Манагеры

В пятницу с самого утра Роман подошёл к Шульдешову и поинтересовался: — Ну что, не передумал, пойдёшь соблазнять немчуру? — Не передумал. Но ты бы знал, как мне стрёмно. И я вообще не представляю, с чего начать, что говорить, — пожаловался друг. — Пидорам нравится чпокаться в жопу. Скажи, что у него классная попка, и ты не против ему вдуть, — пошло схохмил Ромка и загоготал. — Да фу, дурак, я же серьёзно, — обиделся Сеня. — Мне вот щас идти к нему позориться, а от тебя помощи никакой. Мог бы что дельное подсказать. — Не знаю, чем могу помочь, я педиков никогда не клеил, — пожал плечами Рома. — Блядь, а я как будто клеил! — возмутился Арсений. — Ладно придумаю что-нибудь по ходу, наплету какой-нибудь романтической хуйни, а потом приглашу в «Лагуну». — Нет, — возразил Хмелевский и с каким-то мстительным выражением на лице добавил: — Пригласи его в «Арктику». — Ты сбрендил? Там же цены охреневшие. — Ну и хули? Ты же его кинешь, так что не тебе за него платить, а он не обеднеет. Ну или жопой расплатится, если денег нет, ему не привыкать, — злорадно проговорил Рома. — Окай, «Арктика», так «Арктика», чтоб ты потом не говорил, что я всё не так сделал, поэтому ничего не получилось. Всё, я пошёл падать на самое днище, а ты жди меня в курилке, приду, расскажу, что как, — и Шульдешов решительно направился в сторону аквариума. Ромка возбуждённо мерял шагами помещение курилки, хотелось пойти к кабинету начальника и подслушать, что там происходит. Хмелевский, может быть, так бы и сделал, если бы это было хоть чуть-чуть реально. И чего так разнервничался? Можно подумать, у него там жена рожает, а он молодой взволнованный папаша. Наконец, дверь открылась, заглянул Сенька, осмотрелся, и, убедившись, что никого кроме Ромы нет, ввинтился внутрь. — Ну? — нетерпеливо выпалил Хмелевский. — Что «ну»? — Шульдешов закрыл ладонями лицо и замотал головой. — Бля-я-я, позорище-то какое. Чтоб я ещё раз с тобой связался! — невнятно и тоскливо пробормотал он. — Я это от тебя уже сто раз слышал, — нервно хихикнул Ромка. — Как всё прошло, рассказывай! — Да нечего там особо рассказывать, — буркнул Сеня, отнимая от лица руки, — херня вообще какая-то вышла. То ли он реально ни одного намёка моего не понял, то ли умело валенком прикинулся. — Как это? — не понял Роман. — А вот так. Я ему говорю, значит: Фолькхард, мы с вами уже несколько месяцев работаем вместе, а так толком и не познакомились, бла-бла-бла, короче, минут пять всякую муть нёс, какой он замечательный и интересный, потом сказал, что хотелось бы углубить наше знакомство. Перенести, так сказать, за рамки рабоче-дружеских отношений. — А он чё? — А он: да-да, я с вами согласен, Арсений, личностные отношения играют значительную роль в создании дружественной и здоровой атмосферы в коллективе. Я считаю, что в компании важен каждый человек, и, конечно, мне хочется лучше узнать всех своих коллег, стать им ближе, это очень полезно для совместной продуктивной работы. Вас я очень ценю как отличного профессионала, и вы мне интересны как человек. — Ну, а ты чё? — А я ему говорю: Фольки, вы мне интересны не только как человек, но и как мужчина. Я испытываю к вам симпатию определённого рода. — Чё, прям так и сказал? — поразился Ромка. — Да, блядь! Прям так и сказал! — Сенька горестно застонал, опять закрыл лицо руками и замолчал. — И-и-и? — Ромка не выдержал и подёргал друга за рукав. — И нихуя. Вы, говорит, мне тоже симпатичны. Ваши мужские качества вызывают уважение. И вот что он имел в виду? Я нихрена не понял — понял он меня так, как надо, или не понял. — М-да-а-а, — озадаченно протянул Ромка, — я тоже нихрена не понимаю. Так ты его в ресторан-то хоть пригласил? — Да, сказал, что с радостью принимает приглашение, мол, общение в неформальной обстановке — это замечательная идея.  — Фак. Может, всё-таки надо было как-то посильнее намекнуть? — предположил Хмелевский. — Куда уж сильнее, — окрысился Сеня. — А ведь я предупреждал, что так и будет! Вот теперь иди и намекай сам, раз такой умный. Можешь хоть за хуй его ухватить, чтоб проверить реакцию. А с меня хватит! И вообще, давай ключи, я уговор выполнил, тачка моя. Ромка молча протянул ключи и задумался. Ничего они с Арсением не добились. Никаких явных доказательств гейскости Беккера всё ещё нет. Вот же ж хитрая падла. Наверняка он всё правильно понял, просто дурочку включил. Только с какой целью? Может, просто осторожничал, а потом в ресторане всё бы окончательно прояснилось? Да как это теперь узнаешь? На встречу в ресторан Сенька уж точно идти не согласится. К тому же, Ромка сглупил, предложив за каким-то чёртом «Арктику». Это ж тогда получается, Сеньке за ресторан платить придётся. Хотя с хрена ли Сеньке? Самому Роме, его же дурацкая идея. Нет, если бы это была встреча с нормальным мужиком, то счёт по-любому бы разделили на двоих, хотя, учитывая цены в «Арктике», не факт, что сейчас Ромка потянул бы даже половину. Разве что Беккер там только воду и хлеб закажет. Как вообще среди голубых принято? Они же как девушки, получается. Ну, типа, пригласил педика в ресторан — ты его и кормишь. Или нет? Ромка пришёл к выводу, что совсем не разбирается в геях. Мысли о Беккере, да и вообще обо всей этой ситуации не отпускали его до поздней ночи. Вот же втемяшится что в голову, хрен выбьешь. Ромка не мог уснуть, всё думал, думал. Хмелевский не только немца не понимал, он и себя перестал уже понимать. Вот что ему этот педик? Нахрена сдался? Ну, найдёт он доказательства, а дальше-то что? К руководству побежит докладывать? Нет, конечно. Да и если всё обстоит так, как обстоит, то руководство, может, даже в курсе, как начальник отдела продаж выгодные контракты заключает. Им-то какая разница, лишь бы бабло капало. А что тогда? На весь офис растрепать? Ромка делать этого не будет, он же не мудак. Тыкать в морду самому Беккеру, мол, я всё про тебя знаю, проблядь германская? И какой в этом смысл? Но, как это часто бывало с Романом, поселившаяся в мозгу идея фикс уходить не желала, несмотря на все логические доводы. Хмелевский попытался проанализировать, с чего он вообще решил, что Фолькхард голубой. Беккера нельзя было назвать смазливым, даже на бабу он совершенно не был похож. Впрочем, маскулинность из него тоже не пёрла. Больше всего немец походил… на немца. Светлая чистая кожа. Волосы, брови и ресницы тоже светлые, не белёсые, а хрен его знает, какие, Ромка в цветах не разбирался. Наверное, у женщин есть какие-то свои названия для каждого типа волос. Может, у Беккера какие-нибудь карамельные, или цвета спелой пшеницы, но Ромка про себя их определил как просто блондинистые. Нос прямой, скулы не широкие и не узкие, губы… тоже как губы. Ну, если уж постараться выдавить из себя какое-нибудь поэтическое сравнение, то верхняя губа была похожа на лук с четырьмя изгибами. А нос тогда… Как ни старался, для носа Рома не смог придумать метафору. Глаза серые. Единственное определение, приходившее на ум, — серьёзные, а в остальном обычные глаза. Получается, и сказать-то толком про его внешность нечего. Просто правильные черты лица. Даже слишком — ни изъянов, ни особенностей. Идеальный представитель арийской расы в Ромином понимании этого термина. И фигура тоже ничем таким не выделяется. Ну, высокий, это да, даже выше Ромки чуть-чуть. Не тощий, не жирный. Вот про себя Роман сразу мог сказать — фигура у него что надо, как и положено настоящему мужику, не зря в тренажёрку ходит. А есть ли у Беккера мускулы, Ромка понятия не имел, он его даже в одной рубашке без пиджака ни разу не видел. Может, что не так с поведением или с походкой? Хмелевский подумал и пришёл к выводу, что и тут придраться особо не к чему. Немец не был манерным, как показывают педиков во всяких юмористический передачах. Не ходил, вихляя бёдрами, походка у него была уверенная, чисто мужская. Глазками не стрелял, ни с кем не заигрывал, наоборот, его обычной холодности и отстранённости позавидовали бы статуи. Рома, конечно, немного преувеличил, когда рассказывал Шульдешову про отдых в Камарино. Фолькхард мог быть дружелюбным и учтивым при желании, даже улыбался, но всё это не выходило за рамки приличия. Просто на контрасте с вечной беккеровской замороженностью тогда это на Ромку произвело сильное впечатление. Так что же так зацепило Хмелевского? Ведь было же что-то. Роман не мог объяснить даже себе, что именно. Он просто чувствовал, что Фолькхард гей, и всё тут. Неожиданно до Ромки дошло, что вместо того, чтобы спать, он лежит и придумывает какие-то красивые аналогии для внешности мужика, которого, в общем-то, ненавидит. Да что ж это такое?! Грёбаный Беккер, нигде от него покоя нет, даже в собственной голове. Нужно покончить с этим раз и навсегда. Ромка докопается до правды, и его, наконец, отпустит. Значит, надо идти в ресторан. Самому. Шанс уболтать Сеньку есть, крохотный, но есть, потому что как бы Сеня ни отнекивался, он сам обожает участвовать в Ромкиных авантюрах. Только Беккер опять другу мозги может запудрить, и ничего не прояснится. А уж Ромка как-нибудь поймёт, чисто интуитивно, даже если немец не признается прямо. В конце концов, все эти доказательства никому, кроме Ромы не нужны, а с него и того хватит. Утром Хмелевский созвонился с Арсением и выяснил, что встреча в «Арктике» назначена на восемь вечера. Весь день Ромка маялся сомнениями: идти, не идти? Совсем, было, уже раздумал, но в последний момент передумал обратно, и в результате опоздал, забыв, что машина у Сеньки, и нужно добираться своим ходом. К «Арктике» он явился, когда на часах было уже без двадцати девять. В этом ресторане Ромка пару раз был, когда ещё не взял в кредит автомобиль и мог себе позволить шикануть. Цены там действительно заоблачные, за ужин на двоих с бутылкой хорошего вина (а плохого в «Арктике» в принципе не водилось) легко можно было оставить две месячных зарплаты. Зато если нужно произвести сильное впечатление на какую-нибудь очень несговорчивую даму, то можно смело вести её в «Арктику», после такого похода бурная ночь, и даже не одна, тебе, считай, обеспечена. Если немец слинял, никого не дождавшись, то так тому и быть, значит, не судьба. Ромка смирится и постарается выкинуть из головы все свои подозрения. С этими мыслями Хмелевский и вошёл в ресторан, к сожалению, совершенно позабыв о том, что собирался у кого-нибудь занять денег, да так и не занял. В «Арктике» было красиво. Выполненный в бело-голубых тонах интерьер весь сиял хрусталём. Белоснежные накрахмаленные скатерти, шикарные люстры под потолком, белые кожаные кресла — всё дышало пафосом и роскошью. Ромка попросил подошедшего хостеса проводить его к столику господина Беккера, подсознательно ожидая услышать, что таковой уже ушёл. Но парнишка в форменном облачении учтиво довел его до отдельной кабинки в конце зала и удалился, раскланявшись. Немец сидел, расслабленно откинувшись на сиденье, и держал в руках снифтер то ли с коньяком, то ли с виски. На столе стояла тарелка с чем-то мясным. Выглядел Фолькхард как всегда безупречно и очень гармонировал с обстановкой — ледяной принц в ледяном королевстве. Если он и удивился, что на встречу пришёл Роман, а не Арсений, то виду не подал. Молча привстал, протянул руку для рукопожатия и кивнул на кресло напротив. Ромка уселся, открыл меню и, наконец, вспомнил, что денег у него на карточке кот наплакал. Прекрасно. И что теперь делать? Хмелевский со злостью захлопнул красивую папочку и напряжённо уставился на Беккера. Тот продолжал сидеть, не предпринимая никаких попыток начать разговор, покачивал в руке бокал с напитком и с отстранённым любопытством разглядывал Ромку. На Хмелевского напала какая-то отчаянная бесшабашность. «А гори оно всё синим пламенем», — решил он. Учитывая, с какой целью Рома вообще сюда припёрся, хуже уже не будет. Он попросил подошедшего официанта принести себе то же, что заказал Беккер. — Фолькхард, — начал Ромка, — вы даже не удивлены, что видите здесь меня, а не Арсения? — Ничуть, я чего-то подобного и ожидал. Правда, признаться, думал, что вообще никто не придёт, — немец улыбнулся краешком губ. Вот как. — А зачем же тогда вы пришли, если никого не ждали? — не удержался от вопроса Роман. — Не знаю, — пожал плечами его собеседник, — мне было любопытно, к чему Арсений устроил у меня в кабинете весь этот фарс. Я подумал: ну, а вдруг что-то прояснится? И не прогадал. Вот, имею честь лицезреть вас. Позвольте в свою очередь поинтересоваться, а зачем пришли вы, Роман? Рома растерялся, из-за своих душевных метаний он за целый день так и не продумал стратегию разговора. К счастью, в этот момент официант принёс заказ, и парень получил время для обдумывания ответа. В бокале оказался виски. Блин, зачем он попросил себе то же, что и немец? Взял бы лучше водки. Среди любителей и ценителей благородных напитков Ромка обычно чувствовал себя ущербным. Ну не понимал он всех этих тонкостей раскрывающихся ароматов, игры вкуса. Для него было что то бухло, что это бухло. Хмелевский принюхался — пахло, вроде, ничё так. Поискал глазами вазочку со льдом и, не найдя, посмотрел на Фолькхарда: — А лёд где? — недоуменно спросил он. — Лёд не нужен, это односолодовый виски, его лучше пить так, — пояснил Беккер. — М-м-м, — промычал Ромка. Он почувствовал себя мальчиком из деревни. Неприятное чувство. — А как называется? — не зная, что ещё сказать, поинтересовался он. — «Гленморанджи», двадцать пять лет выдержки. Хороший напиток, вы попробуйте. Роман попробовал. Действительно, вкусно. По телу разлилось приятное тепло, на языке остался привкус каких-то фруктов и специй. — Вы мне так и не ответили, — мягко напомнил Беккер. Хмелевский вздохнул, слегка прикрыл глаза и принялся вдохновенно врать: — Фолькхард, я хочу попросить прощения за этот маленький вынужденный обман. Дело в том, что Арсений говорил с вами от моего лица. Это я хотел пригласить вас на свидание. Но не мог решиться. К тому же, мы с вами в таких сложных отношениях… короче, я был уверен, что вы мне откажете, и решился пойти на хитрость. Ромка взглянул из-под ресниц на немца. Ну же, оттаивай, ледышка ты бесчувственная. Тебе же должно льстить, что мужик на такие ухищрения пошёл, чтоб добиться свидания! — Так вы хотите наладить со мной дружеские отношения, я правильно вас понимаю? — осведомился Фолькхард. Серьёзно? Ромка же ясно сказал — хотел пригласить на свидание, что тут ещё может быть непонятного? Или немец над ним просто издевается? Его охватил какой-то азарт. «Ладно, ты хочешь от меня это прямо услышать? Да пожалуйста, я скажу, мне не в падлу». Ромка посмотрел прямо на Беккера и чётко проговорил: — Нет, Фолькхард. Я собирался вас пригласить на любовное свидание. Вы мне нравитесь как мужчина, — и, вспомнив Сеньку, уточнил: — В сексуальном плане. — В самом деле? — Беккер внимательно посмотрел в свой бокал, словно на его дне надеялся найти ответ на заданный вопрос. — Вы как-то до сего дня не проявляли своего… — он на миг запнулся, — нетрадиционного интереса. — Ну вот как-то так вышло… Это моя вина. Я и мечтать не смел, что между нами могут быть какие-то отношения помимо сугубо деловых. Поэтому злился, вымещал злость на вас… На самом деле вы мне всегда нравились! — А теперь, значит, смеете? — полюбопытствовал немец. — Что смею? — не понял Ромка. — Мечтать, — пояснил свой вопрос Беккер. Ромка с подозрением посмотрел на Фолькхарда. Нет, он точно издевается.  — Ну… — Ромка сделал вид, что смутился, — лучше уж попытаться и получить отказ, чем всю оставшуюся жизнь думать, что упустил шанс. — Мне очень жаль, Роман, но я вынужден вас разочаровать. Вы выбрали неудачный объект для воздыханий. Между нами ничего быть не может. Скотина. Хмелевский с трудом взял себя в руки. Какого хуя этот мудак так непонятно выражается? Почему бы прямо не ответить: «Иди на хуй, я не пидор». Или: «Я пидор, но ты не в моём вкусе». Как бы это упростило дело. — Я вам до такой степени не нравлюсь? — стараясь нагнать побольше грусти и боли во взгляд, спросил он. — Ну что вы, Роман. Вы очень симпатичный молодой человек. — Беккер замолчал, о чём-то задумавшись. — Так в чём же тогда проблема? — поторопил Ромка. — Понимаете, Роман… — начал Фолькхард. — Давай перейдём на «ты», — перебил его Хмелевский, с этими китайскими церемониями они никогда с места не сдвинутся, — зови меня просто Рома. Я могу к тебе обращаться Фольки? В глазах собеседника мелькнуло что-то непонятное. — Тогда уж Фолли. Так меня зовут родители и самые близкие люди. Фольки я для друзей и знакомых. Ты же, судя по твоим словам, просто жаждешь стать мне куда ближе, чем просто друг. Роме показалось, или последние слова немца прозвучали как-то очень уж ядовито? — Хорошо, Фолли. Так почему мы не можем быть вместе, если ты считаешь меня симпатичным? Беккер снова ушёл в себя, уперевшись взглядом куда-то в стол. Шли минуты, у Ромы аж скулы начало сводить от раздражения, а немец, кажется, вообще про него забыл. Вот что он опять завис, спрашивается? Можно подумать, мировые проблемы решает. Если бы к Хмелевскому подкатывал пидор, тут разговор был бы короткий — с размаху в челюсть и всего делов. Но здесь нужен другой подход. Как бы отреагировал Ромка, если бы к нему клеилась симпатичная девушка? Ёпт, да он был бы просто счастлив, как и любой нормальный мужик! Ну так и Беккер, по идее, тоже должен радоваться. Так что же тогда выёбывается? Может у него мужик есть, типа, «любимый». Тот же Грохольский, к примеру. Ну да, и этот мужик позволяет своей бабе, в смысле, своему парню, со всеми подряд трахаться ради карьеры? Не, ну, может, для голубых это в порядке вещей, кто их знает. Тогда тем более проблемы нет. А если немец решил, что Ромка его чуть ли не замуж за себя зовёт? Теперь сидит и размышляет — готов ли он к таким серьёзным отношениям. Да нет, это какой-то бред. Ну, а что тогда? Роману окончательно надоело ждать, когда уже Беккер разродится ответом, и он тихо позвал: — Фолли? Немец даже, кажется, вздрогнул. Неужто действительно так задумался, что из реальности выпал? — Ты мне скажешь, наконец, почему мы не можем быть вместе? — продолжил Рома. Фолькхард оторвался от созерцания скатерти и посмотрел Ромке прямо в глаза: — Я думал, это очевидно. Потому что я не гей. Приготовившийся получить какой угодно ответ, кроме этого, Ромка выпалил от неожиданности как-то совсем по-детски: — Ты врёшь! Беккер хмыкнул. — С чего ты вообще решил, что мне могут нравиться мужчины? В Германии меня ждёт невеста, когда я вернусь — мы поженимся. Ромка упрямо помотал головой: — Не может этого быть, я уверен, что ты гей, вот только нахрена ты что-то придумываешь? Если я не в твоём вкусе, можешь прямо сказать, я не обижусь. — Странный ты, Рома. — Беккер улыбнулся. — Не понимаю, почему ты с таким упорством выдаешь желаемое за действительное. Ну хорошо, я могу доказать. Фолькхард покопался в своем телефоне и протянул его Роману.  — На, смотри. Хмелевский посмотрел на экран. На фото немец стоял в обнимку с хорошенькой девушкой, черноволосой и темноглазой, они жизнерадостно улыбались. — Ну и что это доказывает? — пробормотал Ромка, уже понимая, что Беккер сказал правду, но продолжая упорствовать чисто из принципа. — Может, это твоя сестра. — Листай дальше, там есть фотографии с помолвки. Роман прокрутил несколько фото — та же девушка и Фолькхард на каком-то банкете, вот он надевает ей кольцо на палец, вот они целуются. Да уж, доказательства убедительнее некуда. Ромка тупо пялился в телефон, нужно, наверное, было что-то сказать, устроил тут клоунаду, и себя, и Беккера поставил в неудобное положение. Но в голове крутилась почему-то только одна мысль: «Фолькхард собирается уезжать. Когда, почему?» — Когда ты уезжаешь? — собственный голос показался каким-то хриплым. — Через месяц. Все дела выполнены, осталось утрясти мелочи. Так что больше здесь меня ничего не держит. — Не понимаю… — беспомощно прошептал Ромка. — Зачем тогда это всё… Я думал, ты метишь в гендиректоры, у тебя всё так ловко выходит, ты такие контракты заключаешь, можно удавиться от зависти. И просто так всё взять и бросить? Всю карьеру коту под хвост? Нафиг было тогда вообще к нам приходить? — Считай это… — Беккер замялся, подбирая слова, — считай это гуманитарной помощью. Так предполагалось с самого начала. В компании грядут большие перемены, это пока конфиденциальная информация, я не хотел бы её разглашать. Просто поверь, никто тебя подсиживать не собирался, после моего отъезда тебя назначат начальником отдела продаж, не стоило тебе так… заморачиваться, — в словах его была горечь. — Я не… — он что, понял, что Ромка валял дурака? Или нет? Неясно, какой вариант хуже: что Фолькхард догадался о Ромкином вранье, или если бы думал что Хмелевский — влюблённый в него гей. Рому как кипятком окатили, резко стало стыдно сразу за всё: и за устроенный спектакль, и за то, что вообще думал и говорил про немца всякое, и ещё Сеньку втянул зачем-то. — Извини, — выдавил он из себя, чувствуя, что щёки и уши пылают. Беккер не стал уточнять, за что он извиняется, просто молча кивнул и забрал протянутый Ромкой телефон. — Фолли, я всё ещё могу так тебя называть? — Называй, ничего не имею против, — улыбнулся Беккер. — Фолли, я действительно хотел бы стать тебе другом. Хуйня какая-то получилась, да и я идиот. Слушай, пойдём отсюда куда-нибудь в менее пафосное место, я хочу тебя угостить выпивкой, не такой крутой, конечно, зато посидим по-человечески, а тут как-то… не по себе, даже стены давят. В силу горячности своего характера Рома искренне верил в свои убеждения, но если ему доказывали ложность его мнения, то умел признавать ошибки и от всей души хотел их исправить. — Пойдём, но ты хотя бы поешь сначала, к еде даже не притронулся, жаль, очень вкусно. Ромка потыкал вилкой в тонкие кусочки мяса на тарелке, подхватил несколько и отправил в рот. Было остро и… — Что это за хуйня! Оно же сырое! — не удержался от изумлённого возгласа он.  — Естественно, это же карпаччо. Я думал, ты знаешь, что заказываешь, — недоуменно прокомментировал Беккер. — Я тебе уже говорил, что я идиот? — Да, две минуты назад, — с улыбкой ответил Фолькхард. — Ну так скажу ещё раз. Я идиот. — Ромка впихнул в себя ещё несколько кусочков. Ну, хуйня же какая-то, в самом деле. Как немец может это жрать? Лучше бы пельмешек заказал. — И что, тебе это реально нравится? — с сомнением полюбопытствовал Роман. — Ну да, с чего бы иначе я стал это есть?  — Хм, я слышал, немцы очень разборчивы в еде, что-то не похоже. — Не знаю, кто так говорит и что имеет в виду, но вообще в Германии тоже едят сырое мясо, оно, конечно, не любимое национальное блюдо, но всё же. И потом, я настолько же немец, насколько и русский. Русский даже больше, всё же прожил в России большую часть жизни пока что. — Русские такую гадость не едят. Это всякие япошки сырую рыбу жрут. А у нас нормальная еда — борщ, пельмени, картошечка с салом и лучком — вот это вкуснотища. — Отнюдь, — не согласился Беккер, — а как же строганина? Традиционное сибирское блюдо, между прочим. Отнюдь. Смешной он всё-таки, этот немец, который на самом деле оказался русским. — Фолли, а почему ты так разговариваешь? — неожиданно для себя спросил Ромка. — Так — это как? — Ну… не знаю, вычурно как-то. — Да? — Беккер казался искренне озадаченным. — Не замечал. Я в России не был почти двенадцать лет. Дома со мной никто по-русски не разговаривает, даже мама. Отвык от языка без практики. Знаешь, отец очень хотел, чтобы я забыл о России, я даже не предполагал, что когда-нибудь вернусь сюда хотя бы ненадолго. Так что единственное, что мне было разрешено — чтение русской классики в оригинале. Видимо, это сказалось. — Понятно, — протянул Хмелевский. — Жёсткий у тебя батя. Он так не любит русских? — На то есть свои причины. Он вообще не хотел жить в России, но мама настаивала, а в ней он души не чает. Хмелевский залпом допил свой виски, чтобы заглушить неприятный вкус сырого мяса. Попросили счёт. Рома заглянул в голубую папочку и присвистнул. Нехилая сумма, однако. К счастью, лично он много не нажрал и не выпил, денег на карточке должно хватить. Он, было, замялся, не зная, как предложить разделить оплату, но Беккер непринуждённо сообщил: — Я оплачу. Ты обещал меня угостить, не забывай, так что дальше мы гуляем на твои. Нормальный всё-таки он мужик. И как раньше Ромка этого не видел? С Фолькхардом было легко и интересно. И почему Ромка думал, что весёлый и обаятельный Фолли — это маска, притворство ради карьеры? Ведь он на самом деле такой человек — строгий и отстранённый на работе, открытый и расслабленный на отдыхе. Беккер действительно многое знал, мог поддержать разговор на любые темы. И речь у него на самом деле забавная, а вовсе не идиотская, как раньше казалось Роме. Отсутствие на немце очков даже его внешний образ делало непривычным. И этот новый Фолли Роману чертовски нравился, такому парню хотелось стать лучшим другом, и Хмелевский надеялся, что так и будет. Что Беккер не превратится потом на работе обратно в чопорного и придирчивого начальника, хотя бы по отношению к нему, Ромке. В баре, куда Хмелевский привёл Фолькхарда, было очень уютно. Хозяева выбрали для оформления байкерскую тематику: стены под кирпич, много дерева и железа, везде элементы мото-культуры, приглушённый свет. Роман заказал бутылку «Финляндии» и кусок хорошо прожаренного мяса с картошкой, Беккер выпендриваться не стал, тоже пил водку, а на закуску взял колбасную нарезку. Хорошо-то как. Ромка окончательно расслабился, желудок грело спиртное, а сердце — приятная неторопливая беседа. За целый день Ромка практически ничего не ел, был весь на нервяке, поэтому водка ударила в голову, наложившись на ранее выпитый виски. В такие моменты Хмелевский становился обычно не в меру болтлив, в нём просыпалась любовь ко всему миру. «Какой всё же хороший мужик Фолли, — думал парень, с умилением разглядывая своего визави, мысли были ленивыми и тягучими. — Какое счастье, что он оказался не пидором и вообще не мудаком». В тёплом мерцании ламп немец казался каким-то сказочным, ненастоящим. Только сейчас Ромка понял, что Беккер потрясающе красив, самый красивый мужик из виденных Ромой, даже красивее Шульдешова. Да как их вообще можно сравнивать, Сенька же обычный человек, а это… Это видение какое-то. Захотелось дотронуться до лица напротив, провести пальцами, очертить, убедиться в его реальности. Хмелевский мысленно хихикнул, представив, что гладит немца по лицу. Придёт же такая дичь в голову. В баре они засиделись допоздна, остаток вечера Ромка помнил уже урывками, он и сам не заметил, как безбожно и окончательно нахрюкался. Немец всё порывался вызвать такси, Рома сопротивлялся, предлагал гулять, потому что в такую шикарную ночь просто грех спать, расставаться с Беккером ему чертовски не хотелось. В конце концов он потащил Фолькхарда в парк, там они гуляли по освещённым редкими фонарями тропинкам и говорили, говорили. Правда, болтал в основном Ромка. Его качало на волнах алкогольного опьянения, он панибратски обнимал начальника за плечи и что-то горячо втолковывал ему: то про недавно просмотренные фильмы, то про работу, то про то, какой Фолли охуенный человек. Совесть его уже не мучила, жизнь казалась прекрасной, а душа пела. Беккер пожаловался, что замёрз как собака, Ромке же, наоборот, было даже жарко. Он великодушно предлагал Фолькхарду свой пиджак и недоумевал, почему тот отказывается, а потом даже попытался напялить на него пиджак насильно. Погода окончательно испоганилась, Фолли запросился домой и Ромка почти согласился, что пора расходиться, как тут ливануло. Небо словно прорвало, холодные струи били в лицо. И так-то было темно, теперь же стало вообще ничего не видно. Мужчины бросились к стоящей поодаль закрытой беседке, но по дороге всё же успели порядком промокнуть. Ветер завывал, бился о хлипкую конструкцию, шум дождя прерывался раскатами грома. В беседке горел тусклый фонарь, и было относительно тепло и сухо, а снаружи бушевала настоящая майская гроза. Ромка посмотрел на Беккера, безуспешно пытающегося убрать с лица налипшие волосы, и радостно рассмеялся. Его душевное состояние было созвучно погоде, изнутри наружу рвалось какое-то буйное ликование, хотелось сделать что-нибудь эдакое. Например, схватить в охапку трясущегося от холода Фолли, такого мокрого и поникшего, но всё равно потрясающе милого, оторвать от земли и закружить. Хмелевский вспомнил, как в баре хотел удостовериться в реальности Фолькхарда. Сейчас немец уже не казался дивным видением, он был самым настоящим, из плоти и крови, губы побледнели до синевы, дрожат, на красивом лице застыли капли воды. Захотелось их стереть. Ромка, не отдавая себе отчёта, протянул руку, провёл ладонью по щеке, убирая влагу, задержался большим пальцем на полуоткрытых губах, невесомо погладил нижнюю. Фолькхард отшатнулся от него в таком ужасе, словно Ромка был ядовитой змеёй, и тут же рванул к выходу. Хмелевский ещё секунду недоумевающе пялился в пустоту, потом бросился догонять сбежавшего немца. Поймал он его уже метрах в пятнадцати от беседки, схватил за плечо, с усилием заставляя остановиться, развернул к себе. — Ну ты чего, Фолли, куда ты, дождь же. Ромка действительно не понимал, с чего вдруг немцу вздумалось внезапно убегать, всё хорошо же было. — Пусти, — зло процедил Беккер, яростно дергая плечом и пытаясь вывернуться. — Ты пьян и ведёшь себя неадекватно. Ромка вцепился в него обеими руками для надёжности, дождь застилал глаза, мешая смотреть, а парню просто жизненно необходимо было понять, чего немец так распсиховался. Ну пьян, да, но это не повод нестись от него в ливень и непроглядную тьму. Ромка придвинулся совсем близко, пытаясь в неясном свете уличного фонаря разглядеть выражение лица Фолли, заглянул в серые, полные гнева и какой-то неясной тоски глаза, а потом, совершенно не думая, зачем это делает, прижался губами к его губам. Фолькхард на поцелуй не ответил, он весь словно закаменел, превращаясь в ледяную статую, такую холодную и внутри, и снаружи. — Статуя, — пьяно пробормотал Ромка, прекратив терзать неуступчивые губы. — Ты статуя, Фолли, тебя нельзя целовать, нельзя трогать. Ты произведение искусства, тобой можно только любоваться. Его качало, и было уже непонятно, это он удерживает Беккера, или сам за него держится, чтобы не упасть. — А мне похуй! — продолжил Хмелевский с вызовом. — Я хочу тебя целовать и буду! В подтверждение своих слов он жадно впился в рот Фолькхарда, перехватывая мужчину поудобнее, не давая отстраниться. С сознанием творилось что-то странное, всё смешалось. Он чувствовал, что очнувшийся, наконец, от ступора Беккер больно вцепился ему в волосы, то ли в попытке отодрать Рому от себя, то ли, наоборот, притягивая ближе. Слышал, что тот вроде что-то протестующе мычит, осознавал, что пытается оттолкнуть. Но всё это отошло на второй план. Струи воды заливали лицо, попадали в глаза, в рот, и казалось, что Ромка целуется с дождём. Он закрыл глаза. В голове будто взорвалась сверхновая, ослепляя, выметая все ненужные мысли кроме одной: «Разве так бывает? Так сильно, так ярко?» Фолькхард всё-таки вырвался. Хмелевский остался один под дождём. Ошарашенный, оглушенный, ещё до конца не осознавший, что произошло, но уже понимающий, что весь его мир перевернулся.