Писечка

Они приходят на новый фильм — «(Не)идеальный парень», потому что Антону нравится кино про роботов, а Арсению безразлично, что смотреть. Однако сюжет начинает раздражать с самого начала, а к середине Арсений откровенно бесится с поведения главной героини. Она глупая, вечно ноющая истеричка, которая ищет самые сложные пути и будто бы специально делает всё, чтобы самой страдать. Как можно выбрать робота, пусть даже тот весь такой идеальный? Рядом с ней же такой хороший добрый парень, но она и не пытается начать с ним отношения! Всё это Арсений агрессивно нашептывает Антону на ухо, но тот лишь улыбается и сетует на то, что место дурацкое и подлокотники здесь не поднимаются — а потом вдруг берет его за руку. Зал полупустой, ожидаемо темный, но их всё равно могут увидеть — так что Арсений быстро вытаскивает из потной ладони свою руку и шипит: — Не здесь. — Никто не видит, Арс, — вздыхает Антон, снова цепляя его руку, и Арсений вновь выскальзывает из этого влажного захвата. — Я тебя тут даже засосать могу, всем похуй. Как бы в подтверждение своих слов он коротко чмокает его в ухо — и Арсений вспыхивает, как кинутая в костер коробка бенгальских огней. — Прекрати, — выдавливает он смущенно. — Смотри фильм, а то всё пропустишь. Он специально не смотрит на Антона, поэтому не видит его реакцию — но попытки домогательств тот останавливает. Из-за этого Арсений стремительно грустнеет: бенгальский огонь прогорает, и от него остается лишь кучка пепла да палки. Такие же палки, видимо, Арсений вставляет в колеса своей прогрессирующей симпатии к Антону. Кинотеатр старый — не кинотеатр даже, а дом культуры советской постройки, в главном зале которого вместо сцены растянули экранное полотно. И кресла не меняли: всё те же деревянные, с неудобной спинкой и пропахшей затхлостью обивкой — этой затхлостью пахнет во всем зале, и она смешивается с запахами попкорна и чипсов. У Арсения урчит в животе, хоть и не от голода, а от волнения. Он выбрал это место, сославшись на дешевизну и близость к общаге, но на деле ему просто страшно. Страшно появляться с парнем в людном месте — с парнем, который не твой коллега, друг или знакомый, а который в любой момент может взять тебя за руку или поцеловать в ухо. А еще Арсению страшно, потому что он впервые на свидании. С Русланом они встречались у кого-нибудь из них дома и никогда не выходили за пределы квартиры, разве что в составе компании. А чтобы так, по-настоящему, вдвоем — такого не было. Арсений ежится: зачем-то сдал пальто в гардероб, хотя весь зал продувается сквозняками, и находиться здесь без верхней одежды невозможно. Вероятно, заметив это, Антон снимает с себя куртку и набрасывает на него, как плед. — Эй, не надо, — противится Арсений. — Ты же только выздоровел. — Нормально, я в теплой толстовке. А ты в футболке одной, окоченеешь. Антон — прямо-таки классический бойфренд на свидании: странно, что за весь фильм ни разу не «потянулся» и не закинул руку ему на плечи. И цветы тоже не подарил, но что-то подсказывает, что все впереди. Когда фильм заканчивается, Арсений сидит вне себя от бешенства: уровень его ненависти к главной героине возрос до небес. Те немногие зрители, что есть в зале, либо плачут, либо горестно вздыхают — а ему хочется не слезы лить, а откусить кому-нибудь ебало. Антон смеется, глядя на него, хотя глаза у него самого на мокром месте: — Ты похож на взбесившуюся чихуахуа. — Раздражает, — буркает Арсений, возвращая Антону его куртку, сразу становится холодно, и он обнимает себя руками. — Главная героиня дура. — Почему ты так думаешь? — Антон прищуривается. — Потому что она выбрала робота вместо живого человека? Арсений не отвечает, потому что сосредотачивается на том, чтобы протиснуться между рядами кресел и не отбить себе колени. Идущая впереди него девушка рыдает навзрыд, а из колонок льется дурацкая песня про голубые глаза. Саундтрек у фильма тоже ужасен. Фильм отстой. — Просто она тупая, — говорит наконец Арсений, когда они выходят из зала. — Этот робот символизирует ее желание страдать, и она сознательно выбирает упиваться своими страданиями дальше. — То есть тебя бесит, что она бессмысленно страдает? — со смехом спрашивает Антон, и Арсений тормозит на полпути к гардеробу — какая-то женщина пихает его в плечо и, даже не извинившись, проходит мимо. — Ты же не сравниваешь меня с ней? — хмурится он. — С человеком, который сам себе находит поводы для страданий? — Антон пучит глаза. — Как ты мог подумать! Между вами ничего общего! Арсения снова пихают в плечо — Антон хватает его за запястье и тянет с прохода, но отпускает сразу же. — Мы с ней вообще не похожи. Во-первых, я не нахожу себе поводы для страданий специально. Во-вторых, я не страдаю! — Коне-е-ечно, просто на твою долю выпадают тяжелые жизненные перипетии, над которыми ты не властен, — продолжает угорать Антон. Он сам выхватывает из руки Арсения номерок и протягивает гардеробщице. — Если ты про себя, то у меня есть причины, — шепчет Арсений, хотя у гардероба ровно один человек, и тот стоит перед зеркалом и сосредоточенно подтягивает штаны. — Конечно, есть. Выдуманные. — Выдуманные — это твои чувства ко мне. — Ауч, — Антон драматично хватается за сердце, — как больно! — Пойдем домой уже, — ворчит Арсений, принимая свое пальто и натягивая его — из рукава вылетает ярко-розовая шапка, но Антон ловит ее на пути к полу. — Не обижайся, Арс. Ты гораздо умнее Светы, плюс у нее же всё выкручено на полную, как это сказать… — Это называется «гипертрофированный образ». — Я же говорю: ты умный, — подмигивает Антон. — А если бы ты мог себе купить такого робота, как Егор — купил бы? Арсений думает об идеальном человеке, который будет выполнять все его прихоти, веселить его, смотреть с ним фильмы вечерами и зачитывать тупые моменты из порно-рассказов — и в голову никто, кроме Антона, не приходит. Другое дело, что робот ничем не рискует, встречаясь с ним, и его ориентация прописана в программе. Никаких сюрпризов. — Такого — точно нет, слишком смазливый, — отшучивается Арсений, решая не надевать шапку — сует ее в карман. — Кстати, актер он так себе. Наверно, спит с режиссером. — А мне кажется, что с пивом потянет. Он же робот, все огрехи можно списать на это. Антон толкает перед ним дверь кинотеатра, и Арсений выходит под зимний морозный воздух. На улице уже темно, и в желтом свете фонарей падающие с неба снежинки похожи на звездные осколки — будто одну звезду разорвало на крошки. Арсений наблюдает за Антоном, который широко ему улыбается, нахлобучивая на голову не по погоде тонкую кепку, и его сердце рассыпается в такую же крошку. Доебонькалось, сука. — Чем займемся дома? — задает Арсений вопрос как бы невзначай, но пальцы от него немеют — и вовсе не от уличного холода. — А ты чем хочешь? В идеальной вселенной, где не существует всяких «но» и «нельзя», он хотел бы, например, целоваться. Потом сходить в душ, надеть чертовы чулки, и чтобы Антон смотрел на него так же восхищенно, как в прошлый раз. Может, потом бы они договорились на порку — а затем занялись сексом. И снова бы целовались, уже расслабленно так, возможно, уснули бы в обнимку, если бы не хватило сил разойтись по своим кроватям. Но они не в идеальной вселенной, так что Арсений лишь пожимает плечами, глядя на свежее снежное покрывальце под ногами. На такое наступать жалко, но он всё равно давит его своими ботинками. — Значит, разберемся, — туманно говорит Антон, а в следующую секунду поскальзывается и чуть не падает жопой на асфальт, но в последний момент хватает Арсения за локоть и умудряется как-то удержаться. — Блядь, ну хули. — А хули ты под ноги не смотришь, — улыбается Арсений и чувствует, как Антонова рука с локтя уверенно скользит по предплечью на кисть и сжимает ее. — Эй! — Да никого нет. — Антон не отпускает — пальцы у него теплые и, что удивительно, не влажные. Арсений крутит головой: и правда, на тропинке к их общаге ни одной живой души. Это спальный район, и все живущие вокруг люди либо в центре, либо сидят по домам, а общажные ребята на каникулах. — Это мне для устойчивости, — качая его рукой, сообщает Антон так, словно ни капельки не лукавит. — Просто необходимость, понимаешь. Сердце бьется бешено, и Арсений не знает точную причину: то ли от близости Антона, то ли от страха, что их всё-таки кто-нибудь заметит. Сначала он хочет вытащить свою руку и сунуть ее в карман, но в следующее мгновение сам себя тормозит: что если такого больше не случится. — Антон, мы не будем встречаться, — выдыхает он, разочарованно отмечая, что облачков пара изо рта нет — на улице не настолько холодно, а с ними было бы эффектнее. Зима в этом году слишком теплая, пусть уши и всё равно подмораживает. — Почему? — Голос Антона даже не расстроенный, словно он такой реплики и ожидал. — Я ведь уже говорил. — Арсений останавливается и всё-таки вытягивает руку, сует в карман, к шапке — хотя в руке Антона ей было теплее. — Ты должен найти себе девушку. — Кому? — Себе, — недоуменно отвечает Арсений, глядя на шмыгающего носом парня — от холода, плакать тот вряд ли собирается. — Нет, кому должен? — Не понял. — Ты сказал: «Ты должен найти себе девушку». Кому я должен? Я никому не обещал. Или это правило такое? Где прописано? — Антон больше не улыбается, стоит и смотрит на него упрямо — если б не шмыгание носом, то был бы чисто Бэтмен при разговоре со злодеем. Арсений теряется. Не то чтобы до этого он был на своем месте, но теперь он потерянный окончательно. — Ты не понимаешь, — шипит он. — Для тебя это всё прикол, ты хочешь — и делаешь, ни о чем не думаешь. Тебе кажется, что за ручки гонять — это клево. — А это не клево? — Не клево, Антон. Нас могут увидеть, а мы живем в России, — он широким жестом обводит окружающую их серую действительность, — а не где-нибудь в Калифорнии. Знаешь, сколько раз меня в Омске избивали просто за то, кто я? — Я… — теперь теряется уже Антон. — Прости, Арс. Буду аккуратнее на улице и вообще при людях, хорошо? Но мы и не в девяностые живем. Да, нужно быть аккуратнее, но запираться в чулане необязательно. Или в шкафу запираться? Как там говорят? — Ты меня не слышишь, — цокает Арсений и продолжает путь по тропинке: разговаривать так не слишком удобно, но Антон поправился буквально вчера — долго стоять на холоде нельзя. — У меня выбора нет, а у тебя есть, и ты делаешь неправильный. Заговорившись, Арсений спотыкается о какую-то кочку и летит носом в землю — очередь Антона ловить. Он хватает его за плечи и прижимает к себе на автомате — стискивает в объятиях так, что на секунду перед глазами темнеет, и сразу отпускает, отходит на пару шагов. — Арс, не будь таким дудосом, — просит он устало. — Я не идиот, который живет в розовых облаках. Всё я прекрасно осознаю, и мне стремно из-за этих чувств, и всего вот этого… — Пойдем домой, иначе ты замерзнешь и снова заболеешь, — перебивает Арсений, потому что действительно волнуется — а не потому что хочет дать себе передышку от этого разговора. Нет, разумеется, ничего такого. — Стой, я скажу, и мы пойдем, — тормозит его Антон. Большая снежная хлопушка прилетает ему на нос и тает, мгновенно превращаясь в каплю, но тот этого не замечает, продолжает серьезно: — Я не знаю, кто я. Бисексуал, или пансексуал, или реально гей — не знаю. И, что важнее, мне насрать. Я знаю только то, что ты мне очень нравишься, Арс. — Но… — Да подожди ты, — смеется вдруг Антон, тянется, чтобы поправить волосы и натыкается рукой на козырек кепки. Фыркает и неловко ее поправляет. — Арс, мне никто так сильно не нравился. И мне плевать, помешательство это, прозрение или великая любовь — правда, плевать. Может, я сбрендил от недотраха? Что там Фрейд говорит на эту тему? — Он вытирает текущие сопли рукой — той самой, которой совсем недавно сжимал его ладонь. — Я не хочу анализировать и копаться в себе, потому что мне нравится это чувство. Мне нравится то, что ты мне нравишься, понятно? И мне похуй, откуда это взялось — тупо знаю, что никуда не денется. Антон, видимо, заканчивает — и венчает свою речь тем, что достает из кармана обычный тканевый платок и шумно в него сморкается. — Ты закончил? Пойдем тогда, а то простудишься. — Арсений опускает взгляд под ноги, потому что смотреть на враз повеселевшего, хоть и сопливого, Антона у него нет сил — тот ведь реально верит в то, что говорит. И, что хуже, какая-то часть Арсения ему верит тоже. *** Антон остается на улице курить, а Арсений поднимается в комнату, на автомате принимает пятиминутный душ и так же механически надевает после него чулки, пояс и трусы. Это точно произошло под гипнозом, другого объяснения этому нет — в трезвом уме и твердой памяти он бы такого никогда не сделал. Он смотрит на себя в зеркало и думает: пиздец. И это не тот пиздец, когда отваливается пизда, это тот пиздец, когда видишь что-то глупое, несуразное, абсурдное и нелепое. Одним словом — пиздец. Возможно, на девушках всё это выглядит сексуально, он же в чулках и женских трусах похож на трансвестита-неудачника. Такого, который бодро начал, но на полпути потерял интерес к переодеваниям и решил просто наслаждаться жизнью. Арсений цепляет зажимами чулки и поправляет их — крупная сетка делает его ноги похожими на бледных окуней в рыболовной сети. Трусы — отдельная история, потому что Ксюша выбрала нечто шелковое, черное и с высокой талией, что смотрится на нем пережившим ядерную войну подгузником. Плюс в них и вялый-то член еле помещается, а если еще и встанет — точно станет похоже на Фудзияму, которую засыпало пеплом. Очень плохо, очень пиздец. Он планирует стянуть всё это дерьмо до прихода Антона, но тот всегда приходит максимально вовремя — и в момент этой же мысли распахивает дверь, потрясая каким-то пакетом. — Я купил шаурмы! — радостно заявляет он с порога, даже не сняв куртку и не разувшись. То-то Арсений не услышал, как открылась дверь блока — Антон преодолел расстояние до их комнаты со скоростью света. Увидев его, тот замирает, рот медленно открывается, его рука с пакетом плавно опускается — жаль, сам пакет не выпадает. Арсений тут же хватает с кровати штаны и пытается натянуть их, но слышит: — Э, э, э! — протестует Антон, буквально выпрыгивая из кроссовок и на ходу снимая куртку — случайно задевает кепку, и та летит на пол. — Стой! Арсений замирает, сунув одну ногу в штанину — чувствует, что от стыда красный от макушки до самых пят. Пят в сеточку, блядь. — Охуеть, — только и говорит Антон, подходя к нему — если бы они были во всратом рассказе, Арсений бы сказал, что в его глазах похоть. — Ебать. — Исчерпывающие реплики. Антон ледяными руками берет его за талию — Арсений вздрагивает, и тогда тот нервно трет ладони друг о друга. — Черт, извини, я же с улицы. Он румяный от холода, с текущим носом, от него пахнет сигаретами и шаурмой — и Арсению больше всего на свете хочется к нему прижаться. Но он не позволяет себе этого: просто стоит посреди комнаты и обнимает себя руками, как выброшенная на трассе проститутка. Выглядит он, впрочем, соответствующе. — Охренеть, — сигаретно выдыхает ему Антон и снова приобнимает его — Арсений подавляет желание уткнуться ему в шею. — Это даже лучше сюрприза на день рождения, когда мне сделали вечеринку в стиле Человека-паука. — Сколько лет тебе было? — спрашивает Арсений у Антоновой ключицы. — Это было в прошлом году. Они тихо смеются, и Антон постепенно обнимает его крепче, прижимает к себе. Арсений всё-таки утыкается лбом в сгиб его шеи — она, в отличие от рук, теплая. А сердце его бьется медленно и ровно, и это точно не арсеньевское, потому что у него самого в груди происходит какая-то ламбада. — Ты это для меня? — шепчет Антон, его пока еще прохладные пальцы скользят по голой спине, задерживаются на кулиске трусов. — Нет, — врет Арсений, потираясь пылающей щекой о шершавую ткань толстовки. — Просто решил поэкспериментировать. — Ты очень красивый. Можно я посмотрю? У Арсения горят и уши тоже — но он всё равно отлипает от Антона и отходит на пару шагов, зябко ведет плечами. В комнате холодно: они отключили обогреватель перед походом в кино, а их общежитие из говна и веток продувает насквозь. И опять этот взгляд: Антон смотрит так, будто Арсений — самое прекрасное, что существует в этой вселенной, да и во всех вселенных в принципе. Так смотрят на произведения искусства, разве что произведения искусства не хотят трахнуть, а Антон явно хочет: у него зрачки такие огромные, что расползлись на всю радужку. Тот облизывает губы, завороженно глядя на него, но не делает шагов навстречу. Было бы куда проще, если бы он набросился, свалил на кровать — а дальше оно как-нибудь само. Но вместо этого Антон говорит дрогнувшим голосом: — Поцелую тебя? — Зачем ты спрашиваешь? — ворчит Арсений, отворачиваясь. У кровати валяется скомканная одежда — надо бы убрать. Судя по барабанному стуку в груди, у него сейчас случится сердечный приступ. — Чтобы всё было по согласию, Арс. — Да. — Нет, скажи полностью. — Антон, кажется, издевается, хотя голос у него остается вполне серьезным. — «Хочу, чтобы ты меня поцеловал»… Или вообще — «Поцелуй меня». Арсений стреляет в него гневным взглядом, а затем сам преодолевает тот несчастный метр между ними и впечатывается губами в по-дурацки приоткрытый рот Антона. Он чуть губу о него не разбивает, но не останавливается: целует резко, кусается — сам не знает, что на него нашло. Все те чувства, которые Арсений давил в себе эти две недели, толчками вдруг полезли наружу вместе с этими агрессивными, горькими от сигаретного послевкусия, поцелуями. Антон отвечает мягко, подчиняется и ждет, но в какой-то момент перенимает инициативу и сам скользит языком в его рот. Его руки снова на талии, и он теснит его к единственному в комнате столу, пока Арсений не упирается в него бедром. — Тише, тише, — зачем-то успокаивает Антон, отрываясь от его губ — у него жесткая двухдневная щетина, из-за которой кожу вокруг рта теперь саднит. — Блин, ты сумасшедший какой-то, — и целует его в подбородок, ведет колючей щекой по линии челюсти, спускаясь к шее. Он дышит тяжело, словно надышаться не может, и поцелуи у него такие же — лихорадочные и в то же время преисполненные нежности, словно последние, словно их сейчас отберут и сунут в шкатулку с замком. Шею царапает, но Арсению даже приятно — а когда Антон вдруг крепко обхватывает его и приподнимает, усаживая на стол, то это просто «вау». — Вау, — на самом деле ошеломленно выдыхает он, и Антон смеется ему в шею — а затем игриво кусает. — Не буду смотреть вниз, потому что если у тебя хоть немного привстал в этих трусах, то я воспламенюсь, — бормочет он. Арсений не может поверить, что кому-то всерьез такое понравится — но не протестует, лишь на автомате кладет ладонь на пах, прикрываясь. Он в принципе легко возбуждается, а уж после такого перерыва в сексе у него тем более стоит так, что можно полотенца вешать, как на крючок. Большой такой крючок, для пляжного полотенца — такого, чтобы весь пляж укрыть одним. — Блин, — тормозит Антон, но, словно не сдержавшись, чмокает его в шею, потом еще раз и еще раз. — Блин, мне надо в душ. — Зачем? — Я даже руки не помыл, — руки он убирает, а вот губы — нет, продолжает покусывать его шею в промежутках между словами, — и там шаурма на полу валяется. — Тогда иди в душ, я подожду. Антон медленно отстраняется, но только чтобы посмотреть ему в глаза — и, несмотря на зрачки-блюдца, взгляд у него серьезный. — Я точно могу от тебя отойти? Не будет такого, что я вернусь, а ты лежишь под одеялом и притворяешься спящим? — Эй, — Арсений небольно пинает его в коленку, — за кого ты меня принимаешь? Не будет такого. — И ты не накрутишь тут за пять минут какой-нибудь хуйни, что я натурал и боюсь членов? — А ты… Антон закатывает глаза, а потом неожиданно нагибается, резко убирает его руку и прямо через трусы мокро лижет его член по всей длине — Арсения аж подбрасывает на столешнице. Отклоняется Антон не сразу, а еще чмокает в головку, которая, по авторитетному мнению Арсения, в таком положении выглядит так себе. — Я не боюсь членов, — со смешком говорит Антон и коротко прижимается губами к его щеке. — Я в душ на пять минут. Всего пять минут, и я вернусь, договорились? — Договорились. — И я тебя отшлепаю, хочешь? — предлагает так ласково, что это совсем не вяжется с сутью слов. — Хочу, — едва слышно соглашается Арсений. У него не «свербит дырочка», как у Антоши, но в жар его и правда бросает. Антон кивает, а затем не уходит — улетает в ванную, и Арсений меланхолично созерцает лежащий на полу пакет с шаурмой, следы ботинок в пороге и сами ботинки, валяющиеся у двери. Ему по-прежнему жарко, член стоит, хочется тупо лечь в кровать и подрочить, но он слезает со стола и идет прибираться. В голове вертится мысль на самом деле быстренько раздеться и юркнуть под одеяло, но, во-первых, он обещал Антону так не делать, а, во-вторых, лечь спать в десять вечера будет слишком палевно. Не то чтобы он боится секса — он боится того, как всё сложится после. Если у них с Антоном ничего не выйдет, им придется еще несколько месяцев жить в одной комнате, проводя время в неловкой паузе. А у них ведь не выйдет. Единственное, что у них может выйти, это черепаха, и Арсений грустно вздыхает о своих бесконечно устаревших знаниях о мемах. Когда Антон возвращается, он лежит на кровати накрытый пледом и втыкает в потолок. Чулки он не снял, но и на бурный секс не настроился — тем более что возбуждение уже почти спало. Еще бы, с такими-то радостными мыслями. — Только не говори, что ты решил «в кулачок — и на бочок», — смеется Антон, присаживаясь на его кровать. От него пахнет мылом, он в одном полотенце, побритый, раскрасневшийся и с влажным волосами — такой живой, что все вокруг него кажется ненастоящим — дешевой декорацией к низкобюджетному кино. Хуже, чем в сегодняшнем фильме про андроида. — Я не думаю, что это хорошая идея, — говорит Арсений, натягивая плед выше, до подбородка. — Мы живем в одной комнате, как нам потом общаться? — Думаешь, у нас рот будет занят прямо постоянно? Ты переоцениваешь мою выдержку, — нарочито печально вздыхает Антон и ложится с ним рядом: руку перекидывает через пояс, ногу закидывает на бедро, от чего полотенце развязывается и вот-вот грозит оголить филейную часть. С Антоном по-прежнему так тепло, что не нужно никаких обогревателей (хотя тот всё равно работает — Арсений включил), и из этих объятий не хочется выбираться примерно никогда. Пусть от него и пахнет зубной пастой так сильно, будто он не зубы ею чистил, а просто ее жрал. — Я серьезно. Что если у нас не получится? Он ожидает, что Антон начнет убеждать его в обратном, мол, всё у них получится, их ждет свадьба, дом, дерево и сын, а еще пара собак и походы в зоопарк по воскресеньям. Но Антон произносит другое: — Тогда махнусь койками с Олегом или с Даней с верхнего этажа, чтобы не мозолить тебе глаза. Решение всегда найдется, Арс, но не думай сразу о плохом. На нас завтра вообще может упасть метеорит, или трупы поднимутся из могил, и начнется зомби-апокалипсис. Всё не продумаешь. — У меня не было секса с лета. — И у меня не было секса с лета. Я, конечно, всё забыл, но верю в мышечную память — как-нибудь справимся. У Арсения заканчиваются аргументы. — К тому же я должен тебя отшлепать, — дожимает Антон. — Расскажи, как ты хочешь. Я читал об этом кучу статей, и все советуют заранее обсудить рамки. Правила там, стоп-слово. Предлагаю нашим стоп-словом сделать «стоп-слово». Арсений смеется: с Антоном нереально упиваться страданиями, он тупо не дает, как спасательный круг не дает утонуть. Вероятно, Антон — его личный спасательный круг. Главное, чтобы в конце все не утонули. — Я не задумывался, чего конкретно хочу. Думал просто о самой порке, знаешь, шлепках. У меня всегда был нежный секс, хотелось бы погрубее. — А ролевая? Будем отыгрывать? — Ты Арс, а я Антоша? — ржет Арсений. — Нет, увольте, мой петушок к такому не готов. У них, кстати, почти был секс в последней главе, ты читал? — Пока не читал, оставил на случай, если ты меня опрокинешь, и мне придется уныло дрочить. — Он кусает его за ухо, и Арсений хихикает, поворачиваясь на бок и потираясь ухом о подушку. — А что там? Дрочка? — Нет, лучше: Арс ему отсосал и засунул палец в жопу. — А ты хочешь? — Что? — Палец в жопу. После всех прочитанных статей я, считай, эксперт. У меня даже перчатки есть, как у врачей, чтобы тебе там не царапнуть ничего, ну и вообще, для гигиены. — Очень возбуждает. — Сорян. Я хотел сказать, что у меня есть волшебный единорог со стерильным дилдо вместо рога, который повинуется моим приказам. И радужные бабочки, которые крылышками будут щекотать тебе яйца в процессе. Антон улыбается — и невозможно не улыбаться ему в ответ. Может, разговоры о перчатках и не возбуждают, но, какой он открытый и честный, реально заводит. Арсений выпластывает руку из-под пледа и робко проводит ладонью по боку Антону, тормозя у края полотенца. — Давай без единорогов в этот раз, хорошо? — Хорошо. — Антон зеркалит его жест, только руку кладет увереннее, прижимает Арсения к себе — еще и ногой подтягивает. Вылитая коала, обнимающая дерево. — То есть следующий раз будет? Арсений устало прикрывает глаза — и получает поцелуй в нос, а потом еще один в губы. — Посмотрим, — вздыхает он, открывая глаза — и Антон, не ожидав, тыкается в них губами так, что Арсений зажмуривается: — Ай! — Прости, — Антон ржет, — я случайно. Тихо-тихо, — чмокает он его зажмуренные веки. — Смешно, что ты сказал «Посмотрим» — и сразу потерял способность смотреть. Совпадение? Не думаю? Что ж, мемные познания Антона — тоже не новьё. — А если серьезно, — продолжает тот, — то в чем дело? Если отбросить плач Ярославны по моей ориентации. — Если я скажу, ты будешь смеяться. — Сильнее, чем над твоей пижамой в ромашку? Это вряд ли. Арсений открывает глаза и смотрит, насколько это вообще возможно в его положении, гневно. Упомянутый случай произошел еще в сентябре: у Арсения была чудесная желтая пижама в цветочек, которую он купил себе сам — даже не мама. И вот он, не подозревающий, какую змею подселили ему в комнату, вышел из душа — и услышал что-то похожее на с трудом сдерживаемый пердеж. Оказалось, пижама слишком впечатлила его нового соседа: настолько, что тот в итоге не выдержал и смеялся беспрерывно минут десять. Арсений не простил ему это до сих пор. — Это была отличная пижама. — Согласен, она была клевая. Просто в таком аутфите в общаге ты выглядел как фея Динь-Динь в баре для байкеров. — Я восприму это как комплимент. — Так, стоп. И не стоп-слово, а просто стоп, — хрюкает Антон ему в лицо — всё равно что поросенок рядом на кровати валяется. — Мы ушли от темы. Не буду я смеяться, обещаю. Слово пацана, рот на район ставлю. Арсению стремно говорить, как будто чувствовать — это позорно, а если его заподозрят в хоть какой-то эмоциональности, за ним вышлют киллера. Или бригаду скорой помощи. — Я не знаю, откуда это пошло, — начинает он осторожно, но Антон не вставляет ремарок, а смотрит выжидающе. — Но я живу с ощущением, что… не знаю, что у меня ничего хорошего никогда не произойдет. Понимаешь? — Нет. — Да блин, — вздыхает Арсений и с трудом переворачивается на спину — теперь Антон практически на нем лежит. Полотенце держится не иначе как чудом. — Думаю, что счастье — это не для меня. Другие люди могут быть счастливы, но не я, я этого недостоин. — Почему? Типа не заслужил? — Наверно. Всю жизнь меня преследует чувство, что даже если у меня и будет что-то хорошее, то недолго, как демо-версия счастья. А на подписку у меня денег не хватит. — Это грустно. — Слова обычные, но Антон кажется искренним. Просто он сам по себе такой: не силен в эпитетах и эффектных выражениях, трогающих до глубины души, но как раз потому, что говорит правду. Люди, которые много распинаются, обычно пиздежники. — И вот теперь ты, эти твои чувства, твое отношение ко мне — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так не бывает. Драматическая пауза. — Давно хотел сказать, — вкрадчиво говорит Антон, приподнимаясь на локте и нависая над ним, — на самом деле ты меня выдумал. Я плод твоего воображения, а ты сейчас лежишь на кровати один и говоришь с пустым местом. Арсений молчит. Не то чтобы верит, скорее раздумывает о том, что это легко могло бы оказаться правдой: он всегда сомневался в своей адекватности. — Че, в натуре обосрался? — охуевше спрашивает Антон и мягко чмокает его в губы, а затем еще и еще, пока Арсений не перестает лежать безвольной куклой и не начинает отвечать. Антон целуется мокро, слюняво, с громкими чмокающими (а то и чавкающими) звуками — но Арсению почему-то нравится. Нравится, и он прижимает его к себе ближе, хотя Антон и так практически придавливает его к кровати. Под пледом становится жарко, воздуха тоже не хватает, и Арсений отрывается от губ и запрокидывает голову — Антон тут же припадает к оголенной шее. Когда он, видимо, начитавшись порно-рассказа, влажно присасывается к коже, Арсений мычит и комкает плед, вскидывает бедра: слишком хорошо. Ему раньше казалось, что засосы — это фу и бе, это для подростков, и вообще, но сейчас ему это заходит. Хотя, черт, работа же. — Без засосов, — выдыхает он. — Да, черт, извини, — шепчет Антон ему в шею. — От тебя голову сносит. Тот реагирует на каждое его движение, на каждый стон и даже резкий вздох — и целует как надо и где надо, подстраивается. Тесные шелковые трусы жмут, резинка давит на живот, но плед раздражает больше: под ним всё потеет. Антон, словно слыша чужие мысли, стаскивает его с груди и робко проводит ладонью по влажной голой коже, поцелуями спускается на соски — и тормозит. Арсений приподнимается на локтях и застает того то ли в растерянности, то ли в приступе любопытства. — У меня нет сисек, — сообщает он Антону очевидное. — Нет? — нарочито удивляется тот и облегченно вздыхает: — Ну слава богу, а я уж думал, что потерялись. Собрался под кроватью искать. Сказав это, он опять наклоняется и лижет грудь — Арсений в ахуе от того, какой огромный на самом деле у него язык. Второй рукой просто мнет кожу: как если бы вместо арсеньевской плоскости там что-то было. — Стой, — останавливает Арсений, убирая его руку — неприятно осознавать, что Антон ведет себя с ним как с девушкой. — Не так. Антон поднимает голову. — А как? Арсений показывает: сжимает сосок подушечками пальцев, медленно крутит, потом щиплет, как делает обычно во время дрочки. Делать это перед кем-то стыдно, но Антон наблюдает за ним внимательно и возбужденно: за эти несколько мгновений демонстрации пересохшие губы облизывает три раза. — Понял, — говорит он, заменяя руку Арсения своей: делает всё так же, но чуть грубее, заставляя снова выгнуться. — Круто выглядит. — Что? — непонимающе. — Соски у парней. Прикольно, — он прерывается, чтобы облизать указательный палец, а затем трет сосок только подушечкой — Арсений едва не забывает, как дышать. — Они так краснеют, напрягаются типа. Как в «Глубинах» у Антоши. — Фу. — Ага. Его дыхание сбитое, а голос низкий и хриплый — Арсений у Антона такой слышал лишь однажды, когда тот вернулся с футбольного матча. Тогда он орал кричалки, а сейчас… от возбуждения? — Ты правда хочешь? Антон перестает восхищенно рассматривать его соски и удивленно поднимает бровь, мол, что за тупой вопрос. А затем берет его ладонь, запускает себе под полотенце — чтобы Арсений почувствовал крепкий такой стояк, которым хоть орехи коли. — А. Ясно. Арсений робко сжимает член в кулак, от чего Антон охает и толкается в его руку, лбом упирается в плечо: — Бля-я-ядь, охуенно. Арсений согласен: и правда охуенно. Какую бы недотрогу он иногда ни строил, он всё-таки обожает это ощущение власти над кем-то — когда человек полностью твой, хоть бы на короткое время. Ну, и ощущение члена в руке ему нравится — он же любит члены. Прям любит. Обожает. Памятник бы члену поставил — хотя такой наверняка уже есть. Полотенце не выдерживает накала страстей и неторопливо скатывается, шлепается Арсению на бедро. Тот убирает его свободной рукой, заодно и плед убирая с концами, мнет член через ткань трусов. — Так, дрочить нельзя, — неожиданно резко и грубо приказывает Антон, шлепая его по руке — Арсений хуеет от такого выпада и замирает: — Чего? — Прости. Перебор? — уточняет Антон уже нормальным голосом. — Я думал плавно перейти к порке: типа ты плохой мальчик, и тебя надо отшлепать. Арсений ржет так, что кровать трясется — его буквально колотит от хохота. До Антона он смеялся всегда тихо и мелодично, а теперь его постоянно разрывает, как какого-то сельского мужлана. — Это ужасно, — отсмеявшись, наконец говорит он. — «Дрочить нельзя», сука! — и добавляет грозным голосом: — Запрещаю вам дрочить! — Не срать — не срем, — тоже смеется Антон. Он чмокает его в щеку, а затем отстраняется и садится у него в ногах — Арсений с сожалением отпускает член. Он с ним уже сроднился. — Просто хуею, как меня с тебя прет. — И тебе не страшно? — На первом «Оно» было страшнее, — хмыкает тот, уверенно беря Арсения под коленями и разводя его ноги — взгляд прикован к члену, вызывая стойкое желание снова накрыться пледом. Не то чтобы Арсений стесняшка, но это лежать как муравьем, которого рассматривают через лупу. С другой стороны, вряд ли кто хотел трахнуть муравья. Разве что Человека-муравья — того хоть через лупу, хоть через залупу. Арсений кусает себя изнутри за щеку, чтобы опять не заржать, и произносит серьезнее: — Антон, я не шучу. — Я тоже. Видел этого клоуна вообще? Обосраться, я чуть кирпичей не отложил. Арсений упирается стопами ему в грудь и слегка толкает, как бы встряхивая его. Но на Антона это не действует: тот смеется и за бедра подтягивает ближе к себе, так, чтобы уложить собственный член на арсеньевский — поверх трусов. Их отделяет тонкий шелк, который не чувствуется совсем, будто они соприкасаются кожа к коже, но почему-то этот барьер иррационально заводит. Антон плавно двигается, потираясь о него, и Арсений наблюдает, как из щелки выделяется капелька смазки — размазывается о ткань. Он ведет стопой Антону по груди, специально проходясь по соску, по шее, выше; большим пальцем гладит щеку. — Боишься? — спрашивает Арсений серьезно — серьезнее, чем в прошлый раз. У Антона затуманенные глаза, совсем черные, горящие, но толика здравого смысла в них точно есть. — Боюсь, — признается тот, ласкаясь щекой о его ступню. — Ты будешь удивлен, но я много чего боюсь. — Например? Антон еще раз мажет членом по его белью, а затем отстраняется и просто гладит его ноги, иногда запуская пальцы в сетку и сжимая кожу под ней. Эта зачарованная пауза такая долгая, что Арсений успевает забыть вопрос, но Антон вдруг начинает сыпать ответами: — Экзаменов. Препода по философии. Теток в МФЦ, — каждый пункт он сопровождает поцелуем, плавно двигаясь этой целовательной цепочкой от арсеньевской лодыжки к его же колену. — Лошадей. Спрашивать дорогу. Истеричных клиентов. Разочароваться в себе. И, — он поднимает взгляд, чтобы посмотреть ему в лицо, — разочаровать тебя, Арс. — Сложно разочаровать того, кто ничего не ждет. — Знаю, поэтому и боюсь. Я же не могу тебе дать никаких гарантий. Вообще. Может, мы расстанемся через месяц. А, может, мы будем вместе до старости, и мужики научатся рожать, так что я нарожаю тебе кучу детей, — фыркает он ему в бедро — Арсений механически раздвигает ноги. — Но гарантий никто никогда дать не способен. — А как же «М.Видео»? — Ты ж не пылесос, — смеется Антон и добавляет туманно: — Хотя жаль. — Слушай, мы можем сейчас остановиться. Пока не поздно. — Ой, блядь, если ты опять заладишь свое «А можно не надо», я тебе сделаю крапивку на яйцах. Арсений не успевает сказать напрашивающееся «Может, лучше накажешь меня иначе?», потому что Антон наклоняется и лижет его бедро — голую кожу, над краем чулок. Он не останавливается на одном движении, а продолжает вылизывать, иногда перемежая это с легкими поцелуями. — Тебя волосы не смущают? — зачем-то спрашивает Арсений. Зачем-то — потому что никакого отвращения Антон не показывает точно, скорее наоборот: тот с высунутым языком похож на счастливого добермана, которому кинули кость. Надо бы вес набрать, конечно, и подкачаться, а то он сам сплошь кожа да кости. — Ты думаешь, мои девушки всегда были гладкие, как авокадо? — Антон садится ровнее и крутит головой, разминая затекшую шею. — Или что там гладкое, бананы? Груши?.. Арс, твои волосы меня волнуют меньше всего. Даже, — он оттягивает резинку трусов и проводит пальцами по гладкому лобку, — немного странно их отсутствие. Хотя я знал, что ты бреешься. — Откуда? — Я же подглядывал за тобой в душе. И когда ты переодевался. И один раз, когда ты ночью дрочил… — Арсений поднимает брови и почти выплевывает «Чего, блядь?», истерично вспоминая, когда же ночью дрочил при соседе, но Антон перебивает: — Закроем тему. — Нет, откроем. — Ты вернулся пьяный и думал, видимо, что я сплю. А я не спал. — И много ты видел? — Ну… Луна была яркая, и всё такое… — Ладно, ты прав, закроем тему. — Закроем. Мы и так уже поняли, что я извращенец. Ты это знаешь, я знаю, мы знаем. Тема закрыта. Пока я не пью твою мочу, всё в порядке. — Очень возбуждают разговоры про мочу и про бритье лобка. Можем еще про бритье жопы поговорить. А, и про говно. — Ты сам начал. Арсений проводит рукой у рта, как бы застегивая его, но Антон не смотрит. Тот тянет резинку трусов ниже, под яйца, а затем гладит большим пальцем уздечку, трет щелку — растягивает ниточку смазки с каким-то восторженным выражением, растирает ее по головке. Арсению этого мало, его едва не трясет от возбуждения, но он терпеливо ждет, когда эти эксперименты закончатся. — У тебя красивый член, — беззастенчиво выдает Антон, смачивая палец собственной слюной и повторяя все те же поглаживания головки. — Еще и ровный такой. Прям идеальный хуй, в натуре. — Эм, спасибо. — Просто у меня какой-то правонаправленный. Во, — он указывает пальцем на свой член, который слегка кренится вправо — влево, если смотреть с положения Арсения, — видишь? — У тебя тоже красивый член, — искренне говорит Арсений, рассматривая длинный, хоть и чуть тонковатый, член с темной влажной головкой — при виде нее рот наполняется слюной. — Хочешь, я… — Бля, да, — выдыхает Антон, сразу поняв его без слов, облизывает ярко-красные от постоянных покусываний губы. — Но позже. Сначала я тебе, потом порка, потом посмотрим по ситуации. У меня расписание, — подмигивает он. — Ты хочешь взять в рот? — Арсений хмурится. — Антон, не надо. — «Антон, не надо», — пискляво пародирует его Антон, снова проходясь пальцами по его члену — на мгновение обхватывает его ладонью, но тут же отпускает. — Думаешь, это как из колодца попить? Козленочком стану? Он опять сжимает его член, и Арсений на автомате подается навстречу, подбрасывает таз — тяжело удержаться. Приходится бессильно комкать одеяло, чтобы не начать тереться о его руку, от напряжения даже дышать становится тяжело — дыхалка не выдерживает. Или вся проблема в том, что Арсений постоянно безотчетно задерживает дыхание. — Я серьезно, — стонет он, всё же не выдерживая и ерзая под его рукой. — Для начала это слишком. Тебе не стремно? — Не стремно, но страшно. А знаешь, как я справляюсь со своими страхами? — Антон наклоняется и широко лижет его соски, один прикусывает, оттягивая кожу — у Арсения перед глазами темнеет от боли и возбуждения, сжимающие одеяло пальцы немеют. — Я просто делаю это, Арс. — М? — Арсений теряет суть разговора, потому что Антон вновь начинает вылизывать и покусывать его шею — а на той свежие засосы, и кожа там особенно чувствительна. — Я, — шепчет тот ему в шею, — просто это делаю. — Не так уж и боишься, значит. Антон отстраняется, нависая над ним, и нежность в его взгляде такая, что ее можно использовать на грабителях банка — обезоруживает. — У меня есть методика, — вкрадчиво сообщает он. — Я с тобой поделюсь, но ты никому не рассказывай, иначе все станут бесстрашные. — Обещаю, эта тайна умрет со мной. — Когда я боюсь что-то сделать, я считаю до трех. Говорю себе: «На три я это сделаю». Никаких оправданий, увиливаний и отговорок — только три секунды на собраться. — У меня бы не сработало. — У всех работает. Раз, — Антон плавно сползает на пол перед кроватью, — два, — подтягивает к себе Арсения за бедра так, что «прям идеальный хуй» оказывается перед его лицом, — три. На последнем счете он высовывает язык и проводит по стволу — Арсений захлебывается воздухом. Антон вылизывает его медленно, прикрыв глаза, будто наслаждается этим, и неясно, что распаляет сильнее: выражение его лица или его широкий мокрый язык, тягуче ласкающий член. Их больше не разделяет ткань, никакой стены, между ними ничего — и в то же время между ними всё. Арсению кажется, что все существующие в мире эмоции, чувства и ощущения смешались в коктейль и кипящим маслом вылились на него. А когда Антон поднимает глаза и улыбается, потираясь щекой о его член, ему и вовсе пробки выбивает: голос Антона доносится словно через пять ватных одеял. — И каждый раз я думаю: «Ну, не так уж и страшно было». — На его щеке блестит след от смазки, губы мокрые от слюны. — А иногда оказывается даже приятно. После небольшой заминки он всё-таки берет в рот: неглубоко, но щеки втягивает старательно и двигается быстро — Арсений шипит: — Ай, блин, Антон, стой… — Што такое? — спрашивает Антон с набитым ртом, виновато глядя на него. — Сосать — это не прям сосать, у меня как будто хуй тебе в желудок сейчас всосется. Ты же не пылесос. Антон ржет, выпуская член изо рта, который напоследок шлепает его головкой по губам — за этот вид Арсений мгновенно всё прощает. — Прости, — Антон всё еще хихикает, — действую наугад. — Всё в порядке, — ласково убеждает Арсений, гладя его по волосам, щеке, пальцем стирает тот мазок смазки. — Со стороны это выглядит легче. — Знаю. Но у тебя огромный рот, считай, преимущество. — Создан для минетов, ага, — фыркает Антон и широко открывает рот — Арсений сам, взявшись за основание, кладет член ему на язык, направляет за щеку, водит по губам. Стонет, сам не зная почему: то ли от горячего податливого рта, то ли от того, что Антон всё это позволяет. Тот совсем не протестует, улыбается мягко, а затем чмокает его в уздечку — как электрическим разрядом пробивает — и натягивает трусы обратно; Арсения щелкает по руке резинкой. — Ну что, — пародийно-ласково шепчет Антон, — встанешь на четвереньки или хочешь на коленочки к папочке? Видимо, у Арсения крышу сносит от возбуждения, потому что эти слова заводят еще сильнее. Игра в грубость — нет, а вот такое — очень даже да. — Повтори, — просит он шокированно. — Последнюю фразу повтори. Антон удивленно хлопает глазами, но с энтузиазмом повторяет, пусть уже и не с тем нарочито ласковым выражением: — Встанешь на четвереньки или хочешь на коленочки к папочке? — Нет, повтори так, как ты до этого сказал. Вероятно, Антон переживает сложный мыслительный процесс, а после щелкает пальцами и говорит преувеличенно нежно: — Ты был плохим мальчиком, Арсений? — запускает руку ему в волосы, мягко перебирает пряди. — Мне очень жаль, котенок, но папочке придется тебя отшлепать. — Бля-я-ядь, — Арсений закрывает лицо ладонями, — меня это возбуждает. Просто пиздец. — Ну-ну, котенок, — продолжает Антон играть, убирает его руки от лица — судя по всему, еле держится, чтобы не заржать, но Арсений прекрасно его понимает. — Обещаю, будет совсем не больно. Он садится на кровать рядом с ним и хлопает по своим коленям, как Арс из рассказа — и это тоже заводит, потому что подгоняет верные ассоциации. — У тебя это не вызывает отвращения? — уточняет Арсений, на что Антон пожимает плечами: — А должно? Арсений поправляет трусы, прижимающие член к лобку, и осторожно устраивается на тонких бедрах: думает, как бы не грохнуться на пол и при этом не отдавить Антону всё что можно и нельзя. Жалеет мимоходом, что они вообще это затеяли, потому что ощущения максимально неловкие. Лучше бы просто подрочили, тем более что возбуждение уже нестерпимое — как и у Антона. — Ох, блядь, — выдыхает тот, когда его член оказывается прижатым к арсеньевскому боку. — Мне кажется, я скоро кончу просто от всего этого. — Чувствую себя тупо, — делится Арсений. — Расслабься. Как мне шлепать: сильно, слабо? — Не знаю. Слабо — это как? Антон шлепает его так, что и ветерком жопу сильнее обдает. — Посильнее. Они настраиваются какое-то время, пока Арсений не выбирает комфортную для себя силу — оказывается, у него довольно-таки высокий болевой порог. И, когда у них всё получается, становится реально… неплохо. — Вот так. — Понял. — Расслабься, котенок, — перестраивается с деловитого тона Антон, гладит его по ягодицам, наклоняется и чмокает в лопатку, — если будешь вести себя плохо, будет больнее. А ты же этого не хочешь, правда? Арсению чересчур стыдно, чтобы поддерживать эту игру полноценно, поэтому он лишь неразборчиво мычит. Но для Антона это звучит сигналом к действию, поэтому мягкие поглаживания прекращаются и за ними следует звонкий шлепок. От него цвета на секунду становятся ярче: не от боли, а от удовольствия, самого осознания, что это наконец происходит — Арсений так долго ждал. Антон не повторяет шлепок тут же, он вновь ласково гладит, словно успокаивая, и лишь потом резко шлепает — Арсений вскрикивает от неожиданности. — Прости, котенок, — Антон сжимает в ладони ягодицу, которая и так горит после удара. — Не хотел, чтобы тебе было больно. У Арсения нет никаких сил даже на простое «Я понимаю, папочка», к тому же его самого это до сих пор смешит ровно так же, как и заводит. Поэтому он молчит — и, видимо, в наказание за молчание снова получает по заднице, а затем снова и снова. Шлепки становятся жесткими, хотя и не слишком болезненными, ритмичными, звонкими. От них пальцы на ногах поджимаются, а пальцы на руках — бессмысленно царапают воздух, стонов нет — только поскуливания, которые Арсений не может сдержать. Он на автомате сам начинает подставляться под удары, что не мешает ему по-шлюшьи тереться пахом о бедро Антона. Арсений чувствует, что спина уже влажная, лоб тоже в испарине, кожа ягодиц пылает — но краски вновь становятся ярче, звуки — тише, собственное дыхание превращается в серию одышек, весь внешний мир теряет важность. Сердце бьется так, будто сейчас остановится, но сам Арсений остановиться не способен: ему никогда не было так хорошо. А затем Антон переходит грань и бьет сильнее нужного — сам пугается раньше, чем Арсений ойкает и напрягается. — Черт-черт, прости, — оторопело шепчет он, ласково, будто извиняясь, поглаживая его по заднице. — Переборщил, я не хотел, честно, прости. — О боже, заткнись, — фыркает Арсений, выпадая из подобия транса, в который уже успел впасть. Он приподнимается на трясущихся руках, разворачивается и наугад тыкается губами в лицо Антону, и тот сам подстраивается, целует. Его рот всё такой же влажный, горячий, податливый, такой идеальный и безупречный рот, в который Арсений скользит языком — и чувствует тот же динамитный запал, и грудь словно затягивает бикфордовым шнуром. Антон нащупывает его член прямо через трусы, другой рукой мнет ягодицу, и это немного даже больно, но Арсению нравится — еще один чертов фетиш. Они то ли целуются, то ли кусаются, то ли просто прижимаются губами — уже непонятно. Антон жарко дышит ему в рот, его губы и подбородок в слюне, член — его член — в ладони крепкий и пульсирует, и Арсений дрочит быстро и сбивчиво, так, что рука затекает. Они кончают — и кончаются — одновременно, как в дешевом сериале или дорогом порно; Антон кусает его за губу, Арсений стонет ему в рот. Его рука в сперме, и в трусах тоже сперма, она просачивается через тонкую ткань, пачкая дорогущее, блядь, белье. — Надеюсь, отстирается, — сбивчиво говорит Антон, отдышавшись — как марафон пробежал, но Арсений чувствует себя так же. — Нам они еще пригодятся. Арсений отстраненно замечает, что на одном чулке надорвалась сетка, а другой отстегнулся от пояса и сполз — болтается в районе колена. Антон, тоже заметив это, аккуратно подтягивает его. — Охуенно было, Арс, — добавляет он, целуя его в плечо. — Лучший секс в моей жизни. А это еще даже не секс. Арсений слезает с его коленей и устало растягивается на постели — чувство такое, словно тоже участвовал в марафоне. Кожу на ягодицах печет, и даже от легкого шелка трусов дискомфортно — и на спине лежать неудобно. Но он не двигается, потому что Антон ложится головой ему на живот, и того отчего-то не смущает, что рядом с его лицом потеки спермы. — Если мы будем встречаться… — начинает Арсений, но Антон щиплет его за бедро и перебивает: — Мы уже встречаемся. — Я имел в виду, если мы будем встречаться и дальше, то надо придумать, как шифроваться перед соседями. Антон закатывает глаза. — Ты думаешь об этом сейчас? Арс, забей, завтра решим. И почему мы вообще должны что-то объяснять? Мы же не будем по коридорам лизаться, а что в комнате происходит — наше личное дело. — Матвиенко и Позов по-любому заметят. — Димка максимум будет стебать, и то по-доброму. А Серёге насрать, пока мы не ебемся на его кровати. Арсения немного раздражает, что у Антона на всё тут же находится логичное и, что хуже, совсем не драматичное решение. Видимо, придется к этому привыкать — он неискренне грустно вздыхает и гладит Антона по влажным от пота волосам.