Панковское будущее на двоих

Лето 2005. Духота. Жар беспробудного тепла льётся в лёгкие густым маревом, сжигая рваные вздохи и выдохи. Огонь горит в грудной клетке, и с каждой секундой дышать всё труднее и труднее. «Но сердце от любви горит, моя душа болит…» Нет, это не любовь. Это страдание, которое с каждой секундой всё больше и больше наполняет душу, выжигая всё внутри нее. А может, страдание и любовь сейчас — одно и то же. Ведь и то, и другое мучает душу Андрея. Прошло почти два года с момента этих слов. И каждый день болью врезается в память. Время не ослабляет тех терзаний, которые мучают душу больного чувством, которое, стремительно меняясь, становится страданием. Наверное, его мимика не остаётся незамеченной, потому что Балу, сидящий рядом, выразительно смотрит на парня и, кашлянув, просит Олю открыть окно. Но порывы ветра тёплой июньской ночи не приносят отрады, наждачной бумагой царапая лёгкие Князя. Душно и больно. Даже дышать. Дым сигареты кольцами взлетает к иссиня чёрному июньскому небу. Ни одна звезда не освещает обречённый на крах путь Князя. Ничего не даёт ему то, что он бы так хотел испытать. «Забытие?» — спросит кто-нибудь, думая, что мужчине просто разбили сердце. «Но как можно просто разбить сердце? Взять и кинуть об пол? А как же боль, возникшая от тысячи серебряно-красных осколков на полу? Ничего не происходит зря. Нельзя просто взять и разбить сердце, как и нельзя просто забыть боль от хруста груды обломков того, что когда-то сгорало от счастья. Не нужно забытие. Всё равно забыть невозможно. Да и как можно забыть то, что светило в тёмном небе ржавых ночей любовной чахотки. Любовь — это постоянство. А что такое невзаимная любовь?» — Можно сигарету? — «вот, что это такое. Это осознания бессилия от того, что человек, которого ты вожделеешь, преспокойно общается с тобой. Не думает о той буре эмоций, которую ты испытываешь. Не понимает, что творит в душе поражённого этой страшной болезнью, чахоточной любовью, его улыбкой». — Конечно, держи, — спокойно говорит Андрей Михаилу, протягивая пачку. В темноте балкона не видно, как трясутся руки блондина. Точнее, кажется, что не видно. Цепкий взгляд и укор в почти чёрных глазах. — Это всё алкоголь виноват, — нервный тон выдаёт напряжение. Михаил смотрит на Князя, словно оценивая. Ни в силах выдержать этот взгляд, Андрей отворачивается. На балконе почему-то становится холоднее. — Эй, Княже, — голос Горшка вливается в душу Князя, озаряя её и раскрашивая. Он давно не слышал этого обращения и этих весёлых ноток в голосе. — Да? — Почему ты такой грустный? Что-то случилось? — странностям нет предела. — Нет, все нормально, — «лжёшь». — Я давно хотел тебя спросить… — пауза уже начинает душить, а интрига затягивать петлю. — Есть ли, ну, у тебя кто-нибудь на примете? Декабрь 1989. — Я давно хотел тебя спросить… — пауза уже начинает душить, а интрига затягивать петлю. — Есть ли, ну, у тебя кто-нибудь на примете? Выбитые зубы складываются в ехидную улыбку, когда Князь краснеет от его вопроса. Почему-то за всё то время, пока они общались (а уже почти целый год прошёл), Андрея ни Саша, ни Поручик, ни сам Горшок не видели с девушкой. Более того, он даже не говорил о своих симпатиях, а в его комнате единственной особью женского пола была максимально ужасно разрисованная фотография Роджера Тейлора. — Нет, зачем? — сразу видно бывшего актёра. Ни один мускул не дрожит на лице. Ничего не выдаёт его смущение, ещё бы он побольше губы кусал. — Да просто так, — сколько же ёрничества в этих словах. Горшок что, издевается? — Думаю, наш диалог больше не приносит ни тебе, ни мне пользы, — Князь часто говорил замудрёнными фразами, когда волновался. А ещё, когда боялся. И когда в училище к доске вызывали. — Твоё мнение не в счёт, — после секундного раздумья проговаривает Горшок. Похоже, он точно издевается. — А твои вопросы не заслуживают право иметь ответы на них, — парирует Князь, широко улыбаясь. Они сидят в подъезде уже второй час, хотя Миша обещал, что придёт просто выпить пива и уйдёт. Якобы, у него свидание. На улице воет ветер и пляшет метель, но на душе у обоих тепло. Но уж точно не от дряхлых советских батарей, которые еле-еле работают, а от их крепкой дружбы. Разговоры о самых простых и бессмысленных вещах внезапно обретают чудное значение. Улыбка Горшка заставляла улыбаться и Князя, создавая гармонию. Такого идеального дополнения друг друга училище ещё никогда не видело. Вместе они создавали единую систему, которая, позванивая цепями Горшка, делала их особенными. И безумно привязанными друг к другу. — Горшок, а у тебя кто-нибудь есть? — Князь не остаётся в долгу перед лучшим другом. — А тебе зачем? — Миша резко поворачивается к Андрею и отходит от окна, в которое он до этого наблюдал первое агрегатное состояние воды. — Хочется знать, — блондин открывает алкоголь и протягивает Горшку. Скоро им уже нужно было расходиться, а добру пропадать не хотелось. Принимая его, брюнет случайно касается руки Князя, опаляя её ледяным отпечатком. Молча и не требуя возражений, Князь протягивает панку свитер, ибо кожаная курточка первого представителя династии анархистов Реставрационного училища в минус двадцать что-то не очень согревает его «горячее сердце». Как бы им не было тепло друг с другом, всё-таки тонкие стены подъезда и бурые батареи не могут обеспечить жары в самый разгар декабря. — Есть… А теперь угадай, кто. Осень 2004. Летят дни, а боль все не улетает. Но вместе с болью не улетает и вдохновение. Суровое звучание нового альбома наполняло студию. Такой же безжалостный и отстранённый, как и Горшок. Бунт на корабле. Бунт… Протест? Но протеста не было. Было лишь смирение и принятие. Князем. Своих чувств. Андрея часто спрашивал Балу о его моральном состоянии, но тот лишь отмахивался. Кончено значит кончено. Осталось лишь это объяснить душе блондина, которая ни на йоту не переставала любить того, кто еще когда-то приветливо улыбался ему своим беззубым ртом. «Но сердце от любви горит, моя душа болит», — напевает Андрей, читая суровые тексты новых песен. Ничего общего с реальностью. Никакой мелодичности. Металл и отстраненные звуки бас-гитары. На песне «Хардкор по-русски» Андрей улыбается. «Если землю твою, Князь, Топчет иноземна мразь...» «Ничего общего с реальностью, Оленька». Блондинка раздражала Андрея всё больше и больше с каждым днём. Она постоянно тёрлась вокруг Горшка, который рядом с ней улыбался той улыбкой, какой обычно улыбался Князю. Она нравилась всей группе. Каждый считал её милой и идеальной. Даже для Горшка. К тому же, все уже повзрослели и не относились со скептицизмом к свадьбам и взрослой жизни. Один лишь Князь не мог смириться с этим. Он никого не искал. Никого не вожделел. Ни к кому не испытывал таких же чувств, как к Горшку. Как говорится, любовь — это постоянство. Любовь — это навсегда. Но чем тогда было то опрометчивое признание Горшка в Рязанском мужском туалете? Группа «Король и Шут» собралась в полном составе на студии звукозаписи, вытащив Андрея из его мрачных мыслей. Множество репетиций не прошло даром. Альбом был почти готов. — А давайте запишем клип? — Балу как всегда был в тренде, бросаясь новыми жгучими словами. — Клип? — эхом отозывается вся группа. — Да. На песню «Месть Гарри». Мы же как раз разбойники… — Главное, чтобы Гарри нас потом не отравил, — с усмешкой вставляет Горшок в диалог ребят, поглядывая на самого Гарри, то есть автора песен. — Отличная идея, — усмехается Андрей и, взяв ручку и бумагу, стал писать сюжет данного клипа. Лето 2005. — Есть, — у него и взаправду есть жена. Или любовница. Им всем нужно скрыться. Горшку — Олю. Князю — какую-то Алёну. Всё честно. Всё справедливо. Всё скрыто. — И ты её любишь? — то ли так действует алкоголь, то ли это было просто от того, что Горшок стоит рядом, но Князю внезапно становится жарко. Волна стыда от того, что он пил (и не только) окатывает его с ног до головы. Его лицо в сумраке балкона алеет как солнце в январский полдень. — А ты любишь Олю? — вопросом на вопрос отвечает Андрей. Горшок поднимает на него свои мутные чёрные глаза. В них, точно в глубоком омуте, мерцают блеклые отблески июньского неба. Но в самой глубине серых зрачков светится что-то ещё. Светится какое-то сложное чувство. Светится и сияет. Скрытое от всех. Расстегнутое для Князя. — Ты же сам знаешь ответ на этот вопрос, — Горшок переходит на шёпот. Его голос мягким покрывалом укутывает и без того разгорячённое тело Андрея. Декабрь 1989. — Я похож на гадалку? — глаза Князя сияют скептизицмом. — Нет, ты похож на дурачка, — парирует Горшок, ухмыляясь ещё шире. Князь заманивается на парня, чтобы как следует тряхнуть его безмозглую голову, но тот резко отпрыгивает в сторону, а Андрей попадает по почти пустой бутылке пива. Осколок темного стекла вонзается в руку. Князь шипит от боли и смотрит на красные ленты крови, вытекающие из ладони. — Андрей, ты в порядке? — «конечно, в порядке, капитан Очевидность». — Давай я тебе вытащу эту штуку! Горшок резко тянется к руке пострадавшего и, аккуратно хватая ее за запястье, касается ладони и быстро выдергивает бурый осколок. Красные ленты опаляют чёрные штаны брюнета, но он не обращает внимания. Он снимает с себя свитер Князя и, бережно положив его на свой рюкзак, стаскивает футболку. Пара мощных движений руками и рука пострадавшего уже замотана плотным бинтом. Горшок смотрит на Андрея, аккуратно отпуская его руку. В душе блондина внезапно, подобно вспышке петарды, распускается странное ощущение. Он смотрит на Михаила глазами, полными благодарности, еще не понимая, что творится в его душе. Осень 2004. — Нам нужны совместные фотографии, эй, Горшок! — съемка клипа идет полным ходом. Задумка реализуется как нельзя лучше. Перемазанное гримом лицо Андрея выражает странную смесь чувств. Усталость? Но смысл и радость от делания чего-то не достигают души Князя. В любую свободную секунду его взгляд прикован к Горшку. Любую долю времени он ждёт, что тот, как и раньше, заговорит с ним. Посмеётся, всем видом показывая, как ему хорошо рядом с Андреем. Но мечты остаются мечтами. А «сердце от любви горит». И неясно, что же делать. — Андрей, ты чего? — Балу подошёл к парню. — Что с тобой? — и парень выразительно посмотрел на Горшка. Но Князь не зря ходил в театральную школу. Актёрское мастерство не исчезнет. — Я просто отдохнуть хочу. Устал. — Пойдем, сфотографируемся. Клип сняли, полдела осталось. — Да, — Андрею вдруг стало безумно жалко себя. — Да. — Светленький, ложитесь на главного разбойника, — похоже, над Князем сегодня решили поиздеваться. Горшок выжидающе смотрит на Андрея, пока тот слегка колеблется. Но все же ему должно быть плевать. А значит ему плевать. Но у Горшка слишком красивая улыбка. «Я люблю тебя, Миша», — шепчет Андрей, укладывая голову на плечо Горшка. Шепчет неслышно. Шепчет беззвучно. Но душам, соединённым вместе, плевать на громкость слов. Слова ничего не значат. Не имеют никакого смысла. Душа, расколотая однажды, может жить только с другой такой душой. Созданной для этой. Любовь — это постоянство. А постоянство определяет будущее. А будущее зависит от симбиоза двух любящих душ. Душ, которые не могут разлюбить. Душ, которые расколоты и вновь сшиты. Да так, чтобы быть счастливыми. Но Горшок молчит. Чувствует это. И молчит. Его душа спит. Дремлет летаргическим сном. И проснется ли она?