Писечка

Антоша любуется своим большим замком из песка, который в красно-оранжевых лучах заходящего солнца выглядит особенно красивым. Он потратил на него весь день, но зато замок получился как настоящий: с арками, с башенками и даже мостом через ров — его помог вырыть Арс. Тот лежит на шезлонге неподалеку и наблюдает за ним: мальчик особенно старается, чтобы папочка им гордился. Может быть, в шестнадцать лет уже поздновато играться на пляже, но здесь им всё равно особенно нечем заняться — они ведь просто отдыхают. Поэтому мальчик только и делает, что строит замки из песка или плавает, представляя себя русалочкой. Папочку он, конечно, представляет прекрасным принцем. — Пап, как тебе? — спрашивает Антоша, поднимаясь и отряхиваясь от песка. У него футболка вся в песке и шортики тоже — вытряхивать придется кучу времени. — Очень красиво, солнышко, — улыбается Арс, глядя на него. — Не устал еще? Спать не пора? Юноша смотрит на горизонт, где огненный солнечный диск вот-вот погрузится в море — скоро станет совсем темно, и в серой небесной дымке видны первые, самые яркие, звездочки. Обычно в такое время он уже спит. — Пока не хочу, — дует губки Антоша, подходя к шезлонгу и глядя на мужчину сверху вниз — лишь так это и возможно. Так-то отчим его на голову выше, но ничего: еще немного — и мальчик вырастет таким же высоким. — Хорошо, — кивает Арс. — Сегодня в порядке исключения можешь не спать допоздна. На нем одни шорты, и его голый торс Антоша рассматривает с вожделением. Ему очень хочется трогать папочку, а еще больше хочется, чтобы тот трогал его — но тот почему-то почти к нему не прикасается. Что ж, придется взять дело в свои маленькие ручки. — Па-а-ап, — тянет он, перекидывая через отчима ногу и седлая его бедра, — а почему ты меня не целуешь? — Солнышко, я же сказал, что это неправильно. — Брюнет гладит его ножки — песчинки слегка царапают нежную кожу. — Ты весь в песке, тебе в душ нужно. — Ну па-а-ап, — юноша ерзает попкой по паху Арса — он еще в прошлый раз понял, как это действует на отчима, — я тебя люблю. Хочу, чтобы ты любил меня. — Я люблю тебя, — вздыхает тот, механически приподнимая таз и тоже потираясь о него. — Ты ведь это знаешь. Антоша чувствует, как папочка заводится и как под попкой набухает что-то большое и твердое; от этого его собственная писечка подрагивает в предвкушении. Он наклоняется и ложится грудью на отчима, не переставая тереться. — Па-а-ап, — зеленоглазый ластится, тыкаясь носом в его шею, — я хочу стать полностью твоим. — Ты еще маленький. — Арс обнимает его за талию, прижимая к себе крепче. — К тому же ты такой хрупкий, боюсь причинить тебе боль. — Ты не причинишь. Брюнет медленно опускает ладони на его попку, слегка сжимает — Антоша стонет ему в шею. Ему вдруг становится жарко, несмотря на вечернюю уличную прохладу. Осмелев, он чмокает отчима в шею, затем в линию челюсти и под ухом — каждое прикосновение к нему опьяняет. Теперь понятно, почему взрослым так нравится обниматься. — Антон, — стонет Арс, чуть приподнимаясь, чтобы прижаться тазом к нему плотнее. — Нам нельзя. Подросток перестает лобзать его шею и приподнимается, глядя в охмелевшие глаза небесного цвета — в них буквально можно прочесть «Я тебя хочу». Антоше тоже хочется, он уже течет, и его дырочка пульсирует. — Па-а-ап, — просит он в который раз, — мне очень нужно… Я не могу терпеть, я думаю постоянно о тебе… — Солнышко, я тоже о тебе думаю, — выдыхает голубоглазый, до боли сжимая пальцами его попку. — Но ты пока маленький. — Ничего я не маленький, — Антон хмурится, — мне шестнадцать. Я в интернете прочитал, что с шестнадцати уже можно. Арс смотрит на него бесконечно долгие секунды, а потом вдруг резко переворачивает его под себя — аж шезлонг качается. Мальчику нравится ощущать себя под крепким мужским телом. — Ты зачем в интернете такое читаешь? — строго спрашивает мужчина, хотя и улыбается — значит, шутит. — Хочешь, чтобы я тебе там всё заблокировал? — Прости, папуль, — Антоша облизывает губы, — я больше не буду… Накажешь меня? — лукаво добавляет он. — Может быть. — Арс грубо толкается в него членом, и юноша даже через слои одежды ощущает, какой тот каменно твердый и горячий, словно высеченный из скалы. — Накажи меня, папочка, — шепчет Антоша, притягивая папочку к себе за шею. — Я был плохим мальчиком, думал про грязные вещи… Арс нежно проводит костяшками пальцев по его лицу, совсем не реагируя на признание, а затем неожиданно целует — вот прямо по-настоящему, глубоко, с языком. Зеленоглазый сначала опешивает, но потом наслаждается ощущениями скользкого ловкого языка в своем рту. Отчим словно трахает его ротик, и одного этого достаточно, чтобы трусики насквозь стали влажными. Когда мужчина перестает насиловать его рот, он переключается на шею, грубо кусая и оставляя пламенные засосы, которые наверняка будут болеть. Антоша радуется: он хочет, чтобы на нем остались метки — это знак того, что теперь он принадлежит папочке, что он теперь его детка. — Нам надо остановиться, — выдыхает Арс между укусами. Его руки под Антошиной футболкой, лихорадочно шарят по телу, сжимают и царапают тонкие бока. — Надо остановиться сейчас, пока я еще могу. Он тяжело дышит, и светловолосый ловит его частое дыхание в унисон, сам задыхается от страсти и желания. Кожа шеи горит и саднит, но ему это нравится — кажется, он любит, когда ему немножко больно. — Не останавливайся, — умоляет он, извиваясь под ним в огненном танце страсти, чувствуя, как всё внутри дрожит и плавится от близости отчима. — Давай сейчас, я так хочу… И брюнет стягивает с него ненужную футболку, припадает к сосочкам — но он больше не грубый, наоборот. Один сосочек он мягко лижет, а второй массирует пальцем, едва прикасаясь. Слишком нежно — Антоша хнычет от удовольствия и разочарования, потому что терпеть уже не может, ему нужно, чтобы папочка его грубо отымел, а не ласкался. — Папочка, я больше не могу, — ноет мальчик, царапая ноготочками Арсу спину. — Сейчас, солнышко, подожди, — шепчет тот, а затем втягивает сосочек ртом и теребит его языком — Антоша выгибается от наслаждения. Арс так долго играется с его сосками, что они становятся красными и припухшими, а прикосновения к ним вызывают почти боль. Трусики от этих ласк совсем намокают, и шортики тоже, и когда брюнет гладит его между ножек, то удовлетворенно хмыкает: — Уже потек? — Да, папочка. — Русоволосый закусывает пухлую нижнюю губу и сам двигает тазом, потираясь о большую Арсову ладонь. — Ты же невинный мальчик, почему же ты течешь, как похотливая шлюха? — Арс смотрит на него темными глазами, и небо над его головой темнеет так же, будто зависимое от его настроения. — У тебя это впервые? — Он хлопает его по писечке, и Антоша вскрикивает — от наслаждения и боли одновременно. — Конечно, папуль. У меня никого не было, клянусь, я… — он чувствует, как и без того горящие щеки начинают пылать сильнее, — я хранил себя для папочки. — Ты только мой, — низким тоном, в котором звучат угрожающие нотки, говорит он и сильно сжимает его писечку через шортики. — Ты только мой, Антон. — Я только твой, — выстанывает Антоша, сжимая края шезлонга. — Возьми меня, папочка, пожалуйста, трахни меня, я так тебя хочу. Голубоглазый внезапно поднимается, и зеленоглазый в ужасе думает, что сделал что-то не так и что папочка сейчас уйдет, но тот встает перед шезлонгом на колени и чмокает его в бедро у самого края шортиков. — Я люблю тебя, — шепчет он, раздвигая его ножки и притягивая к себе так, что попка остается на весу. — Люблю, люблю, люблю, — и целует шов шортиков, под которым поджались яички. — Люблю, солнышко мое. — Я тебя тоже люблю, — шепчет Антоша в ответ, не выдерживая и самостоятельно расстегивая пуговицу на шортах — но Арс грубо бьет его по руке. — Прости, папочка, но мне очень хочется себя потрогать… — Я не разрешал, — строго говорит мужчина. — Еще раз прикоснешься к себе без спроса — и пойдешь спать, ясно? — Я больше не буду, честно. Арс кивает на его слова, а после всё-таки сам расстегивает ширинку на шортиках и вместе с промокшими трусиками стягивает их, бросает куда-то на песок. И ничего не делает — просто смотрит ему между ножек, на его писечку, дырочку и яички, и всё. Мальчик смущается, порывается прикрыться ладошками, но вспоминает о запрете к себе прикасаться, поэтому вновь вцепляется в деревяшки шезлонга. — Пап, не смотри так, мне стыдно. Отчим нажимает ему на бедра, разводя его ножки шире. Петушок Антоши стоит колом, вздернутый и с оголившейся пунцовой головкой — как будто тоже покраснел от смущения. Он весь мокрый, и смазка течет по нему тяжелыми вязкими каплями. — Не зажимайся, — приказывает Арс, и подросток пытается расслабиться, чувствуя, как его дырочка буквально вибрирует. — Тихо, тихо, потерпи. Он облизывает указательный палец, а затем трет его сжатое колечко мышц — Антошу подбрасывает на месте, и он до крови прикусывает губы, чтобы не закричать от удовольствия. — Не дергайся, — хмурится брюнет, крепко сжимает его бедро, чтобы больше не дергался, и продолжает массировать дырочку. Антоша хнычет, ерзает, пытаясь насадиться на палец, но ничего не получается. Когда он начинает извиваться слишком активно, то получает сильный шлепок по попке и вскрикивает. — Я же сказал не дергаться! — рявкает на него Арс. — Ну папочка! Я больше не могу… Можно мне себя потрогать? — вымученно просит он, его пальцы уже болят — так сильно он сжимает брусья шезлонга. — Нет, — отрезает голубоглазый, но, несмотря на грубый тон, смотрит на него с всепоглощающей нежностью. — Теперь только я могу тебя трогать. — Тогда, пожалуйста, папочка, войди в меня, я хочу почувствовать, как сильно ты меня любишь. Но вместо того, чтобы раздеться и хорошенько трахнуть его, Арс высовывает язык и проводит им по писечке от яичек до головки, а палец медленно погружает в его лоно. Антоша громко стонет, а когда мужчина полностью берет его орган в рот и ускоряет движения рукой, то становится невыносимо хорошо. Арс задевает там внутри какую-то волшебную точку, от которой на каждом толчке мальчика подбрасывает, и он стонет уже так, что вот-вот сорвет голос. Писечка в горячем рту отчима пульсирует, она такая твердая, и Арс скользит по ней губами так жадно и страстно. Антоша плавится от мысли, что тот делает всё это для него, что он его на самом деле любит, раз пошел на такое — это всё стыдно, неправильно и порочно, но это ведь ради любви! Когда он кончает, то бьется в конвульсиях от оргазма — мужчина мягко придерживает его за попку, принимая в рот все его соки. Он все проглатывает и лишь потом вынимает палец — без него сразу становится как-то пусто и одиноко. — Какой ты узкий, — выдыхает он удовлетворенно. — Значит, у тебя и правда никого не было. От этого оскорбительного заявления вся послеоргазменная нега спадает, и мальчик резко садится на шезлонге. — Как ты мог подумать другое! — обиженно восклицает он. — Я ведь сказал, что мне никто не нужен, кроме тебя! — Ну-ну, тихо, — смеется Арс, чмокая его в губы — Антоша чувствует на его губах вкус собственной спермы. — Теперь тебе точно пора спать. — А ты? — удивленно хлопает зеленоглазый ресницами, опуская взгляд вниз — сомнений нет, что папочка тоже возбужден. — А я справлюсь сам, солнышко. — Но так нечестно! — Как-нибудь в следующий раз у нас всё будет по-настоящему, обещаю, — и снова чмокает его в губки. — Давай, иди в дом, пока у меня совсем не снесло от тебя голову, — сказав это, он проводит носом по его шее, втягивая воздух. — Как же сладко ты пахнешь после оргазма. — Но можно я хотя бы посмотрю, как ты делаешь это? — канючит Антоша. — Нет, солнышко. Давай, беги, — хлопает Арс его по бедру, — а то разозлюсь. Расстроенный, Антоша поднимается с шезлонга и нагибается, чтобы взять с песка шорты с трусиками, но мужчина тормозит его: — Оставь. Мне это пригодится. — Зачем? — Подросток удивленно смотрит на отчима. — Они тебе будут малы. — Так и есть, но не забивай голову. Не переживай, я потом сам кину их в стирку, они всё равно в песке. — Ну ладно… Он почти уходит, как Арс в последний момент хватает его за руку и притягивает к себе. Его объятия такие крепкие, а поцелуй такой страстный, что Антоша за всё его прощает, и потом к дому идет радостный. Последние оранжевые лучи таят, и их место занимает серебристый свет луны, звезды на небе зажигаются, как лампочки на гирляндах — красиво. Антоша наблюдает за их свечением, задрав голову, и чувствует себя самым счастливым человеком на свете. *** — У меня сопли зеленые. Это нормально? — гнусаво спрашивает Антон, суя ему под нос салфетку с упомянутыми выделениями. — Вроде обычные сопли, — скептически говорит Арсений, а затем, морщась, за сухой уголок берет салфетку и выбрасывает в помойку. — Ты температуру измерял? — Тридцать семь и пять — сбили, — отчитывается он, шмыгая носом. — Ты бы держался подальше, не хочу тебя заразить. — Не заразишь. — Арсений садится на Антонову кровать, где тот завернулся в два одеяла и еще пледом накрылся сверху. — Я вообще никогда не болею. — Как самонадеянно. — Просто если заболею, не смогу учиться и работать. — Охуеть, какой ты ответственный. Не болеешь, потому что нельзя. Ты, наверно, и чихи можешь сдерживать. И пердеж. В том, что Антон заболел именно сегодня, Арсений видит знак судьбы. Когда они говорили об их отношениях, которых, разумеется, нет и быть не может, они решили подождать месяц — и если внезапно вспыхнувшие чувства Антона не пройдут, то пойти на свидание. Вернее, месяц предлагал Арсений, Антон предлагал «завтра», и в итоге они сошлись на неделе. И вот, спустя неделю, Антон заболевает — совпадение ли? Нет, определенно, это Вселенная выражает свое мнение об этой дурной затее. — Отстой, что я заболел, — кривится Антон, падая головой на подушку. — А знаешь, кстати, какое самое лучшее лекарство? — Парацетамол? — Секс. Арсений закатывает глаза. Несмотря на то, что они всю неделю не прикасались друг к другу (по решению Арсения же, о котором он пожалел уже спустя пару дней), Антон явно пытался озаботиться этим вопросом. Вчера тот на своем ноутбуке оставил открытой статью «Подготовка к анальному сексу». А так как Арсений — человек любопытный, он посмотрел и другие поисковые вкладки, среди которых были «анал это больно», «как делать клизму», «как не обосраться при анальном сексе», «как делать римминг», «где простата», «лучшие подкаты для парней», «дарить ли парню цветы на первом свидании». Что ж, определенно, ему достался романтик. Арсений был уверен, что Антон быстро отпустит эту свою дурацкую идею о влюбленности, но он, кажется, лишь сильнее в ней укрепился. — Не буду я заниматься с тобой сексом, — вздыхает Арсений, и этот тяжелый, полный уныния и сожаления вздох, означает именно то, что означает. А именно, что Арсению бы самому очень хотелось, но нельзя. Почему нельзя — он сам уже запутался. Ах да, сегодня он уверен, что нельзя, потому что он так точно влюбится в Антона, а это разобьет ему сердце. Сегодня отмазка такая, а завтра он придумает что-то повесомее. — Конкретно сегодня или вообще? — прищурившись, уточняет Антон. — Когда я сказал, что у меня иногда всё идет хуево и хуй не встает, я имел в виду именно «иногда». Это редко, и на самом деле я в сексе не такой отстой, каким могу показаться. — Я верю. — Хорошо. — Антон кивает. — Но сейчас лучше не трахаться, а то я залью тебя соплями. А если ты будешь сверху, то захлебнусь ими сам. — Какая глупая была бы смерть, — смеется Арсений — общаясь с Антоном, он что-то слишком часто начал смеяться. Такими темпами и из вечного уныния выйти недолго. — Но, раз ты думаешь о сексе, значит, у тебя позитивный настрой — не умираешь. — Знаешь, почему ты мне так сильно нравишься? — неожиданно спрашивает Антон, вновь шмыгая носом — Арсений сует ему в лицо новую салфетку. — Потому что у меня глаза небесного цвета? — предполагает он. — И небо зависит от их настроения? — Я… Не буду это комментировать. Нет, потому что с тобой я могу, ну, быть собой. Говорить любую хуйню, и ты… Не знаю, как объяснить. Даже если ты и делаешь вот такое, — он смешно морщится, — лицо, то ты не осуждаешь. Не думаешь что-то вроде «Ну и придурок, мог бы быть нормальным». Его проникновенная речь была бы эффектнее, если бы попутно он не сморкался с такими звуками, будто кто-то потихоньку сдувает воздушный шарик. Но Арсения всё равно пронимает, хоть он этого и не показывает: — А твои бывшие? — В том и прикол, что с ними иногда расслабляешься, и они такие: «Пожалуйста, — он поджимает губы, — веди себя нормально», и тебе становится пиздец как стыдно тупо за свое существование. Всем это знакомо. — Мне — нет. Думаю, все мои знакомые изначально решили «Он ебанутый» и просто приняли это как факт. — Но ты вообще не ебанутый. — По сравнению с тобой — да. — Блин, если б не полный нос соплей, я бы тебя поцеловал, — заявляет вдруг Антон — вернее, куча одеял, которая вроде как Антон — и пихает ему в руки сопливую салфетку. Арсений на автомате ее принимает, и лишь потом морщится и выкидывает, а руки вытирает другой, сухой. Из-за этих манипуляций смысл слов Антона доходит до него не сразу — а когда доходит, щеки начинают гореть, будто в них кипятком плеснули. Но он тут же окатывает себя другой мыслью, как ледяной водой: — Ты сам сказал, что тебе просто нравится то, что со мной можно расслабиться и вести себя свободно. Не я сам. — Я люблю тебя-я-я не за то-о-о, кто ты, я люблю тебя за то-о, кто я-я-я с тобой, — мало того что гнусаво, так еще и мимо нот пропевает Антон. — Песня Луны. — А в песнях, как известно, истина. — Если не прекратишь вот это свое унылье, я в тебя высморкаюсь, — угрожает Антон. — Серьезно, почему ты во всем пытаешься найти какое-то двойное дно? Арсений отстраненно думает, что дно — это его прерогатива, и если на дне есть дно, то он уже там. Не зря донный город Губки Боба называли в его честь — ну, только вторую половину: бикини он не носит. Странно, что в этом твиттерском флэшмобе про Бикини-Боттом никто не запостил его фотку: хотя да, у него ведь нет друзей, которые могли бы это сделать. — Потому что натурал мне вдруг заявляет, что он в меня влюбился? — Арсений делает нарочито задумчивое выражение лица. — Интересно, с чего бы мне относиться к этому скептически. — О господи, — Антон закатывает глаза — рядом с ним такое случается частенько, хотя раньше Арсений эту привычку у него не замечал, — я никогда не говорил, что натурал. Не гей — да, но не натурал. — А кто ты тогда? — Бисексуал? — И нравились тебе парни до этого? Думал ли ты о них? Может, хотя бы дрочил на Билла Каулитца? Или на Бирсака? Если нет, то ты не бисексуал. — Ебать ты вспомнил, — смеется Антон и тут же закашливается в подушку. — Ой, бля, чуть легкие не выплюнул. — Сделаю тебе чай горячий. — Арсений пытается встать с кровати, но Антон за руку тянет его обратно. — Нет, стой, — говорит тот серьезно. — Не дрочил я на Билла Килогерца или как там его. И на Высморка тоже. Хотя, кстати, — он хмурится, — я как-то дрочил на симпатичного доктора из сериала. — Хауса? — охуевше уточняет Арсений. — Да нет, другого, но сериал тот же. Блондин там такой. Неприятный тип, он еще влюбился в другого доктора… Докторшу. Докторку. Я не шарю, как правильно, но ты понял. Помню, я тогда еще думал, что они неплохо бы смотрелись с Хаусом… Арсений силится вспомнить, но не может: он бросил смотреть на первом сезоне, потому что начал подозревать у себя все существующие болезни, от волчанки до опухоли мозга. — Короче, неважно, — тормозит его копания в памяти Антон. — Да, я не влюблялся в парней раньше, и что? Что если у меня вообще ориентация типа «Мне нравятся девушки и Арсений Попов». — Не бывает такой ориентации. — Значит, будет. Я не понимаю, почему ты мне не веришь. Думаешь, я вру? — Нет, я не сомневаюсь, что ты веришь в то, что ты говоришь. Но ты сам заблуждаешься, понимаешь? Быть в кого-то влюбленным и думать, что ты в кого-то влюблен — это разные вещи. Антон смотрит на него как на безнадежно больного. — Арс, — в его голосе такие нотки, словно он произносит самую очевидную вещь в мире, — да это ж одно и то же. — Нет! — Да. Алло! Если ты думаешь, что ты в кого-то влюблен, то ты действительно влюблен. Это так и работает. Арсений понимает, что окончательно запутался и где-то в его стройной логической цепочке есть ржавое звено. — Ты просто не до конца осознаешь, что я парень, — хватается он за спасательный круг. У Антона не меняется выражение лица вообще: он по-прежнему смотрит так, будто Арсений только что выиграл приз зрительских симпатий в конкурсе «Я у мамы дурочка». — Я? — уточняет он. — Я не осознаю, что ты парень? Арс, сунь себе куда-нибудь градусник, мне кажется, из нас двоих больной ты. — Нет, ты в курсе, конечно, что я парень, но ты не осознаешь это в полной мере. — Если бы Арсений мог, он бы эффектным жестом поправил на себе очки — но его зрение пока не настолько плохое, чтобы их носить. — Как только увидишь мой член, ты обоссышься. — Думаешь, рефлекс сработает? — шуткует Антон, и Арсений вспоминает, что тот ведь постоянно пялится на его член через душевую шторку, пока ссыт. — Арс, это бред. Я в курсе, что у тебя есть член, я его видел не раз. И, окей, не буду говорить, что это меня совсем не пугает… — Вот! — …но это не значит, что я тебя не хочу, — заканчивает Антон свою мысль. — Если что, меня и вагины раньше знаешь как пугали? Жуть вообще, как будто она меня сожрет. Так что хуй даже роднее как-то. Арсений смотрит на Антона, такого серьезного, завернутого рулетиком в одеяло, с текущей из покрасневшего носа соплей, со слезящимися глазами — и понимает, как сильно ему хочется, чтобы слова того оказались правдой. Но в жизни так не бывает: не может всё сложиться так хорошо. Реальностью становятся лишь плохие фантазии, а хорошие так остаются сказками и всякими дурацкими рассказами из интернета. *** Арсений всерьез раздумывает над тем, чтобы подать в суд на свои ноги, потому что те сами собой приносят его в магазин женского белья. Естественно, это ноги виноваты, не он — он бы сюда не приперся. И уж точно он бы не встал перед стендом с колготками и чулками так, словно что-то себе присматривает. Консультантка в магазине посматривает на него с опаской, как на террориста, но не подходит. Еще бы: Арсений не похож на того, кто выбирает своей девушке подарок, и в принципе не похож на человека, у которого есть девушка. А похож он на извращенца, и, собственно, им он и является. Вчера Арсений честно себе пообещал, что минимизирует общение с Антоном, больше не будет смотреть с ним «Волшебников» и уж точно не пойдет на назначенное на завтра свидание. Антон, сука, выздоровел в рекордно короткие сроки — всего за три дня, будто у него была какая-то особая мотивация выздороветь. Мог и подольше поболеть! — Бери в сетку, это сексуальнее, — раздается сзади тянущий гласные голос, и Арсений едва не подпрыгивает от шока. Он так волновался о консультантке, что упустил из виду других покупательниц — и не заметил, черт возьми, Ксюшу. Из всех людей мира! Почему ему выпадало счастье столкнуться именно с ней? Великолепно! И теперь она знает, что он терся в отделе женского белья — а значит, узнают все, просто потому что она женщина, а все женщины — сплетницы с рождения. — Я выбираю… — Черт, а ведь он не может соврать про девушку — Ксюша знает, что он гей. — Я выбираю подарок подруге. — У тебя нет подруг, — спокойно говорит Ксюша и кивает на ту пачку чулок, которую десять секунд назад разглядывал Арсений. — Отличный выбор, только к ним нужен пояс — у них резинки нет. — Что? — тупо спрашивает Арсений и лишь потом вспоминает ее первую реплику: — И с чего это ты взяла, что у меня нет подруг? — Потому что ты сексист и ненавидишь женщин, — пожимает она плечами и указывает на другой край стенда. — Такая штука нужна. Там ремешки с зажимами, которые держат чулки. Если без пояса наденешь, то всё сползет. — Я ничего не собираюсь надевать, — цедит Арсений сквозь зубы. Ксюша права: он ненавидит женщин и всегда ненавидел, потому что все они мерзотные змеи. Ну, возможно, кроме Кати, она исключение. — Это не для меня. — Хорошо, — Ксюша закатывает глаза, — если твоя подруга наденет эти чулки без пояса, они сползут. Плюс пояс выглядит эротично сам по себе, парню твоей подруги понравится. Арсений не решается взять ни чулки, ни пояс — ему слишком стыдно перед консультанткой, перед кассиршей и даже перед покупательницами, хотя те на него не смотрят. Но Ксюша решает его проблему: она снова закатывает глаза и берет чулки вместе с поясом. — Белье твоей подруге нужно? — уточняет она. — Что? — Белье. Если твоя подруга, — выделяет Ксюша это слово, — носит что-то типа мужских боксеров, то это, — потрясает она упаковками, — с ними смотреться не будет. — А что будет? Ксюша красноречиво опускает взгляд на его пах, будто прикидывая, в насколько безнадежную ситуацию она влипла, и вздыхает в третий раз: — Пойдем, подберем что-то… твоей подруге. *** Ксюша оказывается тем самым идеальным человеком, который не задает лишних вопросов вообще. Обладая удивительной прямолинейностью, она как-то умудряется сочетать ее с чувством такта, что приводит ко вполне закономерному итогу: в ближайшей кофейне Арсений рассказывает всё. То есть совсем всё: про рассказ, про колготки, про признание Антона — будь больше времени, Арсений бы ей и всю свою жизнь поведал, начиная с пеленок. Фантастика, как много можно рассказать человеку, который просто готов тебя слушать. — То есть, — спокойно уточняет она, не выказывая ни капли осуждения или вообще какой-либо оценки, — ты решил, что даже не будешь пытаться строить отношения с Антоном, а чулки купил, потому что тебе самому понравилось? Ладно, тут Арсений напиздел: сказал, что его самого проперло от колготок, что абсолютная ложь. Ему понравились не колготки, а то, как Антон на них реагировал, но не признаваться же ей в этом. — Так и есть. — И ты не собираешься надеть это всё дома, чтобы Антон тебя увидел? — Нет, конечно. — И не собираешься сказать ему о том, что он задолжал тебе порку? Арсений думает об этом последние несколько дней без остановки. Одна только мысль о том, что Антон может выпороть его, вызывает у него неконтролируемое желание лечь лицом в пол и заплакать от невыносимой тоски — потому что такого точно никогда не произойдет. — Разумеется, нет. — Ну и зря. — Что? — Арсений хмурится — он, вообще-то, тут интенсивно страдает и требует хотя бы уважения к своим мучениям. — Что значит «зря»? Это вынужденное решение. — Я искренне не понимаю. Ты нравишься Антону, он — не спорь, умоляю — нравится тебе. Что мешает? — То, что он не гей. — Но и не натурал. Натуралы в парней не влюбляются. — Не… Даже если он и не натурал, дело не только в этом. Ты же сама сказала, что Антон избегает ответственности. А встречаться с парнем — это пиздец какая ответственность. Вся твоя жизнь меняется. Вы не можете ходить за ручку или целоваться прилюдно, не можете публиковать совместные фотки, родителям так легко не скажешь, а какой-нибудь тете Кате из Архангельска вообще сказать нельзя. Или тете Наташе, неважно… Это постоянный невроз, постоянный страх, что кто-то узнает и в ближайшем переулке всадит тебе нож в печень, и я… — Арсений кисло улыбается. — Я не хотел бы этого для Антона. Если у него есть выбор между девушкой и парнем, ему лучше выбрать девушку. — Арсений, это не так работает, — мягко вправляет Ксюша. — Мы не выбираем, в кого нам влюбляться. И да, иногда мы можем как-то на это повлиять, заблокировать чувства или там, наоборот, подстегнуть их, но иногда тебя шарахает — и всё тут. — Как шарахнуло, так и… Стой, ты говоришь как-то странно. Так, будто знаешь, что это такое. В смысле что такое любить человека своего пола. Ксюша нервно поводит плечом, но в лице не меняется — продолжает так же мягко улыбаться, словно манекен в витрине. Арсению кажется, что ее невозможно сломить: ни словами, ни кувалдой. И она всё такая же раздражающе красивая, хотя сейчас можно рассмотреть и маленькие изъяны: синяки под глазами, непослушные завитки волос. Надо же, она неидеальная — просто обычный человек. — Люди часто составляют обо мне неверное мнение, — ровно говорит она. — Не то чтобы я сама не давала им повода, конечно. — Получается, ты лесбиянка? — Нет. Но именно поэтому я так хорошо понимаю Антона и так плохо понимаю тебя. — Она смотрит на тонкие наручные часы и вдруг спешно начинает собираться — ее кофе так и остается нетронутым. — Так, мне пора на съемку. Если захочешь встретиться и поболтать, или нужно будет подыскать твоей подруге другой подарок — пиши, звони. Когда она встает с места, Арсений встает тоже и, не отдавая себе отчет в своих действиях, протягивает ей руку: — Спасибо. Ксюша улыбается ему и вместо рукопожатия подается вперед и коротко его обнимает, мимолетно касаясь губами щеки. От нее по-прежнему приятно пахнет духами, но сейчас это уже не так нервирует. — Ты не такой раздражающий, как показался мне сначала, — смеется она ему на ухо. — Ты… тоже. Ладно, с Ксюшей действительно не так уж противно общаться. Плюс она помогла подобрать ему чулки, не высмеивала и не осуждала, выслушала, так что теперь Арсений готов вписать ее в список женщин, от которых его не тошнит. Пусть и пока карандашом.