Нарцисс & Нимфея

Ему снилось, что его бросили в воду. Скинули с обрыва, и он смешно и даже как-то нелепо дергал руками и ногами, падая со скалы вниз. Ледяной ветер хлестал его спину, продувая сквозь ребра все внутренности. Волосы метались, как корабельный флаг в шторм. Внизу, оскалив пасть, его ждало море: огромные волны с оглушительным грохотом бились о мертвые серые скалы, желая быстрее добраться до падающего тела. Морская пена плясала в воздухе. Где-то рядом сверкнула молния. Рев грома прошелся по округе, как божий глас: и тут же плотная фиолетовая завеса грозовых туч скрылась во мгле. Волна холода резко накрыла его с головой. Он оказался в воде. Она сковала, схватила, как жертву, за ноги и руки, таки добралась до него и не желала отпускать. Отказала шея. Он не мог ею пошевелить: на нее словно надели собачий ошейник. Она болела, закостенела, заледенела в одной позе. Ноги и руки не двигались и лишь беспомощно вытянулись в разные стороны, как палки старого дряхлого дерева. Он попытался пошевелить хоть какой-то частью тела, и паника обожгла его мозг, вырвавшись бесшумным воплем, который стаей веселых пузырьков поспешил на поверхность и умер, так и не добравшись до нее. Тело его не слушалось. Он зажмурил глаза и снова закричал: непроизвольно, так получилось само собой. Он чувствовал позвоночником, как становится все холоднее и холоднее — он опускался на дно мертвым грузом без возможности двигаться. Море внутри было до ужаса тихим, но он знал он просто знал что там, внизу, кто-то был. Кто-то ждал его, чтобы сожрать. И он прямо сейчас раскрыл пасть, создав внутри, в жерле моря водоворот, который настигнет его через три… две… одну… — Господи, как хорошо, что ты жив! — он распахнул глаза, судорожно дыша, и понял, что не видит ничего. Перед глазами зияла такая чистая непроглядная тьма, что Натаниэль ужаснулся. «Я ослеп?» — Нат! Что-то теплое уткнулось ему в грудь, и легкая ткань, которой его накрыли сверху, быстро промокла от горячих слез. — А-Амбэр? — М-море… — Что? Он повернул голову к источнику звука и с детской радостью заметил, как очертания тела его сестры начали потихоньку проявляться перед глазами. — П-подожди, молчи… — прохрипел Нат. — Минута… Амбэр послушно замолчала, что удивило его. Обычно ее было ничем не заткнуть, раз уж она начала заводиться, но в этот раз был, видимо, исключительный случай. Когда зрение медленно, но верно пришло в норму, Нат оглядел помещение, в котором находился. Несомненно, это была больничная палата. Пустая, белая, безжизненная палата с закрытыми жалюзи. Никакого света — темнота. Постель холодная и сырая, как будто только что побывала в море. Он облизнул свои губы, и они показались ему солоноватыми. Сон? Натаниэль оторвал руку от кровати (сначала ему показалось, что она весила тонну) и положил ее на макушку сестры. Та всхлипнула. Глаза Амбэр сочились беспокойством, испугом и облегчением одновременно. Они блестели во мгле, как два мокрых камешка, выброшенных на берег, и Натаниэль вздрогнул, вспомнив свой сон. Его сестра начала что-то говорить, но он пропустил начало ее фразы мимо ушей, погруженный в свои мысли. . — …мне позвонила через Ким и сказала, что тебя ранили. Я тут же примчалась. — Она тебе позвонила? — тихо. — Д-да, но она пошла домой не так давно. Я ее отправила. Она выглядела страшно: вся в крови, с обезумевшими глазами, я-я… не стоило? — Амбэр сжала его руку. — Нет, правильно сделала. Пусть отдохнет, — Натаниэль вздохнул. Живот при этом неприятно заныл, но боль гораздо уменьшилась, что его обрадовало. Где-то рядом грянул гром, и Ната пробила крупная дрожь. — Н-Нат? Что случилось?! — Нет-нет, ничего, — поспешил успокоить ее брат. — Амбэр, тебе нужно поспать. Иди домой… пожалуйста. — Уверен? — Да. Удивительно: Амбэр снова подчинилась и послушно встала, бросив на него полный сомнения взгляд. Схватила сумку, взяла с него обещание, что в случае чего, он сразу звонит ей, и вышла из комнаты, тихо закрыв дверь. Нат знал, что стоило отправить ее домой, ибо внутри себя она действительно хотела этого. Уж очень уставшим и осунувшимся выглядело ее лицо, а воспаленные от слез веки грозились слипнуться прямо на ходу. Амбэр истощила все свои запасы сил — он это видел. Ей необходим был сон, но из-за ее упрямости она вряд ли покинула бы Ната добровольно, так что пришлось ее отправить лично. Пусть отдохнет. Тем более… Снова прогремел гром. Совсем скоро начнется гроза.

***

Она почти забежала в комнату, не помня, как пролетела темный коридор общежития. Элин не стала задавать вопросов и, слава богу, даже не взглянула в ее сторону — уж больно была увлечена сериалом. Скорее всего, она ее даже не заметила, что несказанно обрадовало. Она дрожащими руками стала рыться в сумке. Замок все никак не хотел расстегиваться, так что она чуть ли не вырвала его с корнем. Быстрее. Быстрее. Еще быстрее. Схватила футболку, хлопчатые шорты, полотенце. Блестки на ее праздничной кофте сверкали в свете тусклой настольной лампы кроваво-серебристым цветом. Блестки, как рыбьи чешуйки. Вся чешуя в его крови. В ужасе заметила красные пятна на своей белой футболке и серебристой кофте. Господи, она словно кого-то убила. Метнувшись к лампе, она выключила ее. К черту. К черту это всё, она не хочет видеть его кровь на себе. Давясь вырывающимся наружу всхлипом, она взяла вещи в охапку и понеслась прочь из комнаты, задев при этом чемодан Элин, который проехался по полу, весело звеня замочками. Дверь громко захлопнулась, и Элин вздрогнула, метнув быстрый взгляд на дверной проем. Что это, блин, сейчас было? Студентка неслась по темному коридору, как пациент психбольницы. В душ. Скорее. Смыть. Смыть. Смыть это всё с себя. Залетев в душевые, девушка хлопнула дверью кабинки и грубо стянула с себя всю одежду, с отвращением бросив ее в угол. На шее еще оставались кровавые отпечатки его пальцев: он дотрагивался до нее, корчась от боли. Он хрипел, шипел, умолял ее прекратить паниковать. Конечно. Не паникуй, детка. Смыть себя весь страх. Смыть всё это. Она с ненормальной остервенелостью начала тереть мочалкой свое тело, будто оно только что побывало в канализации Франции. Чешуйки кожи начали скатываться на чистом слое эпителия, и она сдирала этот телесный мусор ногтями. В местах, где еще оставалась кровь, она три раза прошлась мочалкой, будто эти места были самым худшим ее кошмаром. В глазах все еще стоял образ Натаниэля: скрученный, жалкий, грязный. Он был как выброшенная на берег рыба: такой же неправильный, чужой в том спортзале, в том виде, с тем отпечатком поджидающей смерти на лице. Смой с себя всю эту кровавую грязь. Девушка принялась круговыми движениями оттирать коленки, убивая в себя воспоминания: кровавый пол. Она льется. Она не останавливается! Она продолжает литься на пол. Эта смесь тромбоцитов, лейкоцитов и эритроцитов — она выливается из него, забирает у него секунды жизни. разорванная кожа Жалкий стон накопившихся рыданий и боли, которая сжимала горло, как шипастая проволока, вырвался из нее. Она скулила, как побитая собака, зализывавшая свои раны после жестокой бойни. Теплый душ обрушивал на нее всю мощь воды, но этого не хватало. Она включила его на полную и с каким-то больным удовольствием отметила, что ее плечи начали ныть от тяжелых сильных струй воды. Отлично. Она справится. Всё будет хорошо. Бросив взгляд, полный отвращения и презрения, на одежду, от которой шла алая дорожка, заканчивающаяся в водостоке, она подняла свой вечерний наряд и выставила руки вперед, смотря на то, как из ткани вымывается кровь. Нет. Футболку и шорты она постирает точно. Выкинув одежду на стирку в ближайший таз, девушка подняла со светлой плитки мокрую насквозь кофточку, которая ей так полюбилась. Около минуты она тупо смотрела на то, как серебряные пайетки чешуйки очищаются от красного цвета, снова приветливо сверкая холодным металлическим блеском. Никакого красного. Чистый и холодный серебряный. Она вспомнила, как однажды, будучи еще совсем маленькой, она стояла и смотрела, как ее мать очищала рыбу, чтобы запечь ее к ужину. У этой рыбы был такой же серебристый красивый бок, который сверкал яркой полосой в свете белой длинной лампы, которая была включена для лучшего освещения. Этот блеск настолько завораживал ее, что она могла часами смотреть на то, как эти сверкающие холодом чешуйки соскребались с бока, оставаясь на пальцах ее матери. А потом… А потом ее мать брала нож и делала красивый ровный разрез вдоль живота рыбы. Она вспарывала ей брюхо, и вся раковина, и разделочная доска, и серебристый бок рыбки становились алыми. Мать смеялась и говорила, что она — та еще неряха, так что снова придется отмывать от рыбьей крови всю кухню. Снова придется отмывать от крови всю... Когда пайетки кофты приобрели свой привычный и родной рыбий цвет, она вздохнула с облегчением. Отлично. Кофта свободна. Она выкинула ее из душевой кабины вслед за остальными вещами и, обняв себя, уткнулась теплым лбом в холодную стену. Горячие слезы обожгли щеки, но их тут же смело водой, не дав им и шанса остаться на щеках их обладательницы. Слезы как секрет. Как маленькое преступление. Их никто не должен видеть.

***

Девушка чувствовала, как ее физические и моральные силы смывались водой. Когда стало совсем невмоготу, она выключила душ, вышла из кабинки, кое-как оделась и закинула вещи в прачечную (одна из стареньких дам, работающим там, взглянула на нее как-то косо, но ей было все равно). Холод коридора заставил тело поежиться, так что студентка поспешила в комнату, которая была явно теплее. Голова была набита мыслями только об одном человеке, и при другим обстоятельствах девушка подумала бы, что это походило на одержимость, но только не сейчас. Стоя там, под струями воды, она молилась. Она молилась о том, чтобы он выжил, чтобы зараза не попала в рану и та не загноилась, чтобы Нат не получил осложнений, чтобы врачи вовремя помогли ему, если у него возникнет проблема. Мозг воображал себе столько разных ситуаций, но она шипела на себя за это: уж слишком бурно разыгрывалась иногда фантазия. Нет, это было непозволительно. Вот на уроках месье Заиди можно было придумывать себе что угодно: начиная от кругосветного путешествия в компании Ната и заканчивая простыми посиделками на террасе кафе с клубничным мороженым и свежими ванильными коктейлями. Но эти мечтания были глупыми и по-детски наивными. Умом она понимала, что никогда не сможет позволить себе это, ведь за Натом шла круглосуточная слежка, и он даже не мог позволить себе спокойный просмотр фильма в кинотеатре. Она вспомнила их прошлый поход и помотала головой, отгоняя от себя эти мысли, чтобы еще больше не расстраиваться. Нет, определенно, при таких условиях они не могли спокойно жить. Жизнь наркомана — не жизнь вовсе, и как нельзя вовремя в памяти всплыли слова Амбэр, которые врезались в ее сердце, словно крепкие заржавевшие крюки, и теперь рвали его на части. Ему это нравится. Хотелось заорать: как? Почему? Зачем?! Почему это может нравиться? Как может нравиться ощущение подопытной крысы в закрытом террариуме, наполненном змеями? Это же верная смерть со строго отведенным таймером. И что-то ей подсказывало... что время Натаниэля почти пришло. Зайдя в комнату, она с облегчением отметила, что Элин уже спала, и ей не пришлось извиняться за свой слегка странный уход из комнаты. Студентка юркнула в холодную постель и поежилась, подумав, что стоило нацепить еще и кофту. Вдруг дисплей ее телефона загорелся, она неожиданно для себя одним рывком схватила мобильник и впилась взглядом в уведомление. Сердце упало вниз и громко стукнуло, ударившись о желудок. В горле вмиг пересохло, когда она увидела отправителя. «Это я. Спи. Я в порядке». И сразу легче дышать. Он в сознании и может говорить. Замечательно. Рыбка снова в воде и с зашитым брюхом. Паника ревет и мечет, забиваясь в угол, как раненая тварь, дрожа от ужаса. Ее бьют: безжалостно, яростно. Ее забивают подальше, под скамейку спортзала. Она тоже пытается истекать кровью (из жалости, скорее), но выходит не алая жидкость, а черная слизь. Пинок. Еще один. Она плачет, она кричит, визжит, как самое страшное чудовище. Сдохни, мразь. Панику бьют ногами с удвоенной силой, вытаптывают на ней слова, выплясывают облегчением. Подавись, он жив. В мозгу бьется единственная мысль он жив.