***
Несколько дней назад Проснулся он в полной тишине, дезориентированный и скованный невыносимым внутренним холодом. Не открывая глаза и почти не дыша, он долго вслушивался в свою неподвижность, ожидая, когда же внутри него или снаружи начнет хоть что-нибудь меняться. Но время шло, а все оставалось по-прежнему. Если бы не редкие, едва ощутимые толчки сердца и почти неуловимое дыхание, он бы и не понял, что вообще жив. Он знал, что такое холод и что такое сердце, но он забыл для этого нужные слова. Зато помнил другие — в прошлый раз их звучало слишком много. Он не старался что-то запоминать, ему было не до того, но часть из них осела в голове, и сейчас они всплывали в памяти бессвязными нечеткими образами. Наконец что-то изменилось — рядом зашуршала ткань, кто-то выдохнул. К шее прижались теплые пальцы. Теперь можно приоткрыть глаза. Чтобы увидеть что-то большее, чем уходящий в темноту потолок, он с некоторым трудом разрушил свое оцепенение и начал медленно поворачивать голову, преодолевая сопротивление глубоко въевшегося в кости холода. Тусклый желтый шарик света возник из ниоткуда и запульсировал на верхушке тонконогой высокой подставки — медленно, как будто подстраивался в такт дыханию. Вдох — свет разбегается в дальним стенам, заполняет темные углы, выдох — возвращается обратно. Вдох — помещение словно расширяется, выдох — сужается. Некоторое время он не замечал ничего, кроме этой пульсации — в ней чувствовалось больше жизни и тепла, чем во всем его теле. — Проснулись. — Знакомый голос, в прошлый раз он раздражал больше. — Это не вопрос, не нужно отвечать. Вас ведь уже совершенно бесполезно о чем-либо спрашивать, не так ли? Незнакомое лицо придвинулось слишком близко, заслонило собой вообще все и перетянуло на себя внимание. Черные, резко очерченные линии сплетались на коже в сложные узоры и почти скрывали его настоящие черты. — Молодой человек, не нужно так резко вскакивать. — Теперь обзор закрывало не лицо, а черные широкие одежды. В этом тусклом мигающем свете все темные цвета превращались в черные. — Я всего лишь провожу поверхностное обследование, а вы как будто собираетесь проломить мне голову этим горшком. От пальцев, все еще прижатых к коже, в тело медленно по капле впитывалось тепло. Слишком медленно и слишком мало — как будто дразнило, вместо того, чтобы по-настоящему согревать, и насмехалось над его беспомощной неподвижностью. Он сделал еще одно усилие. Онемевшая ниже локтя рука почти не слушалась — она угловатым движением дернулась вверх и, неловко ударившись о странное лицо, проехалась пальцами к шее, и там плотно прижалась ладонью к горячей коже. Он смотрел на эту ладонь, резко выделяющуюся на фоне черных линий, на белые складки ткани чуть ниже запястья, и не узнавал ничего. Но, все же, кое-что понимал. — Если вы думаете, я причиню ему какой-нибудь вред, то напрасно вы так думаете. У меня фантазии не хватит навредить ему еще больше. — Разрисованный человек выпрямился, и рука соскользнула с его шеи. — Вместо того, чтобы держаться за этот горшок, или что там у вас в руках, лучше бы вы сбегали и принесли нормальной еды. Желательно жидкой и простой, так мне будет проще наладить его пищеварение. И грелку принесите, у вашего командующего руки холодные, как у трупа. И это на такой-то жаре! Он не следил за звуками, источника которых не видел. Важнее всего было сейчас, что черные одежды внезапно начали отдаляться, унося с собой свое тепло. Он потянулся вслед за ним, чтобы удержать, но не сумел. Продолжая упрямо двигаться, он с трудом перевалился на бок, хотел опереться на локоть, но под ним оказалась пустота. Упал он так же, как и двигался — тяжело и неловко. Все случилось так быстро, что он даже не успел ни испугаться, ни среагировать — так и остался лежать, царапаясь щекой о жесткие нити плотного полотна, покрывающего весь видимый пол. Он наверняка знал что это, просто забыл, как называется. Казалось, что если кто-нибудь произнесет нужное слово, он сразу поймет, что оно — то самое. Стало светлее. Сначала единственный светильник вспыхнул и загорелся ровно. Потом к нему добавилось еще несколько. — Зачем вы скатились с кровати? — Человек с узорами снова оказался поблизости, одним движением поднял с пола и усадил. Неудобно. В спину врезался острый угол. Лежа лучше. — Почему вы снова падаете? О Небо, не отвечайте. Нашел, кому задавать вопросы! Лекарь называется! Речь звучала бессмыслицей. Угадывалось только самое простое — настроение, обрывки образов и несколько знакомых слов, которые он где-то уже слышал раньше. А если услышит еще, то непременно станет понимать больше. Непонимание досаждало, но меньше, чем неповоротливая стылость, поселившаяся в самой сердцевине костей — он почти не чувствовал рук, едва осознал, что у него есть ноги, кожа ощущалась хрупкой замороженной коркой. Только одна ладонь все еще хранила в себе тепло. Лекарь — а он понял слово «лекарь» — зажег еще один светильник и перенес его к самой кровати. Теперь узоры на лице выделялись сильнее и напоминали глубокие черные извилистые трещины в черепе, отчего вся голова выглядела искусно нарезанными и висящими в темноте кусочками кожи. Отталкивающе. Но взгляд не отвести. Думалось медленно и очень плохо. Лежать на твердом полу неудобно и холодно — не настолько неудобно, чтобы начать шевелиться самому, но достаточно, чтобы не сопротивляться, когда его снова подняли и посадили. — Не отвечайте, но хотя бы посмотрите на меня! Дайте мне увидеть проблеск разума в ваших глазах, чтобы я мог понять, что годы, проведенные в этой дыре не растворятся в серой пыли из-за вашей глупости! Я же не какой-то рядовой военный лекарь, я, все-таки, пришел сюда из самого великого клана Мунго. Из самой, можно сказать, его элиты. Вы не ценили это и раньше, и уж точно не оцените это сейчас. А я что? Потратил несколько лет жизни на то, что закончится вот так? Вы даже не представляете, насколько это нелепо и смешно и насколько меня переполняют разочарование и возмущение! Руки в таких же узорах, как и лицо, крепко держали за плечи, не давая снова упасть, и грели даже сквозь плотную ткань белой рубашки. Тепла этих ладоней было мало, но даже его хватало, чтобы полностью отрешиться от всех незнакомых слов, узоров на коже и даже впившегося в спину острого угла. Лекарь сидел почти вплотную, на корточках и был явно чем-то недоволен. Не важно. Недовольство лекаря — это трудности лекаря. — Почему ваше состояние настолько отвратительное? Все не просто плохо, все гораздо хуже, чем я ожидал. — Лекарь из клана Мунго жаловался многословно, эмоционально, но почти шепотом. — Должны ведь сохраниться хоть какие-то простейшие навыки и рефлексы! Сфокусируйте взгляд! Посмотрите же на меня! Он и так на него смотрел — рассеянно, но не в лицо, а на шею — он помнил, как быстро от ее тепла возвращалась чувствительность в пальцы. Вдоль этой шеи сбегали вниз все те же черные узоры-провалы и причудливыми путями скрывались под темным воротником. Возможно, там, внутри, будет еще больше этих узоров и еще больше горячей согревающей кожи. Взгляд будто сам собой тек вниз по швам и складкам темной ткани, замечая все — и серебристую вышивку по краю, и толщину ниток, и, главное, короткие ленточки завязок. Он не знал правильных слов и названий, он только предвидел, что если сорвать эти маленькие штуки, все это одеяние раскроется... — Ваши жизненные силы даже я нащупываю с трудом. Вы сейчас похожи на полуживой кусок мяса! Какое невероятное разочарование! — отпустив плечи, лекарь бесцеремонно схватил его за подбородок и повернул лицом к себе. — Впрочем, вы все еще живы, хотя теперь вообще ни на что не годитесь. И, думаю, я имею право в счет оплаты за потерянные годы забрать вас с собой. У нас в клане вам точно найдут применение, хотя, не уверен, что вам оно придется по душе. Хватка ладони и ее прикосновения к лицу были такие согревающие, что он даже прикрыл глаза от удовольствия. Лекарь злится. Но это не важно, потому что перед мысленным взором все еще плавали и складки ткани, и ленты завязок, и то, что должно было находиться под ними. От рассеянных мыслей его отвлекли шаги. Вернулся тот, другой. И этот другой сейчас может помешать. Больше ждать нельзя. Ему даже не нужно было смотреть. Он резко вскинул до этого безвольно лежащие руки и быстрым, хоть и скованным движением грубо схватил эту желанную горячую шею и всем телом завалился вперед. И только после этого открыл глаза. Часть рисунка скрылась под ладонями и перестала отвлекать. С удивленным возгласом лекарь опрокинулся на спину. Всхрипнув от неожиданности, засуетился и попытался вывернуться. Слишком подвижный, и отвлекающе машет широкими рукавами, когда стучит кулаками по его плечу, поэтому, чтобы было удобнее, он сел коленом лекарю на живот и придавил всем весом. Лекарь дернулся и захрипел. Избавляться от завязок одной рукой оказалось неудобно. Лекарь только дергался и страдальчески всхлипывал после каждого рывка, но его халат оставался целым. Пришлось расстаться с горячей шеей, и уже двумя руками — согретыми и намного более подвижными — дернуть черную ткань в разные стороны. С громким треском халат лекаря из великого клана Мунго распахнулся, открыв под собой еще один слой одежды — на этот раз белой и тонкой. Слабая преграда. Снова треск ткани — и, наконец, можно приложить ладони к голой коже. И совсем не важно, что тело лекаря выглядит таким же отталкивающе-притягательным, как и его лицо. И что разрисованные руки толкают в грудь — эти удары слабые и только согревают, а не причиняют боль, и ускоряют сердце. Тепло проникало сквозь кожу, поднималось вверх к самым плечам. Даже с закрытыми глазами, на ощупь, он легко нашел бы самое мягкое и горячее место — узорный живот промялся под ладонями и пальцами — пока не сильно. Интересно, не скрывается ли там, внутри, что-то еще более теплое? Кончики пальцев легко вдавились глубже. Наверное, будет не сложнее, чем разорвать ткань халата. Лекарь панически заверещал. — Стой! Все! Хватит! — он задергался и почти освободился, но был снова придавлен коленом. — Хватит там стоять! О, Пыльное Небо! Помоги мне! Отвлекся и совсем забыл про того, второго. Нужно торопиться. Но сделать он больше ничего не успел — его обхватили сзади и без резких движений подняли на ноги — легко, как будто он почти ничего не весил. По полу прокатились, разливая содержимое, чашки и чайник, с приглушенным стуком упал какой-то ящик. Белая каша размазалась бесформенной кляксой, от нее поднимался полупрозрачный пар. Хотелось последовать вслед за отползающим лекарем, но вместо этого он оказался почти обездвижен — с прижатыми к бокам руками, с силой втиснут спиной в чью-то грудь. О, он, вспомнил кто это. В прошлый раз от его рук у него чуть не расплавилась от удовольствия кожа, и это было самое лучшее и самое сильное чувство в мире. Как он вообще мог про это забыть? Лекарь врезался спиной в кровать, и на этом прекратил бегство. — Что он вообще делает? — воскликнул он, смущенно пытаясь прикрыться. Полы халата расходились и никак не помогали спрятать багровые следы, проявившиеся между черных линий. Завязки оказались вырваны из ткани «с мясом». — Сначала я решил, что он хочет меня придушить, потом подумал, что он собрался меня обесчестить прямо на этом ковре, а в итоге он чуть не начал живьем снимать с меня кожу! — лекарь поднялся на ноги, придерживая руками края одежды, и попятился к дальней стене. — Смотри-ка, какой он спокойный, пока ты его держишь. Во что он превратил мой халат! Как тебе удалось его так быстро угомонить? Почему он не хочет снять кожу с тебя? И почему ты все время молчишь, я же знаю, что ты меня понимаешь. Тебе что, отрезали язык? Не получив ответа, да, и, видимо, не ожидая его, лекарь снова занялся одеждами и надолго замолчал. А он был доволен. Послесонное онемение почти покинуло, босые ноги даже ощутили шершавость ткани на полу — ковер, конечно же, это ковер, — гладкость и прохладу чашки, подпавшейся под подошву. Он большим пальцем ноги катал эту чашку вперед и назад, и, играюче пнув в сторону все еще молчащего лекаря, случайно попал тому в лицо. — Да что же это такое! — но возмущение сразу же испарилось,когда лекарь всмотрелся и недоверчиво произнес, — Он что, улыбается?***
Без лишней скромности он считал себя очень умным и хитрым. Пускай он слабо понимал, что означает «скромность», хотя слышал это слово несколько раз — от мунго — так разрисованного лекаря называл Мортелл. За последние дни он уже слышал немало разных слов, далеко не всегда понимал их значение, но при желании всегда мог услышать еще больше. Кроме лекаря теперь с ним иногда разговаривали Мортелл и Шемаар. Но Мортелл заходил редко и говорил тихо и, чтобы он не шептался с лекарем по углам, обычно было достаточно подергать его за усы. Мортелл тогда ойкал от боли и начинал говорить быстро и много, словно в испуге, но никогда всерьез не вырывался. Даже начал давать сладости. Ирьен решил, что ему это просто нравится. Хотя сейчас вход в шатер плотно закрыт, звуки снаружи все равно доносились — это Мортелл и Остер с помощниками наводили порядок. Нужно убрать мертвецов, иначе можно было вступить в грязь, едва выйдя за порог, и снова испачкаться. Вместе с чистой одеждой лекарь собственноручно принес в шатер большое зеркало, и Ирьен впервые увидел себя целиком — в новом синем халате, при свете дня, а не желтых светильников. — Красивый, — признал он вслух и ласково погладил холодную зеркальную поверхность. Эта одежда была несоразмерно ярче, чем балахон мунго, и уж точно прекраснее, чем строгая форма генералов или Шемаара. Их нельзя даже сравнивать. Ирьен еще раз провел пальцами по отражению — там, где ткань переливалась в складках, где тонкая вышивка вилась по краю воротника и рукавов. — Скромностью наш командующий не страдает, — отозвался из своего, уже привычного, угла мунго. — Впрочем, от лишней скромности только лишние хлопоты. Молодой человек, вы там закончили? Молодой человек — это Шемаар. Он только что менял Ирьену одежду, чистил его волосы и руки от крови и грязи и, вдобавок, заплел ему четыре длинные, ниже пояса, косы. Спине стало холоднее, но это не повод протестовать — хотелось, чтобы Шемаар в следующий раз снова заплел ему волосы. С Шемааром вообще протестовать получалось плохо. За эти дни тайного и явного сопротивления Ирьен сумел отвоевать себе только право не одеваться самостоятельно. Это Мортелл говорил, что можно все. Шемаар же говорил «нельзя» и обливал холодной водой, а иногда вообще уходил из шатра надолго. Ирьен научился это терпеть. Мортелл звал его командующим, мунго — пациентом, странный генерал Хловер — братом, а Шемаар вообще сказал, что его зовут Ирьен, но больше никто его так не называл. После пробуждения он быстро и накрепко запомнил две вещи. Первая — чем беспомощнее и глупее выглядишь, тем меньше приходится делать самому. И вторая — когда Шемаар видит, что ты что-то умеешь, он перестает это делать за тебя. С самого первого дня Шемаар находился рядом, но это «рядом» всегда было немного дальше, чем хотелось бы, и с каждым днем расстояние только увеличивалось. Первое время он вообще не отходил ни на шаг, заботился о каждом невысказанном желании и позволял делать с собой что угодно. Ирьен на это время забыл про холод и был уверен, что по-другому просто не может быть и так и должно быть всегда. Потом, как-то незаметно, но быстро Шемаар перестал поддерживать, когда Ирьен научился уверенно стоять на ногах. Перестал кормить, поить, водить его руку с карандашом, не помогал больше рисовать буквы. Даже сидел теперь не плечом к плечу, а на другом конце стола. Сколько Ирьен ни пытался вернуть все, как было — отказывался есть самостоятельно, опрокидывал чашки с водой, «случайно» ломал карандаши и выводил не читаемые каракули — Шемаар не поддавался, и приходилось смиряться. Дальше мелкого упрямства Ирьен заходить не решался. Ему хватило одного раза. Это случилось вскоре после пробуждения и сразу после того, как Шемаар перестал его кормить, увидев, что Ирьен вполне неплохо справляется с этим самостоятельно. Ирьен злился, стучал по столу, отказывался есть вообще — это «вообще» уже дважды заканчивалось раньше, чем успевал остыть чай в чашке, грозно смотрел в глаза Шемаару, ожидая, что тот сдастся и отведет взгляд. Но всегда проигрывал. И когда однажды терпение лопнуло окончательно, тяжелый стол со всей стоящей на нем едой был резко и легко подкинут к самому потолку, перелетел, чуть не задев, через Шемаара и с тяжелым грохотом рухнул кверху ножками за его спиной. Тарелки с едой, бокалы и чашки опрокинулись Шемаару на голову и рубашку, рассыпались по полу. Разлившийся в воздухе чайник чуть не плеснул в лицо кипятком. Шемаар тогда посмотрел на Ирьена долгим непонятным взглядом, а потом просто ушел — показалось, что быстрее обычного и немного торопливо. Оставшийся сидеть посреди им же устроенного разгрома Ирьен растерялся в первый раз в своей нынешней жизни. — Полагаю, этот парень уже не вернется, — как будто разговаривая сам с собой, произнес лекарь. — Бедняга, кажется, хотел как лучше, а его чуть не пришибли мебелью. Еще и облили кашей и кипятком. Кто знает, возможно, он готовил все это своими руками специально для вас, а вместо благодарности вы развернули на его голову стол? — не закончив упреки, лекарь словил лицом тяжелый кубок. И едва увернулся от еще одного. Забирая кубки обратно, Ирьен от души попинал лекаря — тот сжимался в клубок, охал и многословно причитал, и это злило еще больше. Время шло, лекарь молчал. Ирьен посидел на кровати, посидел на полу, походил от одной стены к другой. Собрал раскиданную посуду и еду в один угол, вернул на место перевернутый стол, перенес и расставил на нем посуду, сложил все подушки на то месте, где в последний раз сидел Шемаар, туда же ссыпал все сладкие сушеные фрукты. Когда Шемаар, наконец, вернулся — в другой одежде, чистый и с едой, Ирьен готов был слушаться и вести себя смирно. Он сдержался даже когда его облили холодной водой. Было ужасно холодно и хотелось от злости побить Шемаара ногами так же, как тогда он побил мунго, но эта злость сразу же переросла в очередную растерянность. А если Шемаар после этого снова надолго уйдет, а вдруг на этот раз он совсем не вернется? Что он тогда будет без него делать? Ирьен не знал ответа на эти вопросы, поэтому сдержался, вытерпел холод и не жалел об этом до своего следующего пробуждения. Он совершил ошибку, заговорив. Уже не важно, чего он хотел этим добиться, он добился прямо противоположного. Утром Шемаар отстранился от него еще сильнее. После своих первых произнесенных вслух слов Ирьен в награду засыпал на Шемааре — согретый, довольный и весьма счастливый, но проснулся снова один — застывший, неподвижный и как будто неживой. Было настолько холодно и одиноко, что даже защипало глаза. И первым это заметил мунго. Он горячий. И у него есть лекарство, от которого быстро становится тепло. Лекарь тайком от Шеемара уже несколько раз его угощал, и с каждым таким разом Ирьен относился к лекарю все бережнее. Перестал кидаться в него вещами всякий раз, когда слышал из его уст что-то неприятное, и больше никогда не пинал. Даже татуировки теперь почти не раздражали — рука больше не тянулась замазать светлые пятна кожи между линиями черным карандашом. — Только вашей няньке не проговоритесь, — пряча уже пустой флакон, прошептал лекарь и не отстранился, когда Ирьен обеими ладонями стиснул его шею. Большую часть времени мунго был молчалив и незаметен, оживляясь только в присутствии генералов. Чаще всего он сидел в своем углу, наблюдал, комментировал что-то необычное и делал записи. Ирьен же хотел, чтобы он больше говорил. Больше слушаешь — больше понимаешь и легче думаешь. Легче думаешь — проще притворяться, что ничего не понимаешь. Шемаара, правда, обманывать не получалось. Всего одна маленькая оплошность — и вот, вместо заботливо подносимой ко рту ложки получаешь в свое распоряжение весь набор посуды, приборов, и одинокое место за столом. А еще лекарь по-прежнему грел — когда удавалось зажать его где-нибудь в углу и от души потискать за шею или бока. Тот, хоть и возражал вслух и часто звал на помощь, всерьез сопротивляться не пытался, из чего Ирьен сделал вывод, что лекарю это нравится, и он просто зачем-то притворяется. Жар его кожи и согревающие настойки искупали все его остальные недостатки — и шершавый голос, и рисунки на коже, от которых иногда мутнело в глазах, и неприятные слова, которые лекарь иногда говорил. Но если лекарь молчал, а Ирьен закрывал глаза, когда грел руки о его шею, нащупывал выступающие позвонки и зарываясь пальцами в основание слабо заплетенной косы, то все было в порядке. Сразу после последнего пробуждения, уже разогретый лекарством, он даже смог затянуть лекаря к себе на кровать. От его одежды по-прежнему густо пахло дымом и чем-то еще. Ирьен успел привыкнуть к этому запаху. Эту сцену, помнится, и застал вернувшийся Шемаар. — Где вас снова носило, когда вы нам так нужны, молодой человек! — сразу же закряхтел лекарь и попытался встать с кровати. — Я уже перепугался, решив, что мой пациент все-таки решил окончательно меня придушить, но потом догадался, что он всего лишь замерз. Никогда еще меня не использовали как бездушную грелку! Что же вы смотрите, освободите же меня, наконец! Ирьен еще немного повалял на себе лекаря, но сразу же отпустил, стоило Шемаару подойти ближе. Мунго скользнул в свой излюбленный в угол, а Ирьен понял, что холод почти отступил. В прошлый раз на это потребовалось гораздо больше времени. А чуть позже он начал учиться читать и писать. Ирьену это очень понравилось, потому что Шемаар теперь сидел совсем близко, держал за руку, показывал и тихо объяснял все на ухо и гладил по голове за каждый успех. Но к огромному непониманию и огорчению, чем легче копились успехи, тем сложнее стало зарабатывать новую похвалу. В общем, Шемаар снова повел себя, как раньше — отстранился и заставил все делать самостоятельно, а Ирьен снова на это попался. Поэтому для себя Ирьен решил — с одеждой он такую ошибку не совершит. Он «случайно» срывал застежки и завязки, когда «пытался» одеться самостоятельно. Надевал задом наперед, не той стороной, одежда в его руках будто сама расходилась по шву. Особенно легко рвались те белые тонкие вещи, к которым мунго относился трепетнее всего. Саботировал как мог, Шемаар видел его насквозь, но все равно продолжал одевать. В конце-концов Ирьен понял одну вещь. Можно не рвать одежду. Достаточно просто отказываться одеваться — оставлять без еды и сладкого Шемаар его мог, а без одежды, почему-то нет. Почему именно, Ирьен еще не разобрался.***
Сегодня, чуть раньше, после долгого перерыва зашел Мортелл. Он не принес с собой сладкого, и Ирьен к нему не приставал. Зато познакомился с Остером. Тот был большой, спокойный, не отворачивался как Мортелл, и даже погладил по голове. С Остером можно иметь дело. Когда оба вышли, Ирьен за ними не последовал, он делал вид, что усердно пишет, а сам пытался понять, что общего у Остера и Мортелла, и почему они оба не годятся, чтобы греть о них руки. Отвлек его необычный звук. В полотно дальней стены снаружи воткнулся меч и одним плавным быстрым движением прорезал до самого пола. Края ткани разошлись, и за ними показался Шемаар. Не входя в шатер, он протянул руку и поманил к себе. Ирьен не колебался ни секунды — не так часто сейчас Шемаар куда-то его зовет и дает держать его за руку. Солнце ослепило так, что заслезились глаза. А, может быть, это были слезы удовольствия — когда босые ступни зарылись в сухой горячий песок. И почему он не выходил под солнце раньше? Потому что Шемаар не приглашал? А если бы он вообще никогда не вывел его наружу, он мог бы так и сидеть в шатре. И тут до него дошло, что теперь нет необходимости ждать каждый раз, когда Шемаар куда-то уходит, теперь можно будет уходить вместе с ним. Он предвкушающе зажмурился от этих радужных перспектив. Приятный момент подпортил лекарь, вылезший следом и случайно наступивший Ирьену на ногу. Пришлось вернуться в реальность. Над скально-песчаной равниной плыло зыбкое марево, делая все, находящееся дальше нескольких шагов, немного сказочным. Шемаар потянул за руку, но Ирьен перехватив инициативу, потащил их обоих в противоположную сторону — туда, где у входа громко разговаривали незнакомец и Мортелл. Ирьен понимал уже многое, но еще больше не понимал. Он собирался слушать и запоминать. Старясь оставаться незаметным, он выглядывал одним глазом из-за толстой веревки, натянутой между шатром и металлическим кольцом, вбитым в землю. Он старался запомнить как можно больше — фразы, жесты, голоса, движения мечей. К сожалению, даже под самый конец, он из происходящего не понял ровным счетом ничего, кроме каких-то отдельных слов. Возможно, вблизи станет яснее. К сожалению и раздражению, тот, кого Мортелл называл бывшим генералом Ибо, не дал Ирьену при осмотре ничего приятного — только нарастающий в пальцах холод, тягостный странный запах и липкую грязь. С другой стороны, если Ирьен сейчас испачкается посильнее, Шемаару придется дольше его мыть и переодевать. Эта мысль мигом подняла настроение и согрела сильнее, чем раскаленный песок, отдававший свой жар коленям даже сквозь халат. — Давайте не будем тратить время на разговоры. Оставим пока нашего командующего, как там говорил господин лекарь, проявлять похвальную любознательность, а сами займемся делами, — говорил тем временем Остер. — Подождите пока, — ответил Мортелл, — Я вижу, что ваш ординарец подает какие-то знаки из-за забора. Остер обернулся. — А, вот вы про кого. Я бы не называл его так. Он у меня, скорее, подручный бюрократ, — Остер приглашающе махнул рукой. — Я доверяю ему писать доклады, когда не хочу, чтобы в них кто-нибудь вчитывался. Кстати, не помню, я упоминал, что он мой правнук? — Нашли чем удивить. Тут куда ни ткни, попадешь либо в вашего потомка, либо дальнего родственника. Генерал, как вам все-таки сейчас удается быть таким спокойным? — Вот доживете до моих лет, генерал, тогда, может быть, и расскажу. — Прошу прощения, что не разделяю ваш оптимизм, Остер. Как правильно заметил Ибо, в лучшем случае за вот это все казнят только меня, а в худшем достанется еще и вам. Решив, что с него достаточно, Ирьен поднялся и брезгливо встряхнул кистями рук. Ему опротивело вдыхать запах от мертвых тел. Ему не понравилось ощущение, с которым намокшая в крови ткань прилипала к коже. Его расстроили безобразные бурые пятна на халате. Он больше не хотел смотреть на застывшие гримасы и на слепые глаза. Лучше смотреть на живых. Лицо Мортелла — живое, видно, как он напряженно сжимает челюсти, как между бровей углубляется складка, его глаза не были покрыты мутной пленкой, они ясные, сосредоточенные. Но если бы Мортелл сейчас лежал на месте генерала Ибо, то пах точно так же удушающе, а на его глазах лежала бы та же пыль, которая поднимается при каждом шаге. Для этого нужно совсем немного — достаточно одного удара мечом. Ирьен видел, как это делается, и сам недавно держал в руках меч. Один удар — это крайне быстро и просто. С некоторым усилием он отвернулся к живому Шемаару. Шемаар представлялся только живым. Даже если его глаза запорошит пылью, Ирьен просто подойдет и стряхнет ее рукавом. Короткого требовательного жеста — грязными ладонями вверх — хватило, чтобы Шемаар без слов пошел в шатер, а Ирьен последовал за ним, оставив на время любые сложные мысли. Торопливо подбежавший к Остеру незнакомец в другое время мог бы заинтересовать, но после недавних событий Ирьен уже устал впечатляться. Пора сменить одежду. Это важнее всего.