж подпрыгивая на кровати и указывая мороженым в его сторону. — Ты тоже дрочишь на это! Черт, и почему Антону всегда удается выводить его на чистую воду? Это несправедливо. Рядом с ним Арсений абсолютно теряет бдительность. А люди еще удивляются, как это троянцы втащили коня в город. Легко: менеджером коня наверняка был кто-то вроде Антона, по сравнению с таким Лаокоонт и Кассандра нервно курят. — Да, — цокает Арсений, а затем вспоминает, что так делает Арс из рассказа, и прикусывает язык. — Но у меня это просто недотрах. — У меня тоже, — Антон сочувственно кивает и вновь откусывает мороженое — от него остается половина. — Но мне надо сначала с кем-то начать встречаться. Если трахаюсь с кем попало, то всё и идет тоже как попало, иногда даже хуй не встает. Арсений широко лижет лед, а затем обхватывает его губами и медленно погружает в рот — абсолютно без задней мысли, но ловит заинтересованный взгляд Антона. Естественно, он тут же давится и вытаскивает всё изо рта. — Ты можешь так не смотреть? — раздраженно уточняет он. — Как — так? — Так, как будто ты представляешь, что это не мороженое. — Арсений мстительно откусывает от верхушки и тут же жалеет: зубы простреливает холодом. — А есть схожесть? — Антон также насаживается ртом на свой огрызок и посасывает, но выглядит скорее как малыш с соской, чем как заслуженный хуесос всея Руси. Хотя… — Член меньше, да? — Да. И зубы надо контролировать, плюс член не уменьшается, когда его сосешь, — улыбается Арсений. — И менее вкусный. — Тут как посмотреть… — Арсений не контролирует эти проскользнувшие лукавые нотки: может поклясться, что оно само. Но Антон замирает с открытым ртом, так что произведенный эффект того стоит. — А какой? — Какой что? — Какой член на вкус? — Я не знаю, как описать вкус члена, — смеется Арсений. — Член на вкус как член. — Я как-то пытался дотянуться до своего, — делится Антон тем, что Арсений предпочел бы не знать. — Но не вышло. Арсений уже не удивляется — он просто смеется так, что едва не роняет мороженое. Жаль, что он его всё-таки удержал, и то не мазнуло по «плоской сисечке». — Ну что? — возмущается Антон. — Любой, у кого есть член, пытался. — Я не пытался. — И это правда. Однажды у него были мысли трахнуть диванную подушку, но на этих мыслях его сексуальные эксперименты и закончились. — Да ла-а-адно! Каждый парень пытался отсосать сам у себя, это аксиома! — Антон уверенно начинает, но с каждым словом эту самую уверенность его тон теряет, а Арсений продолжает смотреть скептически: — Нет. Настает неловкая пауза. — Предлагаю прервать этот разговор, приобретающий довольно унизительный характер, — произносит наконец Антон. Арсений кивает и переключается на лед: причем иногда он специально сосет его нарочито эротично. И, хоть ему самому это кажется нелепым, Антона это гипнотизирует — тот прям залипает. — Блин, — неразборчиво говорит тот, кусая палочку от льда, — может, я всё-таки гей? — Мы вроде как определились, что ты фанат колготок. — В этот момент Антон встает, чтобы выкинуть палочку, поэтому Арсений просит: — Можешь подать мне трусы из шкафа? Ноги так болят, не хочу вставать. — Без проблем, — Антон открывает шкаф и смотрит на полку с его нижним бельем, — тебе черные, черные или черные? — Пожалуй, черные. Арсений достаточно консервативен в выборе белья: зачем изгаляться, если никто его не видит. Отыгрывается он обычно на носках: они у него все как на подбор идиотские. У Антона всё наоборот: носки у него адекватные, а вот трусы выглядят так, словно покупались в бреду. — Ваш заказ отправлен! — Антон кидает ему белье, Арсений отклоняется, чтобы оно упало на кровать, а не на его фруктовый лед. — А что у тебя с ногами? — Я же весь день стоя работаю. Ненавижу двойные смены, но деньги лишними не будут. Особенно они не будут лишними, если Арсений всё-таки соберется переезжать в Питер. Его давно тянет в этот город, а здесь его всё равно ничего не держит. — А тебе нравится работать в магазине? Арсений не отвечает, потому что напряженно пытается надеть трусы, не снимая полотенце — просить соседа отвернуться как-то неловко, а сам тот отворачиваться что-то не собирается. Закончив, он плюхается обратно на кровать — устал так, словно фуру разгрузил. — Такая же работа, как и любая другая. Думаешь, что косметика — это по-гейски? — Думаю, — смеется Антон, подходя к его кровати, — что по-гейски — это трахать мужиков, будучи мужиком. Хочешь, сделаю тебе массаж? Охуеть, какое внезапное предложение. Вообще-то, учитывая вчерашнее, это не самая лучшая идея на свете, но у Арсения действительно болят ноги. Они прямо очень болят, с большой буквы Б. — А для этого мне надо надевать колготки? — Не надо, у меня хорошая фантазия, — подмигивает Антон и берет со стола открытый ноутбук — он его в принципе никогда не закрывает. — Досмотрим вторую часть «Акульего торнадо»? — О нет, я трезвым это не осилю, — вздыхает Арсений. — Можно опять нажраться, водка еще осталась. Арсений смотрит на Антона как на душевнобольного, всем своим видом выражая отношение к этой ситуации. Он с утра чуть не умер от похмелья — и пить снова? Если бы он в этот момент не доедал мороженое, это, наверно, смотрелось бы эффектнее, но Антон всё понимает и так: — Ладно-ладно, тогда давай посмотрим «Волшебников»? Это сериал от того же канала. Похож на всратого «Гарри Поттера» для взрослых. — Звучит отлично. На самом деле звучит так себе, но Арсений почему-то на всё согласен. *** Повинуясь врожденному чувству приличия, Арсений всё-таки надевает штаны, которые всё равно закатывает до колен — чтобы Антон мог массировать его икры. Тот и впрямь оказывается неплохим массажистом: мнет жестко, а не гладит, как вчера, и после такого мышцы перестает невыносимо тянуть. Арсений лежит на животе, наблюдая за унынием Квентина Колдуотера, и тащится от того, как Антон растирает его стопы. Определенно, лучше соседа и пожелать нельзя, он же просто божий дар. Если бы не сморкался со звуками трактора и не разбрасывал везде свои грязные носки, так вообще цены бы не было. А то эти самые носки Арсению приходится за ним собирать и загружать в стирку — у них вообще стиркой только он занимается, а то его соседушка еще в сентябре как-то устроил на этаже пенную, блин, вечеринку. — Слушай, — говорит тот глухо, — есть две новости: хорошая и не очень хорошая. — Начинай с хорошей, — вяло отвечает Арсений, даже не думая обернуться. Вообще-то, у него болят не только ноги, но и спина, а еще жопа — только попросить массаж всего этого ему наглость не позволяет. Да и вряд ли Антон согласится. — Думаю, что я не колготочный маньяк. — Допустим. А вторая? — Я футфетишист. Теперь Арсений уже собирается с силами и разворачивается: ну да, у Антона стоит — вздыбленные в паху штаны о чем-то другом говорить не могут. Ну, разве что тот не решил запихнуть себе в трусы парочку носков. — Так, — Арсений подтягивает к себе ноги, но скорее для вида, чем из желания дистанцироваться: отвращения он не испытывает. Еще бы он испытывал отвращение при виде членов, блин, — это для тебя нормально? — Эрекция? — Антон поднимает бровь, а затем делает то самое невинное выражение на свете и пищит, глядя на свой член: — О господи! Папочка, — он поднимает взгляд на Арсения, — что это такое? Я болен? Я умру? Это можно как-нибудь исправить? Арсений не смеется — он по-скотски ржет. Такие выпады Антона даже перестают смущать: он начинает привыкать к этой его непосредственности. — Может, ты на него? — Он кивает на ноутбук, где Квентин слушает кого-то всё с тем же потерянным выражением лица. Очень возбуждающе. — Нет, Арс, — теперь Антон серьезен, — на тебя. Арсений начинает понимать Антошу: он тоже чувствует, как щечки вспыхивают, сердечко бьется быстрее, жопа отваливается, и всё такое. — В смысле на меня? — В прямом. Короче, — он садится по-турецки напротив него — так его стояк привлекает еще больше внимания, но Арсений делает вид, что его покрывало в клетку ну очень занимательное, — я тут прикинул, и всё сходится. — Что сходится? — Я с самого начала в этом рассказе представлял тебя, — загибает он один палец, — причем как на месте Арса, так и на месте Антоши. — Что? — Арсений вот никого из них не представлял на месте персонажей — просто какие-то незнакомые ебла. А если и знакомые, то видел он их разве что в порно. — Мы же первую главу читали с тобой. Поэтому Арсом я представлял тебя, только старше и качком, а Антошей — тоже тебя, только младше и таким одуванчиком. Типа губехи пухлее, глаза больше, жопа вот такенная. И, получается, у меня встал, когда я представлял тебя в колготках. Арсению нечего сказать — он тупо смотрит на Антона, который продолжает всё так же серьезно рассуждать: — А потом я увидел тебя в колготках, и у меня снова встал, это два, — он загибает второй палец. — И теперь, это три, — и третий. — Не понимаю, к чему ты клонишь. — Кажется, я в тебя влюбился. Арсений не знает, смеяться ему или плакать. Определенно, логика у Антона остановилась в развитии где-то в трехлетнем возрасте, когда нужно было складывать радугу из кубиков. То-то он сейчас радугу так легко сложил, только шестицветную. — Антон, у тебя три раза встал — и ты думаешь, что ты влюбился? — Не только! С тех пор, как мы тот первый вечер провели вместе, я думаю о тебе постоянно. — Это было позавчера. — Ты что, мне не веришь? — оскорбляется Антон. — Просто всему можно найти логическое объяснение, — убеждает его Арсений, хотя щеки по-прежнему горят. Тяжело вздохнув, чтобы дать себе отсрочку (в прямом смысле передышку), он ставит сериал на паузу. — Ты думаешь обо мне, потому что читаешь этот рассказ. А там ты представляешь меня. — Но я же думаю не о них, — он тыкает в телефон так, будто Арс с Антошей прямо там упаковались, — а о тебе. — Но ты натурал. — Да с чего ты взял? Я о себе такого не говорил! Может, я вообще гей или бисексуал? — Алло, Антон! Ты вчера говорил, что стопроцентно не гей и точно не влюбишься в парня. — Я говорил, что не могу себе такого представить, это разные вещи! Ориентация — это не так уж просто. Некоторые вон вообще только в пятьдесят лет осознают, что геи, и уходят от жены и детей трахать мужиков. — Так, ладно, — Арсений глубоко вдыхает и выдыхает, — когда тебе пришла в голову эта мысль про влюбленность? Пять минут назад? — Пять минут назад я был там, ровно пять минут назад, ровно пять минут назад я был там… — начитывает Антон и вдруг начинает смеяться. Арсений устало откидывается на подушку: он-то уже начал верить в весь этот бред. Надо же, со времен школы четыре года прошло, а он всё так же ведется на пранки. — Блин, прости, — Антон внезапно оказывается прямо над ним, нависает сверху, тяжело дыша в лицо, — трек вспомнил. А между озвучить свою тупую мысль и не озвучить свою тупую мысль я всегда выбираю первое. — Я не понимаю таких шуток, — ворчит Арсений, отворачивая голову, но Антон нагибается еще ниже и звонко чмокает в щеку. Не чмокает даже — прижимается горячими губами к коже, чуть ли не присасываясь, как прилипала из Дикси. — Прости, шутка реально тупая, — выдыхает он. — Не самый удачный момент для цитирования трека Фараона. Фараоха… Так что, сходим куда-нибудь? Арсений вновь поворачивает голову, что они чуть не сталкиваются носами, и пялится глаза в глаза — Антон, кажется, серьезен. — Ты же сказал, что пошутил. — Так я про трек… А про всё остальное я серьезно. Эй, ну почему нет? — Он наконец отстраняется, садясь ровно, и Арсений наконец может вздохнуть спокойно — последние секунд десять он не дышал вообще. — Потому что тебе девятнадцать, и у тебя может встать даже на пакет гречки. Тебя что, вообще не волнует, что я парень? — Волнует, конечно, но что я сделаю? Ты же парень. Бли-и-ин, — он, кажется, только сейчас это осознает, в эту самую секунду, — ты же реально парень… Ну да ладно. И, кстати, у тебя вчера тоже встал. — Я гей, у меня встает на парней, — огрызается Арсений. — А тебе просто захотелось экспериментов, я через такое уже проходил. — Э-э-эй, — Антон хмурится, — я тебе не Руслан. Ты что, после него решил в монастырь уйти? Или в евнухи? — Не в этом дело. Что у тебя за идиотская привычка: пришло в голову — и надо сразу делать? Как насчет подумать? — А зачем? — недоуменно отвечает Антон. — Ну начну я думать, накручу себе хуйни какой-то, потом зассу, ты выпустишься из универа, я буду страдать… На хуя это всё? Арсений с ужасом понимает: описанный тип поведения — его на все сто процентов. Если бы он втрескался в Антона, то никогда бы ему не сказал, выпустился бы из университета и после страдал бы еще пару месяцев как минимум. Они с Антоном — полные противоположности в принятии решений. — А если ты завтра поймешь, что тебя переклинило, и никакой влюбленности нет? — фыркает Арсений. — Блин, это всё — какой-то абсурд. — Я тоже в шоке, если честно. — Антон чешет затылок. — Вообще я туговато сейчас соображаю из-за стояка. Давай метнусь в сортир, подрочу — и потом мы всё обсудим, да? Арсению ничего не остается, кроме как кивнуть.