Стокгольмский синдром

Мы встречаемся, чтобы расстаться.

Движущийся поток машин по оживлённой улице привлекает светом желтых фар. Десятки точечных источников света скользят вдоль сырой дороги, разбавляясь автомобильным клаксоном и пешеходами, быстро бегущими по начерченным белым линиям. Сыро. Весь Сентфор до маленьких улочек пронизан промозглым вечером, мелким холодным дождем, пробирающимся под пальто. Небо по-осеннему выдавливает безудержные ливни по несколько раз на дню, и над головами у жителей ни на намёка на солнце. Грязно-серый плывет над ними, полностью передавая настроение, и каким бы ни был сезон — унылая пасмурность заняла ключевую позицию. Солнцу тут не место. Оно бы стало тёмным, перестав излучать красочную радость, и вгоняло бы в смертельную тоску. Она затягивает пояс на талии, когда мимо неё проезжает шумная компания подростков. Фонари ещё не зажглись, и ноги то и дело встречают препятствия и неровности. Пальцы, ставшие красными и сухими, выхватывают из сумки горький шоколад с привкусом апельсина, и под непрерывно падающими каплями, Сара разрывает упаковку, доставая плитку. В городском запахе постоянных выхлопных газов, аромат шоколадки чувствуется острее. На секунду она останавливается в общем потоке людей, не видя перед собой цели. Есть ли хоть одно место на этой прогнившей планете, что будет домом считаться теперь? Существуют ли в Сентфоре стены, от которых О’Нил не станет шарахаться и бежать? Тугое переплетение подступивших слёз и беспрестанных слов от Никсона в грудную клетку попадают беспроигрышным ударом меча. Изничтожившая в щепки боль несоизмерима с количеством поражений в её жизни. Она держится из последних сил. Возобновлять путь непросто. Но Сара пускается в общий ход, опустив голову и становясь такой же серой, как и остальные. На языке горький и неприятный вкус шоколада, вызывающий обильное желание купить бутылочку воды. Кусок за куском, О’Нил пережевывает гадость, которую в жизни всегда ненавидела, но ест сейчас, лишь бы себе доказать, что присутствуют на свете случаи, когда бывает более горько и ненавистно… … Чем в последние пять паршивых лет. Глотает со злобой, поперхнувшись, вновь прекращает бесцельно идти. По щекам беспрепятственно катятся капли дождя, оставляющие ледяные следы на коже. Должно ли быть так тяжело? Переходить знакомые улицы, здороваться с людьми и вновь искать в жизни смысл, забыв про утерянный. В бессмысленной агонии бьется разум, пытаясь понять по одному и тому же сценарию все вопросы и найти к ним ответы. Они убивают её ежедневно. Они клином входят меж рёбер и сердце нещадно протыкают в попытке добить. Плата за совершенные глупости до конца жизни преследовать станет, и от этого ей хуже становится. У Сары не найдётся той нужной валюты, чтобы расплатиться за всё содеянное, а её плоть — бесформенный облик, скитающейся по городу одинокой души. Правильнее было бы сказать, что здесь нет Сары, но эгоистично будет, если однажды руки её свесятся, а Дэниел найдёт тело в ванной, заполненной взрывом темно-красного. Плитка кончается на удивление быстро. Лужи, на которые она наступает, только увеличиваются в размерах, а все вокруг как можно скорее добираются до собственных домов. Там, где их заждались с ужином или крепким горячим чаем, улыбками и рассказами о дне. То, что уже утеряло важность для Сары и по чему девушка истосковалась, если быть честной с собой. Защемившую мимолетную радость обожгло трусостью и гибелью своих надежд. У всех дорога выложена из мокрых плиток и луж, а у неё на пути зыбучие пески, заживо сжирающие в своих глубинах. — Давай подумаем логически, — Майкл затянулся, отбросив голову на подушки, и губы его раскрылись, выпустив кольцо дыма, — что если мы будем жить вместе, то в один прекрасный день кто-нибудь да убьёт другого ночью. Неоспоримый факт. — Заявление на минус сто, не одобряю, — недовольно бурчит Сара, забирая у него сигарету. Потушив об дно стеклянной пепельницы, привезённой с Европы, она взглядом пылким и недобрым ему всё своё мнение передаёт. — Подожди, у тебя тут испачкалось, — он неожиданно приближается к ней, расстояние меж их носами бросив в разрастающийся огонь, — на розовых линзах жирные разводы от мечтаний и фантазий остались. — Это несмешно. — Я не травлю шутки. Я хочу достучаться до твоего сознания. С минуту О’Нил думает, что он рассмеется. Что глубинный и хриплый смех, до косточек ломающий всё внутри, прокатится по его гостиной и липким дёгтем покроет обои. Но изумрудные глаза слишком серьёзны, вызывают непрошеные слёзы и кипяток досады по всему телу. Она отстраняется, поняв позицию Тёрнера, и уже собирается встать с дивана, как его широкая ладонь ложится ей на затылок, вынуждая на месте остаться. — Если бы я согласился, то ты бы обязательно пожалела, — разрезает безжалостно он маленькие нити, что их держали друг возле друга. — Не идеализируй всё. Мы не в кино. И я не хочу, чтобы ты рылась в моей голове двадцать пять на восемь. Мне нужен мой уголок, где нет тебя. — Для баланса? — Огорчённо испустив вздох и прикрыв веки, спрашивает она. — Да. Мне напомнить, что кроме тебя и Аарона никто меня так близко не знает? Если буду готов, если захочу и пойму, что это верно, — то приглашу. А пока нет. Зачем-то нежно проводит по носу и губам, будто сглаживая грубость слов. Настырно держит возле себя, не отпуская, но ещё ближе не подпускает, держа дистанцию. В сознании её догадки становятся пустыми, а все планы превращаются в пепел, все ещё тлеющий и обжигающий чувствительные клетки. Сглотнув и кивнув больше себе, нежели ему, Сара открывает глаза, безучастно вперившись в него взором. Дикой хваткой душит изнутри обида, настолько терзающая, что хочется надавать пощёчин ему, но понимающе согласившись, она прячет эмоции. — Скажи, что между нами нет недопониманий. — С чего бы это им быть? — Подняв бровь в удивлении, интересуется О’Нил. Он не отвечает. Всё смотрит прямо в душу, когтистыми лапами проницательности кожу от костей отделяя. Неловкостью доводит до мандража, сводя медленно с ума. О’Нил терпеливо ждёт, боясь лишний раз вдохнуть, потому как образ его опечатывается с каждой секундой в памяти. Этот равнодушный ко всем взор, что сейчас пеленой слабости покрыт, и опьяняющие ласки дыхания его на губах оставляют невидимые отметины ожогов. Он так близко. Так совершенен в чертах, кажущихся довольно грубыми и резкими в пламени огня в камине. Дотянись пальцем до родинок и морщинок — и совсем не заметишь, как заполнишься трепетом. Уголки мужских губ приподнимаются вверх в смехотворной улыбке. Колючая щетина щекочет ей тыльную сторону ладони. — Потому что я вижу твою реакцию на каждое моё слово, — продолжает Майкл. — Ты буквально побывала в моей голове, выяснив о всех страхах и мыслях. Это тебе ни о чем не говорит? — Я не расстроена. — Тогда быть может согласишься прогуляться со мной до ближайшей лапшичной? — Я не хочу выходить на улицу, — категорично отказывается она, — там холодно. — Но ведь я рядом, — улыбается он, — есть кому погреть руки. Сара успевает остановить себя перед пешеходным переходом, резко избавившись от воспоминаний с помощью гадкого и нетактичного водителя, сигналившего ей. Красный светофорный свет загорается и мимо проносится поток машин, прибавивших газу. Впереди виднеется пятиэтажный дом, наполовину скрытый в тени многоэтажки. Постепенно загораются окна, поочередно паркуются автомобили на парковках у домов. У всех жизнь течёт своим чередом, не останавливаясь, как она на светофоре. Избавившись от шоколадной обертки, Сара переходит на другую сторону улицы неспешно, ощущая себя мертвой, но восставшей для чего-то такого, что ей не под силу. Как долго рёбра её будут ломаться от любого вдоха, и лёгкие перестанет обдавать тягучей смертельной лихорадкой? В городе, таком маленьком по населению ей не хватает воздуха, чтобы надышаться сполна. У подъезда в нерешительности Сара вытаскивает связку ключей. Во дворе пустынно, ни единой души, и никто не может увидеть её терзаний, выливающихся наружу со слезами. Со слезами, точно превратившимися в холодную сталь клинков. Она обещала себе не тратить попусту нервы, но сердце, уже покрытое толстой кровяной коркой, не останавливаясь в ритме, калечит её дальше. Заставляет раз за разом вспоминать судный день, вспоминать о том, что рука её нажала на спусковой крючок и этим две жизни одновременно забрала. Раздираемая изнутри никчемной виной, Сара существовала дальше, пройдя долгий процесс судебного разбирательства, в котором по итогу выиграла. Лучше бы осталась гнить в исправительной колонии. Здесь, в этом мире, нет ничего, что уже вселило бы в неё радость июньского тёплого дня и трепет рождественской ночи. Здесь пусто. Настолько, что даже завопить во всё горло и покончить с собой не имеет смысла. Узкий проход и бесконечные лестницы, которые О’Нил проходит в смятении. Ступени, что покрываются шипами по мере приближения и немые стены, давящие на неё отрывками из прошлого. Знакомый окрас их, те же почтовые ящики, один хуже другого, испорченные временем и человеческими кулаками. Преодолеть два этажа труднее, чем пройти аттестационный экзамен. Но у неё выходит с треском после проигрышей и неудач. Она не винила себя так часто. И не приходила к нему на могилу, чтобы утешиться и предаться прошлому. Лишь сильнее загубит себя, не оставив живого места. Без того было паршиво, а уничтожающие фрагменты их встреч в тех мелочах, лежащих дома, прямо растаптывали её. Никсон посоветовал отпустить, вот только не сказал, каким образом. А холодные ночи, проведённые в улочках, ведали об одиночестве больше, чем молчание в одной комнате, заполненной людьми. Сара до этого не знала, какого быть сломленной и даже сейчас задается этим вопросом. В ней угасло всё живое, потеряло значимость и обрело полупрозрачный тонкий лёд в качестве стражника, но есть то, что не даёт упасть. По этой причине она с такой дрожью открывает дверь его квартиры, которую купила сразу же после освобождения, продав всё своё имущество. В полумраке подъезда, утеряв возможность дышать и думать, О’Нил в оцепенении тянет руку к ручке, дергает её, и последний корень здравомыслия, крепко держащий девушку в стальной хватке, обрывается, после себя лишь куски оставив. Всепоглощающая печаль возносится к мозгу, а в жилах вместе с кровью смешивается яд боли и разлуки. Темнота коридора входит острыми гвоздями шею, а запах Майкла, оставшийся в квартире, валит её с ног. Не веря себе и своим глазам, не пытаясь подняться и сделать любое движение, она роняет голову, обессиленной став в секунду. Слишком тесно в аромате его, обволакивающем её полностью. До смертельного безумия страстно желает Сара увидеть Тёрнера, но натыкается на свои же слёзы, заполнившие склеры. Она не извиняется, заходя к себе домой. Грустным и потухшим взглядом осматривает всё вокруг, не находя энергии, чтобы пройтись и дотронуться до всех предметов, которыми Майкл пользовался. Единственное — прижимает к груди фоторамку с его портретом, будто одно косвенное присутствие его вернёт всё утерянное. Закрывает с упавшим сердцем дверь, запираясь изнутри, и словно в трансе проходит к шкафу, возжелав только одного. А когда слабая ладонь её нащупывает его любимый чёрный свитер среди прочей одежды, и за окном проскакивают на перегонки ослепляющая молния с громом, Сара садится на диван, впервые прочувствовав Майкла рядом и долгожданное освобождение за эти долгие пять лет.