unease

Чонгуков мак надрывается назидательным «I Was Made For Lovin’ You», Тэхен качает головой в такт, отхлебывая пиво. Закономерно проливает часть на футболку и пару мгновений задумчиво рассматривает пятно под воротником. Неопределенно взмахивает кистью, с которой мгновенно летят капли краски, добавляя футболке цветов, и констатирует: — Блин. Пролил, — и вздыхает до того тоскливо, что Чонгуку приходится обернуться. Он оставляет незаконченной синюю загогулину, которую старательно вырисовывал на стене своей комнаты последние десять минут, отбрасывает выцветшую в голубой челку со лба и усмехается. — Значит, как мартини на завтрак, так он первый литр вылакает и ни в одном глазу. А как две бутылки пива, и руки живут своей жизнью? Тэхен вскидывается, скрещивая злосчастные руки на груди: — Да, не идеален! — заявляет с гордостью, — Но и ты не Ынтхэ из «Белой крови». И, показав заржавшему парню язык, отставляет бутылку и возвращается к своей части стены, где упоенно раскрашивал лучи солнца на импровизированной карте таро. Конечно, разрисовать комнату Чонгука было его идеей. Совесть и чувство прекрасного не позволяли ему проводить столько времени в месте с унылыми серыми стенами, которые ни капли не соответствовали характеру его яркого бойфренда. Они уже нарисовали пару похабных картинок и даже Молнию Макуина, еще солнечную систему и фиолетового слона, дело оставалось за малым: таро и загогулины. Окинув отвернувшегося Тэхена цепким взглядом, Чонгук на мгновение задерживается глазами на не скрытых шортами ногах и крадучись шагает вперед. — Вот ебну волосы в красный, и мы еще посмотрим, — заявляет он в качестве отвлекающего маневра. Не оборачиваясь, Тэхен отвечает, слишком увлеченный настенным солнцем: — Отвалятся. — Будешь любить меня лысым? — Чонгук выгибает бровь, глядя парню в спину. Тэхен только ржет бессовестно, представив это зрелище. — Исключительно под пивом, — хитрит. Он тихо прыскает со своих мыслей, а в следующее мгновение на всю комнату раздается визг и ругань, когда Чонгук паскудно подкрадывается и хватает Тэхена на руки, заставив выронить кисть. Последовавшая атака щекоткой вынуждает последнего начать молить о пощаде и ржать на весь дом так, что маме Чонгука приходится прибавить звук у телевизора на первом этаже. Пока они перекрикиваются и катаются по полу, разбрасывая разложенные предусмотрительно газеты, пока сшибают лоток с краской, пока кусаются и целуются, Тэхена с головой захлестывает то самое чувство, которое, если и постараться описать словами, выйдет невыразительно и корявенько. Тэхенова поэтичная натура лишь отдаленно может похвастаться определением. «Ты говоришь на одном языке с моим сложным сердцем». — Чонгук, ебнврот, ну что за херня, — смеется он и вертится перед зеркалом, а на задних карманах его шорт красуются два смачных отпечатка ладоней голубого цвета. В то же время восторг в его душе стабилен, как круговорот воды в природе. — Декор, — тот целует Тэхена в лоб и торопится вниз, — Пиццу привезли, ща принесу. Тэхен всеми руками за. Рисование и тирания щекоткой заставляют его испытывать страшный голод, который выходит далеко за пределы плоскости съедобного. По итогу они сидят на мятых газетах, сами мятые и перепачканные, зато с пивом и пиццей, и слоном на стене, и отпечатками на теле, и Чонгук ставит песню на повтор, жует и бормочет себе под нос: — I was made for lovin’ you baby… И тэхенов мозг не мог бы быть тэхеновым, если бы не загнал его глубокомыслящую натуру в размышления. — Помнишь «Неукротимого» недавно смотрели? — Ну? — то самое выражение лица, с которым Чонгук вздергивает любопытно бровь, Тэхен хочет отпечатать себе на сетчатке глаз и видеть каждый раз, смежив веки. — Сейчас будет важный вопрос. Я бы даже сказал, важнейший. На кону наше будущее, учти, — предостерегает он, глотнув из бутылки. Чонгук наклоняется ближе, готовый внимать. — Так вот… Вансяни — соулмэйты? Чонгук, чуть поперхнувшись, хмурится: — Почему наше будущее зависит от этого вопроса? — Не уходи от темы. Это важно, — руки Тэхена живут своей жизнью, угрожая Чонгуку одновременно и куском пиццы, и запотевшей бутылкой. Изловчившись, Чонгук ловит кусок тэхенова сыра в надежде украсть, но операция идет не по плану и от его вторжения часть начинки съезжает с пиццы и падает на пол. Тэхен бессовестно ржет, глядя, как его бойфренд растерянно хлопает глазами. — Не знаю, какими критериями нужно руководствоваться, — подобрав еду, Чонгук пожимает плечами, — Но наверно, раз они все равно встретились через кучу лет, да. К чему вопрос? Тэхен копирует движение, неопределенно поведя рукой. — Просто задумался. О соулмейтах в принципе. Может же быть так, что мы соулмейты друг друга. А может, мы вообще их пропустили. Встретились, но расстались? Чонгук поддерживает его полубред на удивление серьезно: — А можно считать людей соулмейтами, если они разошлись? Взгляд Тэхена непроизвольно падает на карту таро на стене, и он задумчиво чешет подбородок. — Наверно… не знаю. Может быть такое, что вселенная предписывает даже соулмейтам расстаться? — Да ну, — раздается скептическое, — Мне не нравится думать, что моими чувствами руководит вселенная или типа того. Я влюбляюсь и перестаю любить сам, вне зависимости от внешних факторов. Отношения начинаются или заканчиваются — даже у соулмейтов, никто же не может гарантировать, что родственная душа будет с тобой всегда. Если она есть. Тэхен оборачивается к нему с глазами, полными притворного ужаса: — И этому человеку я гадал на таро… — шепчет он, но почти сразу хмурится, — Ты так и про нас думаешь? Что мы можем расстаться? Вовремя почувствовав подоспевшие загоны, которые Тэхен старательно прячет в своей глубокомысленной черепной коробке, Чонгук спешит сграбастать его в объятия, зная, что словесные аргументы оказываются значительно действенней, подкрепленные касанием рук. — Ну сам посуди. Люди, например, татуировки делают, хотя знают, что им может разонравиться рисунок. Или вступают в отношения, зная, что они могут закончиться плохо или даже никак. Мы же не провидцы, чтобы знать наперед. Тэхен выворачивается, грозно глядя из-под упавшей на глаза челки. — Но я не хочу «никак» или «плохо». Так у меня уже было, — его нахмурившееся лицо мгновенно выдает всю тягость мыслительных процессов, которые в очередной раз забредают на ложные тропы, игнорируя указатели, — Я думал, у нас с тобой — это что-то особенное. Как будто оно не может закончиться. «Никогда раньше не жаждал чьего-то внимания, пока не вкусил твоего» — думает он сконфуженно. Потому и страшно, что ускользнет. На его щеки ложатся чужие ладони, закономерно лишая легкие воздуха, а голову — здравомыслия. — Никто и не утверждает обратного, — улыбается Чонгук, знакомый с действенными методами смягчения тэхеновых противоречий, — Мы вместе, пока оба этого хотим, потому что я люблю тебя, и это взаимно, так? Тэхен прикрывает глаза. — …Так, — сдается перед тем, как правильно Чонгук расставляет акценты. — Вот поэтому вместо того, чтобы думать о том, что отношения могут закончиться, почему бы просто не получать от них удовольствие? Мы же не в абстрактном «где-то» из будущего. Мы здесь, сейчас, вместе. Он запечатывает правду коротким поцелуем, после которого Тэхен сокрушенно падает Чонгуку на грудь, заставляя откинуться и развалиться на полу, точно он не засран повсеместно продуктами жизнедеятельности их попыток в творчество. — Я все еще в ахуе с того, что ты круче меня умеешь зубы заговаривать, — доносится до Чонгука тихое бормотание. — О, не недооценивай себя, — пальцами он умиротворенно перебирает кудряшки у Тэхена на затылке.

***

Пока их воскресный вечер проходит в подпитии и безмятежности, Чимин без сил падает на простыни, мокрый и подрагивающий, довольный, как кот, что дорвался до сметаны. Юнги громко сопит где-то сбоку, спихивая ногой одеяло. — Давай в следующий раз на камеру, а, — Чимин лениво тычет его пальцем в бок, отчего тот издает совершенно нечеловеческий писк и заставляет непроизвольно растянуть губы в пакостливой улыбке. Не поворачивая головы, Юнги приоткрывает один глаз, и даже этого недовзгляда хватает, чтобы Чимин испугался до усрачки. И настолько же завелся. — Только через мой труп, — раздается хриплое. — То есть не совсем невозможно? — улыбается Чимин еще шире, перекатывается поближе и нависает сверху, — Ну давай! Ты такой красивый, а я — тем более, мы всегда можем пересмотреть и… Рука многозначительно прочерчивает полосу вниз по чужой разгоряченной коже, но ее вовремя перехватывают. Юнги касается запястья Чимина припухшими губами и бормочет: — Только помирились же, давай притормозим. Тот огорченно вздыхает и устраивается рядом, препарируя взглядом румяное лицо парня. — А может еще недельку медитаций? Мы ж опять рассорились, а потом все закончилось сексом. — А может к психологу? Чимин фыркает. — Дорого. — Сказал человек, который купил костюм для шиншиллы с аметистами, — смеется Юнги бархатно, заставляя бабочек в чиминовом животе развернуть крылья и резануть ими по нутру. — Ну и как с тобой, снобом, разговаривать? У тебя абсолютно тоталитарный стиль ведения дискуссии. — дует он губы. — Какой? — Либо твое мнение, либо неправильное, — отрезает Чимин, ткнув Юнги пальцем в щеку и тут же чмокнув в место ранения. — Потому что в нашей паре я отвечаю за здравый смысл. — Вот из-за того что ты так считаешь мы постоянно и ссоримся. Юнги наконец открывает глаза и разворачивается, чтобы перехватить ладонь, что продолжала неустанно третировать его лицо. — Солнце, мы ссоримся, потому что ты без царя в голове, а я душнила. Чимин не может не заржать в ответ на это заявление. — Закон притяжения противоположностей на нас и прове… Ты куда? — обрывает он сам себя, когда Юнги коротко целует его и поднимается, окончательно скидывая одеяло на пол. — В душ. — А ну стой! — справедливо возмущается Чимин, — А как же лежать и обниматься? Не забыв подобрать бедное одеяло и вернуть на законное место, Юнги пожимает плечами. — Я потный и липкий. Плюс постельное надо сменить. Чимин сокрушенно валится на подушки, утыкаясь в них лицом и нечленораздельно оскорбляясь: — Реально душнила… Замерев в дверном проеме, Юнги со вздохом оборачивается. Взгляд его оглаживает чиминову смуглую спину, ямочки на пояснице и округлость бедер, в то время как помимо желания плотского в нем потихоньку сплетается хрупкая паутинка того самого чувства, благодаря которому мосты между ними не сгорают в ссорах. Чимин досадует в подушку столь увлеченно, что для него неожиданностью становятся горячие руки, обернувшиеся вокруг талии. Юнги перекатывается, затаскивая парня на себя, пока тот удивленно смеется, и целует в макушку. — Ладно. — Юнги! — восклицает Чимин, перевернувшись в его руках так, чтобы любоваться лицом, — Люблю тебя как большую сварливую черепаху. Тот выгибает бровь, застанный врасплох таким сравнением, и прочесывает пальцами ярко-розовые волосы парня. — Чего задумался? С задумчивым видом он проходится пальцами от скулы Чимина к подбородку, касается нижней губы. — Думаю: переименовать твой контакт в «черта из табакерки» или «чихуахуёныша». Чимин одновременно захлебывается смехом и возмущением. — У Тэхена нахватался, да? — Пизда, — Юнги целует его в нос, — Люблю.