Писечка

Следующие две недели — волшебные, восхитительные, идеальные. Арсению всегда казалось, что все эти присказки про «любовь окрыляет» — это бред, а окрыляет только Ред Булл, но теперь он и правда летает. Путь до работы и обратно больше не кажется таким длинным и унылым, потому что он переписывается с Антоном или просто думает о нем, если тот спит. И на работе клиенты не так уж бесят, потому что Арсений каждому находит оправдание: эта девушка устала — видно по ней, у этой крикливый маленький ребенок, а этой явно любви не хватает — бедняжка. К тому же он неожиданно находит общий язык с Дариной, которую раньше ненавидел за чрезмерную энергичность и привычку коверкать слова. Но оказалось, что Дарина — разносторонний собеседник, а ее оптимизм чертовски заразителен, так что теперь на обед они ходят вместе. Арсению стыдно, что раньше он относился к ней так дерьмово: дерьмо, вероятно, было не в ней, а в нем. А вечера он проводит с Антоном. По-прежнему смотрят фильмы, или Арсений смотрит, как Антон играет в онлайн-игры, иногда они читают друг другу вслух «Глубины» или какие-то меморические истории. Чем бы они ни занимались, им нескучно. Порой, правда, Антона слишком много — он несколько навязчивый партнер, и временами Арсению просто хочется уткнуться носом в ноутбук и не разговаривать — но тогда он так и делает. Но, в целом, это мелочь, совсем крохотный минус рядом со всеми плюсами. Всё это так идеально, что Арсений не готов в это поверить и живет так, словно сидит на пороховой бочке, а огонь вокруг — и он кольцом сужается к нему. Какой срок у их идеальных отношений: две недели, месяц, полтора? Сначала ведь всегда всё хорошо — сначала Арсений и с Русланом был счастлив. А потом — бац — и всё взрывается, и корабль идет на дно. Он думает об этом, пока Антон, голый и изможденный, сопит на его плече. Секса — того порнушного, с аналом — у них так и не было, хотя они прекрасно обходятся дрочками и минетами. Ну, как прекрасно: Антон ни на чем не настаивает, но явно хочет большего, и Арсений тоже хочет, но не может. Не может, потому что уверен: стоит им заняться сексом, как Антон потеряет к нему всякий интерес. Ксюша говорит, что это бред и что Арсению надо перестать выдумывать себе проблемы, пусть это и характерно для Рыб. А еще для Рыб характерно молчать о проблемах — вот он и молчит. Как рыба. — У Эдика завтра вечеринка, — подает вдруг голос Антон, зевая. — Он зовет нас. — Нас? В смысле прям нас, вдвоем? Ты ему о нас рассказал? — Арсений хмурится. — Я же просил не говорить. — Почему? — Антон с трудом приподнимается на локте и ползет выше, пихает Арсения под бок, чтобы тот подвинулся и освободил половину подушки. Тот нехотя двигается. — Потому что мы слишком мало встречаемся. Вдруг расстанемся. — Ты хочешь меня бросить? — вполне серьезно спрашивает Антон, и от этого в груди холодеет — тот еще контраст с горящей жопой: они опять практиковали порку. — Нет. — Тогда не вижу проблемы. Эд очень хочет с тобой познакомиться, плюс Ира тоже бухтит — считает, что после нее я стал геем, — фыркает он. — Ты и Ире рассказал? — Арс, она же моя подруга. — Она твоя бывшая! — О-о-о, ревнуешь, — смеется Антон, целуя его в складку между нахмуренных бровей — Арсений на автомате перестает хмуриться. — Мы с ней давно друзья. — Чувства к бывшим никогда не проходят полностью. Антон неожиданно меняется в лице: теперь уже он холодеет на глазах, словно его целиком в морозильную камеру засунули. Арсений сначала не догоняет, а потом до него доходит: он ведь только что буквально сказал, что до сих пор любит Руслана — пусть это и неправда. Не просто неправда, а тупость даже, ну камон. — Вот в чем дело, да? — выплевывает Антон. — У тебя просто чувства к бывшему не прошли? — Нет, давно прошли, — тут же говорит Арсений. — Я имею в виду, что я на него, возможно, до сих пор обижен и злюсь, но я его точно не люблю. — Ага. Антон, видимо, совсем не верит — и это злит, потому что Арсений честен. Болезненный осадок после Руслана не прошел, но романтических чувств к нему не осталось. Их и не может остаться, потому что весь лимит арсеньевской любви ушел на Антона: Арсений бесконечно сильно влюблен. — Антон, я серьезно. Ляпнул, не подумав. — Ну-ну. Поэтому ты не хочешь заниматься со мной сексом? Не для меня роза цветет, да? Арсений садится на кровати, подавляя желание гневно упереть руки в боки — это будет нелепо, учитывая, что он голый и в сперме. — Это тут ни при чем. И у нас есть секс, минет и петтинг — это тоже секс. Тебе обязательно куда-то нужно запихать свой член? — злится Арсений. — Но ты не против анала. — Антон тоже садится — не на член, конечно, хотя было бы забавно. — Ты сам говорил, что тебе это нравится! Ты не не хочешь вообще, ты не хочешь со мной! — Я хочу с тобой секса! — рявкает на него Арсений, а затем разворачивается и, подняв одежду с пола, начинает одеваться — нет никаких сил смотреть, как Антона от злости косоебит. — Но почему мы сразу должны ебаться? Может, я хочу проверить отношения? Если мы расстанемся через… — Да ты заебал! — Антон дергает его за плечо так, что Арсений роняет трусы обратно на пол, но всё равно не поворачивается к нему. — Заебал нудеть «Мы расстанемся», «Это не навсегда», «Твои чувства могут пройти». Ты постоянно выдумываешь проблемы на пустом месте! — Это не пустое место! — Арсений встает, всё-таки натягивает несчастные трусы, штаны тоже — прямо на заляпанную спермой кожу. — Ты просто не понимаешь, каково это… — Я не понимаю? — Антон спрыгивает с кровати и встает перед ним, преграждая путь — хоть Арсений никуда и не собирался уходить. — Действительно, я не понимаю! А ты не думаешь, что, блядь, мне как-то сложнее? Это не у тебя первые отношения с парнем, и это не ты думаешь, как отреагируют твои друзья, твои родители, как вообще изменится твоя жизнь! Не думал? — Думал, конечно. Вот поэтому ты и бросишь меня рано или поздно, — цокает Арсений: он вдруг перестает злиться, и на него накатывает какое-то оцепенение. — Поймешь, что игра не стоит свеч. — Опять заладил, блядь, — закатывает Антон глаза. — Наша песня хороша, начинай сначала! По кругу повторяешь одно и то же, как сбрендивший попугай! Как же ты заебал, сука. Он хватает со стола пачку влажных салфеток и наскоро вытирает живот, а после одевается — быстрыми, рваными движениями, в штанину попадает не с первого раза, футболку надевает наизнанку. Арсений наблюдает за этим обреченно и смиренно, даже не шевелится. Антон натягивает толстовку и молча вылетает из комнаты, даже не вывернув капюшон. И лишь тогда Арсений отмирает — ложится обратно в кровать, которая до сих пор пахнет Антоном и сексом, и тупо смотрит в стену. За окном завывает вьюга, окна дребезжат от ветра, но в комнате тепло — обогреватель работает весь вечер. Даже обидно как-то: Арсению лучше бы подошел дубак, от которого мерзнут руки, ноги, нос — и сердце, потому что последнее, по ощущениям, кровоточит. Он жалеет, что брякнул ту хрень про бывших, потому что тогда бы они не поссорились — а ссора, по сути, разгорелась из-за ерунды. Или это был вопрос времени, и они бы всё равно разосрались завтра или через месяц? Хочется плакать, но почему-то не плачется, и в голове разносится грозный голос отца: «Арсений, ты что, девочка, чтобы плакать?». Вот бы он действительно был девчонкой, может, тогда бы всё было проще. Он драматично размышляет об этом, упиваясь своими страданиями, когда слышит тихий скрип двери — и гулкие шаги, по направлению к его кровати. Это Антон: Арсений узнает его не только по шагам, но и по сопению, и по горьковатому запаху сигарет. А еще шаурмой пахнет — Антон на стрессе всё время жрет, тогда как Арсению кусок в горло не лезет. Кровать прогибается под весом другого тела, а затем перед лицом Арсения вместо унылой бледно-желтой стены возникает морда плюшевого медведя. Уши кривые, нос у него приплюснут, как у мопса, а глаза смотрят в разные стороны — один на вас, второй на Кавказ. — Привет, я уродливый медведь Арнольд, — пищит игрушка голосом Антона. — Меня послал к тебе мой друг Антон, знаешь его? Арсений молчит — сжимает челюсть, чтобы не заржать. Секунду назад он готов был лечь на пол и на память читать стихи Бродского, а теперь всё уныние как рукой сняло. — Че молчишь? — спрашивает Арнольд. — Ты что, немой? — Нет, — буркает Арсений в ответ. — Какая бука. — Арнольд прикрывает морду лапой — для этого Антону приходится подключить вторую руку. — Твой парень передает тебе, что он конч. — Это я и так знаю. — Но он очень, очень, очень, очень, — на каждом «очень» пластиковый нос тыкается Арсению в руку, — жалеет. Что ему сделать, чтобы ты его простил? — Поговорить со мной лично, например. — Эх, Арс, думал, ты умнее, — вздыхает Антон, за плечо поворачивая его к себе. — Это же я за него говорю. Игрушечные медведи не разговаривают. — Я подыгрывал. — Арсений закатывает глаза, но улыбается. — Где ты вообще его взял? — В ларьке с цветами. Проходил мимо, увидел его через стекло — и ты посмотри на него, — он поднимает медведя выше, чтобы свет тусклой потолочной лампы осветил его целиком, — его ж больше никто не купит. Такой уродец. — Не называй его так, он милый. — Арсений вытаскивает медведя из его рук и прижимает к себе — пахнет пылью, и плюш совсем выцвел. Видимо, игрушка долго ждала своего часа на полке, пока один сердобольный дурачок не сжалился и не купил его. — Прости меня, — говорит Антон виновато. — Я просто не… — Это ты меня прости, — перебивает Арсений, садясь на кровати — он лежал в одной позе так долго, что руки затекли. — Я приревновал к Ире и ляпнул ту хрень про бывших. Я так не думаю и Руслана давно не люблю. Правда. — Знаю, — Антон берет его за руку, — я знаю, и сразу это понял. Дело не в Руслане и не в сексе, я тупо сорвался на тебе. — Сорвался? — Да. У меня чувство, что ты меня к себе не подпускаешь. Как будто на расстоянии держишь, что ли, не доверяешь, и я из-за этого злюсь и психую, потому что не понимаю причины. — Антон, — Арсений крепче сжимает его ладонь, подносит ее к лицу и чмокает в тыльную сторону — пальцы пахнут мылом и сигаретами, — прости. Не знаю, как избавиться от ощущения, что ты меня бросишь. Поэтому, наверно, мне и страшно открываться тебе. Боюсь, что потом будет больнее. — Я не собираюсь тебя бросать. Да, мне страшно, и… Не знаю, моя жизнь изменилась, но я не хочу расставаться. — Но если это пока? — Арсений слабо улыбается. — Послезавтра вернется Позов, потом Матвиенко, потом пары начнутся. И всё станет иначе. — Знаю, и это меня пугает. Но, блин, Арс, я не хочу тебя бросать. И не хочу, чтобы ты меня бросал. Короче, не хочу, чтобы кто-то кого-то бросал. Если хочешь кого-то бросить — брось медведя. — Его зовут Арнольд, между прочим. И ему и так несладко пришлось, мог бы быть и потактичнее. — Ну извините, пожалуйста, — фыркает Антон. — Арс, я не знаю, как убедить тебя в том, что у нас всё серьезно. Пока ты сам не поймешь это, я бессилен. — Знаю. Я пытаюсь, но в голове как будто блок стоит. Возможно, это пройдет со временем, но… только если ты готов ждать. — Готов, у меня до хуя времени. — Антон пожимает плечами. — Слушай, хочу тебе три вещи сказать, ладно? Несмотря на то, что его голос по-прежнему мягок и ласков, Арсений внутреннее напрягается: как бы этот разговор не закончился второй ссорой. — Ладно. — Первая: думаю, ты мне нравишься уже давно. Я не мастер анализировать свои чувства, — Антон чешет кончик носа свободной рукой — другой всё так же сжимает ладонь Арсения, — но сейчас думаю, что с сентября на тебя залипал. Вроде как делаю какую-то хуйню, поднимаю голову — и не могу от тебя отвести глаз, хотя ты даже не видишь. И так все эти месяцы, сам себе отчет не отдавал. Не то чтобы Арсений никогда не замечал — он просто списывал это на причуду Антона. Ему и в голову не приходило, что это выражение интереса или симпатии. — Допустим. Что еще? — Эта игра определенно стоит свеч. Арсений широко улыбается — не может не улыбнуться: — А какая третья вещь? Антон тяжело вздыхает, а затем наклоняется к его уху и шепчет: — Ты б хоть проветрил. Тут спермой пиздец как воняет, — и целует его в ухо. *** Арсений прямо физически чувствует, как седеет, и готов поспорить, что под шапкой все волосы уже серые, и теперь ему придется покупать краску и заставлять Антона быть личным парикмахером. Если тот, конечно, его не бросит после того, как он опозорится перед его друзьями. — Арс, расслабься, — успокаивает его Антон. — Я по лицу твоему вижу, что ты представляешь самые худшие варианты. — А если я им не понравлюсь? — Чтобы не понравиться Эдику, надо быть совсем отбитым. А Ира только выглядит так, будто готова сожрать тебя с потрохами, а на самом деле она ангел. — Прям ангел? — щурится Арсений. — Ну, не прям ангел, но не ведьма точно. А если ведьма, то хорошая, как Гермиона Грейнджер. Кстати, ты «Гарри Поттера» читал? — Если скажу, что нет, то мы расстанемся? — Разумеется. — Тогда читал. — Ты что, не читал «Гарри Поттера»?! — его голос эхом разносится по подъезду. — Арс, это же классика! Это же… это же… Алло, прием, это «Гарри Поттер»! Как это «Гарри Повара» ты смотрел, а «Гарри Поттера» — нет? — Да читал я, читал! И фильмы смотрел, не переживай. — Это правда, хотя Арсений никогда не был фанатом фэнтези — но об этом Антону знать необязательно. — Вот и супер. Если настанет неловкая пауза — заводи эту тему. Это ее любимые книжки, она их просто обожает. Скажи, что Драко Малфой — самый драматичный персонаж, не считая Снейпа, и она твоя. Ну, фигурально выражаясь. Они подходят к нужной двери, и у Арсения от волнения крутит живот — даже Антон, хоть и явно пытается казаться уверенным, выглядит взволнованным. Но он всё-таки тянет руку и жмет на звонок — по ту сторону двери раздается трель, а затем им открывает очень странного вида парень: тощий как палка, с татуировками на лице и с козлиной бородкой, которая смотрится пожеванной. А еще у него на голове пластиковая золотистая корона, которая максимально не сочетается со всем его видом. — Хай! — Здорово, Эдик! — радостно восклицает Антон и бросается к татуированному в объятия, а Арсений просто хуеет: это — Эдик?! Этот парень похож на кого угодно, только не на «Эдика». Эдик должен носить очки, ходить в связанных мамой свитерах и иметь ублюдский портфель. И шепелявить еще желательно, или хотя бы картавить. — Борода — полный отстой, — добавляет Антон, и Арсений с ним согласен. — Ты — полный отстой, — парирует Эдик, и Арсений с ним чертовски не согласен. Когда Эдик отлепляет от себя Антона и обращает внимание на Арсения, то ярко улыбается — у него зубы, блядь, золотые — и протягивает ему руку: — Привет, малой. Ты Арс? Арсений снова играет сам с собой в «Кто хочет стать миллионером?», только теперь это «Кто не хочет обосраться?», и истерично выбирает между вариантами: пошутить про бороду, которая напоминает лобковые волосы; выдать что-нибудь на цыганскую тему касательно зубов; спросить, из какой жвачки переводилки на его лице, или просто улыбнуться и пожать руку. Из всего этого многообразия Арсений выбирает последний. — Да. Можно Арс, можно Арсений. — Клево, я Эд. Не Эдик, — тот кидает раздраженный взгляд в сторону Антона, — рад познакомиться. Я охуел, когда Тоха сказал, что перепрыгнул на хуи… Проходи давай. Он отступает от двери, позволяя им пройти, и Арсений оказывается в тесной прихожей. Он четыре года живет в общаге, так что часто забывает, каково это — жить в квартире. И сейчас ощущения странные: тесные и вроде как уютные одновременно. Интересно, а что будет после его выпуска? Снимут ли они с Антоном квартиру, чтобы жить вместе, или Арсению придется подселяться к кому попало в одиночестве? Жизнь с какими-нибудь наркоманами, или проститутками, или сумасшедшей разводчицей собак... — Не хуи, а хуй, — смеется Антон, вырывая его из печальных мыслей. — А где твой новый парень? Или он выдуманный? — Сам ты выдуманный. Он ссыкует выходить, пушто в колготках. Лицо Антона приобретает максимально непонимающее выражение — у Арсения, впрочем, наверняка такое же. — Да мы в «Правду или вызов» играем, так что вы вовремя. Стоит ему это сказать, как в прихожую протискивается Ира — сегодня необычайно красивая: в летящем платье, с локонами, губы накрашены той самой помадой, что Арсений подобрал. Словом, женщина-вамп, если бы образ не портила шапка в форме головы курицы, венчающая ее роскошную прическу. — О, привет, — здоровается она и сразу переходит в атаку: — Почему ты не сказал, что гей? Я бы не сватала тебя с Ксюшей. — Не все об этом трубят, Ир, — вступается Антон. — Ага, есть молчуны, прямо как ты. За четыре года ни разу мне не сказал, что на парней заглядываешься. — Я и не заглядывался. — То есть хочешь сказать, это после разрыва со мной ты потерял интерес к женщинам? — уточняет она самодовольно. — Фантастика, я сломала тебе жизнь. — Точно, мое сердце разбито на тысячи осколков! — Он опускает голову и внимательно рассматривает паркет под ногами. — Помогите их собрать, а то я вечно буду несчастен. Арсений стоит между ними, как под перекрестным огнем, тупо держа пальто и шапку в руках — их принимает Эд и сам вешает в шкаф. — Не обращай внимания, — советует тот и утаскивает его за плечо, пока Антон прыгает на одной ноге, стягивая кроссовок и одновременно споря о чем-то с Ирой. — Они постоянно срутся. — Почему? — Да хер бы знал, они такими и в отношениях были. Сначала миловались, а потом ругались, и так семь раз в день. — Эд пожимает плечами и подталкивает его из коридора в гостиную, где уже сидят двое парней. — Это Арс, парень Тохи, — представляет он его. Арсений думает о том, что они с Антоном пока тоже «милуются», но уже начали ссориться… И эта мысль быстро вылетает, потому что он чуть рот не открывает от удивления: один из парней — актер, который играл андроида в недавнем фильме! И не просто похож, а прямо тот же самый, либо его фантастический двойник. И даже то, что он сидит в футболке, трусах и колготках в крупную сетку, не сбивает индекса похожести. — Привет! — радостно приветствует тот, сверкая белыми, как свеженький лист А4 из папки, зубами. Он сидит румяный, но в этом стоит винить, скорее всего, бутылку пива в его руках. — Я Егор. — А я Слава, — представляется второй парень, салютуя ему бутылкой. Он худой и с тонким носом, а на широком лбу маркером написано «ЛОХ». — Поверь, мы чувствуем себя здесь так же неловко, как и ты. — А я себя чувствую нормально, — удивленно отзывается Егор. — Ну не считая этого, — подцепляет он сетку на колене пальцем. — А ты случайно не тот актер, который… — Арсений делает какой-то странный жест рукой, который сам не контролирует. Надеется, что Егор поймет его без слов. — Да, это я! — и снова эта белозубая улыбка. — Ты смотрел со мной фильм? Как тебе? — Не вздумай сказать, шо параша, он потом весь вечер будет плакать, — подсказывает Эд, шлепаясь на диван рядом с Егором и по-собственнически кладя ладонь ему на бедро. — Не буду я плакать. Я хочу узнать честное мнение стороннего человека. — Мне понравился фильм, — беззастенчиво врет Арсений. В другом случае он бы выложил всё как есть, но сейчас решает прикусить язык. — А саундтрек как? — расцветает Егор. — Который «Голубые глаза»? Это моя песня, я же вообще певец, просто тут так совпало случайно, что прошел на роль… Егор напоминает лупоглазого котенка, который только что отлип от мамкиной сиськи и отправился в холодный суровый мир — что удивительно, если он действительно вертится в шоу-бизнесе. Так что он либо великолепный актер (что маловероятно, если вспомнить фильм), либо и правда наивняк обыкновенный. Как бы там ни было, Арсений всё равно говорит: — Классная песня. Я сам такое не очень слушаю, но прикольно, — и слышит в собственном же тоне антоновские интонации. Сзади его вдруг оплетают худые длинные руки, и Арсений чувствует привычный запах Мальборо, ментолового дезодоранта и клубничной жвачки, которую Антон жевал по дороге сюда. — О чем болтаете? — спрашивает тот, крепче обнимая его за пояс, подбородок кладет на плечо. — О, привет, ты Егор, да? — и одну руку тянет к нему, другой так и не отпуская Арсения. — А это не ты снимался в том фильме про робота? Пока они с Егором пожимают друг другу руки, Арсений впадает в глубочайший шок. Во-первых, Антон тупо пришел и обнял его при всех, не стесняясь. Во-вторых, тот не сразу заметил Егора, а тот ведь похож на внебрачного ребенка ангела и… второго ангела, иначе не скажешь: он же идеальный. Да еще и в колготках! Не заметить его невозможно, а тот не заметил! — Мы продолжаем играть или нет? — раздраженно уточняет Ира, заходя в комнату. — Антон, твоя очередь. Правда или вызов? *** В процессе игры и за ее пределами Арсений узнает, что Егор и Эд познакомились на лейбле, куда последний пытался прорваться и не смог. Оказывается, Егор довольно известный в своих кругах певец, а уж после роли в кино так и вовсе прославится — не за горами большие концерты и стадионы, полные девочек с мокрыми от восторга трусиками. А еще тот выглядит как воплощение идеальности в человеческом варианте, и ладно бы хоть его бедра в сетке напоминали советскую колбасу, так нет же — они привлекательны настолько, что Арсений и сам немного заводится. Наверняка Антон на них тоже пялится, хотя пока Арсению не удается его на этом поймать. Эд, хоть и не прорвался на лейбл, что-то варганит сам, и это — если доверять видавшим виды колонкам — местами очень даже неплохо. Плюс он тату-мастер, у которого полшоубиза забивается, и это приносит ему деньги. Слава тоже читает рэп и нормально на этом зарабатывает, Ира — менеджер в крутой фирме, хотя еще универ не закончила. Здесь Арсений чувствует себя неудачником, не просто белой вороной, а дохлой белой вороной. Он старше всех них — и при этом консультант в магазине косметики. У него даже хобби нет, лишь какие-то прозрачные мечты о переезде в Питер и глупые мысли попробовать поступить в театральный. Он мало что знает и толком ничего не умеет — и вряд ли это изменится в ближайшее время. Когда ребята уходят на балкон курить, Арсений совсем уходит в эти мрачные мысли — компанию ему составляет бутылка пива, уже четвертая. Увы, это тот случай, когда алкоголь не поднимает настроение, а лишь ухудшает его. — Ты в порядке? — спрашивает Ира, подсаживаясь к нему. Курицы на ее голове уже нет: они закончили играть после пары кругов, в которые Арсений признался, что дрочил на Криса Хемсворта (а кто нет), и негигиенично накрасил ресницы тушью Иры. — На тебе лица нет. Ира его раздражает: нахальная, резкая, лезущая не в свое дело — хотя, возможно, причина его раздражения кроется в том, что она бывшая Антона. Вдруг Арсений был не так уж и не прав насчет чувств к бывшим? — Всё со мной нормально, — грубо отвечает он. — Проблемы с Антоном? — Нет у нас никаких проблем. — А он говорит, что есть, — беспечно бросает Ира, и тогда Арсений злится, готов вконец распсиховаться, но не успевает — та добавляет: — Никогда его таким не видела. — Каким? — рявкает он. Что она хочет сказать: несчастным, растерянным, находящимся на грани бешенства? — Влюбленным. — Что?! — Арсений не успевает перестроиться и так же гавкает на нее, но тут же исправляется: — Что? В смысле? — Он выглядит счастливым. — Она улыбается и отпивает пива — до этого вечера Арсений всегда думал, что девушки пьют исключительно вино и исключительно из бокалов. — Смотрит на тебя так преданно. Видимо, ты правда чем-то его зацепил. В ее словах нет ни тоски, ни сожаления, ни ревности — она просто бросается фактами прямо, без всяких там подтекстов. — А когда он был с тобой, разве он не был таким? — О, всё было иначе. Это же я его добивалась, а не наоборот. Он долго не реагировал, а потом сдался под натиском. Терпение и труд всё перетрут — даже парня. — А после? — А после всё было хорошо. Он верный, заботливый, нежный, многие мечтают о таком партнере. Но если человек тебя не любит, ты это чувствуешь. — Он говорил, что любил тебя. — Да, как подругу. Он это не различает, для него это всё одно и то же примерно. И нам… и нам было здорово вместе, мы классно проводили время, и секс был приятным. Но каждый заслуживает того, чтобы партнер смотрел на него как на самое прекрасное и удивительное создание в этом мире. — Она делает очередной глоток и мягко улыбается: — На тебя он смотрит так. Арсений теряется — чуть не роняет бутылку, и только в последний момент умудряется ухватить ее за горлышко. И неловкость эта возникла не из-за слов Иры, а из-за того, что это правда: он ведь сам видит всё это в глазах Антона, так какого черта он постоянно себе выдумывает всякую дичь? — Но… Мы встречаемся две недели. — И что? Это либо есть, либо нет. Может, со временем пройдет, но тут уж от вас обоих зависит. Ира права. Не то чтобы «любовь побеждает всё», и теперь окружающая гомофобия испарится, как по волшебству, а всевозможные связанные с этим проблемы обойдут их стороной, но будущее уже не кажется Арсению таким мрачным. Да, пусть он и неудачник, зато у него парень классный. И плевать, что тот пялится на другого чувака в колготках — у всех свои слабости. — Ну вот, сразу заулыбался, — довольно говорит Ира, словно это — ее заслуга. Впрочем, так и есть, хотя Арсений слишком гордый, чтобы благодарить ее. — А у тебя со Славой… — Он не заканчивает, потому что не уверен, что вопрос уместный: в отличие от Иры, он не привык лезть не в свое дело. Но та всё понимает — и качает головой, ее улыбка тает. И это печально: сейчас, когда Арсений счастлив, ему хочется того же для всех — даже для раздражающей его Иры. — Встретишь другого, — нелепо утешает он, касаясь ее унизанных кольцами пальцев — и Ира мягко пожимает его руку в ответ. — Знаю. Я и не переживаю: в жизни есть много всего, помимо отношений. У меня на работе сейчас пушечный проект, упаду в него. Плюс, если в личной жизни пока не складывается, у меня остаются друзья — с ними мне повезло. Она не выглядит по-настоящему расстроенной, так что Арсений решается спросить: — Ты ничего больше не чувствуешь к Антону? — К Антону? — Ира поднимает брови, будто слышит самый глупый вопрос во вселенной, ответ на который не сорок два, а «че за хуйня». — Боже, нет. К концу наших отношений мне хотелось запереть его в ящик и выкинуть в море. Сурово. — Почему? — Ой, он бывает навязчивым. Вернее, он почти всегда навязчивый. Еще инфантильный, часто несет чушь, может ляпнуть что-то вроде «Выглядишь хуево», и за него постоянно стыдно. Арсений всё это знает — но почему-то после слов Иры влюбляется в Антона еще сильнее, если это вообще возможно. Дверь балкона открывается, занося в комнату морозный воздух — но Арсению не холодно, потому что его поэтично греет влюбленность. — И, кстати, — добавляет Ира едва слышно, — на мне он засосов никогда не оставлял. Арсений смущенно потирает кожу под воротом футболки, подтягивает тот выше, чтобы скрыть следы, но ничего не отвечает. На шее Антон засосов больше не оставляет, а вот ниже — бывает. — О, вы подружились? — весело — и не совсем четко из-за выпитого алкоголя — спрашивает Антон, падая рядом с Арсением и тут же обнимая. — Соскучился по тебе. Ира закатывает глаза: парней не было минут десять. Точнее, вернулись только Слава с Антоном — Эд с Егором из курилки не пришли. Арсений смотрит через стекло балконной двери и понимает причину: те увлеченно сосутся на фоне заката. — Вы не виделись десять минут, — недоуменно вставляет Слава, и это, пожалуй, его третья реплика на весь вечер. Или четвертая: Арсений не считал. — Ну и что, — Антон лишь крепче обнимает Арсения, чмокает его в шею — щекотно от щетины. — Разве есть какие-то временные рамки, когда скучать нормально, а когда рано?.. Черт, у меня пиво закончилось, — разочарованно замечает он, когда свободной рукой берет с журнального столика свою бутылку. — Пойду схожу. Вообще-то, Антону уже хватит: тот явно выпил лишнего, и язык у него заплетается. Но останавливать того бесполезно, так что Арсений аккуратно выпутывается из его объятий и предлагает: — Я принесу. — Я с тобой! — Антон поднимается и берет его за руку — и Арсений ведет его на темную кухню, дорогу к которой уже выучил: сегодня он пивной носильщик. По собственной воле, конечно, никто его не заставлял. Рука Антона, как всегда, влажная, а хватка крепкая, он шумно дышит в затылок — а, стоит им зайти на кухню, разворачивает Арсения к себе и целует. Он на вкус как сигареты и пиво, а еще как приторная клубничная жвачка. Получается, тот стоял там на балконе и специально жевал ее после курева, чтобы вернуться в комнату и его поцеловать. Они даже свет не включают, просто стоят и целуются так долго, что у Арсения затекает шея — и тогда он заканчивает поцелуй и утыкается носом Антону в плечо. Тот обнимает его за плечи, словно хочет отгородить от всех бед этого мира, и говорит тихо: — Ты какой-то другой. — В смысле? — Смотришь на меня по-другому. — У меня же глаза накрашены. — Не в этом дело. Ты и смотришь на меня по-другому, и ведешь себя тоже. Перестал зажиматься, что ли. Пиво? — Ира. — Состав разный, эффект похожий, — смеется Антон. Арсений отлипает от него и щурится: — Опьяняет, и ты ее очень любишь? — Нет, от нее я рыгаю, веду себя неадекватно, и иногда пучит живот. И могу просраться. Теперь смеется Арсений — и Антон смотрит на него именно так, как описала Ира: как на самое чудесное творение вселенной. У него глаза буквально светятся, и этому взгляду сам Арсений начинает верить — чувствует себя немножечко особенным. — Кстати, — добавляет Антон, — раз вы так с Ирой скорешились, спроси, где она брала такие колготки. Как представляю тебя в них, у меня хуй встает. — А на Егора, значит, не встает? — Его окорока меня не впечатляют. К тому же если хоть посмотрю в его сторону, Эдик вставит мне шампур в жопу и зажарит, как поросенка. — И я сверху маслом полью. — Договорились. *** Антоша нервно теребит пуговку на рукаве — так сильно волнуется! Ему впервые удалось оказаться у папочки в офисе, хотя он просился сюда уже несколько лет. Стоя в мраморном холле двадцать восьмого этажа, он вертит головой: рассматривает резные колонны и стеклянные панели на потолке. Здесь красиво, как в музее, и мальчик чувствует за Арса гордость: значит, папочка директор действительно крутой фирмы, раз может позволить себе всё это! Несмотря на поздний час, на нижних этажах этого небоскреба кипит жизнь — папочка иногда рассказывает ему перед сном, как у них тут всё устроено. Некоторые сотрудники уходят аж за полночь, а другие прямо ночуют на работе. Но здесь, на самом верхнем этаже, директорская территория, на которую никому непозволительно заходить. Разве что по делу, но и на это надо предварительно получить разрешение. Тут стоит диванчик для ожидания, но Антоше не сидится на месте, поэтому он ходит по кругу и нервничает. Ради такого события он даже оделся как подобает: в узкие брючки и рубашку под горло, которые Арс выбирал ему сам. Сегодня ему нужно быть самым послушным мальчиком, чтобы не разочаровать папочку. Наконец со стороны мрачного темного коридора раздаются тяжелые шаги, в которых Антоша мгновенно узнает арсовские. Он быстренько разглаживает на груди и так идеально выглаженную рубашку и весь вытягивается в струнку. Брюнет проявляется в дверном проеме, подобно сотворенной руками Микеланджело статуей, такой же восхитительный и величественный, и юноша обмирает от его красоты. Он в строгом костюме, который наверняка стоит целое состояние, его золотые часы поблескивают от света бра, а белоснежная рубашка словно светится. — Долго ждешь? — хмыкает Арс, подходя к нему. Кажется, он сегодня не в самом лучшем настроении. — Не очень… — дует губки Антоша. — А почему ты меня не целуешь? С момента их возвращения с базы отдыха у них было не так много близости, но пару раз, когда они оставались наедине, Антоше удавалось сорвать поцелуй, пока никто не видел. Еще разок папочка трахнул его пальцами, но, кроме этого, у них ничего не было — а Антоше очень хочется. Каждую ночь он видит мокрые сны, в которых отчим раскладывает его на постели и грубо берет — и каждое утро мальчик просыпается в собственной сперме, которую приходится долго оттирать влажными салфетками, а потом быстро сушить простынь, чтобы никто не заметил следов его позора. — Потому что здесь камеры, Антон, — строго говорит голубоглазый, кивая в сторону коридора. — Пойдем в мой кабинет, там нас никто не побеспокоит. Антоше почти обидно: на работе папочка такой серьезный. Но злить его сильнее не хочется, поэтому он, опустив голову, идет к кабинету. Бра на стенах дают совсем слабый свет, и Антоша бы испугался — но рядом с папочкой ему ничего не страшно. За его широкой спиной он чувствует себя как за каменной стеной. Кабинет отчима великолепен: вместо бездушного мраморного пола здесь ковровое покрытие, вся мебель сделана из красного дерева, а приглушенный свет не пугает — наоборот, расслабляет. Здесь даже камин есть, а перед ним — белая медвежья шкура, на которой здорово было бы провести романтический вечер. — Посиди пока, — взмахом руки указывает Арс на диван. — Мне нужно закончить работу. Зеленоглазый послушно усаживается на мягкий кожаный диван и следующие полчаса — не меньше — наблюдает за отчимом, который что-то сосредоточенно печатает на Макбуке. Иногда тот прерывается и берет в руки какие-то толстые папки, видимо, с документами, что-то листает. Мальчику быстро становится скучно, и он какое-то время залипает в игрушки на телефоне, но потом всё-таки осторожно зовет: — Пап? — Да, солнышко? — Арс поднимает голову от кипы бумаг. — Что такое, родной? Антоша встает с места и подходит к столу, стучит пальцами по гладкой лакированной поверхности. — Папуль, мне скучно, — тянет он, лукаво улыбаясь. — Мы ведь можем заняться чем-то поинтереснее, тебе не кажется? — Антон, мне надо работать, — морщится отчим, снова возвращаясь к бумагам. — Ты же хочешь, чтобы я покупал тебе новые игрушки? На них нужно заработать. — Ну па-а-ап, — Антон обходит стол, вконец осмелев, усаживается к папочке на колени. — Мне не нравится, что ты меня игнорируешь. — Антон, — хмурится Арс, но в его взгляде мелькает испуг — неужели папочка чего-то боится? — Я же сказал, что занят. Почему ты так плохо ведешь себя? — Хочешь меня наказать? — облизывая губки, спрашивает мальчик, ведет пальчиком по лацкану пиджака. — Я был очень плохим мальчиком. — Так, перестань, — раздраженно отзывается мужчина, спихивая его с коленей — Антоша от неожиданности спрыгивает на пол. — Пап? — удивленно хлопает он глазками. От такого поведения отчима сердечко замирает в груди и леденеет, подобно айсбергам в бескрайнем океане, становится так больно и холодно! Арс никогда его не игнорировал! Лучше бы он снял с него брючки и сильно отшлепал или даже поставил в угол, но не вел себя так холодно. — Прости, солнышко, — вздыхает вдруг тот, увидев его реакцию. — Но я думаю, что нам не стоит больше таким заниматься. — Но почему? — его губки на этом вопросе дрожат. — Потому что это неправильно. Мы не должны этого делать… — Арс отворачивается, опять пытаясь вернуться к документам — его руки трясутся, как после удара током. — Но ведь тебе же нравится… — Мне не нравится. — Мужчина поднимает на него прозрачно-голубые, словно дрейфующий в синих водах пласт льда, глаза. — Я просто с ума от этого схожу, это как наркотик. Ты, Антон, как наркотик. Рядом с тобой я совсем теряю контроль. Антоша впервые видит его таким растерянным, и за папочку его сердечко начинает болеть сильнее. Он подается вперед и целует в щеку, крепко обнимает, ощущая, как гулко бьется в груди чужое сердце. — Я люблю тебя! — пылко говорит мальчик. — И мне плевать, кто что скажет, папочка, я хочу быть только с тобой! Отчим не сопротивляется, так и замирает в объятиях, пока Антоша лихорадочно целует его лицо — а потом ловит губы. Очень страшно, что папочка не ответит, и между ними всё закончится, но Арс сдается, даже не борясь со своими демонами: отвечает сразу. Антоша исследует его рот проворным язычком, попутно снова перебираясь к папочке на колени — тот робко обнимает его за талию. Это так необычно, но в то же время так сладко: теперь пшеничноволосый знает, какую власть он имеет над Арсом. Теперь, если захочется, он сможет им управлять… Дыхание брюнета учащается, его руки плавно съезжают с талии на попочку, крепко сжимают ягодицы — он возбуждается, и это Антоше тоже нравится. Он любит, когда папочке хорошо, и сильнее всего на свете хочет сделать ему приятно. — Возьми меня, — шепчет он, оторвавшись от его губ. — Папочка, я хочу, чтобы ты мной овладел. — Нет, солнышко, я не могу, это не… — Тшш, — мальчик прижимает палец к его губам, — зачем ты говоришь такое, папуль? Ты меня расстраиваешь. — Нет, Антон. Нельзя. — Арс аккуратно отстраняется и хлопает его по бедрам. — Вставай, солнышко, — добавляет строго. В его голосе появляются стальные нотки, так что Антоша, растеряв весь воинственный запал, слезает и в расстроенных чувствах идет обратно к дивану. Ему хочется заплакать, но слезами горю не поможешь, так что он садится на диван с ногами (не очень удобно, потому что и от небольших ласк с папочкой его писечка напряглась, и в трусиках стало влажно) и вновь берет телефон. И тут к нему приходит идея. Иногда, когда он остается дома один и думает о папочке в своей комнате, то сильно возбуждается. И так как трогать себя нельзя (Арс же запретил), он просто ждет — а чтобы было не скучно, открывает камеру на телефоне и фотографируется. Папочка ведь часто его фотографирует, почему и ему нельзя? И теперь у него в галерее много откровенных, порой даже развратных, снимков. Он никогда не отсылал их папочке, потому что стеснялся, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Выбрав парочку самых скромных кадров (просто его голенькую грудь и ножки в чулочках), он отправляет их отчиму. Тот спокойно берет телефон в руки, но затем его лицо меняется — сначала брови взлетают вверх, а затем он хмурится, поднимает на Антошу злой взгляд: — Что это такое, Антон? — Это я… — Я понял, что это ты. Зачем ты делал такие снимки? — Он резко поднимается с места. — Для кого? — Для тебя, папочка. — Я их вижу впервые! — кричит он, подходя к нему, за ворот рубашки вздергивает его с дивана. — Ты совсем охренел, Антон? Ты что, шлюха малолетняя? Из глаз, как по щелчку, льются слезы — за что папочка так с ним! Он же ничего не сделал! Но Антоша даже не сопротивляется, висит безвольной куколкой. — Но я никому их не показывал, — шмыгая носом, отвечает он и чувствует, как по щекам катятся слезы. — Я делал их для тебя… Чтобы порадовать тебя… если ты… поедешь в командировку… Арс тут же смягчается, отпускает его — но лишь затем, чтобы потом мягко обнять и поцеловать в щеку. — Прости, солнышко, — шепчет он и вновь прижимается губами к щеке. — Говорю же, рядом с тобой я теряю рассудок. — Ничего. — Мальчик утыкается в широкую мускулистую грудь, зарывается носом в белоснежный хлопок рубашки. — Когда я делал их, то думал только о тебе. — Знаю, солнышко, знаю. Просто одна мысль о том, что кто-то может увидеть тебя в таком виде, повергает меня в ярость. Антоша тянется поцеловать его, но голубоглазый вновь отстраняется, заставляя его сердечко трескаться на множество крошечных осколочков. — Мне правда надо работать, — тихо говорит тот. — Давай я закончу, и мы поиграем во что-нибудь. — Во что? — игриво спрашивает юноша — слезки его уже не беспокоят, к тому же он знает, что от плача его глазки становятся ярко-зелеными, а губки сексуально краснеют и кажутся пухлее. — Не знаю, в Монополию или в другую игру. — Арс мягко чмокает его в губы и отстраняется. — Побудь хорошим мальчиком немного, ладно? И перестань плакать. Мужчины не плачут. Зеленоглазый кивает и шлепается на диван: как же ему надоело тут торчать! К тому же от прикосновений к папочке ему стало еще жарче, а пися всё такая же твердая — и ведь даже не потрогаешь себя, потому что сейчас Арс уж точно не разрешит. Так что приходится снова копаться в телефоне — и он зачем-то опять открывает галерею. Чем дольше он листает свои снимки, тем сильнее злится на отчима, и в итоге в голову приходит коварная мысль: если папочка очень занят, ему придется отвлечься. Антоша выбирает кадр, где он влажными от слюны пальцами теребит собственный вставший сосочек, который уже и так покрасневший и напряженный, и отправляет отцу. Тот, с подозрением глянув на него, всё-таки берет телефон и смотрит в экран — его глаза темнеют, дыхание учащается и становится таким тяжелым, что мальчик замечает это со своего места. — Антон, прекрати, — низким голосом просит Арс, откладывая мобильный. — И удали всё это, иначе я сделаю это сам. — Конечно, папочка, — соглашается Антоша, мысленно ликуя: как же сильно папочка его хочет, если всего одна фотка может довести его до такого состояния. Он ждет пару минут, а потом отправляет другой кадр: где очертания его писечки просвечиваются сквозь тонкий хлопок трусиков, а у головки ткань вся мокрая от смазки и оттого почти прозрачная. При желании можно даже рассмотреть его щелочку. Арс вновь берет телефон незамедлительно, и от Антоши не скрывается, как он на секунду закусывает губу от возбуждения. — Антон, я же сказал, — цедит он сквозь зубы. — Если ты не прекратишь, я отберу у тебя телефон на неделю. На этот раз мальчик молчит, опускает глазки и делает вид, что убирает телефон, но на самом деле прячет его за подлокотником дивана. Он выбирает самое свое лучшее фото, контрольный выстрел: здесь он фотографировал себя сверху, поэтому видно и ярко-розовые от ласк сосочки, и вставшую писечку, истекающую смазкой, и его пухлые искусанные губки. — Анто-о-он, — стонет брюнет, только разблокировав мобильный — уже не злится, потому что тон у него умоляющий. — Зачем ты это делаешь? Это меня отвлекает. Я ведь могу выключить телефон и не смотреть. — Ты этого не сделаешь. — Почему же? — Ты не сможешь не смотреть, — просто отвечает Антоша, мило улыбнувшись. — У меня еще очень много всего есть, пап. И я могу мучить тебя этим, пока ты не сдашься. Арс смотрит на него черными от желания глазами, и от этого взгляда у Антоши свербит дырочка, она так сильно хочет быть заполненной, что от этого ножки немеют. — Хорошо, — вздыхает Арс, открывая ящик стола. — У меня кое-что для тебя есть. — Подарок? — радуется юноша. Он обожает, когда папочка дарит ему подарки, потому что тот каждый раз угадывает! На прошлой неделе он подарил ему огромный набор Лего, из которого можно собрать целую пожарную станцию. Но, к сожалению, даже она не способна потушить пламя его страсти. — Да, солнышко. Лови, — и кидает какую-то коробочку, которую Антон незамедлительно ловит. Она не в подарочной бумаге, и на ней ничего не нарисовано, так что он быстро ее открывает — и в углублении находит какую-то странную штучку. — Что это такое, папочка? — уточняет Антоша, крутя в руках продолговатый предмет, напоминающий пробку для вина. Он сделан из чего-то типа резины и ощущается в руке как бархатный. — И зачем мне это? — Тебе нужно вставить это в себя. Это приятно, тебе понравится, солнышко. — Что? — Златовласый непонимающе хлопает ресничками. — Вставить куда? «Туда»? — Он вскакивает с места и подбегает к столу. — Ты думаешь, что от этого мне станет легче?! — Конечно. Анальные пробки для того и сделаны, Антон. Только не устраивай тут мне истерику, хорошо? — Арс! — Антоша кидает пробку о пол. — Мне это надоело! Ты почти не прикасаешься ко мне, а я не могу больше терпеть! Хочу, чтобы ты был со мной! — Антон, мы не можем быть вместе, — с нескрываемой горечью отвечает отец. — Мы оба это знаем. — Но я люблю тебя! — Я тоже тебя люблю. Это ничего не меняет. — Это меняет всё! — Чего ты хочешь, Антон? — спрашивает Арс устало. — Как же ты не понимаешь, что всё против нас? Эти слова режут больнее ножа, поэтому мальчик разворачивается и быстрым шагом выходит из кабинета. Ноги несут его сами, вот он переходит на бег, спускается по лестнице — прыгает через несколько ступенек — и оказывается в холле. Тяжело дыша, пробегает через турникет, чуть не сломав его — запоздало кидает карточку-пропуск в нужное отверстие, вылетает через вращающуюся дверь на улицу. Офис прямо перед дорогой, но Антоша ничего перед собой не видит, потому что перед глазами всё покрыто пеленой слез. Кровь кипит, бурлит в нем от злости и обиды, а осколки сердца режут внутренности изнутри, кромсают их на части — он умирает изнутри. Шум трассы оглушает его, мутно мелькают туда-сюда цветные машины, а Антоша не может остановиться — всё бежит и бежит. Раздается протяжный звук гудка, и мальчик тормозит, ноги становятся ватными, и он даже не успевает повернуться, как всё темнеет.