Нарцисс & Нимфея

Он двигается, как подстреленный в лапу заяц. Словно ползет на своих передних — медленно. Медленнее, чем бежит хищник. Сердце стучит, как взбесившийся генератор. Оно сокращается настолько сильно, что при биении больно бьет в его грудь, и Натаниэлю кажется, что его грудная клетка слишком маленькая для его сердца. И что он сам слишком маленький для проблем, в которые он вляпался. В глазах стоит красный, когда он еле перетаскивает свое тело по холодной смазанной мраком улице и видит вдалеке огни спортзала. Ким. Ким — вот, кто ему сейчас нужен. Мозг тяжело переворачивает одну мысль за другой, как неготовые блинчики. Он замечает, как она выходит из здания, и тянет к ней руку в попытке схватиться за... что-нибудь. За фонарный столб, за ее плечо, за волосы, да за что угодно. Что-то ощутить своей рукой. Дайте мне точку опоры, и я попытаюсь спасти себя. Ким замечает его и, конечно, длинную дорожку крови, которая тянется за ним, как сраный шлейф. Мол, смотрите, вы можете легко вычислить, куда приперся Нат и прирезать его в глухом переулке, ориентируясь на этот вполне, блять, очевиднейший след. Ищейки найдут его. Абсолютно точно найдут. Ким в опасности, но инстинкт самосохранения набрасывается на чувство совести, как хищник на жертву, и жрет, жрет, жрет, не давая совести сказать и слова. Нет, если ты сейчас раскроешь рот, то Натаниэль точно сдохнет, так что держи рот на замке. Закрой варежку. И дай ему спастись. Ким хватает его: грубо, уверенно, и Натаниэль рад тому, что ему не грозит поцелуй с асфальтом. Она встряхивает его, потому что его глаза слипаются. Куда-то тащит. Куда-то во тьму. А потом яркая вспышка света, но все так смазано и плывет, что он мало что соображает. Ким проносит его мимо стойки со штангой. Ага, спортзал. Отлично, Ким. Хорошая девочка. Через полуприоткрытые веки он видит своего тренера и ее трясущиеся пальцы: она быстро набирает номер на своем мобильном, чертыхаясь. Беспокойство начинает крутиться где-то там, внизу живота, и с каждым ее нажимом на экран поднимается всё выше и выше: вот оно уже льется наружу из раны вперемешку с кровью. — К-кому ты звонишь..? — хрипит он, пытаясь встать, но тело не дает ему сделать это, и какой-то частью мозга Нат даже благодарен ему. — Твоей подружке, кому ж еще! — орет на него Ким, явно раздраженная тем, что он запретил ей звонить и в больницу, и в полицию. Нет-нет-нет. Только не ей. Он же умрет со стыда, если она увидит его таким жалким. — К-ким, не смей, блять... — он снова пытается встать, но тело упорно лежит неподвижным мешком на скамейке. Организм, предатель сраный. Хорошо, ладно. Будем отталкиваться от того, что имеем. Поэтому Натаниэль начинает говорить: — Она... не должна... видеть меня... — заходится в кашле и сжимается от боли, простанывая последнее слово: — таким... — НАТАНИЭЛЬ, ТЕБЕ НУЖНА ПОМОЩЬ, ТВОЮ МАТЬ! — орет Ким, и Нат резво затыкается. Командный голос за эти года она выработала отменный, ничего не скажешь. — Если не в больницу, то ей я позвоню точно, ясно?! Я не хочу, чтобы ты сдох в моем спортзале, а я потом выслушивала обвинения в свой адрес. — Л-ладно, — сдается он. Ким звонит. — Пожалуйста... — цедит она сквозь зубы. — Возьми трубку... Нервно барабанит подушечками пальцев по стене, периодически кидая на него встревоженные взгляды. В воздухе так и висит удушающее напряжение. Чувствуется запах хлорки и пота. Он почти отключается, когда слышит ее голос в динамике телефона. Такой же нервный и обеспокоенный, как у Ким: — Алло? Она наверняка волнуется за него: он ведь пропал ни с того ни с сего прямо посреди ярмарки, не предупредив ее. Небось подумала, что он ее бросил. Интересно, она злится? Ким сообщает, что ему херово, и Нату это не нравится. Ему вообще никогда не нравилось, когда о нем сильно беспокоились, а тем более... она. Если она увидит его в таком состоянии, то это всё, крах. Ее психике точно конец, а Нат не хотел, чтобы она не могла уснуть ночью из-за того, что увидела, как он распластался в раздевалке, как мешок с дерьмом, в луже собственной крови. Отвратное зрелище, наверное. Он слышит, как ее голос дрогнул там, в телефон: — Ч-Что? Я сейчас приду, Ким, я с-сейчас! Ну всё, конец. Она в панике и мчится сюда. Довольна, Ким? С какими словами ты ее встретишь? "Эй, слушай, там твоего парня ножом порезали, дохрена крови, но ты не переживай, он не сдохнет?" Вполне в стиле Ким. Коротко и емко. Нат хочет и не хочет ее видеть одновременно. Странное ощущение: лицо его любимой женщины стоит у него перед глазами ясно, отчетливо, и он молится о том, чтобы не отключиться до ее прихода. Если уж она все равно заявится сюда, то хотя бы он должен ее увидеть, а иначе совсем некрасиво получится. Давай, старина, держись. Еще немного. Ты наверняка бежишь, хах, на своих каблуках. Мчишься по ночным улицам на всех парах, хотя в кроссовках было бы гораздо удобнее. Я думаю, ты поддержишь меня в этом, верно? Ты же ненавидишь каблуки. У тебя от них болят ноги. Зачем ты их надела? Потому что хотела впечатлить меня? Натаниэль, истекая кровью, думает о том, как бы она не подвернула ногу. Оборжаться. Если бы ему кто-то пару месяцев назад сказал, что он будет на грани отключки лежать в спортзале Ким, выливая из себя все содержимое, и думать о том, как бы бывшая Каса не подвернула ногу, мчась ему на помощь, он бы посмеялся и врезал этому засранцу. Ибо нечего хрень нести. Он смотрит на белые стены, на бледную Ким, на слишком яркий свет. В полубреду шепчет ее имя, считает вслух секунды, отказывающими пальцами стараясь остановить кровотечение подручными средствами, которыми снабдила его тренер. И всё это — сплошная херня. Когда она залетает в спортзал, Натаниэль чувствует порыв свежего воздуха, который несется за ней с улицы, как верная псина. Он судорожно вдыхает его так, как будто его продержали под водой пять минут без возможности всплытия. Глаза слабо приоткрываются и видят знакомое лицо: бледное, испуганное, плачущее. Натаниэль знает, что она не плачет при нем (такое у нее было правило. Странное, но она всегда его придерживалась). Обычно она уходила плакать куда-то подальше, как побитая хромая собака, которой недолго осталось. Собаки всегда уходят подальше от дома, чтобы умереть. А она всегда уходила подальше, чтобы поплакать. Так что странно было видеть ее слезы сейчас, но, видно, ее это не волновало. Она осматривала его, как сраный музейный экспонат: с ног до головы. В глазах плескался такой чисто процеженный ужас, что самому парню стало как-то неловко. Что, он настолько отстойно выглядит? Да нет, вроде. Он ликует и восхваляет свой организм за то, что дал ему возможность снова увидеть ее. Она подлетает к нему (ему кажется, что подлетает, не успевает различить ее движений) и кладет одну ладонь ему на бедро, а другую на окровавленную руку. Не тушуется. Страшно, да, детка? Мне тоже не нравится. Она что-то говорит ему, он толком не соображает. Похер. Похер, что говорит, главное — она рядом. Становится спокойнее, и Нат может (боже, ха-ха, серьезно?) расслабиться. Выдох дается ему острым приступом боли в боку. — Б-блять... — выдыхает Нат и задерживает дыхание, морщась. Приступ медленно сходит, как волна. Откатывается, чтобы наброситься снова. В ушах закладывает от сглатывания. — НАТ! — ее голос разрезает пелену забвенья, и он с неудовольствием отмечает, что она вся дрожит. Всхлипывает. Боже, только не плачь, а то я умру здесь со стыда. Ты же прямо сейчас нарушаешь свое главное правило, эй. Остановись. — Я звоню в скорую... — Не смей, — рычит блондин и хватает ее за руку. — Нельзя привлекать внимание, они меня вычислят, они найдут... — МНЕ ПОХЕР! — орет она ему в ответ, так что он затыкается также, как и с Ким. — Я не позволю тебе тут умереть, так что захлопнись и дай мне тебя спасти! Хах. Спасительница. Ну да, точно. Он скатился до того, что его спасает девчонка с факультета искусства. Полнейшая крыша, Нат. Странно, он давно не замечал этой ее черты: когда его дорогая подружка злилась, то ее голос превращался в отчаянный и властный возглас, которому было сложно сопротивляться. Гипнотическое влияние. Вау. Этому тоже обучают на вашем факультете? — Ким, звони в скорую! — приказ. Ким подчиняется. Ну вот, я же говорил. Сложно устоять, да, Ким? Понимаешь теперь? Сила голоса. Она проводит рукой по его щеке, убирает волосы со лба. Рука холодная, еще не успевшая вспотеть. Нат облегченно выдыхает. Да, детка, молодец. То, что нужно. — Я с тобой, слышишь? — дрожащий, измученный голос. — Не отключайся, Нат, не смей. Он слабо улыбается. И всё что он может сказать в этот момент, это наитупейшее: — Ты мне даже вату сахарную не притащила... — он заходится в кашле и снова морщится. — Господи, ну что с тебя взять, а... Гениально, блять. Ким, хотя бы ты поаплодируй мне, у меня получилось пошутить в самой неподходящей для этого ситуации. Она целует его в лоб, в нос, в пересохшие, окровавленные губы. Опаляет своим неровным дыханием бледную кожу. Тепло. — Говори со мной. Сейчас же. Говори, пока не отключился. Он едва улыбается, слышит, как Ким диктует адрес, и начинает говорить, лишь бы она перестала умолять его этим слезным голосом. Давай поговорим. Давай. И он начинает говорить с ней: хрипло, медленно, стремясь обдумать слова. Мыслительный процесс помогает сосредоточиться. Не отключиться. Натаниэль смотрит ей в глаза: яркие, такие... такие зеленые от слез они сияют, как два ярчайших изумруда. Он не видит ничего, кроме ее глаз, словно все ее лицо растворилось, умерло, пропали порозовевшие от слез щеки, опухшие, покусанные от нервоза губы, холодные синие волосы. Всё пропало. Остались только воспаленные, с витиеватыми кроваво-красными сосудиками страшные зеленые глаза. — У тебя глаза красивые. Он будто под водой слышит ее вопль «смотри на меня, Нат!» и вой скорой — там, совсем-совсем далеко, будто в другом мире. Глаза закрываются, и последнее, что он чувствует, как внутрь него вливается холодная жидкость, разливаясь во венам его правой руки. Всасывается в кровь. И сильное давление в области живота. А дальше — тьма.