холодные руки

Феликс честно держится целых четыре дня. «Слыш», — говорит он себе, когда на следующий день рука тянется за наушниками, а глаза нашаривают на стуле свернутые комом после универа шмотки. «Даже и не думай», — на второй день уговаривать себя приходится уже более красноречиво, потому что глупый мозг любит романтизировать всякую херню не хуже пожирателей (смерти) романчиков про вампиров. «Да ты совсем что ли умственно отсталый, сука», — ругается он сам на себя, и сердито переворачивается на другой бок на своем диване, игнорируя как конспекты, которые он так и не повторил к коллоквиуму, так и желание пойти исследовать неведомую поебень, которая встретилась ему на пути. Четвертый день морально дает Феликсу по яйцам и физически по стремительно скисающему настроению. Он проебывает коллоквиум, получает пизды от старосты (зануда и бабка, пошел ты в жопу, Чхве Ёнджун), пятнадцать минут жмет на кнопку рандома, чтобы составить идеальный плейлист и топит на улицу, впечатлять проветриться и набраться сил на грядущий день. Впечатлять оказывается некого. Гуль (Феликс осознает, что они даже имя друг другу не сказали), вероятно, нашел себе дела поинтереснее, чем зависать на окраине города у занюханной пятиэтажки. Ну и ладно. Феликс демонстративно поправляет (вымытые!) волосы, накидывает на голову капюшон (любимой клевой!) толстовки и чешет наматывать круги по району в гордом одиночестве. У него клевый плейлист, он панк, ему сами знаете чего. Вот так-то.

***

Когда на плечо погрузившемуся в мысли Феликсу ложится ладонь, он не визжит только потому, что от ужаса вместо крика из горла вырывается какое-то странное кряхтение. Вторая рука аккуратно тянет за провод, бусинки наушников выпадают из ушей, а взгляду предстает насмешливо улыбающееся личико его ночного (не)знакомого. — Ссыканул? — интересуется он и отступает чуть-чуть, на полшага. Феликс переживает первичный ужас, за шкирку вытаскивает сердце из поджелудочной, водружает на место и ощетинивается. — Мужчина, я вас знаю? Что за манеры, хватать людей в подворотнях? — ерничает он обидчиво. — Того и гляди о вас подумают неподобающее! Хенджин тираду встречает каменным молчанием и вскинутой бровью. Феликс театр одного актера продолжать не собирается. «Это все очень неловко», — думает он и дергается было, чтобы развернуться и давануть обратно в свою квартирку, но его за предплечье (снова, что за кризис жанра) перехватывает чужая рука. — Ну ты чего тут устроил, — раздается ласковое из-за спины, и его нежно, но настойчиво разворачивают к лесу задом, а к гулю передом. «Какая-то это криповатая сказка… Хотя читал я и сказки, где девушке дали череп на палке вместо фонаря». — Борзеешь ты быстро, как будто забыл, что я тебе руку отожрать могу, — парень напротив смеривает его с головы до ног неодобрительным взглядом. — Хотел бы отожрать, так давно отожрал бы, — сердито бурчит ни капли не впечатленный Феликс. — У меня психика гибкая, плохие воспоминания быстро исчезают из памяти, особенно если не маячат перед глазами две недели. Гуль реагирует на удивление миролюбиво. — Что, скучал? Я специально не появлялся, потому что если б я пришел сразу, то было бы типа я за тобой бегаю. А я ни за кем не бегаю, я классный. Феликс даже опешить не успевает, а тот уже невозмутимо засовывает в ухо один из наушников. — И чего же мы сегодня слушаем? — он замирает на пару секунд, прислушивается, а Феликс, если честно, и сам понятия не имеет, что там успело заиграть, он не подбирал плейлист и выперся (тут он внезапно осознает, как выглядит) с гнездом на голове, в растянутой домашней кофте, чисто чтобы развеяться после уебищного дня на подработке. И вот, явление гуля народу. — «Вокруг шум», серьезно? Вот уж не подумал бы. — А чего с шумом не так? — Не знаю, просто эмо типа MCR и Каста не совсем укладывается в картину типичного музыкального вкуса. Или ты из этих? — Каких еще «этих»?.. — Ну, знаешь, типа «я слушаю что угодно, от Моцарта до клубняка», а в итоге у них плейлист похож на ошибку начинающего экспериментатора с генетическим материалом. Феликс на такой наезд глаза закатывает так сильно, что даже в висках немножко ноет. Они как-то быстро находят удобный темп ходьбы, хотя у гуля ноги длинные и его приходится постоянно придерживать за локоть, и после четвертого раза он просто скользит ладонью по предплечью и берет его под руку. Парень на это (к счастью) никак не реагирует, и Феликс развивает мысль дальше. — Если задуматься, — он запинается на мгновение, — погоди, слушай, а как тебя зовут вообще? — Хенджин. — А я Феликс. Так вот, Хенджин. Если задуматься и реально вслушаться в текст, чего ты, скорее всего, не делал, то обе группы делают вещи из того рода поп-культуры, что обличает пороки общества, но при этом направлено в широкие массы. Хенджин глубокомысленно кивает, но сказать точно, понял он что-то или соглашается из вежливости, сложно. — И каждый слушает эти песни, думая при этом «да, ведь люди реально такие, но я-то нет», когда на самом деле он еще как да. И мы все — да. И те, кто песни написал — тоже да. Вот такая культура, строится на понятии личной исключительности. И чем не повод драматизировать? Не хуже любого эмо. Феликс жмет кнопку репита и они молча идут, снова слушая песню с самого начала. — Ага, — гуль выглядит задумчивым и когда трек заканчивается, еще с минуту молча жует нижнюю губу, видимо, подбирая слова. — А эта культура личной исключительности распространяется на тех, кто ест трупы животных, при этом осуждая людей, питающихся трупами трупоедов? На сконфуженную тишину в ответ он только фыркает раздраженно, скользнув взглядом по напряженному лицу Феликса, явно в замешательстве соображающего, что тут вообще можно сказать. — Да знаю я, знаю, не надо сравнивать человека разумного с неразумными тварями, жизнь вообще несправедлива, мистер Поттер, можешь не сочинять в голове монолог. Феликс молчит минутку, разумно позволяя ему попыхтеть и немного спустить раздражение, а потом осторожно начинает: — Я бы с курицей встречаться не стал, — и получает в ответ недоумевающий взгляд и холодную ладонь на лбу в попытке проверить температуру. — Тяжесть мира все же сломала твою психику? — Да блин, — сердится Феликс, шлепая по издевательски-заботливой ладони. — У людей обычно установка, что с едой не дружат и не целуют ее тоже. Еду едят. Он замолкает на секунду, проверяя реакцию. Хенджин смотрит на него исподлобья, ждет продолжения. — Но еда, которую употребляют большинство мясоедов обычно не обладает высоким интеллектом и не воспринимается в таком же роде, как человек. То есть по сути я с тобой себя сейчас чувствую чем-то вроде гигантской говорящей курицы — моих сородичей сожрут на ужин, а я чем-то от них отличаюсь и меня пока держат. С одной стороны — чувство, что особенный, с другой — порождает моральный конфликт от несправедливости происходящего. Плюс неизвестно, долго ли расположение продлится, — Феликс смотрит на стремительно мрачнеющего Хенджина, и спешит уточнить. — Я сейчас не пытаюсь как-то тебя обидеть, честно. Тут скорее абстрактные умозаключения на тему причинно-следственных в данной ситуации. Справедливая ли она? Не факт, но в ней приходится жить. Гуль долго молчит, пока они делают еще один круг, огибая пару многоэтажек и оживает, когда они уже снова оказываются рядом с домом Феликса, где он его и поймал в первый раз. — Не знаю, что твои родители такого раскурили, пока тебя делали, но на твои философствования даже сердиться не получается, товарищ умняшка, — он тормозит пару мгновений, а потом говорит тоном человека, который не хочет признавать очевидное. — Мне возможно даже стало немножко легче жить с осознанием, которое я сейчас осознал. Спасибо, наверное. — Наверное, пожалуйста, — Феликс пожимает плечами и неуверенным жестом гладит его пальцами по тыльной стороне ладони. — Я пойду, увидимся еще, Хенджин. Гуль приподнимает уголки губ в ответ, хотя глаз улыбка и не касается. — Обязательно, знаечка Феликс. Ты самая необычная курица из всех, что я встречал.