***
Письмо от отца Тсукишимы приходит вечером среды. За окном библиотеки вовсю валил снег, оседая на парапетах и крышах. Я уже заканчивала занятие с Кагеямой, как в библиотеке, почти на полчаса раньше, появился Кей. В руках у него была два конверта, на одном из которых я заметила печать с гербом его семьи. — Тебе отец прислал, — кладёт конверт, очевидно, от его отца, нахально усмехнувшись, целует в макушку. Не знаю, почему Кей и Кагеяма так враждуют, ведь это началось ещё до церемонии распределения. Вражда переросла в ненависть: яркую, едкую и убивающую. Кей станет новым слизеринским принцем, а Кагеяму уже за глаза называют «Королём». Их война будет идти до конца школы и может пойти дальше. А я, глядя на них, думаю, лишь о том, как сложилось бы настоящее, если тогда, в поезде, Кагеяма не увидел личину зазнавшихся отпрысков аристократии. Что было бы, попади он на Слизерин? — А этот уже твой. — Спасибо, — прячу конверты в сумку и по инерции провожу рукой по плечу блондина. — Мы в гостиную потом? — Ты, — поправляет, оскалившись в ответ на недобрый взгляд гриффиндорца. — Мне к Снейпу нужно. Пожимаю, плечами, как бы говоря: «Хорошо, как скажешь». Кей бросает последний, особенно злой, взгляд на Кагеяму и уходит. Зачем только наведывался? Мог и в гостиной отдать. — И как ты его только терпишь? — фыркаю, на это замечание и невольно задумываюсь. Действительно, как я его терплю? Едкого, надменного, холодного. Сарказм — второе имя Тсукишимы, как и хитрость. У Кея почти нет положительных качеств, но разве они ему нужны? Кому на Слизерине нужная пресловутая гриффиндорская храбрость и пуффендуйская доброта? Как я его терплю? Обычно, как терплю саму себя. — Обычно, — усмехаюсь, когда его рука дёргается, оставляя уродливую кляксу на пергаменте. Мы перестали собачиться и спорить ещё месяц назад, но от этого наши с ним отношения не стали лучше. Натянутые, холодные. Не так много нужно, чтобы мы молча разошли на неделю после очередного занятия. Он постоянно рычит на Тсукишиму, на весь Слизерин и периодически на меня, но потом раз за разом покорно приходит за помощью. Однажды мне это надоест, и я откажу. Просто пока мне скучно, а Кагеяма разбавляет серость школьных будней. После этого короткого столкновения с Кеем, гриффиндорец потерял весь свой настрой и концентрацию, поэтому пришлось закончить «занятие» пораньше. Брюнет скинул свои вещи в сумку и встал напротив меня, будто ожидая чего-то. — Ты идёшь? — немного грубо, но это же Кагеяма, ему не ведомо что-то другое. Готова поспорить что девчонки, даже самые тупые, шарахаются от него только из-за этого. — Иди, у меня ещё есть дела. Кивает, резко развернувшись на пятках, и уходит. Конверт обжигает ладонь, когда достаю его из сумку. Проверяю печать на целостность — мало ли, всякое бывает — и с особой злобой ломаю её. Достаю письмо, которое, ожидаемо, состоит всего из трёх строк. «Акира, суд назначил слушание на 6 декабря, следующий понедельник. Заседание начнётся в десять утра. Будь готова к утру воскресенья. Масао тебя заберёт. P.S. Передай Кею, чтобы наконец-то научился отвечать на письма матери.» Убираю пергамент обратно в конверт и прячу его в сумку. Второй, вскрываю с замиранием сердца. Никогда не думала, что буду так волноваться, открывая родительское письмо. Не думала, что вообще когда-то смогу получить от отца послание. Если не считать тех наивных детских мечтаний, ещё задолго до дня, разделившего мою жизнь на «до» и «после». «Дорогая Акира, Я получил твои снимки. Честно говоря, никогда не думал, что ты будешь играть в квиддич. Когда я впервые посадил тебя на метлу, то я просто был рад, что смог тебя чему-то научить. Ты уже наверняка поняла, что значит быть Амано. И, если Визенгамот не пересмотрит решение, будь готова это принять. Вступи во взрослую жизнь с высоко поднятой головой и никогда не оборачивайся на прошлое. Не позволяй тени, омрачившей наш род, сломить тебя. Я люблю тебя, твой папа.» Бах! В голове всё поплыло, зазвенело и посыпалось, как старый ветхий фолиант. В груди закололо, лёгкие сжались, а воздух куда-то пропал. Агония, всепоглощающая и нарастающая. Не думала, что такое возможно. Сколько себя помню, чувства словно нарочно обходили стороной. Мне было всё равно, когда авроры постучали в двери нашего дома; тогда, будучи ребёнком, я испугалась шума, а не псов Министерства. Мне было всё равно, когда студенты шептались за спиной, когда начинали кричать в лицо о моих родителях; тогда была злость на их тупость и непонимание. Когда пришло извещение о смерти мамы, я не почувствовала ничего, кроме сожаления. Потому что так и не смогла заставить себя навестить её, ответить хотя бы на одно письмо. Я оставила её умирать в Азкабане, но не почувствовала ровным счётом ничего, заставляющего внутренности переворачиваться. Но сейчас, каждое новое письмо, приближающее смерть отца, заставляется что-то внутри трепыхаться. Так отчаянно и зло, будто сам стоишь на смертном одре. Это пугает меня. Загоняет в пятый угол, которого никогда не было. Словно я снова вернулась в детство. Будто снова пятилетняя версия меня сбегает из дома в лес и бродит там, в надежде увидеть единорога, о котором рассказывала мама. Но находит только стаю летучих мышей и нечто похожее на инфернала. Только тогда я была ребёнком, который увидел порождение темной магии. Тогда страх и отчаяние — были нормальной реакцией. Тогда, но не сейчас. Слёзы жгут глаза. Картинка перед глазами расплывается, а скулы начинает жечь от солёной влаги. Из горла вырывается задушенный хрип, такой громкий в столь поздний час в почти пустой библиотеке. Считаю мысленно до десяти, сыплю проклятьями, но слёзы всё ещё продолжают стекать по щекам, капая на бумаги на столе. Откидываю треклятый пергамент в сторону, тру глазами пальцами, словно это поможет избавиться от накатившей слабости. Но это не помогает; лишь размазывает слёзы и тушь по щекам. Не знаю. Сколько проходит времени прежде, чем боль под рёбрами затухает, уступая место странной пустоте. Словно кто-то заставил проглотить целый пузырёк умиротворяющего бальзама. Первый порыв: сжечь оба письма к драккловой матери. Но секундой позже приходит осознание: возможно, это последнее послание отца. Провожу пальцами по косому витиеватому почерку, стараясь запомнить каждую деталь. Чернила со временем могут потерять свой цвет, а годы и вовсе могут испортить пергамент вместе с его содержимым. Лучше так, чем потом корить себя остаток дней. Собираю вещи, накладываю на себя очищающее заклинание, а после тихо проскальзываю мимо мадам Пинс, чтобы окольными путями спуститься в подземелья. Уже больше девяти и мне совсем не хочется наткнуться на старост или, что куда неприятнее, Филча с его мерзкой кошкой. По пути всё равно замечаю парочку старшекурсников, зажимающихся в тени алькова. — Нарушаешь, Амано, — вздрагиваю, когда на подходе к гостиной на плечо ложиться чья-то рука. По голосу определяю Куро, который подменяет Ойкаву на патрулях; ноги того все ещё восстанавливаются. Облегчённо вздыхаю, понимая, что меня мог поймать Даичи или, Мерлин упаси, Иваизуми. — Засиделась в библиотеке, — почти не вру, да и не нужно знать ему всю правду. Его явно не должна касаться моя эмоциональная нестабильность. — Наслышан, Кей уже порывался найти Кагеяму, — Куроо усмехается своей белозубой улыбкой, демонстративно закатив глаза. Наверное, только чудом не смеётся в голос. — Мерлин, он как маленький! — Как раз-таки большенький, — шипит, шутя пригрозив пальцем. Наклоняется ко мне, опаляя тёплым дыханием шею и ухо, и начинает шептать ещё тише. На грани слышимости и понимания. — Будь осторожна. Может быть, для тебя это игра, но для него уже нет. — Учту, спасибо за предупреждение. — Я на твоей стороне, ты же знаешь, — щёлкает по носу и махнув рукой, скрывается в темноте подземелий. Тяжело вздыхаю и наконец-то добираюсь до гостиной факультета. Кей сидит на диване около догорающего камина, лениво листая книгу. Закатываю глаза, но подойти к нему не спешу. Слишком устала от этой игры в отношения. Хочется личного пространства и такого желанного одиночества. Как в начале года: спрятаться от всех на Астрономической башне. Читать, думать или просто наблюдать за заходом солнца. Хочется взять плотное покрывало и, наплевав на погоду, сесть на берегу Чёрного озера, прихватив с собой какой-нибудь учебник. Всё что угодно, но не эта иллюзия счастья. Проскочить не успеваю. Сама виновата, нужно было сразу идти в спальню, а не изучать профиль блондина. Кей щурится, приподнимает верхнюю губу, как будто пытается обнажить несуществующие клыки, и резко встаёт на ноги. Желание ругаться с ним нет — видит Салазар, я и так балансирую на грани, испытывая свою выдержку — поэтому решаю быстро ретироваться в спальню. — Стоять, — замираю, хотя не хотела этого делать и жду, пока Тсукишима преодолеет разделяющие нас метры. Краем глаза проверяю количество студентов в помещение и оказываюсь приятно удивлена. Только мы. — Ну что ещё? — скрещиваю руки на груди, и совершенно не ведусь на свирепый взгляд блондина. Проходили уже и даже не на этом курсе. Можешь оставить такие взгляды своим друзьям да малышам. Мне всё равно, какие ты там строишь гримасы. — Ты где была?! — шипит так яростно, что будь у меня в руке кусок пергамента, запросто бы подпалился. — В библиотеке. Пожимаю плечами, рассматривая свои ногти. Да, аккуратный маникюр куда важнее лица моего «парня». — Я сказал сразу идти в гостиную, а ты… Не успевает договорить, как зажимаю рот рукой и толкаю к узкому проходу, ведущему к выходу из гостиной. Сумка скатывается с плеча, падая на пол около наших ног. Кей поражённо вскидывает брови, да так и замолкает, забывая, что хотел сказать. Достал. Просто сил уже нет терпеть его выходки, давно выходящие за пределы нашей сделки. Прав был Куро. С самого начала был прав. Оно этого не стоило. Эта сделка была ошибкой. Все эти скандалы, ссоры, доводящие до ярости, ревность и условности, которых так много в настоящих отношениях. Это были лишь побочные эффекты. Раздражающие, но вполне терпимые. Последствия начались позже: когда мы пьяные целовались посреди импровизированного танцпола; когда на утро я проснулась в кровати Куро и ещё полдня, превозмогая головную боль, сухость в глотке и стыд, слушала рассказы все того же Куро. Я помнила лишь смазанные обрывки, отпечатывавшиеся в голове ярким пятном. Уверена, Куро рассказал не всё, но и той информации было достаточно. Я играла. Переигрывала, иногда путала грани дозволенного. А Кей уже нет. Кей решил, что ему можно переступить установленную нами границу. Встаю на носочки, чтобы дотянуться до его уха и после могу сколько угодно винить себя, но я все ещё соблюдаю правила игры. Мы выглядим как одна из тех мерзких парочек, что зажимаются в темноте коридоров. Но никому не нужно знать, что стоит блондину дёрнуться и моя палочка упрётся ему в кадык. — Ты забываешься, Кей, — шепчу, едва размыкая губы. Злость и раздражение кипящие в венах, просачиваются в голос, пропитывая его холодом и цинизмом. Мне так хочется заставить его страдать; так велик соблазн произнести одно из заветных, запрещенных в этих стенах, заклинаний. — Мы заключили сделку. Но никто не давал тебе права так себя вести. — Да? — притворно усмехается, словно только и ждал этого. Мерзкий змеёныш. — Ну тогда это не ты обжималась со мной несколько недель назад? — Я была пьяна, Кей. Как и все, — рука, сжимающая палочку, чуть дрогнула и блондин, скорее всего принял это за отголосок вранья. — Не принимай это на свой счёт. Вскидывает руки, как бы признавая поражения, но я-то увидела, как тень разочарования и грусти промелькнула в его светлых глазах. Прячу палочку в рукав мантии и отхожу в сторону, подхватываю свою сумку с пола и ничего не сказав, ухожу в спальню. Не знаю почему, но стало легче. Наверное, что-то внутри меня не могло смириться с произошедшим; оно отвергало саму мысль об этом и мне просто нужно было сказать Тсукишиме правду.***
Дядя прибывает в Хогвартс около девяти утра. Единственными, кто знал о моём отъезде, были: Куро и Тсукишима. И да, Кей, не проснулся чтобы меня проводить. Зато встал Куро, хотя для него, встать в воскресенье раньше двенадцати большая редкость. Куро проводил меня до самого входа в кабинет директора и обнял, тихо шепнув что-то о том, чтобы мы «надрали задницу» Визенгамоту. Масао смотрит на всё это с напускным безразличием и стоит Куро скрыться из виду всё-таки высказывает своё недоумение. Как будто имеет на это хоть какое-то право. — Не знал, что ты водишь дружбу с отпрыском, этого двуличного выродка, Куроо. — Не думаю, что тебя касается то, с кем я общаюсь. Мужчина ничего не отвечает на это, лишь сильнее хмурится. Перебрасываемся парой дежурных фраз с директором уже через десять минут оказываемся в гостиной поместья. Масао скрывается где-то в недрах дома; скорее всего побежал к своей дорожайшей любовнице. А я, вместо того чтобы в очередной раз повторить свою речь для суда, нахожу Тоши и весь день провожу с младшим братом. Тоши всё время спрашивает, что будет с папой и мне так хочется сказать, что всё будет хорошо и к рождеству он вернётся, но не нахожу внутри ничего, что помогло бы сказать эти слова с привычной непоколебимостью. — Я не знаю, Тоши, — накрываю брата тёплым одеялом и обнимаю его поверх этого самого одеяла на кровати, что слишком большая для десятилетнего мальчика. — Спи. Смотрю, как мальчик сжимает в кулак край одеяла, и закрывает глаза. Несколько минут ему требуется на то, чтобы уснуть, а мне пока не хватает сил уйти. Слишком яркие вспышки в голове, от осознания, что всего через год мы уже вместе отправимся в Хогвартс. И слишком очевидно понимание — Тоши ещё не готов столкнуться с той суровой реальностью, что будет ожидать его вне стен дома. И это моя вина. Я должна была его подготовить, а я лишь убегала, возвращаясь домой только на лето; скрывалась за стенами старинного замка от собственной слабости и горькой, как полынь, правды. Вот она — чистая кровь во всём её гнилом великолепии. Столько фарса, показушного хладнокровия и бахвальства. Столько разговоров о величии и силе. Но что мы есть на самом деле? Мы носим маски и меняем их с поразительной скоростью, скрывая за всей этой иллюзией чистоты и идеальности свои гнилые личины. Целую брата в лоб и встаю с кровати, тихо выхожу из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Спать совершенно не хочется, поэтому бесцельно слоняюсь по дому, почему-то с горечью осознавая, что за все эти четыре с половиной года домом никто не занимался. Мне бы не хотелось, чтобы отец видел его таким. Безликим, серым и затхлым. Лишённым не только былого великолепия и красоты, но и хоть какого-то подобия на обитаемость. Нахожу Масао и его новую девицу — в очередной раз младше его лет на пятнадцать, годящуюся мне в старшие сёстры — в малой гостиной в южном крыле. Дядя сидит в неподобающем для аристократа виде: без рубашки, в одних только пижамных штанах. Морщусь, прекрасно понимая, что такое поведение лицезрю не только я, но и эльфы, а может ещё и не многие люди, работающие в этом поместье. Девица похожа на магловскую проститутку. Подтверждению этой мысли служит, накинутая на голое тело, огромная рубашка, наверняка принадлежащая Масао. Дядя не замечает меня, сидит с закрытыми глазами, откинув голову на спинку дивана, но его пассия, в отличие от него, отличается внимательностью, но увы, не мозгами. — Эй, девочка, принеси нам вина! — видимо, девица неплохо обжилась в всё ещё моём доме. Чувствую, как у меня дёргается глаз, а кровь начинает кипеть в жилах. Молча наблюдаю за тем, как лицо девушки начинает багроветь от негодования, а Масао, все ещё, не удосужился открыть глаза и посмотреть, с кем там беседует эта девица. Значит, такое поведение для неё явление нормальное. Ненадолго. — Эй, ты меня слышишь? Я сказала, быстро принеси нам вино! Вот тут уже и дядя открывает глаза и в его серых глазах мелькает тень испуга и какой-то непонятной мне злости. Но судя по тому, что девицу он не скинул, скорее всего эта злость направлена на меня. Прекрасно. — Будь так любезен проводить свои вечерние рандеву в своей спальне, — спокойствию в моём тоне позавидует сам Снейп, но готова поспорить, взгляд уже вовсю метает зелёные молнии. — И объясняй своим девицам правила нахождения в этом доме, но для начала, видимо, тебе самому стоит их повторить. Не намекаю, а уже прямо говорю о его неподобающем виде. Девушка всё ещё не понимает, что происходит, зато дядя впервые за эти годы увидел, что я не забыла, кому принадлежит всё наследство и этот дом, в частности. Как бы он не старался запудрить мне голову, я всегда помнила и просто закрывала глаза на его выходки. — Имей хоть каплю уважения к старшим, — наконец-то отвечает на мой выпад, немного нахмурившись. — Ты живёшь в моём доме и тратишь мои деньги, о каком уважении идёт речь, — усмехаюсь, сжимая палочку в пальцах. Мало ли, всякое можно ожидать от этого человека. Уверенно преодолеваю разделяющее нас расстояние и усмехаюсь, оказавшись в шаге от него. Смотрю сверху вниз, как на грязь под ногами. Он и правда грязь. Выродок чистой крови, предавший собственного брата. — Да кто ты такая?! — шипит мне девица в лицо. Она готова уже вскочить на ноги, но моя рука сама дёргается, прижимая кончик палочки к её шее. Девица взвизгивает, но замирает. Словно чувствую реальную угрозу. Правильно, так и должно быть. — Я Амано, тебе больше знать не обязательно. Шутливо кланяюсь и ретируюсь в противоположное крыло дома. Накладываю на дверь спальни все известные мне защитные заклинания и ложусь спать. На горизонте уже начинает трепыхаться рассвет. Следующее утро провожу в достаточно нервной обстановке. Голова гудит после двухчасового сна, руки дрожат, и всякая мелочь постоянно норовит выскользнуть из рук. Абсолютно не могу ни на чём сосредоточиться и поэтому приходится уложить волосы заклинанием, но макияж, к сожалению, нанести приходиться самостоятельно. Надеваю простое чёрное платье, длиной чуть выше колена, с длинными рукавами. Это ведь заседание суда, а не приём. Спускаюсь на завтрак, и замечаю, что в столовой присутствует не только Тоши и злющий, но уже подобающе одетый, дядя, но и его любовница. Меланхолично расправляю салфетку на коленях и, пожелав всем приятного аппетита, тянусь за тостом. Аппетита нет, но всё-таки понимаю, что, если не впихну в себя хоть что-то, вряд ли переживу суд. Ровно в девять утра в гостиной появляется мистер Тсукишима и его помощник. Прощаюсь с братом, бросаю быстрый и предостерегающий взгляд на своего родственника и исчезаю в зелёном пламени камина. Впервые оказываюсь в Атриуме и на секунду теряюсь, попав в плотный поток людей, спешащих по своим делам. Мистер Тсукишима ловит меня за локоть прежде, чем я успеваю потеряться, а после буквально тащит за собой. — Пойдём, хочу тебя кое-кому представить до слушания, — отпускает мою руку, когда я уже более уверенно следую за мужчиной и его помощником, парнем, лет на семь старше меня. Они приводят нас в небольшое кафе, где за одним из столиков расположился весьма солидный мужчина и заметив нас, он поднялся со своего места. — Мистер Робардс, доброе утро, прошу прощения, мы чуть припозднились, — мистер Тсукишима пожимает руку некому Робардсу. Затем мужчина пожимает руку помощнику мистера Тсукишимы, приветливо улыбаясь. Его фамилия кажется мне знакомой, но где я её слышала уже не помню. — Не извиняйтесь, мистер Тсукишима, я не в обиде, — мужчины обмениваются любезностями. А я всё жду, пока меня наконец-то представят. Не просто же так сам лорд Тсукишима так перед ним извивается. — Мистер Робардс, позвольте представить Вам Акиру Амано, — уверенно отвечаю на рукопожатие, на что мужчина одобрительно качает головой. — Юная леди Амано, рад нашему знакомству. — Взаимно, мистер Робардс. Мужчины ещё некоторое время разговаривают о работе; судя по всему, они имеют много точек соприкосновения. Из диалога, мне так и не удаётся понять, кем является этот мужчина, но одно ясно точно — он явно важная фигура в Министерстве. Проходит ещё четверть часа прежде, чем мы заканчиваем разговор за чашкой кофе, в котором я была лишь сторонним наблюдателем. Прощаемся у лифтов. Мистер Робардс направляется на второй уровень, чтобы это не значило. А мы спускаемся вниз. Не то, чтобы я много знала о устройстве нашего Министерства магии, но даже мне известно, что девятом уровне располагается почти легендарный Отдел тайн. — Кто это был, мистер Тсукишима? — спрашиваю, когда из лифта на третьем уровне выходит последняя ведьма. — Гавейн Робардс, глава Аврората, — от удивления открываю рот, сумев выдавить из себя лишь протяжное: «Оооо…». Мужчину такая реакция позабавила, а его помощник и вовсе рассмеялся, и ведь даже упрёка не получил. — Он лично взялся курировать пересмотр дела Ичиро, поэтому я решил познакомить его с инициатором этого процесса. Не успеваю найти достойный ответ, да и не нужно. Голос из динамиков оповещает нас о прибытии в Отдел тайн. Как только позолоченная решётка отодвигается в сторону, нас сразу ослепляют вспышки камер. Голоса журналистов наперебой просят дать комментарии, но мистер Тсукишима идёт напролом, игнорируя камеры и жуткий гомон десятков людей. Меня, конечно, предупреждали, что суд будет открытым, но то, что он вызвал такой ажиотаж, меня никто не предупреждал. Да и сама виновата. Стоило догадаться. Пересмотр громкого дела, спустя четыре с половиной года — лакомый кусочек для журналистов. Когда мы заходим в зал суда, у меня перехватывает дыхание. Отец уже здесь, сидит в клетке, подобно дикому зверю. Меня это раздражает и злит, но отцу, кажется, всё равно. Он, похоже, вообще ни на что не надеется и мне так хочется подбодрить его. Сказать, что всё будет в порядке. Он вернётся домой, восстановит доброе имя и своё положение. Но у меня нет на это права. Сажусь в кресло в первом ряду и внимательно осматриваю судейскую коллегию. Все до единого в мантиях сливового цвета и, кажется, после суда этот цвет будет сниться мне в ночных кошмарах. Не хватает лишь верховного чародея, которым, как ни странно, является профессор Дамблдор. Ждём не так уж долго, старик появляется в зале суда через несколько минут. Помещение быстро наполняется прессой и с ударом молотка начинается заседание. Обвинитель, коем выступает Министерство, зачитывает обвинения и назначенное за них наказание. После этого выступает мистер Тсукишима. В красках описывает нелепость обвинений и их беспочвенность. Напоминает, что его подзащитный прошёл проверку на Вертисариуме. Да тут то и начинается нечто странное, судейская коллегия вздрагивает, словно впервые слышат данную информацию. Среди сливовых мантий проносятся шепотки, а секретарь просит первого свидетеля защиты подойти к кафедре. Это старый знакомый отца. Он утверждает, что в один из дней, когда были убиты маглорождённые волшебники, они оказались недалеко от места преступления, потому что их деловая встреча затянулась, поэтому им пришлось задержаться. Потом выступает какая-то ведьма, скорее всего, она работала на отца. Женщина рассказывает об какой-то встрече и примерно таком же сценарии. Вереница людей рассказывает о том, что никогда не видели, чтобы подсудимый проявлял агрессию к маглорождённым и тем более, он постоянно был на виду. Когда очередь доходит до меня, мне едва хватает сил встать. Ноги не гнуться, а пальцы подрагивают от волнения. Это не школа, где вокруг такие же дети, которые только и могут повторять за своими недалёкими родителями. Одно дело не обращать внимание на них, бахвалиться перед сокурсниками и другими слизеринцами, а совсем другое стоять перед судьями, прессой и собственным отцом, чья жизнь зависит и от тебя тоже. — Назовите ваше полное имя. — Акира Риоко Амано. — Что вы хотите сообщить суду? И я рассказываю о марте, когда был самый пик убийств. Тогда мы несколько недель прожили во Франции. В одном из наших, наверняка, самых маленьких поместий. Я отлично помню, что всё то время мы с отцом летали и играли в шахматы; мама, постоянно была у нас на виду. Выращивала свои любимые цветы в саду или читала на веранде, нянчила Тоши. — В ночь с тринадцатого на четырнадцатое марта было совершено нападение на семью маглорождённых волшебников. Можете ли вы утверждать, что никто из ваших родителей не покидал дом? Они могли запросить у Министерства Франции данные об отслеживании каминов, но не стали этого делать. Конечно, многие маги умеют аппарировать, но для этого и придумали антиаппарационные поля. Роюсь в ворохе воспоминаний, надеясь найти хоть что-то. И вот, кажется, что-то есть. День рождение мамы: шестнадцатое марта. Ночью, за два до него, у Тоши начался сильный жар. Он полночи плакал и родителям пришлось связаться с Мунго. Тогда я не смогла уснуть и точно могу сказать, что слышала их голоса. — Да. Ночью с тринадцатого на четырнадцатое марта у моего младшего брата был сильный жар. Мои родители всю ночь провели с ним. — Почему вы уверены, что это была ночь с тринадцатого на четырнадцатое марта, а не, скажем, ночь с четырнадцатого на пятнадцатое марта? — Потому что это случилось за два дня до дня рождения моей мамы, — которая по вашей милости загнулась в Азкабане. — Ко всему прочему, мы делали запрос в Больницу Святого Мунго, можете проверить эту информацию. И тут как по накатанной. Пятнадцатого мы возвращаемся в Англию. Шестнадцатого проходит приём в нашем поместье. Шестнадцатого вечером очередное убийство. Ни единого доказательства, только голословные обвинения. Секретарь благодарит за дачу показаний, после чего возвращаюсь на своё место. Мистер Тсукишима мягко сжимает моё плечо и шепчет тихое: «Молодец». Снова чьи-то выступления. Зал суда начинает гудеть, как пчелиный рой, и Дамблдору приходится попросить всех присутствующих соблюдать тишину. Но настоящий хаос начинается, когда мистер Тсукишима передаёт суду материалы внутреннего расследования, которое было проведено по его запросу. Согласно которому в состав судейской коллегии, которая вынесла приговор, входили волшебники и ведьмы, чьи семьи так или иначе пострадали от нападений. Публично усомнился в беспристрастности судей. Это может стоить нам слишком дорого или стать козырем в рукаве. Как повезёт. Мистер Тсукишима также упоминает, что суду так и не были предоставлены прямые улики: ни тогда, ни сейчас. — Принимая во внимание новые аспекты дела, суд удаляется для изучения предоставленных материалов, — достаточно громко для своих лет произносит Дамблдор, стукнув молотом. — Слушание продолжится девятого декабря, в десять часов утра. — Мы добились своего? — тихо спрашиваю у мистера Тсукишимы, пока на нас не набросились журналисты. Мужчина самодовольно кивает, вытягивая руку, чтобы защититься от вспышек камер. — Более чем, — мужчина утвердительно кивает, выводя меня из зала суда. Репортёры лезут со всех сторон, прося дать комментарии, но мистер Тсукишима, закатив глаза, проходит мимо. Возвращаюсь в особняк около двух часов дня. Мистер Тсукишима пообещал зайти на чай завтра днём, чтобы обсудить некоторые детали на следующее заседание. Лишь киваю в ответ, переступив решётку камина. Оказавшись дома, сразу направляюсь на кухню. Необходимо привести дом в надлежащий вид к возвращению отца. Спускаю по крутой лестнице и первое, что бросается в глаза: почти полное отсутствие свечей или масляных ламп. Несколько эльфов сидят на высоких табуретах и о чём-то увлечённо разговаривают с двумя молодыми служанками. Заметив меня, они резко замолкают, вскочив на ноги. Девушки, что уж говорить о эльфах, боязливо потупили взгляд в пол. Не знаю откуда у них такой страх по отношению ко мне, я никогда не позволяла себе срываться на них. — Почему здесь так темно? У нас заканчиваются свечи? — Господин запрещает нам использовать свечи, — отвечает одна из служанок, не посмев поднять на меня взгляд. Вжала голову в плечи и будто приготовилась к удару. Раздражённо фыркаю, одним взмахом палочки зажигая все свечи и лампы. — С этого момента можете не подчиняться Масао и девушка, что он приводит, — девушки облегченно вздыхают, расправляя плечи, а глаза эльфов и вовсе, начинают блестеть. — Кроме того, я хочу привести дом в надлежащий вид. Если всё сложиться удачно, уже на этой неделе вернётся лорд Амано. Служанки и эльфы радостно вздыхают, что немало меня удивляет. Не ожидала, что кто-то из прислуги будет счастлив его возвращению, но кажется, за эти годы с Масао порядком их утомил. — Мы можем приступать? — робко спрашивает одна из эльфиек, прижав свои ушки к голове. — Да, — киваю, задумчиво покрутив палочку между пальцев. Эльфы, все до единого, мигом аппарируют. Служанки низко кланяются и скрываются за одной из дверей. Усмехаюсь и направляюсь наверх, чтобы найти Тоши. Самую малость хочется посмотреть на лицо Масао, когда он поймёт, что эльфы больше его не слушаются. Поздним вечером чья-то белоснежная сова приносит конверт. Птица не улетает, а нагло садится на оконную раму, наверняка ожидая, что ей дадут лакомство за проделанный путь. Усмехаюсь, но всё-таки протягиваю наглой птице горсть орешков. Распечатываю конверт и достаю оттуда даже не письмо, скорее, небольшую записку. «Ичиро Амано оправдали. Можешь больше не переживать, твоя семья будет полностью оправдана. P.S. Больше нет причин для слёз, не так ли?» Не знаю, кто отправитель, но меня тревожит, что он знает то, чего не должен. Но хочется верить, что отец и правда оправдан. Ожидание. Ничто не убивает так сильно, как оно.