Панковское будущее на двоих

Лето 2005. Хлёсткие струи дождя начинают бить по стеклу. Сначала размеренно, а потом совсем быстро. Мелкий дождь, капель позднего июня переходит в настоящий майский ливень. В настоящую бурю. В бурю, что сейчас бушует на душе у Князя. Он обескуражен. Он удивлён. Он шокирован. А дождь, вольной стихией, захватывает его душу, закрывая замки на дверях с надписью «Экстренный выход». Пути назад нет. Или же протяжное, но такое знакомое, Мишино: Нет пути назад… Сжаты, скомканы чувства Андрея. Его переполняет странное предчувствие. Подобно дождю, в его душе течёт надежда. Ведь он жив покуда, он верит в чудо. Ведь когда-то маленький Андрей понял, что если чего-то сильно хотеть, оно обязательно сбывалось. Была ли то новая игрушка, желание пойти гулять или иная маленькая прихоть. Нужно было лишь попросить. Но молить о взаимности в его странных симпатиях было бредом. Или он просто не о том просил. Так или иначе, он уже думал о том же самом, сидя рядом с Горшком, и его накрывала эйфория от того, что тот жив, что тот рядом. Ну, или же, что тот улыбается и кладёт руку ему на плечо. Для Андрея «любовь» стала синонимом слова «жизнь». Он никогда не думал о том, что, влюбившись, можно кардинально поменять самого себя. Что можно стать подвластным эмоциям. Что любовь несёт на руках жизнь. А жизнь несёт на руках любовь. Что в венах влюблённого течёт море эмоций. Пускай таких противоречивых, но таких сильных и ярких. Как горная река, до краёв наполненная чудом. Или желанием чуда. И подобно морю бился в его душе вихрь потревоженных чувств. Но то, что чувствовал Андрей сейчас, не было похоже на бурю. Это было что-то протяжное и недовольное, как фальшивая нота на расстроенной гитаре. Как боль от пореза, с которого только недавно сорвали пластырь, не щадя при этом нежной кожи. Слёзы текут с потолка. Тает фруктовый дом. Ну, или сердце Андрея. Линия повествования течёт подобно реке, срываясь под откос. Как и разум Андрея. В его душе медленно поднимались строчки какой-то новой, наверняка очень интересной песни. Вдохновение — чертовское вдохновение заливает душу парня. Или уже мужчины. Или просто панка. Или поэта, знающего своё дело. В общем, кем бы ни был Андрей в данный момент, это двустишие ярко описывало его состояние. Мне осталось сделать Шаг, и этот мир прощай… И Андрей делает этот шаг.

***

Лето 1989. Если Андрея спросили бы, что такое страх, он, не задумываясь, ответил бы, что страх для него — потеря лучшего друга. В последнее время они слишком много проводили времени друг с другом. То есть, слово «много» тут неуместно. Они проводили всё время вместе. Сначала Князев списывал это на растущую дружбу. На желание лучше узнать друг друга. На обычный комфорт рядом друг с другом. Правда, он сам не верил в то, в чём пытался себя убедить.

***

Лето 1989. Несколько недель после событий в подъезде. Ровно десять вечера. На кухне сидит красивый блондин и пьёт чай. Его родители уехали, а он позвал своего лучшего друга на ремонт. Только из ремонта у них только «Отвёртка» была. На «Кровавую Мэри» денег не хватило. Но сейчас все инструменты у блондина в организме. Его лучший друг опоздал на четыре часа. Точнее, вообще не пришёл. И Андрею (а это, несомненно, был он) пришлось в одиночестве довольствоваться галактикой этанола с разнообразными созвездиями градусов. Тикают часики. Тикают и тикают. Но тут звонок в дверь схлопывает пустоту внутри от того, что Миша (а это именно он) решил сегодня не приходить. Андрей идет и смотрит в глазок. Как вы думаете, кто же стоит на пороге? Точнее, почти лежит. — Миша? Ты чего пришёл? Ты же, вроде, не можешь… — заплетающимся от обиды и алкоголя языком говорит Андрей. — Прости меня! — зрачки Миши расширены на максимум. — Я мудачьё поганое! Глаза брюнета светятся опасным огнём. Похоже, тот под кайфом. И, причём, под нехилым кайфом. — Ты чего? Не переживай так, Миша! — Нет, я должен переживать! Я повёл себя недостойно! Я заставил тебя ждать, хотя обещал прийти! — Миша, ты… — Нет! Нет! Я мог к тебе сегодня приехать! Вовремя! А я променял тебя на эту херню! Я мудак полнейший! Надо завязывать! — Ты чего? Тебе плохо? Миша, ты только скажи! — Андрей, действительно, не понимает, что происходит, Миша ещё никогда не был настолько откровенным и… Чувственным. Но это так кружит голову, что хотеть окончания этого полусумасшедшего монолога не совсем не хочется. И что-то новое, приятное начинает светиться в душе блондина. И очертания этого чувства уже начинают просвечивать. Огромные дыры уже зияют на месте того, что раньше было нетронутым, нетленным. Наверное, именно это чувствовал Ромео. Влюбленность, балансировавшую на грани самопожертвования. Но она была под замком. Чувства должны были быть сокрыты. Иначе Ромео, тьфу, Князеву, придётся несладко. Но тот ещё не понимает, что он чувствует. И наслаждается видом своего друга. Лучшего друга.

***

Зима 1991. — Слушай, а что бы было, если бы у тебя были выбиты зубы? — хохочет какая-то девчонка рядом с Мишей под его глупые вопросы. Андрей стоит, слушает. А что ему ещё делать? Не претендовать же на своего лучшего друга. Последнее время слово «друг» и даже словосочетание «лучший друг» как-то не встают в мыслях Андрея рядом с образом Миши. Ему постоянно хочется подчеркнуть что-то в его прикиде. Постоянно хочется что-то отметить. Что-то сказать приятное. И всякий флирт с Горшенёвым Андрей расценивает как личное оскорбление. Как и сейчас, ну, что это за подкаты. Сейчас она начнёт глупо хихикать, поправлять волосы, а он скажет, что и без зубов девушка будет прекрасна. Так все и случается. — Андро, ты слушаешь? — похоже, пока Андрей опять разбирался в тонкостях психологии, его лучший друг начал рассказывать анекдот. — Выбей мне зубы, — вдруг выпаливает Князев. — Мы так лучше смотреться будем, — добавляет он, несколько смущенный своим поведением. Миша несколько секунд непонимающе смотрит на него, а потом начинает смеяться. — Андро, да ты настоящий друг, как я погляжу, — Горшенев широко улыбается, заглядывая в глаза Князеву. — Всегда готов, ненаглядный ты мой, — эта лёгкая ирония в словах заставляет Андрея… Краснеть… Похоже, он серьёзно вляпался. Лето 2005. — Нет, Миша. Я предположить не могу, что же нужно знать, чтобы… Ну, ты понял. Хлёсткий взгляд летит в душу Андрея, пронзая его насквозь. Воздух искрится от напряжения. Дыхание ножом разрезает густое марево смеси азота и кислорода с другими газами. А затем слова начинают резать Андрея. — Я люблю Олю… —

Три

. — Я бы не стал… —

Семь

. — Жениться, если б не любил… —

Двенадцать

. — И я люблю только еë…—

Семнадцать

. — И никого никогда не любил, кроме… Кроме Оли!..—

Двадцать пять.

— И не полюблю! — 

Двадцать восемь

. Андрей не считает слова, все делает его подсознание. Эти фразы, разбиваясь на отдельные куски, ударами кинжала режут его спину, тело и пространство чуть выше желудка. Двадцать восемь слов. Как двадцать восемь ударов ножом от какого-нибудь гопника в подворотне. Как измена. Как предательство друга. Как боль от ножа по рёбрам. Как смерть в шестнадцать лет. Больно. Несправедливо. Нечестно. Совсем не ожидаемо. И погано на душе. Андрей лишился всего. Умер, упав на грязную, пыльную дорогу пустыря. Он был разбит. Расколот. Как и сердце. Как и разум. Как и душа. И как будущее, которое было предназначено на двоих. Теперь каждый понесёт эту тягость в одиночку. Конечно, Андрей знал, что этот диалог однажды настанет. Что всё-таки придёт то, неизбежное. Но он надеялся на воскресение души Миши. А та лишь глубже упала вниз, в землю. Камнем пролетела в лаве, попав на самое дно ада. Панковское будущее не заканчивалось. Но словосочетание «на двоих» было стёрто. Замазано. Убрано с глаз долой. Двое есть. Но они не вдвоём. Лето 2005. Июнь. Одиннадцать часов, десять минут. «Всё кончено. Будущее кончено. Группа… Да и группа кончена. Что там ещё делать? Верно, нечего. Время остановилось. Схлопнулось. Больше ничего нет. Совсем ничего. Все кончилось. НЕТ, НЕ КОНЧИЛОСЬ. Я НЕ ВЕРЮ! Кончилось… Не верю. Нечестно! Нет!» Алкоголь? Да, пожалуй. Наркотики? Нет, Андрею сейчас они не нужны. Слезы? Да, и больше, больше слëз. Пускай будет трижды панком. Ему больно. Слишком больно. Двор. Обычный российский двор со сломанными качелями. Капает дождик. Андрей сидит на лавочке. Час назад он сказал, что ему пора. Ушёл. Сбежал. Как крыса убежал… И сидел здесь. Курил. Трезвел. Плакал. Думал. Говорил. Плакал… Андрей уже давно потерял надежду. Но она возвращалась раз за разом. Она молила её выслушать. И каждый раз сигала в пропасть. Когда Миша сказал ему о том, что они не могут быть вместе, Андрей верил, что это все на время. Когда Миша нашёл Олю… Да то же самое происходило. Каждый раз повторялось одно и то же. И Андрей верил, верил, что всё будет хорошо. Но хорошо уже ничего не будет.

***

Дверь подъезда открывается, и тусклый свет ламп бьёт в глаза. Или будет?