***
И кой чёрт потянул Эрвина в Косой Переулок пятнадцатого августа, когда они обычно отоваривались тринадцатого и со спокойной душой, что больше не придётся возвращаться в это дрянное место в поисках нужных принадлежностей для курса, покорно ожидали своей участи. Встречаться за два дня до основного потока людей было как минимум удобно и целесообразно, потому что примерно к середине месяца начальство выдавало на руки деньги, и нищие и убогие (по скромному мнению Аккермана) волшебники вылезали из своих крысиных нор, с которыми Леви не хотел иметь никаких общих дел, презирая их существование (едва ли у него повернется язык назвать это полноценной жизнью), кое они вынуждены нести по своей же глупости, за глаза. Что уж там говорить про постоянные столкновения плечами в худых проходах змееобразной авеню, когда отдёргиваешь себя, чтобы не прижать со всей силы очередного зеваку к ближайшей стенке, который наступил по случайности на начищенные туфли своими маслянистыми ботинками. Леви Аккерман являлся настолько импульсивным и придирчивым по натуре юношей, что порой после чужих касаний был действительно готов придать свою одежду или обувь «праведному» огню и даже в жизни бы не подумал, что эти вещи могли кому-то пригодиться из менее зажиточных классов волшебников. Нет и всё. Кормить голодные рты — не его прерогатива. Он никогда не считал себя добрым малым, но и лицемером не прослыл в глазах окружающих благодаря принципам, которым строго придерживался. «Если ты уж начал, то доводи дело до конца», — частенько повторял ему Кенни своим запитым голосом, поздним вечерком развалившись в кожаном кресле, когда у племянника что-то не получалось. Порой Леви казалось, что именно эта фраза и стала его стержнем, который не давал упасть ни в глазах других людей, ни в собственных, поэтому Аккерман до победного окончания намерен придерживаться своей незамысловатой роли «быть человеком по моральным качествам не очень», уготованной ему, наверное, самой судьбой, если не дьяволом, о котором так часто говорили люди верующие. И пусть его ненавидят, пусть проклинают яро Мерлина за знакомство с таким выродком, ему было глубоко наплевать на проблемы завистливых паинек, чьи матери наверняка прожужжали не хуже назойливой мухи все уши об одаренности и исключительности Аккермана, получая головокружение от его успехов. Он лучший. Он знает…. Так, по крайней мере, было. Сомнения, какие были не свойственны его натуре, привыкшей получать всегда всё и сразу благодаря неограниченному влиянию семьи на других людей, начали с лихвой закрадываться в его ещё юном сердце, не видавшем ни бедственной горечи, ни войны, ни работы, но сумевшем разглядеть любовь в той, которая навряд ли ответит ему когда-то взаимностью из-за своей близорукости и замашек уделять внимание тем, которые совершенно не заслужили её расположения, проще говоря, отбросам. Так она часто возилась с Кирштайном, Йегером, Арлертом, Дрейс — все они и рядом с ним не стояли. И когда Леви начинал думать об этом, то частенько представлял себя на месте побитых жизнью сокурсников, с которыми Микаса была так снисходительна и добра, словно на них применили круцио, а она, строя из себя святую невинность, пытается помочь им, и даже ловил себя на мысли, что в какой-то степени по-чёрному завидует им. Микаса как никогда поколебала в Леви стойкую веру в свои возможности и правильность предпринимаемых действий, стоило той только одарить его затравленным или полным сердитости взглядом, что порой ему становилось мерзко от своего существа перед такой светлой девушкой. Он начинал чувствовать себя не хуже потерявших надежду на лучшее маглов или грязнокровок, которым по счастливой возможности выдалось пересечься с ним не в самых располагающих для милого общения обстоятельствах. Аккерман так дико не переваривал этих замученных выражений лиц, бросая едкие замечания в их сторону касаемо внешнего вида и слабоумия, что те невольно сжимались под натиском его взрывного темперамента. С этими привычками надо было заканчивать. Леви не желал сравнивать себя с несчастными душами, державшимися на этом свете за счёт оболочки, но не собственной воли. Едва ли соображая, когда привязывался к горделивой и правильной во всех смыслах Акккерман, он сам обрёк себя на эти страдания и муки совести, и по сей день не может избавиться от этого навязчивого образа и до боли неживых глаз, радужки которого свинцом разлились где-то внутри него самого. Тем более сейчас, когда чувствует подобие вины за свои грубые слова в адрес ничем не виноватой Микасы, подавшись несообразному эгоистичному желанию лишь позабавить себя и раззадорить её, слегка (в его понимании) задевая за живое, но не до фатальной обиды, о наличии которой она поспешила сообщить ему в письме и прямо в лицо всем своим недовольным видом ещё в соборе. «Но ничего, — думал он. — Ещё одумается». «Всё-таки зря я наговариваю на себя, — к такому единому мнению пришел Леви, поправляя взъерошенную от ветра челку». Сколько раз он, жертвуя своей жизнью, вытаскивал Микасу силком из передряг, в которые та так безудержно бросалась, словно там было что-то чрезмерно привлекательное для неё, может, это было даже необходимое ощущение опасности, но он не смог бы назвать тихую Аккерман экстремалкой даже если бы к его лицу приставили раскаленную розгу. Она просто глупая. Аксиома. Это он должен держать обиду за опрометчивые поступки, которых он по воле матери не должен давать совершать Микасе, так как «девочка была брошена на произвол судьбы и осталась сиротой без должной заботы», иначе ему с лихвой достанется за ошибки Аккерман в первую очередь от самого себя, нежели от родителей. А самое противное это то, что в вознаграждение за свой героизм он получал лишь сухое «спасибо» и чуть ли не вынужденные объятья, и подвиги, которые давались ему с трудом, волшебным образом забывались. В такие моменты он был уверен, что столь неблагодарных личностей ему никогда не доводилось встречать. Если бы он спас, к примеру, ту же заносчивую Петру (чего-чего, а этого он бы не стал делать), то та не отстала бы от него, пока не выполнила любую его прихоть, лишь бы не чувствовать, что кому-то обязана, а не воротила нос. В будущем он надеялся, что сполна спросит с Аккерман за каждый шрам или ссадину, полученные по её вине. Нервными рывками вытирая руки и мантию от очередного неприятного столкновения, Леви успел возненавидеть Эрвина всей душой, грозясь сомкнуть пальцы на его шеи, как только светлая шевелюра Смита покажется из толпы. Это будет второй раз за каникулы, когда они видятся, и все эти оба раза Эрвин жутко раздражает его, видимо, не понимая этого или прикидываясь, что не понимает, но своей участи в виде ядовитых упрёков, подстегнутых мольбами убраться отсюда как можно скорее, со стороны Леви ему с большой вероятность было не избежать. Он ни за что не отказал бы себе в этом удовольствии, если, конечно, по счастью его что-то или кто-то не отвлечёт от столь интересного и малодушного занятия созерцать недовольную рожу друга, а это навряд ли. — Ты долго там ещё со своими тряпочками возиться будешь? — рявкнул Кенни в пол оборота, ожидая Леви, прежде чем вступить в пределы «Ночной Аллеи». Вряд ли здесь обошлось без наказа Кушель и желания показать племяннику, «как делаются взрослые дела», иначе бы уже давно бросил его по дороге ещё при первой остановке. — Пошли уже, — торопил он его, затушив тлеющую сигарету об подошву. Понимая, что нужно что-то делать с этой маниакальной зависимостью всегда оставаться чистым, Кенни добавил. — Всё равно однажды замаравшись, не отмоешься. — Вижу, ты и не пытался, — съязвил Леви, кинув на родственника взгляд полный злобы, и медленно направился к нему. Отношения с дядюшкой у Леви складывались, мягко говоря, не очень. Кенни был невыносим. Дотошен. Проницателен. А Аккерман уж слишком сильно не любил, когда к нему лезли в душу, нарушали личное пространство, и родственничек прекрасно знал об этом, ища садистского удовольствия в пытливых догадках, озвученных часто вслух, поведения холодного чересчур юноши. В особняке он старался всеми способами избегать его пьяного общества, особенно бурных рассказов из молодости, которые Аккерман уже знал наизусть и совсем не горел инициативой слушать юбилейный десятый раз бредни этого старикана, а уж тем более под аккомпанемент крокодиловых слёз об ошибках ушедших так быстро лет. Поэтому Леви был искренне рад, когда покидал родной дом, отправляясь в Хогвартс, лишь бы больше не созерцать нетрезвых выходок Кенни, но судьба, видимо, поиздевалась над ним и подкинула ему в испытание в этого человека до самого конца учёбы в виде наставника. Когда Смит украдкой сообщил, что учителем по зельям будет его дядя, думая, что ему понравится эта новость, то он глубоко ошибался и был удивлен, когда узнал, что всё совершенно иначе. В тот день Леви просил в больничном крыле успокоительного. — Не груби, — потрепал его по голове Кенни, специально взъерошив уложенные волосы племянника, отчего тот окрысился, поспешив сбросить костлявую руку дядюшки. — Женщинам нравятся грязные мужчины, — многозначительно выдал он, опускаясь до уровня похабщины в своих изречениях. — Не вижу что-то очереди вокруг тебя, — оскалился Леви, указывая на низкую популярность у противоположного пола. Последнее время у Кенни действительно не складывались отношения. Он не был, конечно, завидным холостяком, но хотя бы одна страшненькая, а по большей части слепая ведьма точно могла повестись на его пошленькие шуточки и дурной характер, хотя наверняка рассталась бы с последними нервными клетками и, не удержавшись, пустила аваду себе в голову. — Непруха просто, — объяснился он, мотнув плечами так, словно это было само собой разумеющееся. Он не имел нужды в постоянных отношениях, а уж тем более не допускал мысли о создании семьи, броня существование, построенное на ответственности за кого-то. В какой-то степени он был даже рад, что не являлся следующим наследником семьи Аккерман, иначе бы ещё годков двадцать назад его заставили завести ребенка и жену, тем самым крепко связав по рукам и ногам. — В ошейнике всегда можно успеть побывать. — Ошейнику ты предпочитаешь запой, а запой это то же самое, что и удавка, — насмехается Леви, понимая, что Кенни не может и не хочет избавляться от собственного недуга, подчиняясь ему. — Папаша, да, научил? — протянул мужчина, криво улыбнувшись и облокотившись на племянника всем весом. — От тебя несёт, — брезгливо сморщился Леви, грубо отталкивая от себя пахучего дядюшку. — С такими-то дружелюбными родственниками, если не выпить, то окочуриться можно, — хмыкнул Кенни, не испытывая и доли стыда за своё времяпровождение за стаканчиком спиртного. «Да поскорей бы! — чуть не выпалил Аккерман, но прикусил язык на полуслове, иначе проблем не оберешься». Некрасиво желать смерти родственникам, но что поделать, когда только и думаешь об этом под предлогом того, что они заслужили? Если так подумать, то за свои поступки Кенни достоин даже, наверное, большего наказания, чем постыдная смерть от удара головой об стол или смачного падения с лестницы. На том свете его ждёт спокойствие и благодать, а такую роскошь может подарить только по-настоящему близкий для него человек, другие же, его недруги, начнут пытать его и без того больное тело и душу, желая оставить его дух на подольше в мучениях под тем же круцио. Леви ни на что не намекал, но он был бы не прочь избавить дядюшку от страданий и скитаний в этом бренном мире, готовый пойти ради него на всё, даже на преступление перед собственной душой. Едва ли это было неэгоистичное желание избавиться от подпортившего сполна жизнь старикана…. — От алкоголя и помрёшь, — едко подметил Аккерман, одарив Кенни взглядом исподлобья. — Хорошая смерть, — оценил мужчина, предпочитая откинуться в обнимку с бутылкой огневиски, чем от чьей-то руки. — Надо выпить за это. Оглядевшись по сторонам, Леви пытался нащупать присутствие друга, словно нервными окончаниями ощущал, что тот бродит где-то неподалеку. Интуиция щедро подсказывала ему, если Аккерман сейчас решит уйти, то точно упустит Смита. Но, не найдя и намёка на пребывание в этом месте Эрвина, Леви с фразой «ну и чёрт с тобой» уже хотел отвернуть голову, как его вниманием завладела совершенно другая особа, встречу с которой он ожидал куда больше, чем со Смитом. Острый взгляд Леви врезался ей в лопатки, и та поежилась, словно на ментальном уровне могла почувствовать его на себе, но это был лишь ветер. Она не видела его. В горле пересохло, и все слова куда-то разом пропали, оставляя такую тягучую пустоту на кончиках пальцев, что хотят прикоснуться к ней, но не могут. Она теряется среди толпы, практически растворяется в ней с потоком незнакомых лиц, забирая у него что-то жизненно важное. Опять. Твою мать. «Ну, ты и вляпался, Леви». Ему кажется, точно кажется. «Совсем с ума сошёл, да, Аккерман? — шумно выдохнул он, еле заметно улыбаясь и прикладывая пальцы к переносице, словно это могло помочь отогнать обманчивое наваждение». Почему сегодня? Смит. Где Смит? Им надо поговорить. — Чего ты встал опять? — кряхтит недовольно Кенни, предпринимая попытки зажечь сигарету, и приходит в бешенство, когда поток ветра не даёт ему это сделать. — Если тебя, паршивца, здесь схватят, мне будет плевать. — Иду, — отстраненно протянул он, в пол уха слушая ругательство мужчины на магловские зажигалки и напряженно всматриваясь в то место, где Микаса мельтешила секундой раннее. Где она? Исчезла. Растворилась. Чёрт возьми, пропала. Это был протест. Протест самому себе. Облизнув пересохшие губы, Леви с трудом отвёл взгляд и тяжёлыми шагами проследовал за дядюшкой в Ночную Аллею. Красивое название для такого дерьмового места. Ночная Аллея — кривая пыльная улица, примыкающая к Косому Переулку, которую Аккерман уже не мог терпеть за потерянную так глупо встречу с Микасой. Фу. Мерзость. И на что он вообще сюда приперся? Леви клацает остервенело зубами, когда ощущает смрадный кислый запашок. В ядовитом свете свеч за заляпанными жирными витринами виднелись забальзамированные головы с пустыми глазницами, руки, покрытые испекшейся на солнце кровью, черепа и кости, такие чистые хрустальные глаза акул бусинами рассыпаны по прилавку, мясистые чёрные пауки в клетке, чьи-то выдранные с корнем ногти и зубы. Ещё чуть-чуть и его стошнит от щедрого изобилия оторванных конечностей, выставленных хозяевами на продажу как тёмные артефакты. Вот она изнанка яркого Волшебного мира, о котором все так грезят, начитавшись сказочных книжек. Всего два шага и лестничный пролёт, чтобы очутиться в самой бездне. Какая-то ватная прослойка отделяет эти две противоположные по содержанию вселенные. Поворот не туда. Чья-то жестокая шутка. Такие места должны существовать, чтобы губить. Топтать. Топтать. Топтать. Едкий ком скатывается до грудины и замирает. Аккерман жадно втягивает сырой воздух, чтобы почувствовать отрезвляющую горечь на языке, убедиться, что делать ему здесь действительно нечего. Придёт время, и Леви примет с достоинством существование этой части мира, ведь всему нужен баланс, иначе тот же Косой переулок уже давно промышлял незаконными делами, и это было бы нормой. Но не сегодня. Сегодня он ненавидит это место. Зазвенел колокольчик, и входная дверь со стуком щедро распахнулась перед ним, впуская в свои злостные объятья. Аккерман не подавал виду, что ему здесь не нравится, бесстрастно рассматривая ржавые орудия пыток на стенах и криво улыбающиеся маски. Ох, на ночь здесь точно не стоит оставаться: всегда есть вероятность напороться глазом на безобидно висящий крюк. «Горбин и Бэркес» — самая большая лавка по продаже темных артефактов во всей Великобритании. Леви лишь краем уха слышал о существовании подобного заведения от отца, но воочию оно оказалось куда омерзительнее, чем он мог предположить. Трогать руками Аккерман здесь ничего не собирался, боясь подхватить инфекцию от количества крови и грязи на многих вещах, и не дай Мерлин какой-нибудь магический механизм, о свойствах и действии которой ему малоизвестно, оттяпает ему здесь пальцы. Из тени стола вылезла сутулая невысокая фигура человека с седыми волосами, зализанными назад. Ястребиный нос. Такие же седые тонкие брови. Маленькие злые глаза. Выжатое бледное лицо. Но он не выглядел старше того же Кенни. Можно смело предположить, что эта лавка досталась ему по наследству от отца. — Добро пожаловать, мистер Аккерман! — видимо, он всё-таки разглядел благодаря прищуру кто перед ним, и быстренько изменил недовольное выражение на располагающее к себе — мягкое и живое. — Всегда рад видеть вас и вашего племянника здесь! — приторный голосок не внушал доверия. Встретившись с его любопытным взглядом, Леви отвёл свой в сторону витрин, где были петли и ожерелья, и едва уловимо цокнул от этого наглого жеста. Чего ещё можно ожидать от человека, похожего на гоблина? — Вы сегодня покупаете? — осведомился мужчина, после чего поспешил добавить. — Только что привезли товар. — Продаю, — коротко бросил Кенни, сдерживая себя, чтобы не прокомментировать растерянный лик Горбина после его слов. — Министерство всё больше наступает на пятки из-за проделок младшенького, а мне подтирай за ним, — жаловался он на свою участь. — Но ничего. Могила его ещё достанет, — оживился он, приподнимая уголки губ. — Думаю, вам не стоит наговаривать на своего брата, — смекнул Горбин, стараясь не придерживаться ни чьей стороны в этом противостоянии, иначе и последний доход отберут. Трус. Он просто трус. — В задницу таких братьев, — рявкнул Кенни, доставая свиток пергамента из сумки и кидая его на стол Горбину, словно кость собаке. — Министерство уже начало под нас копать, — скривился он. — Ещё не хватало из-за этого болвана в Азкабан всем семейством угодить. — Понимаю, сэр, — суетливо слетело с потрескавшихся губ Горбина, жадно вчитавшегося в текст. «И что вы планируете дальше делать? — по своей глупости чуть не спросил Горбин, однако вовремя спохватился и отдернул себя, вспоминая, с каким вспыльчивым человеком он имеет дело. В такие нервные времена подобные вопросы будут слишком не уместны. Кенни всё сам расскажет при следующем визите». — Может, сэр, ваш племянник что-то хочет приобрести? — протараторил он, с надеждой посмотрев на мальчишку, рассматривавшего артефакты. «Лишь бы нажиться, — подумал Леви, смерив Горбина хмурым взглядом». — Он-то? — чуть не подавился Кенни, когда делал глоток огневиски из металлической фляги. — Ты видел его? — усмехнулся мужчина, добротно хлопая племянника по плечу, отчего тот с оскалом посмотрел на него. — Он при виде букашек и крови трясется не хуже девки, ему ещё визга не хватает, — смеется он, попутно пытаясь изобразить «пугливую» реакцию племянника. — Весь в отца. — Шевелись уже, нам надо ещё зайти во «Флориш и Блоттс», — бросил равнодушно Аккерман, толкая дядюшку в бок. Горбин с сочувствием посмотрел на Леви, искренне поражаясь терпению юноши. Обычно к нему заходили капризные невоспитанные дети волшебников, которые без спросу тут же тянули свои пальцы к самым опасным вещичкам или громко вопили на всю лавку. Но от наследника такой влиятельной семьи и не стоило ожидать другого поведения. Аккерман был спокоен, хотя и закипал внутри не хуже чайника на огне. — Помню-помню, — шарит по карманам мантии Кенни. Улыбка слетает с его губ. Появляется азарт. — Поторгуемся?***