***
Документы, рукописи, ежедневники и официальные реформы стопкой лежали на столе, смещая атмосферу кабинета к одному эпицентру тяжести, таковой и создавая настроение. Разговор предстоит серьёзный. Судьбоносный. Несёт почти глобальный, масштабный характер целого цивилизационного хода. Хотя по факту, осуществляемый между двумя лично, не выходящий за пределы узких взаимоотношений. Жаль. Россия сидит в одиночестве и нервно слушает, как тикают стрелки настенных часов. Секунда за секундой. Минута за минутой. Этих тиков, этих постукиваний множество, они бесчисленны, множественны, соединяются в один хоровод или военный марш. И ждёт он с таким страхом и такой обескураженностью, как ученик один в классе, которого оставили после уроков, причём явно не для того, чтобы похвалить. Сегодняшним утром РИ решил сжалиться над метающейся, не находящей себя ханшей. Ну и ладно, выпила и выпила, с кем не бывает? Наоборот, для неё даже полезно, а то всю жизнь «не буду», да «не буду!» Иногда надо, это неоспоримый факт. Так что сегодня, когда женщина проснулась, то не получила в ответ никакого троллинга и никаких ущемляющих претензий по делу об её поведении. Всё было, как обычно. РИ прекрасно понимает её сплошь и полностью. Её счастье – алкоголик алкоголику рознь. Друг в беде не бросит, лишнего не спросит, и это истина. И Казахскому ханству было в разы легче дышать без притеснений после пробуждения. Время близилось к обеду. Вчерашнее недоразумение двое предпочли тактично забыть. Один протяжный стук в дверь и два шустрых, кротких, последующих мгновенно после него. Дверная ручка дёрнулась, сама дверь вышла из петель и тихонько приоткрылась. - Ты хотел меня видеть? - скромно показалась казашка, следовавшая по утренней просьбе мужчины навестить его для кое-какого важного разговора. - Конечно, я как раз жду тебя, проходи, - замешкавшись, славянин зашевелился, переложил стопки, сдвинул бумажки и ручки на пару сантиметров от изначального положения. Эти сконфуженные движения сулили о его напряжённости, пульсацией отдающейся в самые нейроны. Он ведь обещал. Азиатка зашла в офис и аккуратно присела на стул напротив хозяина. Эта зловещая тишина, старые воспоминания, хищником крадущиеся сзади, ассоциации с политикой. Именно таким образом заложило фундаментальную основу их совместное сотрудничество. Что же сейчас требуется от неё? - Зачем звал? - Ты помнишь, что вчера было? - логичнее было начать с повода зачинки этой заварухи. - Нет. Если ты позвал меня только лишь обсудить моё поведение, я не собираюсь в этом участвовать. - Нет-нет. Я не собираюсь предъявлять тебе никаких претензий. Ты помнишь, о чём ты вчера говорила? - Нет, - кочевница машинально загляделась в надписи на документах, пытаясь разобрать их символы. Но в силу их далёкого расположения, невнятного почерка и некомфортного ракурса для чтения, не могла ничего чётко увидеть и прочесть. Монархист страдальчески выдохнул. Всё будет сложнее, чем он думал. Придётся ещё и напоминать. Но почему он так боится просто завести беседу? Он что, не политик что ли? Вчера на трон вступил, или как? Но с другой стороны он не просто заключает очередные дипломатические связи. Перед ним – не очередная сотрудница, с которой его ничего не связывает, а женщина, не дающая покоя его душе. Та, которая связывается с ним нечто более дорогостоящим. К тому же, грядущую беседу он решил завести не спонтанно вчера, а размышлял об этом вечные года, бездонные десятилетия, отложив в долгий ящик, скрыл эти желания в себе, отваживаясь раскрыть пыльный сундук, чтобы отравить себя и её пучинно-водной копотью слезоточивого прошлого лишь сейчас. Давно пора. - Возьми и прочти, - империалист одним касанием взял верхнюю бумажку и протянул её девушке. - Что это? - вторая с подозрением перехватила документ. Русский с раздавленным сожалением принимал на себя болезненные удары её озлобленного, рассерженного, возмущённого взгляда. Азиатка недоумевала. Он что, издевается над ней? Пытается опять втянуть в политику? Или хочет продемонстрировать закон о рабстве, чтобы заставить её ещё больше волноваться о бедном, беззащитном народе? Что за формальность, к чему документы? Это непростительно. Это по-идиотски. Как он смеет? Её глаза, такие глубокие и неземные, всегда выразительные и пленительные, но в данный момент, хладнокровные и грозные, вынуждали всего русского таять и растекаться во внутреннем гробу от переизбытка гормонов. Наверное, зря он всё это затеял. Казахская страна вчиталась в первую часть документа. «Возвращение независимости и государственности Казахскому ханству» Что это значит? Она обомлела прямо на месте. Затаив дыхание, она почуяла, как срослась со стулом в одно целое. Ступни вновь заковали чугунные гири на металлический цепях, стягивая энергию и жизненный дух со всего тела вниз, к ядрам земли, в подземелье ада. Она продолжала бегло юркать между строк, внимательно и наспех вчитываясь в содержимое, гласящее о том, как же русский пытался ей вернуть независимость, которую сам же и забрал. Она ныряла из текущего, поверхностного настоящего в глубокое содержимое документа, не в силах понять, что всё это такое. Это какая-то шутка? Розыгрыш? Что значит «вернуть независимость»? Перестав мусолить эту ничтожную бумажку, казашка с неким недоверием положила её на офисный стол, начиная усиленно дышать от дефицита кислорода в лёгких. Она резко и укоризненно взглянула на Россию, который сидел, притаившись, тише воды, ниже травы, наблюдая за её реакцией. Сам боялся. Уж как несколько лет пытает себя этими злосчастными реформами и обратными законами. Больше молчать в тряпочку он не может. Нужно исправлять ситуацию. Закончив просверливать мужчину своим тлеющим, как последний лучик солнца, взором, она придвинула к себе всю стопку и стала поочерёдно всматриваться в каждый её элемент, читая новости. «Восстановление государственности» «Устранение последствий колонизации» «Деколонизация» И многое-многое другое. Она не ошиблась. Российская империя не врёт и не шутит. Стопка выглядела действительно внушительной, так что рассматривать каждую бумажку у неё нет ни сил, ни времени, ни желания. - Что всё это значит? Как это понимать? - разгневалась она, взяв стопку в две руки и с остервенением, с дурью отбросила её обратно на стол. По кабинету электрической сферой прошёлся гулкий грохот, благодаря которому особо хрупкие предметы с треском подпрыгнули в воздухе. Русский поёжился от её доблестно-жестокого вида и этого громового всплеска. - Чего молчишь? Язык проглотил? Отвечай. Что это за чёрт? Что за шутка? Ты сумасшедший, да? - Я не... - монарх закатил глаза и прикусил язык, изнывая от раскола в грудной клетке. Неужели, это происходит с ним, сейчас? Хватит молчать. Он должен сказать это уже очень давно. Он виноват. Она ему ничего плохого не сделала. Масштаб мести настолько гигантский, что несправедливый. Она – просто уехала из Дворца за одну минуту и больше не появлялась, он – пошёл на неё войной и геноцидом, длившимся десятки лет, почти век. Разве эта месть была на равных? Разве его оружие было равноценным её? - Извини меня. Пожалуйста, - сердечные сосуды лопнули. Злокачественное новообразование в виде свежей трещины пустило инфекцию вовнутрь. Казахское ханство замолкла, но её каменно-ледяной дух непоколебимого айсберга не испарился. И не дрогнул. Она настроена на ссору, на конфликты, но никак не на перемирие. - Прости за всё. Прости меня за предательство, за эту войну, за то, что уничтожил тебя. Я поступил неправильно. Прости, что предал. Я не должен был так поступать, - неспособный открыть глаза и находиться в настоящем, пропуская сквозь себя чужую боль, он сухо процитировал эти слова без лика эмоций. - Ты так вовремя это осознал, - с кислой долей жалости и сарказмом сказала она, отвернувшись от славянина. Слишком поздно. - Мне очень жаль, что так получилось. Я давно это должен был сказать. Я не хотел идти против тебя войной. Честно, не хотел, но... Я жил не по своим принципам. Как будто всё это время мне дьявол шептал эти слова, не я сам. Я поддался искушению, честно не хотел, но меня кто-то заставлял. Я не хотел воевать и убивать тебя. Я сам себе же это и навязал, заставил себя притворяться, думал, что хочу войны, хочу твоей сломленности, хочу тебя страдающей, когда на самом деле... - Зачем ты оправдываешься передо мной? Чего ты от меня ожидаешь? Мне что, пожалеть тебя? Или медаль выдать? РИ сжал кулаки, которые зачесались, зазудились от страсти хорошего удара. Удара по себе. Ему сейчас сильно-сильно захотелось врезать себе по лицу и достойно избить самого себя. Что же он натворил. Какие глупости сотворил. Какие ошибки совершил. Время вспять не повернёшь. Что же он наделал. - Почему молчишь? Отвечай. Хочешь от меня благодарности? - Ни в коем случае. - А чего тогда?! - повысила она голос. Её бойкий тембр сферическим, пылким выстрелом из смертельной катапульты отогнулся от стен и огорошил податливое, как воск, сознание империалиста. Он должен был быть готов к любым, самым резким и рьяным разворотам и несправедливым судебным распоряжениям, но он не готов. - Я не верю твоим словам. Ты лжёшь. И не смей заставлять меня поверить тебе снова. Ты меня опять предашь. Мне не нужны твои лицемерные и подлые извинения. Ты всегда презирал мой быт, культуру и традиции. Ты всегда с брезгливостью смотрел на меня, на мой кочевой уклад. Думаешь, я не знаю, не помню этого? - Нет-нет, этого не было! - запротестовал Россия во избежание ещё более искривлённого казуса. - То есть было, но только в самом начале. Но потом я начал смотреть на тебя иначе, по-другому. Но так было не всегда. Я ни в коем случае не осуждаю ваш стиль жизни. Я исправился. Я понял, что ошибался и изменил своё мнение. Более того... Я восхищаюсь тобой, - избитым, искалеченным голосом сознался он. - И восхищался всегда. И восхищаюсь до сих пор. Именно как воительницей. И мне стыдно за свои предрассудки. И своё презрительное отношение к тебе. Вы – удивительный народ. - Именно поэтому ты и покорил нас и взял в рабство, да? Не нужны мне твои оправдания! - рассвирепев, последнюю фразу она вскрикнула громко и скороспешно, не дав русскому возможность раскрыть рот и влепить свои слова, перебив его мысль. Будучи вне себя от досады, скорби, обиды и злости, Казахское ханство соскочила на ноги, отшвырнув стул в сторону. По полу гулом раскатился дребезжащий грохот. РИ повторил за ней, поднявшись медленно, аккуратно, искренне не желая отпускать девушку. - Ты мне нагло врёшь. Ты пытаешься извиниться передо мной, якобы раскаиваешься, но за спиной продолжаешь писать законы и создавать реформы, продолжаешь эксплуатировать мой народ. Ты продолжаешь вести свою проклятую политику на моих землях. Вот этими тупыми бумагами что ты хотел мне сказать?! - ослеплённая и оглушённая незрячим исступлением, она небрежно схватила часть стопки и вознеся её в воздухе, силой кинула прямо «вскользь» поверхности стола по направлению к Российской империи. Бумаги разлетелись, потревожив за собой и другие папки с документами, создав бардак. - Погоди, я... Я не в силах остановить процесс, - мужчина упёрся костяшками кулаков в край стола, перекатив на них весь свой вес для сознательной опоры, опустив голову в повиновении и прикрыв глаза. - Я пытался сказать тебе, что хотел вернуть всё на свои места, сделать тебя независимой обратно, но не в силах остановить и всё повернуть назад. И я также не в силах и оставить всё, как есть, потому что писать законы и реформы – вынужденная мера. Иначе никак нельзя. Ведь ты знаешь, - он поднял измученные очи на женщину. - Покорённая страна покорена навсегда. - Это всё бессмысленные отговорки. Ты извиняешься, восторгаешься, но делать своё дело всё равно будешь. - Ты же знаешь, я хочу, но не могу ничего остановить, я вынужден продолжать свою политику дальше, как бы мне этого ни хотелось. А мне очень не хочется. Меня тошнит от документов. Все они напоминают мне о тебе. И мне больно. - Мы могли бы просто сотрудничать. Между нами могли бы развиваться отличные дипломатические, военные, торговые, культурные отношения и договоры. Мы могли бы быть вместе и всё делать вместе. Ежели так надобен путь на Восток или ещё куда-то – сказал бы, я бы пустила тебя, ведь я ж твоя напарница. Вместе делили бы общие земли и кочевья. Могли бы жить в мире и согласии. Происходил бы обмен между нашими народами. Но ты? Ты выбрал другой путь. Ты выбрал войну, - ханша прикрыла дрожащие веки. - Россия? - вся степь померкла во тьме чёрного ига. Русская боевая армия окружила всё, все мирные и достопримечательные объекты, наплыла на всё. Началась война. Казахское ханство среагировала сразу. Армия под руководством самого Российской империи с трепетом и неверующим отрицанием ожидалась долгие годы, но вторглась внезапно и резко. Русские бойцы принялись крушить и громить всё, что только видели. Степь тонула в крови, саже, криках и гнили. Сам Россия стоит у дороги, в безопасности и уюте. И смотрит прямо на своего врага. На ханшу. Он прекрасно видит её. И видимо, хочет понаслаждаться тем, как её будут убивать, раз уж стоит и смотрит. Последняя не могла отвлечься на сражения. И интересно то, что её не трогали. Солдаты и военачальники обежали её, пробежали мимо неё, словно она им вовсе не нужна была. И это правда. Она нужна России живьём. Её здесь не тронут. Казашка стояла на большом расстоянии от русского, держа в руке меч, пялясь на того многозначительным взглядом, который сочетал в себе спектр самых разнообразных чувств и эмоций. Она не могла поверить. Между ними натянулась струна, и появилась чистая тропа. В прямом смысле слова. Армия как будто бы специально для их двоих расчистила длинную, ровную дорожку, не заполненную ничем. Они могли бы свободно пройтись по этой тропинке, даже прогуляться, ведь она была полностью не занята. Все битвы происходят только по бокам этой тропы, сбоку. Казахское ханство чувствовала, что внутри её распирает от неистового гнева и терзающего негодования. Ей захотелось убить предателя прямо здесь и сейчас, без суда и следствия. Она двинулась к нему. Из вооружённой толпы, кишащей муравьями по бокам, ни с того ни с сего поодиночке на чистую тропу стали «вываливаться» воины, чтобы напасть на главную казахскую предводительницу и покорить её. Но у них ничего не получалось. Азиатка отразила каждый удар. Отражала она их легко и просто, ловко и умело, привычно и мастерски. РИ наблюдал за этим с плутоватой усмешкой. Кажись, вид дерущейся, злой и серьёзной женщины его забавлял. Она талантливо орудовала не только мечом, но обладала шикарными боевыми манёврами, оригинальной военной тактикой, производя неизгладимое впечатление на Россию. Она шла к нему. Просто шла. Но барьером служили воины, которые преграждали ей путь, желая сломить. Около нескольких десятков раз на неё нападали, и все эти разы она отбивала врагов, продолжая дорогу к зачинщику преступления, идя твёрдыми, уверенными шагами. И после каждого элемента самозащиты она становилась лишь напыщеннее и ещё более дикой. Она вбирала в себя энергию этих воинов, забирала её себе и с этим набором жаждала расквитаться с русским. Но этот чёрт находится от неё вне зоны досягаемости. Ничего, осталось совсем чуть-чуть. Второй смотрел и польщался её умениями воевать. Он даже выяснил, что просчитался в ходах. Она оказалась гораздо, гораздо сильнее и мощнее, чем он запомнил её. Гораздо сильнее. Ни один не может поломать её. Она здесь сильнее всех. И наконец, закончив битву, она, добравшись до славянина сквозь тяжкий путь сражений, подошла к нему близко. Подошла и просто заглянула в глаза. Посмотрела в них, чтобы увидеть, осталась ли там хоть капля совести, но в зеркальных хрусталиках увидела лишь похоть и удовольствие. Ему нравится всё это. - Что это значит? - прошипела она сквозь зубы, зарубив мечом ещё одного, который хотел напасть на неё. Россия молчал. Он молчал и ухмылялся. Его ухмылка. Какая она мерзкая и отвратительная. Он смеет радоваться. Какой он дьявол. - Отвечай. Как ты это объясняешь?! - закричала она на него зычно, с лютой болью и густой ненавистью глядя ему в глаза. Монархист молчал, беззаботно улыбаясь. Казашка не выдержала. Не понимая, чего творит, она замахнулась мечом и нацелилась предателю в сердце. Она была готова зарубить его сейчас же. Но тот отскочил в сторону, сохранив себя. Так не пойдёт. - Как ты мог так поступить со мной?! Как ты мог?! Как?! Девушка совершила очередную попытку, страстно мечтая проткнуть мужчине сердце, но к нему поспешили на помощь личные советники, защищая от стихийных нападений будущей колонии. РИ просчитался. Он чересчур недооценил гигантский потенциал ханши, не знающий границ, поэтому подумал, что выйти безоружному к ней, вооружённой и озверённой, владеющей неописуемой воинственной тактикой и изворотливым умом, будет хорошим вариантом, но ошибся – он жертвует своей жизнью, ведь его хотят по-настоящему убить. Снова замахивается мечом, опять пытается проткнуть его плоть, нападая безжалостно, не соображая ни о чём. Убить сейчас. Нельзя помиловать. - Я убью тебя! Клянусь, я убью тебя прямо сейчас! Убью тебя! Она действительно пыталась убить его там, на поле боя. Только не удалось. - Подожди, прошу, - империалист подбежал к, стремительно уходящей из кабинета, казахской ханше, но та не послушалась его. Устав от всего, от бесконечного наглого вранья, от наглого хамства, от подлых проступков, от жутких воспоминаний, от самого РИ, от самой себя, она спешила уйти. Куда уйти – неизвестно, но просто уйти. Только вот, в этом мире ей больше нет места. Её не существует. Её больше нет. Как и раньше. Ей некуда деться. Совсем как в юности. - Погоди, пожалуйста, - монарх немного грубовато, но с искренними волнениями схватил девушку за локоть, что спровоцировало ту на резкость в выражении и поведении. По его планам, этот разговор должен был немного сгладить острые углы их личностных распрей и сблизить дистанцию (он же извинился!), но наоборот – углы заострились, а дистанция увеличилась. - Не смей трогать меня. - Пожалуйста, прости меня. Я виноват во всём. Как... Как я могу искупить свою вину? Что я могу сделать для тебя? - Тебе не нужно было бы ничего делать, если бы ты не задумывал всё это преступление, - она толкнула мужчину в плечи так, что ему пришлось отшатнуться назад под действием силы. - Между нами ничего искреннего не было, так? - Нет, не так! - Ещё как так! Ты всегда ненавидел меня! Скажи, я хоть раз оскорбила твой быт или культуру? Хоть раз смотрела на твоих людей с презрением в очах? Хоть раз оскорбила быт русского народа? Смотрела ли я на тебя с желанием устроить войну? Россия повёл глазами, ничего не высказав. Чего высказывать? Она права. Не важно, в начале это было, или в конце, но так или иначе, было. Он прыскался обесцениванием и предвзятостью в её сторону. Правда, потом он, конечно, изменился. Но ненадолго. Ведь начал войну. - Я не ненавидел тебя, - голос русского совсем поник и продрог. Леденящие душу морозы заставляли его сердце обливаться смертельной дозой ядовитой крови. - Я любил тебя. Я не врал в тот раз. Казахское ханство наполовину расслабила плечи. Буря в нутре приутихла, и женщина задумалась. Слово «любил», согласно морфологическим и лексическим канонам, имеет окраску прошедшего времени. К настоящему оно никак не относится. Да, он «любил», но в прошлом, прошедшем, и неизвестно – «любит» ли в настоящем? Это всё славянину тоже хотелось озвучить. Он не только «любил» её во времени, не имеющим связи с настоящей минутой. Скорее всего, это «любил» будет иметь связь ещё и с будущим. Их роман длился всего каких-то несколько месяцев. Вернее, несколько месяцев они просто жили вместе, а сам роман длился даже короче. И неужели, всего за какой-то сравнительно ничтожный период их чувства достигли небывалого совершенства? Это невозможно. - Нет, - она закрыла уши и отвернувшись спиной, отошла на расстояние. - Нет, ты мне лжёшь. Как можно простить войну? Ты хоть думаешь, о чём говоришь? Как я могу тебе простить войну? Как?! Это касается не одной меня! Мой народ у тебя в рабстве! И ты пишешь законы, которые буду их ограничивать и ущемлять! Я не собираюсь предавать своих людей ещё раз, - желая сделать эту встречу с хозяином дома последней и финальной в этой жизни, азиатская страна, оттолкнув его от двери, вылетела из кабинета, на больных ногах поспешив неизвестно куда. - Подожди, правда, я не буду их ограничивать! Честно тебе говорю! - РИ метнулся за ней, догнав её парящий шаг в один миг. - Зачем ты мне всё это говоришь? Скажи пожалуйста, почему ты вообще затеял это всё? Зачем решил извиниться? Хорошее замечание. Казашка сперва как-то и не подумала об этом. Империалист дрогнул: он тоже не придумал никаких отговорок. - Потому что... - Ну, что? Что «потому что»? Отвечай мне. Ты же ненавидишь меня, мою культуру. А здесь резко решил извиниться. Да... - на последнем утверждении она озадачилась. Подумать только, но в силу огромного морального смятения и слепой обиды она не придала значения всем этим лихорадкам России. Он так бегает за ней в последнее время. Спрашивает о самочувствии. Так ухаживает и заботится. Так печётся о её здоровье. Её глаза открылись лишь сейчас. Ранее она не замечала столь странного отношения к себе. Вернее, не думала, откуда оно взялось и по какой причине действует. А сейчас он вообще извиняется за всё. С чего это? Вправду. Зачем? Почему? РИ покорно молчал. Он наговорил ей уже достаточно слов. Пора бы ему научиться хранить молчание. - И с чего ты думаешь, что я прощу тебя прямо сейчас? Почему, когда я извинялась перед тобой, унижалась, умоляла дать второй шанс, ты не шёл мне навстречу? Почему, когда я пыталась исправить свою ошибку, ты не слушал меня? Много раз. И почему это ты считаешь, что пойти навстречу тебе должна сейчас я? Что я с радостью откликнусь на тебя, с первого раза? После всего твоего равнодушия? Отвергая меня раньше, ты ожидаешь гостеприимства от меня сейчас? Нет уж, теперь я не хочу. - Но... - Ты меня в плену у себя держал! Как рабыню! Ты поднимал на меня руку! Ты на цепи меня держал, помнишь!? На цепи! Как скот! - Постой! Пожалуйста! Прости! - Отвали! - замахнувшись, с зажмуренными глазами ударив кого-то или что-то, так до конца и не осознав, кого она там задела и с какой мощью, ханша со всех ног ринулась вниз по лестнице. Она не чувствовала и физической боли в ногах, и ломки в пояснице. Моральная боль в виде разъедающего пустого равнодушия была сильнее в тысячи раз. Никакие телесные боли не ощущались. Их затупили эмоции. Это как задний фон роковых последствий будущего от крошечной мелочи, совершённой секунду назад. Она сказала всё, что хотела в данный момент. Обобщив, высказала то, что застывшей смолой скаблило, шкрябало её эти года. Безусловно, в мыслях есть ещё много, чего хочется выкрикнуть в истеричном неистовстве, но достаточно пока и поверхностного тезиса. Всё равно ментальная разбитость послужит преградой к ораторскому красноречию. - Боже, как достал, - казашка стремительно вдохнула уличный воздух, и сделала она этот вдох так жадно и завистливо, как будто этот кусочек воздуха был последним в этом мире. В кислороде расщепились ароматы от деревьев и фруктов, которые цвели на заднем дворе. На улице совершенно другая атмосфера, совершенно иной воздух. И дышится по-другому. - Господи, я убежала от него, - беседуя с самой собой, женщина, уныло склонив голову, вяло поплелась в сад, пнув ногой маленький камешек. Почему-то этот Дворец доставляет ей жуткую боль, неописуемый дискомфорт. Ей попросту невыносимо там находиться. Находясь где-то вне этих адских стен, она является совсем другим человеком. То же самое – вчерашняя прогулка. Она сумела даже улыбаться, смеяться и шутить. Причём с самим обидчиком! И всё благодаря дальнему расстоянию от этого дома проклятых. И сейчас ей стало чуточку легче. Она разгорячилась и остудила пыл. Там, во Дворце, ей правда неловко. Её всё везде сдавливает. Отовсюду угнетает и щипает. Она как будто плавает в омуте крови. Или пытается спастись из ямы диких гремучих змей. Эти змеи кусают её, впускают свой яд ей в кровь, плюют инфекцией в организм, да и просто протыкают плоть насквозь, гремят, визжат, пищат, шипят – так она ощущает себя, находясь в царском логове. Каждую милисекунду её кусают эти змеи по всей площади тела. По всему параметру. И вот так она живёт в этом Дворце. Несомненно – ей хочется бежать оттуда сломя голову, снося ноги, сбивая все предметы, но просто хочется выпутаться из липкой паутины чревоугодных, вопиющих кошмаров. Она прошла мимо Дворца, который казался ей мистическим замком. Осталось ему только мрачные заострённые башенки прикрепить, и чтобы гроза ночью сверкала над ними – тогда будет полнейшее сходство. Но и без этих деталей предостаточно. И без них жутко. И что иронично – миленький садик. Молодые, совсем юные и нетронутые, зияющие сладкой девственной красотой деревца с сочными плодами. Изумительная деревянная беседка. С переднего двора слышно лёгкое журчание водички в мраморном фонтане. Ватные, немного посеревшие облака на небе. В целом, яркое безобидное солнышко. Замечательная погода, прелестный сезон. Странно, что Россия не выбежал за ней и остался в доме. Он даже не переживает за то, что она может и уйти восвояси? Какой-то он чудной. Он может места себе не находить, когда она запуталась в одеяле, но при этом, не паниковать, когда она – одна в целом мире, где куча опасностей. Придурок. Пара глаз, внимательно наблюдающая из-за кустов, издалека, поймала след своей любимой жертвы. Вот она, какая красавица. Выбежала из домика, как ужаленная, в беседку села, задумалась чего-то, грустная такая. Очи шпиона сияли похотливым оскалом. Не сейчас. Ещё не время. Ну и ладно, для Казахского ханства одна только радость и великое торжество – посидеть где-нибудь в тишине и покое без РИ часик-другой. Желательно, конечно, всю жизнь, но и так – золото. Её руки тряслись. Пальцы озябли и дрожали, как в панической атаке. Они обмёрзли до такой степени, что затвердели, окаменели, и ими невозможно шевелить. Вся на взводе, вся на нервах. Уставшая, измученная. Не успевает эмоционально отойти от одного горя, как из-под угла же её с поджимом и нетерпением поджидает следующее несчастье. Причём не одно, а их множество, и каждое из них хочет пройти сквозь полуживую-полумёртвую девушку насквозь, насладиться ею, впитаться в неё полностью, каждой нитью. Нужно как-то успокоиться. Сидеть вот в таком оголённом удручении равносильно тому, что не обращаться за медицинской помощью при вспоротом животе, из которого красными лентами вываливаются внутренние органы. Нужно что-то сделать. Как-то спасти себя. Дыхание участилось. Грудь заболела, как будто в ней быстро размножаются раковые клетки, состраивая смертельную опухоль. Так. Что же ей поможет? Какое средство помогает ей забыть боль? Алкоголь. Безусловно. Но не сейчас. Не вариант. Алкоголь разрушает, она и так два дня подряд пила. Да и, чтобы обратиться к алкоголи, ей придётся снова зайти во Дворец, вновь окунуться в его тьму и мрак. И встретиться там с самим повелителем тьмы, королём преисподней – Российской империей. Нет. Нужен другой способ. - С тринадцати лет уж курю, - внезапно услышала она гул из прошлого. Голос Союза. Сына РИ. - Это помогает забыть боль. И это прикольно. Азиатская девушка вздрогнула. Вибрация с фалангов пальцев ударной волной переместилась ей в плечи. Она вся изнутри наполнена дрожью, этой лихорадкой. И напряжение нужно снять немедленно. Иначе она не выдержит этого. Не пересилит. Курение. Тоже вредная привычка. Даже хуже, чем алкоголь, вызывает сильнейшее привыкание. Интересно, что будет, если она один разочек попробует? Она же не умрёт с первого раза. Союз, будучи ребёнком, с подросткового возраста пробует. Говорит, что помогает так же, как и водка империалисту. И что это «прикольно». Казахское ханство привстала с беседки, оглядываясь по всему обзору. Конечно, своих сигарет у неё нет, но ведь дворовые мужчины, наверняка, непризнанные специалисты в этом деле. Выбрав пронырливыми глазами потенциального проводника в мир зависимостей, казашка направилась к нему робко и медленно. Эта ситуация даже становится забавной и немного неприличной. Слабая на вид, миловидная девушка обращается к мужику, чтобы попросить закурить. Само воплощение женственности, нечего добавить. - Боже, что я творю? - корала она себя за такую оплошность, но демон овладел ею. От бывшей праведности и великодушия ничего не осталось. Видимо, человеческие пороки оказались сильнее её жизненных принципов и нравственных ценностей. Пала в эту пропасть и она. - Жігіттер, (парни) - окликнула она мужичков, которые увлечённо болтали друг с другом, не услышав обращение в свой адрес. - Мужчины. Я к вам обращаюсь, - настойчивее и требовательнее сказала ханша, встав неподалёку. - Да-да? - отвлёкся один из них. Двое увидели эту девушку и негодующе переглянулись между собой. Как будто где-то они эту женщину видели. Или где-то слышали о ней. Кто-то когда-то дал им точное описание этой особы и того, что она вытворяет, какие грехи совершает. Словно они знают её. Понаслышке. Слухи. - Это ж она? - шепнул один другому. - Вроде она. Ничего. А я и понятия не имел, что она всё время была здесь. Казахское ханство не слышала их разговоров и не видела изумлённых лиц. - Простите, а у вас не найдётся... Как его там? Закурить? Мужики опять перекинулись взглядами. - Найдётся, - один из них полез к себе в карман, вынимая так называемый, известный и любимый всеми, табак. - Держитесь-с. Азиатская страна недоверчиво, но обнадёживающе покосилась на то, что открыто протягивали ей. Табак. Папирусные сигареты. Как говорится, что это такое и с чем его едят? Она же ещё только новичок во всех этих грехах. - А с чего это Вы, барышня, за такой просьбою кидаетесь? - вставил своё слово второй. - Женщина. И хотите курить? - Да, хочу, Вас это касаться не должно, - девушка схватила содержимое и с удивлением прокрутила сигаретку между пальцев. - Женщине курить не идёт. - Женщине идёт всё, - кочевница отвернулась и решая не тратить свои нервы ещё и на подзаборных консерваторов, которые «профессионально» разбираются, что кому можно, а что кому нельзя, ушла прочь к беседке. - Мы можем Вам помочь! - крикнул один издалека, ссылаясь на то, что она, скорее всего, не умеет курить. - Сама разберусь, - несколько грубо и по-хамски фыркнула кочевница, аккуратно присаживаясь на скамейку беседки. Папирус. - Разберётся она! - раздался гадкий саркастичный смех. - Спички забыла! - после этого замечания ей чётко, без промаха, прямо на стол прилетела целая упаковка спичек. Казахское ханство озлобленно оглянулась на этих невоспитанных мужиков, а те на неё уже и не смотрели. И не увидели её убийственного взора, жалющего, как шмель. Жаль. Но ничего. Наша героиня настроилась на формирование новой привычки. Держа спичку в одной руке и сигаретку – в другой, созерцая на эти вредные изобретения, ей, честно признаться, захотелось мгновенно всё бросить. Она вспомнила, как мерзко выглядят курящие мужики. Как неприятно от них пахнет. Всё это вызвало в ней отвращение и глубокое нежелание примыкания к подобному сословию. Она же не хочет выглядеть настолько омерзительно. Прикольно, расслабляешься, забываешь о плохом. Но что же важнее: её личный комфорт, или услада для глаз окружающих? Легонько зажав между губами тонкую папируску, она зажгла спичку и поднесла пламя к свободному концу сигарки. Та заискрилась маленьким комочком жара. Потушив спичку, она отложила её на стол, в щелях которого и без того были воткнуты другие использованные, обгоревшие спички. Сигаретка задымилась клубом копоти и светлого пара. Внутренне умоляя Бога о помиловании, девушка сделала вдох. И в миг, абсолютно всё: уста, рот, язык, глотка, район солнечного сплетения, грудь, лёгкие отдались жгучим чувством. Как будто она проглотила огонь, и пожар сжигает её тело изнутри. - Господи, - сдавленно, осипше прохрипела она, вынимая сигарету изо рта и принявшись тотчас же откашливаться. Она дышала дымом, как дракон, выплёвывала из себя едкий пар, изнемогая от сожжения внутри. Её организм, нутро испачкались, замарались, осквернились столь противной грязью, вовнутрь запустилась смертельная отрава. Эта отрава калечит физическое здоровье, но выручает психологическое. Это так удивительно. Лечение одного идёт в ущерб другому. Папируска подрагивала в пальцах. Недурно, как выразился бы Россия своим излюбленным, фирменным изречением. Говоря о нём... Что будет, если он узнает? Если увидит в таком состоянии? Очи заслезились. Дым изнутри поднялся настолько лютый, что прямо с внутренней стороны принялся раздражать глазную оболочку, выдалбливать ядрышко, и по лицу потекли горячие слёзы от токсинов, удушающего газа. Сам глазной белок покраснел. Она всё ещё кашляла и давилась. Но спустя минуту её, наконец-таки, отпустило. Блаженное умиротворение заняло тело облегчённой расслабленностью. Какое же лицо будет у русского, если он увидит такую греховную казашку? Что он скажет? Как вообще отнесётся к такому? Наверняка, это в конец добьёт его психику. Наверняка, он окончательно лишится веры в человечество. Возможно, начнёт питать к ней неприязнью и отвращением, как ранее. Правда, ранее он делал это безосновательно, беспричинно, абсолютно незаслуженно, но в данный момент его брезгливость бы заручилась крепким, справедливым, достойным фундаментом. У неё к самой себе отвращение. Чего уж говорить о бедном Россиюшке? Она затянулась во второй раз, на этот раз, более опытно и умело. Не нужно глотать дым. Нужно как можно скорее, почти сразу выдохнуть его из себя мгновенно же, дабы не заразить лёгкие и не сжечь все внутренности, не спалить к чертям, как эту самую сигарету. После выдоха клуба дыма наружу сердце трепыхало в напыженной, сладостной эйфории. И действительно. Помогает. И прикольно! Союз прав. Что лучше: алкоголь или курение? Что вкуснее? - Аллах, и до чего я докатилась? Как я опустилась до такого? - очередная затяжка. Так нравится. Так легко. Так одурманивает. Хочется ещё.***
Неделя спустя Незаметно промчалось семь дней, ничем не примечательных ни для кого. В отличие от остальных взрослых, для Казахстана дела пошли в гору, стремглав устремились в вышину, в небеса, ввысь. Его персональный врач приходит к нему каждый день, как и обещал, занимается логопедическими упражнениями, учит читать. Мальчик не ленится, а старательно делает уроки, ведь научиться полноценно разговаривать и владеть речью в его компетенции. Утром он учится по книжке вместе с доктором, а вечерком читает самостоятельно. Честно признаться, у коммуниста нет возможностей и времени уделять внимание малышу ночью, перед сном, то есть, читать сказки в обнимку он не может. Слишком много дел, забот и хлопот, от которых некуда вырваться, и которые вопят раздирающим удушением в клетках организма. Однажды ночью он уже сел на кровать, приобнял ребёнка, взял детскую книжку со сказками, как тут же ему пришлось соскочить с места и метнуться на улицу, ибо гроза снесла забор. А после починки старший, во-первых, сам устал, свалился без задних ног, ещё и мальчик уснул, не дождавшись. Александр всё желал вернуться на службу, но всё просиживает штаны со своей «семьёй». Совет ни раз поднимал старую тему, мол, чего это ты всю плешь прожужжал своей тоской по рабству во Дворце, а сам теперь тут прохлаждаешься, трутень бестолковый? Тот лишь незнающе пожимал плечами. Каз учится разговаривать. С каждым днём какая-то часть каменного зажима и окостеневшего оцепенения с него трескается, разбивается, ослабевает и спадает, и его лексикон пополняется новыми яркими красками. Хоть и не совсем полностью, ещё не до конца, но «корсет» отпускает язык из заточения, и он учится говорить, как человек. Более того, этот неугомонный подросток даже становится юным бунтарём и начинает права качать перед Советским Союзом! На основе этого и происходят между ними, так сказать, не то, чтобы скандалы и ссоры, но мелкие конфликты, как блохи в шерсти животного. Благо, пока они не доходят до ссор, учитывая непрофессиональность казаха и фактор того, что он ещё не научился всем нюансам взрослой жизни. Коммунист уверен, вот научится этот малец болтать, так и не остановить его будет потом. Будет расхаживать по дому и совать всем в нос книжку с конституционными правами какими-нибудь или вообще народное восстание за права детей поднимет. Непоседа. Упёртый, упорный. В кого он такой вредный и капризный пошёл? В общем, подростковый бунт ещё не начался. Но скоро настанет его расцвет. Казахское ханство с момента той финальной черты отдалилась от Российской империи ещё пуще, ещё хлеще. Мало разговаривает с ним, при встрече силится скороспешно удалиться, закрывается, замыкается. На его вопросы отвечает кратко, сухо, без всякой водицы. Своей беседой он хотел загладить вину, извиниться, высказать то, что гноем исказилось в душе, но всё только испортил. Как, в принципе, и всегда. Хотел как лучше, а получилось только хуже. Даже когда он хочет сделать просто хуже, получается хуже некуда. А «лучше» – никогда. Даже когда он совсем ничего не делает, всё равно из-за него происходят хаос и разруха. Так он себя винит. Часто, чтобы каким-то боком облегчить свои боль и страдания, человек предпочитает просто забыть и тупо не тревожить свою психику плохими воспоминаниями. И это тоже решение, это тоже нормально. Но Россия со своим «как лучше» заставил её вновь вспомнить обо всём ужасном и опять пасть в этот омут. Вот она и обижена на него. Что насчёт курения, то она конкретно подсела. На следующий день ей стало душно, она обратилась к тем же мужикам. Потом вечерком, перед сном, вместо своего успокоительного взяла у них две штучки. А на следующее утро при повторном обращении мужики не выдержали и просто подарили им свою пачку, отдав последнее. Таким образом, они себя, конечно, избавили от ежедневных обращений, но и отдали женщине все полномочия для самоубийства и самосгорания. И она подсела на сигареты. Курит не очень много. Пока что. В основном, по вечерам, когда ночью её невозможно увидеть невооружённым глазом. Беспрекословно, всё за спиной от РИ. Хотя если честно, ей безразлично, если он узнает. Ну и что, если узнает? Она имеет право делать то, что хочет. Ведь всё, что она делает – просто спасает себя, свою падшую тушу, разлагающуюся душу. И всё. И она никого этим не обременяет. В один день она опять прибегла к бутылке алкоголя, когда сигареты поднадоели. Дождавшись, пока русский уснёт, где-то в самой середине глубокой ночи она напилась до изнеможения и легла в постель. Наутро монархист ничего и не понял. Весь день она бездумно пролежала в постели, спала все сутки, выходя только в уборную и обратно. Вот, в кого она превращается. В безнадёжную алкоголичку и заядлую курильщицу. Чтобы хоть как-то обезопасить себя. Она устала. Понимаете? Устала! Глушит всю боль алкоголем и сигаретами.***
Ночь. Он встаёт с постели и одевается. Старается вести себя тихо, незаметно, не издавая лишних звуков и не желая разбудить своим шорохом взрослых. Немного шатаясь и откачиваясь в темноте в силу своего состояния и головокружения, маленький мальчик обувает сапоги и встаёт возле входной двери. Теперь её нужно открыть, но только без скрипа и шума. Только вот, эта дверца не из послушных, не из молчаливых. Сто пудов – сейчас затрещит по швам, запищит, привлечёт внимание мировой общественности. Но он пообещал себе, что найдёт её, воссоединится с ней. Хотя бы для того, чтобы узнать, в порядке ли она, и что с ней вообще творится. Маленький мальчик больше не маленький. Он повзрослел духовно, его жизненные принципы изменились, он набрался опыта. Он переживает не только за себя, но и за неё, ему искренне не равнодушно, что с ней. Он пошатнул эту шаткую дверь. Она, решив одарить этот молчаливый дремучий мир своим оперным пением, заскрипела по петлям, сотрясая весь дом визжащими звуками. Казахстан сжался в себя, с одним зажмуренным глазом и настороженностью посмотрев в глубь комнаты. Оттуда по-прежнему доносится храп. Хоть бы старшие продолжали спать и не просыпались в такой момент. Юный кочевник бесшумно выскользнул на улицу, с таким же ненарочным грохотом закрыв валкую дверь, что рассыпается буквально на глазах. Каз повернулся к внешнему миру и задумчиво посмотрел на луну. Она, как хранительница его очага, словно направляла его на путь истинный. Висела... нет, парила в слое небосвода, как покровительница ночи, в невесомости, власти и грации. Казах, ещё раз обернувшись на дом, медленно побрёл по двору, чтобы уйти отсюда. Он точно решил. Он давно этого хотел. И вот, обучившись хоть каким-то базовым азам, он понял, что готов отправиться на поиски. - Молодой человек, я Вам не мешаю? - надменный голос со смешком, прозвучащий сбоку, заставил малыша остановиться на месте, как вкопанный. Засадно взглотнув, казах невинно обернулся, посмотрев на Союза. Тот сидел на скамье, наслаждаясь ночной гладью, выкуривая четвёртую пачку сигарет. Застал его за побегом. - Не потрудитесь ли Вы мне объяснить, молодой человек, куда это Вы направились в такую ночь? - коммунист сложил пачку в карман тулупа и подошёл к Казу. Тот стоял и прокусив нижнюю губу от обиды, шнырял проворным взглядом по земле. - Я к маме, - кратко ответил Казахстан, подняв свою унылую головушку. Капюшон натянул на себя, затянул его верёвками снизу. Так забавно и прелестно выглядит. - В смысле? К какой это маме? - Совет скрестил руки, хмуро, косо и с обесценивающим неверием заглянул в большие очи мальчишки. - К моей. - Как? А ты чё, знаешь, где она? Будущий СССР «реально офигел» от такого молниеносного заявления. Этот малыш? Идёт к своей маме? У него что, постепенно просыпается память? Он вспомнил родителей? Что ж, всё это было бы любопытно разузнать. - Нет. Но я хочу найти её. - Прямо на ночь глядя? А мне сказать не судьба, да? - младший русский взмахнул ладонью вверх и кинул её на детское плечо, этим подбадривающим прикосновением заставив мальчишку случайно дёрнуться и чуть не откачнуться вниз под давлением тяжёлой мужской руки. - Ну, я... - Так, то есть, ты вспомнил свою мать? Вот это меня щас интересует. - Да. Вспомнил. - То есть, ты не совсем ещё ку-ку? - В смысле? - нахмурился в негодовании и неосознанности Каз. - Ну типа... Памяти не лишился? Помнишь родителей? - Отца не помню. Маму помню, - казах поперхнулся, вновь ощутив, как будто что-то неизведанное вылезло из глотки, схватило его за язык и потянуло на себя, заставляя давиться и задыхаться. От того он не мог произнести и следующую реплику. Опять зажим острыми щипцами зажал его внутренности и отнял умение разговаривать. Как же от этого избавиться? - А, вау, так это круто, - сонно, вяло, лениво протянул коммунист, пару раз хлопнув ребёнка по плечу, вдобавок и огладив его. - Если вспомнил маму, то это хорошо. Но плохо то, что решил сбежать. Ты ж щас сбежать хотел, да? - Угу, - с кислым личиком признался подросток, надув щёки и опустив взгляд на землю, заламывая тоненькие пальцы. - А вот это не есть хорошо. Ты чё это? Ночью сбегать вздумал. Нельзя ж так! Чё молчишь-то? Не, мамку помнишь и молчишь. Как давно ты её помнишь ваще? Надо было мне сказать, а ты... Эх, партизан малолетний. Как мамку-то звать? - Не знаю. - Так, ну ладно, завтра разберёмся. Пожалуйста, отправься лучше спать. Завтра проснёшься, всё-всё мне расскажешь, и мы с тобой вместе пойдём искать твою мамку, хорошо? - Ладно. - Вот и молодчинка. Айда в дом. Казах осознал свою ошибку, которую едва совершил. Уж слишком радикально он собирался поступать. Даже саму тему не поднял, никому ничего не объяснил, а решил прямо так сразу, «удар с ноги с разворота», как говорится. Какое божье счастье, что Советский Союз по ночам долго не спит и порой тусуется на улице. Вот и стихийный неорганизованный побег этой малявки предостерёг. Завтра Казахстан проснётся, ещё больше позанимается с логопедом, наберётся больше опытов и знаний, всё расскажет взрослому, и они тотчас займутся поисками его родителей. Следующий день Полдень расцвёл белёсой голубизной. Сегодня чуть прохладнее, чем было до этого – невыносимый зной. Наконец-то его сменила мятная свежесть рассыпчатой влаги. Только и одеваться нужно теплее. Прошёл очередной час учений с Казахстаном. Ничего нового, всё по-старому, даже перевоплотилось в пасмурное однообразие. Из-за отсутствия продуктивного духа Каза мощно клонило в сон во время учёбы. Но не от истинного желания отдыха, а от серости, однотонного ненастья и рутинной скуки. Это непереносимо. Хочется чего-то динамичного. Чего-то яркого. Чего-то взрывного. - Молодец, делаешь успехи, - подытожил доктор, складывая свои «прибамбасы» себе в чемодан. Хвала Господу, эти мучения закончились. Как хорошо, что он уходит отсюда, а то кошмарно скучно. Паскудная облачность. Ничего пёстрого. Даже мух на окне считать и то полезнее. Советский Союз на улице. Стоит возле забора, повёрнутый лицом к городу и смотрит в даль. Ничего не делает, просто стоит неподвижно на одном месте, как вросший в землю, продолжительный период и тупо таращится в необъятную ширину неизвестности. Даже не дышит. Просто стоит. Наверное, курит. - Два дня тебе отдыха. Я приходить не буду. Ты хорошо потрудился. Два дня перерыва от этой резиновой мглы тупикового учения? Какое счастье! Хоть отдохнёт, поспит подольше, да и займётся чем-то более подходящим. - Но сам про свою учёбу не забывай. Занимайся самостоятельно. Со следующей недели начинаем учиться писать. - А я хочу рисовать, - мгновенно возразил казах типичным обиженным детским тоном, быстро-быстро раскачивая ногами, сидя на стуле. Чертей катает. Вот даже чертям веселее раскачиваться. Вот бы и ему так же. - Ну, и рисовать тоже можешь. Но писать – первым делом, - мужчина встал со стула. - Рисовать тоже. - А ты и рисуй, и пиши одновременно. - Но я хочу рисовать. Геннадий вопросительно взглянул на своего ученика. Тот сидел и просверливал старшего своим требовательными, возмущёнными, явно прожорливыми глазами. Большими, бездонными, как у совы, и своими огромными озёрами он будто может сожрать любого попавшегося на его пути. - У тебя есть листочек и паста? - Найдётся. - Ну так рисуй, - врач снял с себя очки и хромой походкой поплёлся на улицу. Казахстан бросил этот бессмысленный спор. Никто его не понимает. Этот доктор совсем старый старик, с ним и поговорить нельзя никак. Вот бы поболтать с кем-нибудь, поиграть. Найти друзей своего возраста. Не желая находиться в тесном помещении и опять учить эту тягомотину со страдальческими, нервозными стонами, Каз выбежал из дома на улицу. СССР проводил своего друга, стоя за калиткой. Странно, но почему-то Александра нигде не было. Он с самого утра не объявлялся. - Ну, что? Как успехи? - закончив своё дельце, спросил коммунист у мальчика, столкнувшись с ним по пути. Второй утомлённо-раздражённо вздохнул, покачав головой в разные стороны и поджав губы. - Ну хоть хвалит тебя твой учитель? - Хвалит, хвалит. - Вот и умница. Кстати, а как... - Когда будут качели!? - резко выкрикнул Казахстан, подпрыгнув над землёй, специально перебив и заткнув своим боевым напором взрослого. Тот строго, но понимающе улыбнулся. - Будут качели. Но старших перебивать неприлично. - Мне ску-учно-о-о... - кичливо пролепетал маленький птенчик, высоко запрокинув голову и посмотря на небеса, закружился на одном месте, как реактивный вертолёт. - Не крутись. Башка оторвётся и отвалится, - подшутил Совет, запирая калитку и проходя в глубь двора. - Можно я пойду погуляю? - Ты и так гуляешь. - А я хочу отсюда выйти. - Нет! - рывком запротестовал Советский Союз, грозно взглянув на мальчика. Но не со злобы. А со страха. С испуга. На основе реакции. Выходить отсюда очень опасно. Везде поджидают опасности. Их поймают, повяжут, увезут. Нельзя рисковать собой. - Почему? - младший кочевник плюхнулся на травку, наклонившись в бок и с чистым детским недопониманием посмотрел на взрослого русского. - Потому что. - Почему!? - Потому что потому, всё кончается на «у», - раззадорился коммунист. - А я ведь всё равно выйду. - Только попробуй. - И? - Что «и»? Я буду ругаться. - Бе-е-е, - от такой перспективы Казахстан высунул язык, состроил комичную рожицу и совсем лёг на землю, растянувшись на траве. Просто весомых аргументов больше не осталось, вот он и дразнится, балуется, озорничает, дурака валяет. - В угол поставлю. - Это нарушает мои права. - А будешь перечить, ремнём отметелю, - не по-серьёзному пригрозил Союз, слегка улыбаясь. Он своего малыша и пальцем не тронет. Максимум – поругается и устроит байкот, но телесные наказания никогда применять не станет. Он знает, каково это. Он прекрасно помнит. - А это нарушает мою физическую неприкосновенность и право на личное пространство. - Вау, какой ты умный. Откуда ты всё это знаешь? - Не знаю, - сорвав тонкую травинку, казах зажал её между зубами, выпивая её сок, лёжа на жёлтой траве. - Нет, правда. От кого ты этому научился? Твоя мать чё, юристка? Адвокатша? Судья? - Не знаю, - беззаботно повторился юный азиат. У него в лексиконе есть запас и других колких фразочек, что всегда крутятся рядом. Он ещё и не такое знает. Единственное – он не совсем помнит, что, как и откуда он осведомлён о своих правах, кто его этому обучал. Но знания о себе всё же имеются. Личные границы и борьба за свою свободу – главные ценности, незаменимое составляющее любой личности и государства, основопологающие принципы сосуществования в обществе и функционирования гармонии с внутренним «Я». Это он точно помнит. Только откуда? От кого? Почему его кровь кипит и бурлит в жилах при нарушении его прав и личной неприкосновенности? - Вот Сашка. Все планы нам с тобой обломал. И бросил нас. - Что? - Ушёл он, - опечалился коммунист, присев на траву, облокотившись спиной о дом. - Куда? - Служить к себе пошёл. К своему господину, - презрительно фыркнул младший русский. Сегодня Александр встал ранним утром, ещё до рассвета и объявил, что уходит на службу прямо сейчас. Неделю терпел, а сейчас решил, что вернётся на своё старое прежнее место. И ушёл. Оставил товарища и ребёнка в нищете. Одних. Пошёл служить в царский Дворец, почевать на королевских ложах и питаться заморской икрой. А его друзья как хотят, так пусть и протягивают, купаясь в невольной бедности по его же вине. Ну что за человек такой? - К какому? - с неподдельной искрой спросил кочевник, приподнявшись на месте. - О, уж тебе-то о нём лучше не знать. - А мама? - Не получится сегодня. Говорю же, он уже пошёл. А как мы с тобой пойдём маму искать? На кого дом оставим? Да и, выходить отсюда опасно. Короче, оборвал нам Сашка все планы. - Ка-пец, - сильно расстроился Казахстан, выразившись не своим словом. От Союза научился всяким премудростям. Его работа. - Ещё какой. Я б сказал слово покруче, но тебе пока рано знать такие слова. - А я хочу знать все слова! - воодушевился Каз, и его глазки заблестели неотмываемым счастьем. Он кое-что понял. Не любит он учиться с каким-то скучным, неинтересным старым дяденькой. Ему с Союзом гораздо интереснее! Он так смешно разговаривает, так смешно шутит, столько много красивых слов знает! Ну почему он совсем никак его не учит? Так хочется поучиться именно у него. Он – хороший человек, щедрой души, великодушный. К нему хочется тянуться и тянуться. - Вырастешь – узнаешь. Материться детям не идёт. Казахстан сел на траву в нормализованное положение. Ещё никогда ранее они не оставались здесь вдвоём. Им вечно мешал Александр. Пускай он, фактически, ничего не делал, к ним не лез, но своим присутствием создавал такую понурую обстановку в доме, аж повеситься хотелось. Благо, что ушёл. Наконец-то взрослый и малыш в доме одни. Да ещё и на улице, когда прохладно, но тепло. Облака сгустились вверху в небольшие густые тучки. Немного почернели, но полностью солнечный свет не закрыли, не заблокировали. Дует лёгкий ветер. Эта летняя атмосфера. Такая смачная, сладкая, прекрасная погода. Облачная, чуть прохладная. Не жарко и не холодно. Солнце мало светит и чутка греет. Самая лучшая погода. Решая не упускать дорогие моменты, казах встал и подбежал к младшему русскому. Второй обратил весь свой взор на него. Каз присел рядом со старшим, примкнув к нему всем телом и улыбнулся. - А у Вас есть мама? - О-о-о, - с усмешкой протянул СССР, приобняв мальчика за плечи. - Была. Но её больше нет. - А где она? - Умерла. - Ой, - испугался кочевник. - Не бойся. Она давно умерла. - Вы плакали? - Нет, не особо. Но было грустно. - А кем была Ваша мама? - Она управляла финансами в государстве. Очень влиятельной была, все её боялись и уважали. Много полномочий имела. Это отец её чуть ли не на трон посадил. - А папа у Вас есть? - Ох, как я обожаю о нём говорить, - изречился сарказмом СССР. - Конечно, биологически он есть. Правда, мысленно я его уже давно застрелил, но... Не в жизни. - А где он? - Не знаю, и знать не хочу. - А кто он? - Алкоголик. - Алкоголик? - изумительно переспросил казах, шокированно посмотрев на коммуниста. - А кто это? - Тот, кто много пьёт нехороших вещей. - Ничего себе. - Да-да. - А Вы любите своих родителей? - Ну, как сказать? - мужчина призадумался. С матерью его ничего не объединяло никогда, он мало помнит её. Чего уж говорить о Российской империи? Это отдельный разговор. Но не скажет же он маленькому ребёнку, что мать не знает, а отца ненавидит? Он же ребёнок. Пока не должен слышать столь страшные вещи. - Типа того. Но мой отец, он... Не заслуживает уважения и доверия, - понятия не имея, зачем и почему завелась данная беседа глубоких размышлений о вечных темах с несмышлённым малым, коммунист всё же прикусил язык. Он хотел было поделиться проблемой, что нависала над ним всё детство и всю юность, но мальчику это слушать не обязательно. Он ещё маленький. - А давай лучше поговорим о тебе? - внезапно перевёл тему Союз, весело улыбнувшись. - Как ты вспомнил свою маму? Расскажи о ней побольше. А то интересно узнать. Какая она? - Моя мама? Она... Она... - силясь наиболее детально воспроизвести в мыслях старые воспоминания, взявшиеся из ниоткуда, Казахстан озадачился. Но вспомнив хотя бы что-то, с ликованным восторгом начал свой монолог. - Моя мама очень красивая! И добрая! И весёлая. И смешная. У неё красивый смех. Она часто смеялась, когда мы были вместе. Часто шутила надо мной. Она очень нежная. И милая. А, ещё, она круто дерётся! - Дерётся? Она чё, с тобой дралась что ли? - Не-ет! - рассмеялся мальчик. - С врагами! Она быстро дерётся, она... Офигеть какая! А и ещё, она очень умная. Она часто говорила мне очень умные вещи. И была мудрой. - А каким вещам она тебя учила? - Другим языкам. Тому, что я – личность. Что у меня есть права. Что... Что детей бить нельзя. И нужно плакать, когда плохо. Что это полезно. Что нельзя быть злым. - Ого! Прямо напоминает мне кое-кого. - Да ну твоего отца! Союз, не слушай его, он тебя хорошему не научит, - Казахское ханство вынесла в беседку свежеприготовленный сок, который сделала сегодня. Ночь создавала чувство безопасности, комфорта и временного уюта. Она обволакивала видимость и не выдавала местоположение напуганного до полусмерти ребёнка. Минуту назад произошла гигантская ссора. РИ опять разбуянился и довёл своего сына до мандража. Казашка в ответ на это устроила такой огненный скандал по поводу грамотного воспитания детей, что весь Дворец дрожал от хаоса и погромов. Но не выдержав более, она решила отгородить психику маленького ребёнка и взяв под руку побледневшего сына России, вывела его на улицу, на свежий воздух, посидеть в беседке и поболтать. Она всегда так делала. Регулярно. Младший русский был поражён её храбростью и хотел быть точно таким же. - Но я его, наверное, сам разозлил, - не зная, как успокоить истерику, нервно промямлил мальчик. - Глупости. Не ты его разозлил. Твой отец сам разозлился. Нельзя так с детьми поступать. Детей бить нельзя, - она села на противоположную скамейку, в беседку, подвигая к своему юному собеседнику стакан с соком. - Лучше попей это, тебе станет легче. Совет выполнил наставление. Ему было стыдно. Он плакал, не мог остановить бегущие слёзы, они бесконтрольно текли и не слушали его внутренних возгласов остановиться. Женщина смотрела на него, всё прекрасно видела и мысленно душила РИ за такую халатность и безответственность перед полноценной личностью. - Простите, - будущий коммунист стал стремительно вытирать слёзы. - Если хочется плакать, то плачь. - А отец говорит, что мужчины не должны плакать. - Ой, Господи, - прыснула от этой выдуманной тупости ханша, откинувшись на спинку сиденья. - Это всё бред и общественные стереотипы. Союз, запомни, пожалуйста, одну вещь. Слёзы – это нормально. Мужчины имеют право плакать. Плакать очень полезно. Это необходимо. Когда плохо, то нужно выплакаться. Все живые существа должны плакать, потому что у всех живых существ есть чувства. Советский слушал эту мудрость и молчал. Он не мог ничего произнести от удивления. Эту новость он услышал впервые в своей жизни. Его всё детство учили не проявлять чувства, сдерживать слёзы, учили тому, что слёзы – удел тряпичных слабаков, что мужчина должен быть сильным и не имеет права на слабость и эмоции. А тут такая информация. Слабо верится. - Но мой отец, когда видит слёзы, злится на меня. - Я понимаю. Я уже устала ему объяснять одно и то же. А знаешь, почему он бьёт тебя? Во-первых, потому что он – полный придурок. А во-вторых, ему некуда девать агрессию. Он же считает, что слёзы – ненормально, вот и не зная, как выпустить негативные эмоции, размахивается кулаками. - Правда? - Конечно. Именно поэтому уж лучше поплакать и побыть «тряпичным слабаком», чем тираном, агрессором и убийцей. - Да, малыш, - подвёл русский финальную черту этого кроткого, небольшого, ознакомительного диалога. Было безумно увлекательно пообщаться с этим малым, да и, тот первый завёл беседу, добровольно желая узнать побольше о том, с кем живёт. - Будем мы с тобой теперь как-нибудь сами выживать.***
Дворец. Такой родной, такой любимый. Работать в нём – одно удовольствие. Работёнка хоть и пыльная, не с огромным окладом, но родненькая, своя, привычная, достойная. Не то, что эти немцы и чужая культура, от которой тошнить охота. Чужой язык, чужой быт, чужая архитектура, чужая непонятная еда, чужой господин... Тьфу. Александр – русская душа. Ему нужно что-то своё, что-то русское. Экстренно необходимо. Он сделал первый шаг. Такое бешеное количество времени пробыл вдали от дома, окунувшись в иностранную культуру, чуть не стёр свой этнос, не ассимилировал свою национальность, не растворился в этой испорченной Европе. Всё, пора возвращаться на государственную службу. Погулял и хватит. Не постучавшись, посчитав себя полностью уполномоченным, мужчина самовольно вошёл в помещение. К счастью, он лишился того кошмара, с которым, как он думал, ему предстоит встретиться: голос его господина он услышал сразу же после того, как переступил порог. Его не нужно будет искать по всем этажам. Тот с кем-то активно спорил, разговаривал громко и чётко. Преданно идя на этот голос, Александр забрёл на второй этаж, где, в принципе, и творится вся история героев и героинь данного произведения. Только здесь. Не выходя за установленные рамки. Ориентируясь на зов, он пошёл строго по направлению к кабинету русского, где тот буквально похоронил себя, днями и ночами напролёт сидит там и только там. Он родился в этом кабинете. Здесь он и подохнет. Какая-то женщина-страна стояла в коридоре. Вероятно, после небольшого конфликта уходила куда-то. И видимо, конфликт этот был не очень глобальным, судя по тому, что женщина выглядела чрезвычайно спокойно и стабильно. Стоило Александру приглядеться в черты лица и внешность женщины, ему показалось, что где-то он это уже видел. Что-то знакомое нашёл в незнакомке. Что-то, что он видел на протяжении долгого времени. На кого-то она сильно похожа. И это странно, ведь он даже не в курсе, что это за женщина такая. Наверное, ему померещилось. Дверь в кабинет была открыта. Александр, не помня себя от предвкушения, помчался туда. Казахское ханство, огорчённая и утомившаяся от нескончаемых ссор с империалистом, медленно отходила от кабинета. - Царь батюшка! - ворвался в чужое рабочее пространство мужчина. Россия, которого отвлекли от серьёзных дел, поднял свой скептический взор. Сидел он, кстати, не за столом с документами, как ему это свойственно, а на диване, в более неформальном положении. Скорее всего, только что случившийся разговор с женщиной опять смутил его и заставил затужить. - Царь батюшка, это же Вы! Как я рад Вас видеть! - Ты кто вообще? - неаккуратно кинул РИ. Не впервой ему приходится встречаться с такими ситуациями. Какие-то непонятные люди иногда прибегают к нему и ведут себя так, как будто они – его старые знакомые, или лучшие друзья. Или же какие-то исполняющие, солдаты, чиновники заносят стопку документов с какими-то просьбами, требованиями, галдят наперебой, шумят, перебивают друг друга. Он один. А обязанностей – миллион. - Да как же? Да я же Ваш верный помощник! Я же лекарь Ваш личный! И летописец! Вы что же, Ваше светлейшество, не припоминаете меня? - Александр не на шутку передрогнул. Господин забыл его. Значит ли это, что он может запросто лишиться места на государственной службе? И кем же ему быть? Вот этого шантажа России уж совсем некстати. Он по горло, точнее, по голову в своих проблемах, делах, заботах и тревогах. Под его крылом миллионы подчиняющихся, помнить каждого и каждую поимённо – нереально. - Уйди с моего кабинета, - бросил он наотрез, мотнув головой с зажмуренными глазами. - Но господин, но как же? Вы же меня знаете! Я же Вам... Я же место хочу обратно получить! У Вас работать! - Я тебя не знаю. Выйди с моего кабинета и оставь меня в покое, пока не казнил! Александр замолк. Совсем дело плохо. Не нужно ему было связываться с бестолковым сыном Российской империи, привязываться к нему, услужливать, быть с ним всегда и везде, ещё и поезжать куда-то за границу. Из-за этого безответственного ненавистника он может выйти за черту бедности и нищеты. И не видать ему более никаких поблажек и службы при Дворце. - Господин, как же Вы так? - робко прошептал мужчина, понимая свой приближающийся крах. - Слушай, ступай-ка ты с Богом, пожалуйста, к себе. Я занят. Не до тебя сейчас. У меня полно лекарей и докторов, и летописцы мне не нужны, сам справляюсь. Я тебя вообще не помню. Иди, пока я добрый! - А я... - смертный пригорюнился. Кто ему дороже: какой-то там недоразвитый коммунист, или же тот, кто ему много платит? - А я с Вашим сыном много где побывал. Выдал секрет. Хочет сдать всё, что знает. РИ притаил дыхание, залившись ступором. Его сын. Давненько не виделся он с ним. Находится в тяжёлых, кризисных отношениях. Даже не знает, как у него дела, где он живёт, чем занимается, что вообще делает. Ничего о своём сыне не знает. Он появляется лишь изредка. Вылетает из ниоткуда и улетает в никуда. Никто его не видит и не слышит. От этого стало не по себе. - И что дальше? Выйди. - А я знаю, где он живёт. - Выйди, кому говорят! - Но потом-то мы сможем вернуться к разговору, Ваша светлость? - Это что за непокорность?! Уходи! Побелев от надвигающегося бураном, гнева господина, Александр судорожно, с дрогнувшим голосом извинился и поспешил удалиться из Дворца. И всё равно он своё не бросит и будет дальше добиваться своей цели и старого места. Вылетая с лестницы, внизу он вновь встретился с ханшей. Если выразиться конкретнее – он врезался в неё со всей скорости, заставив упасть на пол. Пока он извинялся за такую оплошность и помогал женщине с повреждённым опорно-двигательным аппаратом подняться, он сумел разглядеть её поближе. Её лицо вблизи. Глаза. Взгляд. Манеру поведения. Кого-то очень сильно напоминает ему. Только вот – кого?