Любил ли он её?
Аластор не был уверен в своём ответе. Он определенно знал, что Чарли для него — особенная. Это тот демон, который занимает важное место в его сердце. Даже не демон. А девушка. Радио-Демон не мог отрицать, что его отношение к Чарли во многих аспектах было необычным. Для неё он был готов на всё; ей он не желал врать, её расстройство расстраивало и его самого сильнее, чем его собственные неудавшиеся планы. Прикосновение Чарли не вызвали отвращения — они были мягкими и тёплыми, и Аластор мог бы сидеть в объятиях Чарли вечно. Её характер, на первый взгляд весьма раздражающий своей наивностью, этой же наивностью, своим ребячеством и беспрецедентной добротой очаровывал. Никого преданнее своему делу и своей мечте, чем Чарли Магне, Аластор не встречал. Аластор определенно был привязан к Чарли. Крепко, прочно — судьба сплела жизни этих двоих воедино. Аластор безумно злился, когда с Неба спускались ангелы, чтобы свататься к Чарли, но то было естественное беспокойство. Аластор на собственном опыте знал, какими бывают семьи, в которых нет любви — его собственная семья долгие года тонула в болезненно неправильных отношениях. Аластор не хотел, чтобы Чарли оказалась в таком же положении. Он не хотел, чтобы она была заложницей ситуации, не хотел видеть её несчастной. Аластор вздохнул. Вино расслабило его, позволяя безболезненно срывать замки с запретных комнат его души. Он боялся, что после замужества станет не нужен Чарли. Но были ли все эти чувства лишь проявлениями настоящей дружбы или же давно переросли в любовь? У Аластора не было критерия для оценки. Никогда в своей жизни он не видел здоровые отношения: после смерти отчима Бетти так и не вышла замуж, посвятив всю себя сыну. А сам Аластор никогда не состоял в долгих серьёзных отношениях. Да что уж там — он никогда вообще не состоял в отношениях. И как ему понять, где кончается дружба и начинается любовь? — Энджел, — неожиданно даже для самого себя, сказал Аластор. — Скажи, как вы сошлись с Вегги? Поперхнувшись вином, Дасту понадобилось несколько секунд, чтобы откашляться. Хаск молчаливой тенью наблюдал разворачивающуюся сцену. — Не совсем понял вопрос, если честно, — сказал Энджел. — Можно… поточнее спросить? — Я никак в толк не возьму, — Аластор не смотрел на Энджела, он упорно пялился на алую словно кровь жидкость в своём бокале. — Ты и Вегги… это какое-то безумие. Ты по мальчикам, она по девочкам. А в итоге вы — вместе! — Ну… всякое случается, — размыто ответил Даст. — И каким образом вы поняли, что вы — именно те, кто нужен друг другу? — Каким именно образом? — Энджел крепко задумался: его эпичные размышления прервал неприятный шум из трубочки: вино кончилось, по ней побежал воздух. Хаск недовольно скривился. Да и самого Даста от этого звука передёрнуло. Он потянулся за бутылкой вина и неспеша наполнил свой бокал. — А это вообще разве надо понимать? — спросил он. Аластор не ответил, лишь бросил на него вопросительный взгляд. — Разве можно понять, что ты кого-то любишь или нет? Это же эмоции, — пояснил Энджел. — Это можно только прочувствовать. — Это… — Аластор замолчал. Казалось, он на миг воодушевился, заглядывая внутрь себя, но потом совершенно хладнокровно выдал: — …совершенно точно не ответ на мой вопрос. Давай конкретнее. — Ты — чёртов материалист! — сообщил Энджел, высоко задирая палец вверх. На его щеках начал появляться лёгкий пьяный румянец. — А если тебе нужен точный конкретный ответ… — Да, нужен. — …то я дам тебе его, — сообщил Даст. — Главное — чтобы он дал тебе не самого себя, — пробубнил Хаск. Никто из демонов на него внимания не обратил. Аластор, едва скрывая своё нетерпение, ждал ответа. — Тебе просто хорошо рядом, — сказал Энджел. — И всё? — удивился Радио-Демон. — А нужно ещё что-то? — Хорошо может быть и с другом, — любезно намекнул Аластор. — О нет, здесь хорошо другого формата, — возразил Даст, многозначительно играя бровями. — Здесь хорошо иначе… — Оставь! Не желаю слушать всякие пошлости. — Так я не о пошлостях! Я о высоком! Аластор скривился в презрительной улыбке — ни на йоту он не верил, что Энджел говорил не о сексе. Заметив это явное неверие, Даст показательно надулся и скрестил руки под грудью, приподнимая свой пушок ещё выше. — Хорошо так, что хочется быть рядом, — сообщил он. Прищурился, присматриваясь к Аластору. А Радио-Демон неожиданно завис: его голова зловеще не упала набок, а в глазах не зарябил белый шум. Аластор уставился в одну точку, испуская помехи: он застыл, как старое радио, которое никак не может поймать волну, но очень старается. Аластор действительно старался. Старался поймать волну. Было ли ему хорошо рядом с Чарли? Несомненно. Хотелось ли ему быть рядом с ней? Естественно! Тогда было самое время признать давно очевидное. На самом деле, Аластор был влюблен в Чарли — основательно и безоговорочно. И он мог бы это признать, но не хотел. Зачем? Его и так устраивали их отношения. Они гуляли, общались, много времени проводили вместе. Что ему ещё было надо для счастья? Да ничего. А потом появились эти ангелы, в их отношения влезла политика. И что-то внутри Аластора щелкнуло, что-то в нём закипело, создавая ту точку, которая заставила его подумать о том, что Чарли для него не просто друг. Но даже откидывая всех этих ангелов, все эти разговоры об обязанностях принцессы и желании Чарли пожертвовать своей свободой выбора ради шаткого мира во всём мире, Аластор неизбежно приходил к одному простому и до крайности банальному вопросу.А он подходит Чарли?
Такой, как он, может быть хотя бы кому-то подходящей парой?
Любовь бывает разной, несомненно, и проявления у любви бывают совершенно разные. Для кого-то показательным являются букеты алых роз, а для кого-то недовольное фырчание и силком надетая шапка в мороз в целях сохранения здоровья. Для кого-то любовь — это романтика. Для кого-то — молчаливая забота. Но любая любовь, ведущая к созданию пары, неизменно в какой-то момент упирается в одно важное мероприятие: создание потомства. Необязательно это создание влечет за собой потомство — в современных реалиях оно стало ещё одним видом удовольствия и развлечения. Но у Аластора не было никакого желания не то, что заниматься этим, но даже думать об этом. Если копнуть глубже, то всё было куда хуже. У него не было желание даже целоваться или держаться за руки. Не потому, что Чарли ему не нравилась — о нет, он любил её. Отчаянно и преданно. У Аластора просто не было тяги к физическому проявлению любви. Даже больше. Он вдруг понял, что его любовь крайне замкнута. Она почти что платоническая. Он любил Чарли, и этого ему вполне было достаточно. Он не стремился держаться с ней за руки, бесконечно обнимать её или зажимать её в углу — у Аластора не было потребности в том, чтобы дать своей любви официальную оболочку, если так можно выразиться, и объявить всему миру, что они пара. О нет: у Аластора даже в мыслях такого не было. Для него всё было проще. Был он, была Чарли и была его любовь. Каждый раз, когда он бывал с Чарли, его мир становился немного лучше. И покуда он мог бывать с ней, мог разговаривать и шутить — мог хотя бы просто находится в одном помещении с ней, всё было хорошо. Этого хватало. Аластор не искал удовлетворения своей любви через внешние проявления. Аластор любил — любил крепко — и это уже давало ему чувство удовлетворения. Его любовь была независима от внешних фактор, его любовь была самодостаточна.Но нужна ли кому-то такая самодостаточная любовь?
Нужна ли Чарли такая любовь, которая не стремится заявить о себе или поймать объект грёз в свои сети — такая, которая просто существует?
Его любовь удовлетворила саму себя. И — как точно сказал Энджел — Аластору достаточно было просто быть рядом. Рядом с Чарли.Но разве его любовь сопоставима с любовью Чарли — той, чья любовь несомненно требовала прикосновений?
Аластор очень сомневался, что его любовь имела право быть — быть и быть основой для отношений. Никогда ещё этот вопрос не волновал Аластора — никогда ещё он не задумывался о том, что желал строить серьёзные отношения. — Ты такой озабоченный, что аж страшно, — вывел из раздумий Радио-Демона Энджел. — Озабочен какой-то красавицей, верно, а? Даст подмигнул, игриво повел плечом. Мрачно смотря на него сверху вниз, Аластор пригвоздил его тяжёлым взглядом. — Да ладно, брось ты! — Энджел рьяно рассмеялся и пихнул Радио-Демона кулаком в плечо: очень фамильярно, словно они были давними знакомыми, коими они несомненно были, и хорошими друзьями, до которых им явно было ещё далеко. Аластор едва качнулся, но этого оказалось достаточно, чтобы расплескать вино. На этот раз алые капли попали на костюм демона: Аластор с досадой выдохнул. — Мы-то все знаем, что ты сохнешь по Чарли, — подмигнул Энджел. — Да и она про тебя тоже влажные сны видит. По несколько раз за ночь! Глупо рассмеявшись, Энджел вернулся к своему вину: большой мальчик, а потягивал вино через трубочку как ребёнок. Никогда ещё так плохо Радио-Демон себя не чувствовал. Эмоции разрывали его, вопросы наслаивались, вытесняли друг друга, смешивались, образуя совершенно не понятную паутину рассуждений. Аластор не знал, за какую нить тянуть в первую очередь, на какой вопрос искать ответ, чтобы распутать этот безумный клубок чувств, разрывающих его на кусочки. Были ли его чувства взаимными? Наверное, были, решил Аластор. Иначе бы Чарли не лезла к нему с объятиями и ласками — а ведь именно с ласками люди лезут друг к другу, когда между ними вспыхивает любовь, потому что они хотят сделать друг другу приятно. Верно ведь? Аластор не знал. Он не знал ответ ни на один вопрос — знал только, что любил Чарли своей странной, но от того не менее сильной любовью. А больше он ничего не знал, и от этого ему хотелось стонать и биться головой о барную стойку. — Озабочен, озабочен, — лукаво протянул Даст, потягивая вино. — Предположим, даже если озабочен, то что? — резко спросил Аластор. — Что мне с этим дальше делать? Ответ послышался не сразу. Энджела поглотило вино — он уставился в стакан, с интересом пялясь на то, как уровень спиртного неумолимо снижается. — Крайнюю озабоченность можно побороть лишь крайней беспечностью, — тихо сказал Даст. И не проронил больше ни слова. Бросив на Энджела задумчивый взгляд, Аластор вдруг понял, что в его словах есть смысл: отпусти — и тогда станет легче. Усмехнувшись, Радио-Демон позволил себе расслабиться — и беспечно насладиться вином: пытаться найти в этом алом жгучем напитке то, что делает его зависимостью миллионов людей. И демонов — тоже.***
Лёгкий туман стелился по земле, демоны ещё прятались по своим домам — у кого-то то были особняки, у кого-то комнаты, а у кого-то мусорные ведра. Но какими бы не были их убежища, в это сонное утро все ещё спали. Лишь где-то на пустошах прыгали перекати-поле, да совсем тронувшиеся умом безумцы бродили по спящим пустынным улицам; весь Пентаграмм-Сити в это утро отдыхал — редко здесь выдавались такие спокойные безлюдные и тихие времена. Словно весь город заснул по волшебному щелчку пальцев как в сказке, когда принцесса Аврора уколола палец и всё царство за ней погрузилось в вечный сон. В столице Ада сон, конечно, не был вечным, но каждый, кто сегодня по своим причинам оказывался на улицах, ощущал давящее сонное настроение, которые падало на город, и спешил по своим делам тихо и незаметно, боясь не столько разбудить, сколько потревожить эту пелену грёз. Одним из таких гуляющих личностей был Люцифер. Он шёл по улице, едва слышно цокая своими каблуками и глухо отбивая тростью ритм, а под нос он себе тихонько напевал: — Hey Jude (Эй, Джуд) Hey Jude, don't make it bad, (Эй, Джуд, не грусти), Take a sad song and make it better. (Возьми грустную песню и сделай её лучше). Почти никого не было на пути Люцифера в это сонное утро, а те, кто всё же попадались, прятались в тёмных переулках или бродили неприкаянными тенями: напряжённые, потерянные, пытающиеся не шуметь. Непривычная тишина этого утра действовала на них угнетающе, и они под ней прогибались, позволяя ей доминировать: они подчинялись общей атмосфере и вели себя тихо. Но не Люцифер. Его едва ли заботила тишина — с известной улыбкой на лице он широкими шагами совершал свою прогулку к Отелю Хазбин, насвистывая мелодию песни и не обращал внимание ни на что — ни на тишину, ни на общую сонливость, ни на туман под ногами, который, словно тоже был ниже, чем обычно, потому что стремился прикорнуть на земле. Нет, Люцифер был слишком самодостаточным и независимым — не зря он был первым мятежником в мире — чтобы прогибаться под общим настроением. — Remember to let her into your heart, (Помни, стоит лишь позволь ей проникнуть в твоё сердце), Then you can start to make it better. (И тогда песня станет лучше). Люцифер не стучался в дверь, он просто распахнул её: в темноте душное помещение повеяло сонной прохладной с улицы. Этим утром Хазбин спал, как и весь город. Люцифер прикрыл за собой дверь, погружая помещение в темноту, но не надолго: взмахом руки он заставил портьеры открыться, заливая пол тусклым светом. Царящую тишину нарушали лишь гулкие шаги Люцифера по безлюдному помещению — не было здесь ни одного демона, хотя обычно за столиками всегда кто-то сидел — да и громкий храп Хаска из-под барной стойки. Люцифер пришёл к Чарли, но Хазбин был поглощён безмятежным сном, который грубо будить, окатив холодной водой, было бы настоящим грехом. Взгляд Люцифера упал на рояль, который стоял в углу помещения на пьедестале. Чарли, ласково подумал он. Его дочка любила музыку — так же, как и Люцифер; так же, как и Лилит. За свои годы она освоила немало музыкальных инструментов — в конце концов, у неё в распоряжении была целая вечность! — но фортепиано было первым и всегда наиболее любимым инструментом. Интересно, здесь Чарли играет вечерами? Или, может быть, Аластор? Он ведь тоже неравнодушен к музыке. И вообще — раньше рояля не было. Почему Чарли ничего не сказала о появление этого сокровища в стенах отеля? Люцифер процокал к роялю: крышка была открыта, и он любовно провел по клавишам, стирая несуществующую пыль. Гладкие, упругие, они так и манили.Кто такой Люцифер, чтобы удержаться от искушения?
Трость осталась прислоненной к боковине рояля, а Люцифер, удобно усевшись на табурете, сыграл первый аккорд. — Hey Jude, don't be afraid, (Эй, Джуд, не бойся), You were made to go out and get her. (Ты был рожден, чтобы найти её). Пальцы Люцифера быстро пробежалась по клавишам, создавая нежную и печальную мелодию из аккордов. Люцифер невольно вздохнул: он не верил в то, что кто-то создан для кого-то. На его личном опыте доказано: даже если люди созданы друг для друга, это не значит, что им действительно будет хорошо вместе. Ему с Лилит этого ли не знать. Не бывает людей, созданных друг для друга, бывают лишь люди — или ангелы, демоны, грешные души — которые нашли друг друга. Как он и Лилит нашли друг друга несмотря ни на что. Люцифер вновь надавил на клавишу — печальные, но полные надежды звуки полились из рояля, а Люцифер, думая о Чарли, тихо запел: — The minute you let her under your skin, (В минуту, когда ты отдашь ей всего себя), Then you begin to make it better. (И тогда у тебя получится лучше). Люцифер замолчал, задумчиво бродя пальцами по клавишам, бороздя потёмки своей души, и услышал тихие шаги. Не отрывая рук от рояля, он поднял взгляд и увидел, что у подножия лестницы стоит Чарли с растрёпанными волосами и ещё немного сонными глазами. Только встала — такая взрослая и самостоятельная, но для Люцифера вечный ребёнок. Люцифер улыбнулся, сыграл очередной аккорд и запел: — And any time you feel the pain, hey Jude, refrain, (И каждый раз, когда тебе будет больно, эй, Джуд, напевай). Чарли сонно улыбнулась отцу и подобралась к нему: она внимательно следила за аккордами — несложными, а потому Чарли быстро уловила мелодию. Руки Люцифера переместились с первой октавы на малую и на большую, уступая место Чарли и настойчиво приглашая её присоединиться к созданию музыки. И Чарли присоединилась: взяв аккорды на первой и второй октаве, она попала в ритм: зазвучал ансамбль. Аккорд за аккордом — игра в четыре руки у отца и дочери получилась замечательно. Мелодия, сочащаяся с подушечек из пальцев и обнажающая души, разлеталась нежным звоном в помещении, а Люцифер и Чарли смотрели друг на друга и ласково улыбались. — Don't carry the world upon your shoulders. (Не неси весь мир на своих плечах). Люцифер пропел, и Чарли вторила ему эхом: песня была для неё незнакомая, она лишь повторяла за отцом. — For well you know that it's a fool who plays it cool (Ну, ты же знаешь, что дураки те, кто совершают всё хладнокровно), By making his world a little colder. (Делая свой мир немного холоднее). Чарли беззаботно пропела слова, аккомпанируя себе на рояле. Сонливость уже пропала, ясность мысли озарила ум Чарли, и беззаботное ребячество начало исчезать. Чарли вдруг показалось… нет, не может быть! А Люцифер тем временем пропел, смотря на дочь: — Hey Jude, don't let me down, (Эй, Джуд, не подведи меня), You have found her, now go and get her. (Ты нашёл её и теперь не упусти). Чарли попыталась повторить за отцом, но её голос дрогнул, а тело сотрясло от пугающей догадки. Взгляд Чарли был полон непонимания и вопросов, но Люцифер лишь улыбался ей в ответ. А потом — кивнул головой. То ли Чарли, то ли в такт музыки. Значит, всё же Люцифер пел о Чарли и Аласторе. — Remember to let her into your heart. (Помни, стоит только пустить её в своё сердце), Then you can start to make it better. (И тогда у тебя получится немного лучше). Опустив взгляд на чёрно-белые клавиши, Чарли больше не пела, лишь играла и вслушивалась в слова песни. Люцифер больше не говорил своей дочери о нежелании воплощать её затею с браком по расчёту, теперь правитель Ада ставил на чувства Чарли — он пытался достучаться до неё, апеллируя её чувствами к Аластору: Люцифер пел «Джуд», но звал Чарли; Люцифер произносил «она», но под этим подразумевал образ Радио Демона. — So let it out and let it in, hey Jude, begin! (В песне расскажи о своих чувствах и прими чувства других, Джуд, начинай!) You're waiting for someone to perform with. (Ты ждешь кого-то, чтобы с ним начать?) And don't you know that it's just you? (И разве ты не знаешь, что здесь только ты?) Чарли опустила плечи, и её аккорды перестали звучать легко: они стали грустными и задумчивыми, тяжёлыми, словно наполненные готовой вот-вот пролиться холодной воды тучи. Не грозовые — ничего грозного не надвигалось на душу Чарли, но обречённые и потерянные. — Hey Jude, you'll do, (Эй, Джуд, у тебя всё получится), The movement you need is on your shoulders. (И всё, что тебе нужно, это поверить в себя). В голосе Люцифера сквозила неприкрытая нежность и любовь — он души не чаял в своей дочери и мечтал, чтобы она была счастлива. Не важно, как, не важно, какими жертвами, и не важно, даже если его это будет не устраивать. У каждого своё счастье и свой путь к нему, и Чарли нашла своё: нашла Аластора, с которым шла под руку по одной дороге жизни. Но сейчас она теряла его — жертвенно отреклась от своего счастья. Чарли сошла с верной тропы, оступилась и падала — она зависла над обрывом безрадостной жизни в попытке туда спрыгнуть, а Люцифер хватал её за руку, пытаясь вытащить от туда и вернуть на верную дорогу, где её ждал Аластор. — Hey Jude, don't make it bad, (Эй, Джуд, не грусти), Take a sad song and make it better. (Возьми грустную песню и сделай её лучше). Люцифер чуть толкнул плечом дочь, которая стояла подле него и играла аккорды, заставляя её посмотреть на себя. Он загадочно улыбнулся ей — почти весело, и Чарли улыбнулась в ответ: к чему бы отец её не склонял, Чарли любила своих родителей, любила Люцифера и ценила его заботу, какой бы неуместной она ей не казалась. — Remember to let her into your skin, (Помни, когда ты отдашь ей всего себя), Then you begin to make it better, (И тогда у тебя получится лучше). Несколько нот и последний аккорд: его звук медленно таял, пока голос Люцифера вторил ему: — Вetter, better, better, better, better… (Лучше, лучше, лучше, лучше, лучше…) Звук постепенно затих, как и голос Люцифера. Чарли первая оторвала руки от клавиш и, сложив ладони в замок, посмотрела на отца, который с грацией артиста поднял руки и положил их на колени. Несколько секунд он сидел неподвижно, а потом поправил свой цилиндр, поднявшись с табурета, и улыбнулся Чарли. — Доброе утро. — Папа… Чарли хотела спросить, что это всё значит — что значит эта песня, эти одновременно туманные, но в то же время слишком ясные намёки. Но Чарли не спрашивала — она знала, что Люцифер не сознается, уйдёт от ответа, предоставив Чарли самой бродить в потёмках, в догадках и поисках ответов. Возможно, поиске ответов на те вопросы, которые Люцифер и не задавал. Возможно, в поиске тех ответов, на которые Люцифер не целился. — Я тебя разбудил? — О, нет, нет… немного. Но ничего. Мне всё равно пора было вставать. — Тебя давно не было дома, ты всё время пропадаешь на работе, — сказал Люцифер, сразу переходя к цели визита. «А когда ты не здесь — не работаешь и не с друзьями — ты пропадаешь с этими нахальными ангелами», — мысленно прибавил он. — Ну да, — немного пристыженно ответила Чарли. Она вдруг поняла, что в последнее время действительно мало уделяет время своим родителям. — Как мама? Чем занята? — Варит грешников в котлах, — хмыкнул Люцифер. На лице Чарли тут же появилась задорная улыбка. — Ага, конечно! А если серьёзно? — Чарли, солнышко, я абсолютно серьёзен. Скрестив руки на груди, Чарли требовательно топнула ножкой. — Я знаю, у тебя никогда не было котлов и ты никогда в них никого не варил! Улыбка Люцифера стала ещё шире. Как славно, подумалось ему, что Чарли не знает, что котлы раньше были. И что до сих пор есть — где-то завалялись в подвалах из особняка. И как славно, что Чарли не помнит, как, будучи ещё малышкой, однажды застукала своего папочку за варкой пары грешников. Благо, Люцифер тогда смог увести дочь прочь и она ничего не только не поняла, но и не увидела. — Лилит собирает корзинку — мы сегодня идём на пикник, — сообщил Люцифер. — О, свидание? — Чарли радостно хлопнула в ладоши. Пусть Люцифер и Лилит были вместе целую вечность — действительно целую вечность — но любовь между ними не угасала. Не потому, что они были созданы друг для друга: как раз наоборот, они не были созданы друг для друга. Их любовь полыхала ярко и безудержно, потому что они оба старались. Старались строить их отношения каждый день; показывали свою любовь каждую секунду; и никогда не забывали о романтике, которая поддерживала искры между ними пылкими и ослепительными. Но сейчас Люцифер и Лилит планировали вовсе не свидание. — Вообще-то, мы хотели устроить семейный пикник, — уточнил Люцифер. Он подхватил свою трость и аккуратно огладил её наконечник. Подняв взгляд на дочь, он серьёзно добавил: — С тобой — О, — вырвалось из Чарли. — Ты идёшь? Чарли замялась — Люцифер почувствовал что-то неладное. Вздохнув, Чарли нехотя сказала: — У меня сегодня назначено свидание с ангелом — с Аввадоном… — Ангел теней, — недовольно буркнул себе под нос Люцифер. С семьёй — с Лилит и Чарли — он мог не носить маски, а быть собой: с ними он позволял себе не только улыбаться, не только веселиться, но и грустить, и проказничать, и испытывать недовольство. И даже ворчать. — Да, кажется, он следит за тем, чтобы из Бездны, из Ада, никакие монстры, грешники, не выбрались на Землю, — Чарли пожала плечами. — Ну или что-то такое мне написала Анаэль в записке. — Получается у него, надо сказать, не очень, — фыркнул Люцифер. — В Средние века вон сколько демонов бродило по земле, и почти любой смертный мог без труда найти книгу с описанием призыва. И пусть почти все книги были уничтожены — где-то ангелами, где-то самими демонами, которые уставали от зова смертных, но даже до сих пор Люцифера время от времени призывал по каким-то старым записям какой-нибудь смертный, мольбы которого правитель Ада успешно игнорировал. Как и всегда. — Значит, идёшь на свидание с лентяем и бездельником? Не такого зятя я хотел бы видеть… — Наверное, — Чарли чуть нахмурились. Конечно, отец прав, но ведь он не знает всех тонкостей работы Аввадона: может, он и не лентяй и не бездельник, и делает всё, что в его силах, а все эти демоны, просочившиеся на Землю — лишь малая капля того, что Аввадон удерживает? — В общем, — Чарли не хотелось спорить с отцом. — У меня сегодня с ним в час свидание. Думаю, максимум — два часа. А потом я приду на пикник. Вы же дождетесь меня? Будете на Пустоше у озера? — Милая, — ласково сказал Люцифер, — уже без десяти час. — Что?! — Именно, — послышался хриплый голос Хаска. Он уже не спал — уронил голову с пульсирующей болью от похмелья на барную стойку и говорил в неё. — Уже почти час! — Етижи-пассатижи! — вскрикнула Чарли. Она было рванула к лестнице, чтобы в своей комнате привести себя в порядок, но затормозила, вернулась к Люцифера и чмокнула его в щёку. — После свидания ждите меня у озера! — и исчезла. А Люциферу оставалось лишь смотреть на пустую лестницу, где скрылась его дочь, и вздыхать.