Среда. 7:26
Прошлый вечер был обалденным. Прошлый вечер был невероятным. Неповторимым. Вышагивая медленно по тротуару в сторону школы, Элиотт смотрел в пустоту и проматывал в своей голове раз в сто тридцать пятый то, как закончился этот его самый невероятный вечер. Что это были за объятия? Что это было за такое завладевающее, такое правильное чувство от вчерашних прикосновений и слов, что они друг другу говорили? Единственным, что эти сладкие воспоминания нарушало, было то, что Лука сегодня не пошёл в школу, и то сообщение, которое Элиотт получил в пять утра. И время его отправки, и содержание знатно напрягли его, когда, едва проснувшись, он смог в него вчитаться. Заболел. Лука, черт возьми, заболел, и Элиотт притряхнуть был готов себя за то, что во время всей вчерашней заботы Луки и притупившихся из-за неё же инстинктов, он не проследил в ответ за его состоянием. Но он касался его одежды. Видел, что промокшую куртку Лука тогда отложил к батарее, а когда он вновь её касался в автобусе — та уже была сухой. В общем итоге, получалась какая-то чертовщина, из-за которой его ноги так сильно тянуло обратно — к дому Луки, но необходимость посещать занятия и тот факт, что он ни разу с его родителями не контактировал, упрямо вели его по пути в чертову школу. Единственное радовало: современность мира и наличие возможности переписываться. Элиотт очень надеялся, что Лука сможет ему ответить, когда выспится. Очень надеялся, что сможет найти способ ему хоть как-то помочь.***
— Сегодня без Луки? — Привлекает Элиотта, подвисшего у своего открытого шкафчика, женский голос. Манон. Всё те же бордовые губы, немного растрёпанная прическа и пронизывающий взгляд. Хотя уж точно не ему говорить о растрёпанности чужих волос. Признаться, он и не помнит, расчесывался ли этим утром. Прошлым вечером принял горячий душ — это да, а вот... — Эй. — Щёлкает перед носом пальцами девушка, заставляя Элиотта вернуться в реальность, нахмурившись. — А, да. — Коротко отвечает он, запихивая ненужные в ближайшие несколько занятий учебники на полку. — Как видишь. Манон, облокотившись плечом на металлическую поверхность, внимательно пробегается взглядом по его внешнему виду. — Почему? — Спрашивает она, приподнимая брови. — Что "почему"? — Элиотт всё же смотрит ей в глаза, закрывая дверцу. — Почему он не с тобой? Он с вечера мне не отвечает. — Её голос становится серьёзнее. С вечера? Элиотт напрягается, цепляясь левой рукой за лямку своего кожаного рюкзака, в котором лежал его телефон — единственная сейчас возможность с Лукой проконтактировать. — Он предупредил утром, что мы не идём вместе, потому что, видимо, простудился. — Наконец даёт хоть какую-то информацию Элиотт, наблюдая за тем, как выпрямляется резко Манон. — Простудился? — На её лице моментально отражается вполне заметная волна беспокойства и Элиотт благодаря ей вспоминает, почему эта девушка всё же немного, но отличалась для него от окружающих его обычных людей. Не считая Луку, безусловно. Лука никогда не был для него обычным. Элиотт наблюдает за тем, как она вытаскивает из своего кармана мобильник, вероятно, начиная набирать сообщение и, всё же поднимая к его лицу взгляд, говорит: — Ладно, спасибо. — Улыбается мягко, но коротко, прежде чем отшагнуть назад, — ещё увидимся. — Бросает зачем-то она эту банальную фразу и удаляется. Лука не ответил ей прошлым вечером. Из-за чего? Ведь с Элиоттом он ещё несколько часов потом переписывался о том, "как хорошо оказаться после дождя дома" и как "здорово" прошла их прогулка. Они говорили без намёков. Старались вообще те странные объятия не упоминать. Неловкость, даже некая неясность сохранялась между ними во время всего их пути домой и вечерней переписки, но, Элиотту казалось, что всё между ними и у Луки в частности было в порядке. Не мог же он обидеться на подругу из-за слов Элиотта о работе или Шарле? Допустив такую мысль, он даже почувствовал себя немного виноватым. Он слишком мало, на самом деле, понимал в дружбе, но точно не хотел навредить их с Манон взаимоотношениям.12:47
Перебрав сотни вариантов того, почему отзывчивый Лука мог своей подруге не ответить и того, как сложится его или их сегодняшний вечер, Элиотт устало вглядывался в цифры, начерченные мелом на доске, когда телефон, завибрировавший в его кармане, он чертовски наделся — оповестил его о долгожданном сообщении Луки. Так оно и, у него дыхание затаилось, когда он аккуратно положил смартфон около учебника экраном вверх, было: Лука: Бу, школьник Уголки губ приподнимаются моментально, когда глаза пробегаются по полученному тексту, вернее, паре слов. Сесть на последнюю парту было чертовски верным вариантом: никто особо не нервирует излишним вниманием, и переписываться оказывается довольно легко. Элиотт: Как ты? Лука: Как огуречик Элиотт подносит левую ладонь к губам, дёргая бровью от сдержанной усмешки. Элиотт: Реально? Лука: Ага Лука: То есть Лука: Нет, Элиотт, я так болен, так болен, а так еще хочется шоколаду, но дома весь закончился ☹☹☹☹☹ Элиотт: Лука Лалльман, мне кажется, вы переигрываете Становится неожиданно так комфортно и хорошо, словно и не было этих часов неизвестности и переживаний. По этим забавным ответам даже и не скажешь, что Лука простужен. Во всяком случае, то ли юмор, то ли его дурашливость определённо были непробиваемы. Лука: Элиотт Демори, мне кажется, вы относитесь к учебе ужасно безответственно, отвлекаясь на переписки. Элиотт поджимает губы в улыбке, думая над тем, как лучше ответить. Элиотт: А если серьёзно? Элиотт: Уже лучше? Лука: Да, голова только побаливает Демори поджимает губы, вглядываясь в текст. Элиотт: Может тебе массаж сделать опять? Только он успевает отправить это, как в эту же секунду приходит от Луки следующее: Лука: Только шоколадочки очень хочется :( Он замирает, задумываясь. «Тот, который лечебный» — добавляет зачем-то он последнее сообщение, и опускает телефон на парту, совершая медленный, глубокий вздох. Стоит ли сейчас продолжить разговор об этом внезапно возникшем в их диалоге шоколаде или подождать пока Лука ответит на эту глупость? Пальцы замирают над сенсором, в то время как глаза упрямо сверлят надпись "прочитано", в ожидании увидеть следующий ответ. Лечебный массаж — объятия. И что-то в груди взволнованно стягивается от того, что он таки затронул сейчас эту тему. Но Лука не спешит отвечать. Настолько не спешит, что Элиотт успевает окинуть весь класс и присутствующих в нём людей взглядом, прежде чем его телефон наконец вибрирует: Лука: Звучит заманчиво Лука: Я посмотрю, какая будет температура вечером и может смогу прийти Всякая шутливость потихоньку сходит с Элиотта. Значит, сейчас у него всё ещё была температура? Он медленно сжимает пальцы в кулаки и разжимает их, обдумывая возникшую в голове мысль. Элиотт: А какой шоколад? Лука: Закинешь мне его в окошко? Элиотт: Обязательно16:06
Лука: Я тут нашёл в холодильнике фрукты. Могу притащить Закончив наконец с занятиями, воодушевленный целью забежать в продуктовый за шоколадом и, возможно, как-то передать его Луке, Элиотт вновь улыбался, печатая очередной остроумный ответ другу. Хотя отношение к нему у него всё меньше походило на дружеское. Поворачивая к холлу со шкафчиками, он резко останавливается, едва не сталкиваясь с человеком, шедшим ему навстречу. — Сегодня без Луки? — Какое-то странное дежавю и даже лёгкое раздражение ощущает Элиотт от того, что, кажется, каждый в этот день хотел ему напомнить о том, что он провёл его в одиночестве. Одиночество никогда не было столь ощутимым до знакомства с Лукой. В этот же раз перед ним стоял Ян Казас, один вид которого Элиотта каждый раз, в частности после рассказа Луки, заставлял напрягаться. Он медленно опускает телефон и, блокируя, убирает в карман джинсов, с прищуром глядя малознакомому парню в глаза. — А тебе есть до этого дело? — Получается холоднее, чем он ожидал, но Демори не сильно об этом жалеет, когда видит то, как заминается перед ним бывший друг Луки. Он словно даже немного теряется, окидывая взглядом людей, проходящих мимо них. — Он заболел? — Удивляет своим неожиданным вопросом Казас, встречаясь вновь с Элиоттом взглядом. — Мне повторить свой вопрос? — Он не собирался с ним любезничать. Уж точно не с ним. Ожидая ответа, Демори чувствует, как вибрирует в кармане телефон, но никак в эту секунду на уведомление не реагирует. — Может и есть. — Демори замечает, как в карих глазах появляется немного больше уверенности, и это вновь удивляет. Смог ли бы он сам после произошедшего и того, как он повлиял на жизнь Луки, поинтересоваться его здоровьем? Но Элиотт никогда бы с ним так не поступил. Так как мог Ян это сделать? Они ведь, каждый раз щебеча перед ним по пути в школу, действительно выглядели дружными. Но, вероятно, точнее он по себе знал — не стоило судить людей по тому, что видишь со стороны. — Поздновато спохватился волноваться о нём. — Элиотт поджимает губы, играя сожаление, но на деле лишь ждёт, когда тот оставит его в покое. И Ян, по всей видимости, то ли не спланировав собственный план действий, то ли не ожидая такой реакции, вновь молчит и, переминаясь с ноги на ногу, отводит взгляд. — Ясно. — Бросает он наконец в пустоту, прежде чем пройти мимо него, спасибо, не задев демонстративно плечом. Элиотт же, проматывая в голове сложившийся диалог, изгибая правую бровь, мотает головой изумлённо, прежде чем отвлечься на вновь завибрировавший в его кармане телефон. Лука: о, ещё орехи солёные есть Лука: не, орехи на потом оставлю Глядя на экран внимательно, отключаясь даже на несколько секунд от реального мира, он никак не может понять, как можно было отказаться от этого человека. Как можно было с этим тёплым недотёпой так поступить?19:32
Вечер наступил неожиданно быстро. Сидя на подоконнике, откинувшись спиной на небольшую подушку, Элиотт сжимал ладонями телефон и, вглядываясь в розоватые облака, выглядывающие между деревьев, ждал ответа. Плитка молочного шоколада с черникой давно покоилась в его портфеле, только Демори никак не мог понять: удастся её отдать, когда Лука придёт к нему, или... Он вообще придёт? Они увидятся? Потому что около трёх часов он уже не получал от Лалльмана сообщений, так и не имея возможности понять, как именно закончится этот день. Телефон в руках вибрирует и Демори дёргается, выпрямляясь немного. Лука: Элиотт Лука: Температура всё-таки опять поднялась, извини 🙏🏻 Лука: В следующий раз притащу орешки!! Значит, не увидятся. Он смотрит на экран секунд десять, прежде чем, медленно опустив ладони к коленям и откинув голову, прижаться затылком к стене. В груди постепенно расползается утомлённость, сменяемая необъяснимой тяжестью, и он не может понять, от чего именно это с ним происходит: потому что они не увидятся, или потому, что Луке плохо, а он ничего не может для него сделать. Вместе с этой мыслью его взгляд опускается к рюкзаку, который он бросил между окном и входной дверью. Несколько минут раздумий, три медленных размеренных вздоха — и он встаёт на ноги, наклоняясь к портфелю.***
Топтаться на крыльце его дома оказалось волнительнее, чем он ожидал. Всё, что нужно — позвонить в звонок и передать вместе с тетрадями шоколад. Элиотт не был уверен зачем, но в случае того, что его встретят родители — захватил с собой несколько тетрадей, а между ними запихнул несчастную шоколадку, придумав заранее байку о том, что пришел передать конспекты от одноклассников Луки. Кстати говоря, об этом вопросе тоже надо будет позаботиться, если тот удумает залечь с простудой надолго. Приходится шумно выдохнуть, чтобы прогнать излишнее волнение, ведь, по сути, ему не о чём было переживать. Между ними с Лукой ничего нет, а от недолгого визита, а уж тем более небольшой передачки никто не умирал. Лишь когда за дверью начинают слышаться шаги, Демори осознаёт, что успел нажать на звонок. Он отходит на полшага, сжимая челюсти крепче, когда дверь перед ним открывается. — Добрый вечер. — Говорит он моментально, встречаясь глазами с женщиной. Он отчего-то чувствует тяжесть в солнечном сплетении, когда подмечает её схожесть с сыном. — Элиотт? — Спрашивает она неожиданно, и он никак не может распознать ни в её голосе, ни на лице хоть какой-то эмоции, которая могла бы дать ему понять, насколько уместен был его визит. — Да, — отвечает он неуверенно, приподнимая брови, — я, — опускает взгляд к своей левой руке, в которой покоились тетради, — Лука заболел и я хотел передать ему тут, — он вновь встречается с ней глазами и невольно замолкает. Светлые, определённо крашеные волосы по плечи, тонкие брови, морщины, отражающие, вероятно, довольно эмоциональные годы жизни, аккуратный бежевый кардиган и немного усталые, но такие же невероятно синие, как у Луки, глаза. — Конспекты. — Выдыхает в конце концов Демори, сжимая губы в плотную линию. Неловкость накрывает его от осознания, что эта женщина, вероятно, знала о нём достаточно много благодаря общению с его матерью, вот только он не имел и малейшего представления, какое в общем итоге у неё было отношение к нему. Элиотт замечает, как она немного хмурится, и это заставляет его тихо выдохнуть и постараться не выразить на собственном лице ненужных эмоций. Ей не понравилось, что он сказал? Но, буквально спустя секунду, она, оборачиваясь, а после опуская взгляд к его ногам, словно раздумывая над чем-то, вновь на него смотрит. — Можешь зайти к нему. — Кивает она в сторону светлой прихожей, вернее тех немногих её очертаний, которые Элиотт видел благодаря приоткрытой двери. — Да? — Он сомневается, но больше скорее удивляется её предложению. Мягкое волнение укутывает грудь то ли от осознания, что он увидит дом Луки изнутри, то ли от того, что он действительно сможет сегодня увидеть самого Луку. — Да, — спустя секунды три молчания повторяет женщина, — он в своей комнате, — она отшагивает в сторону, словно приглашая, и Демори тут же кивает, неуверенно проходя вперёд. Этот дом сразу вынуждал его столкнуться со своим богатым содержанием. Просторный холл, светлый, крупный глянцевый кафель, дубовая отделка стен — всё отдавало какой-то непривычной ему и уж точно не ассоциирующейся с Лукой холодной роскошью. Тратить много времени на разглядывание мебели у него не было желания, поэтому, почти сразу поворачивая голову к женщине, он вновь на несколько секунд отключается, встречаясь с её глазами взглядом. Чем чаще это происходит, тем сильнее ему хочется посмотреть в глаза Луке и убедиться, что то тепло, та забота, которую он в них видел и совершенно не находил в глазах этой женщины, всё ещё были настоящими, всё ещё были живыми и в какой-то мере ему принадлежащими. Боже, как же хочется увидеть Луку. — Подскажите, пожалуйста, где его комната? — Она от этих слов тут же одобряюще улыбается, а Элиотта охватывает неприятный озноб от странной мысли о том, что сейчас мать Луки могла быть так довольна тем, что он не знал путь к его комнате. А если бы знал? — Поднимешься по лестнице и налево — сразу его дверь. — Замок за спиной щелкает, и Элиотт, изо всех сил стараясь сохранить на своем лице мягкую улыбку, благодарно кивает. — Спасибо большое, что позволили его навестить. — Обменявшись любезностями, Элиотт вновь неуверенно кивнул и, подняв взгляд к витой лестнице, набрал в легкие побольше воздуха, прежде чем двинуться вперёд. Странные были ощущения. Странные и неожиданно успешно помогающие Элиотту понять вчерашние слова Луки об "атмосфере в доме". Поднявшись где-то до середины лестницы, он опустил взгляд вниз, уловив глазами силуэт женщины, уходящей в какую-то не менее светлую комнату. В этом доме действительно было чертовски светло. Но пока что отчего-то слишком холодно.***
Стоило Элиотту оказаться возле нужной комнаты, все вопросы о родителях и какие-либо размышления об этом доме моментально выветрились из его головы, сменившись волнением о том, как Лука отреагирует на его визит. Он неожиданно сильно начинает сомневаться, когда остаётся каких-то несколько сантиметров между его костяшками и деревянной поверхностью. Дверь в комнату Луки была из тёмного дерева, сильно контрастируя по оттенку со светлыми стенами, и казалась ему чертовски тяжелой и неприступной, настолько сильна была его нерешительность к ней прикоснуться. Демори вздрагивает, когда в кармане его брюк неожиданно вибрирует телефон. Зажимая между локтём и рёбрами тетради, он спешно достаёт его, снимая блокировку. Лука: Всё в порядке? Лишь сейчас до него доходит, что он так и не ответил на те сообщения о температуре. Просто вскочил и пошёл к дому Луки, идиот. Элиотт: Да Элиотт: Я тут «Я в твоём доме» — что было бы, напиши он ему это сейчас? Лука бы посмеялся? Лука: Мне не встать с кроватки Лука: Вот бы сейчас супчику твоего приготовления Элиотт: Тебе так плохо? Лука: Ахахах Глядя на экран, Элиотт улыбается, чувствуя возвращающуюся к нему уверенность. Лука: Нет Лука: Ну то есть Он покусывает нижнюю губу, понимая, что спросить это сейчас будет гениальнее всего: Элиотт: Ты бы хотел увидеться? Хватает секунд пяти, чтобы получить греющий сердце ответ: Лука: Конечно Элиотт: Спускай из окна свои волосы Лука: АХАХ И сейчас, собираясь с духом, он убирает телефон в карман, чувствуя, как ему всё ещё приходят сообщения и, вздыхая глубоко, подносит ладонь к двери и мягко стучит. Три коротких удара. Волнительная тишина и, наконец, Его голос: — Да? — Тот самый, родной, но немного раздражённый и до ужаса усталый голос, от которого всё внутри неожиданно холодеет. Элиотт такого после этих расслабленных переписок совсем не ожидал и, возможно, даже никогда от Луки не слышал. Он мнётся на месте, вновь не решаясь открыть дверь. Лука определённо его не ждёт. И вообще это его личное пространство, в которое ему не стоило так врываться. Он обманывает себя этими размышлениями, стараясь не думать о причине такой сильной разницы Луки в переписке и Луки, голос которого он сейчас услышал. Но он не успевает среагировать, не успевает решить даже, стоит ли что-то сказать вслух или всё-таки открыть дверь, когда та без его помощи внутрь комнаты открывается. — Мам, я же сказал, что.... — Его рёбра вздымаются от глубокого и резкого вздоха, когда перед ним предстаёт Лука, с раздраженным видом поднимающий к его лицу свои глаза и замолкающий в ту же секунду, когда они встречаются взглядом. Не двигаются. Считай, не дышат, едва находя в себе силы, чтобы моргать. Элиотт медленно скользит по его лицу взглядом, боясь увидеть слишком розовые щёки, тёмные круги под глазами или раскрасневшийся от насморка нос — такие картинки он себе представлял с того момента, как Лука написал ему, что простудился. Но человек перед ним сейчас выглядел свежо и, как всегда, прекрасно: немного взъерошенные волосы, ровный тон кожи, розоватые губы, бежевого оттенка футболка и темные шорты. Элиотт не концентрирует своё внимание на его одежде лишь потому, что застревает на его глазах. Лишь в них, вырывающихся из общего свежего отдохнувшего образа, отражалась усталость. Почти столь же сильная, как у женщины, которую он встретил на первом этаже. Его мысли стопорятся, когда застревает в голове один странный и совсем нежелательный факт. Элиотт медленно, неуверенно протягивает перед собой ладонь, желая этот факт развеять, поэтому накрывает ею лоб Луки. Он оказывается по ощущениям чуть тёплым. — Ты не болен? — Происходящее этой минуты словно вырывается из потока привычного дня. То ли потому что он наконец увидел Луку, то ли потому что совершенно не ожидал таких поворотов. — Нет. Я... — Мямлит в ответ ему Лалльман, но, сглатывая нервно, замолкает. Как всё может настолько быстро меняться? Лука, похоже, здоров. Это прекрасно, но, Элиотт опускает ладонь, моргая часто, словно пытаясь осознать эту информацию. Лука ему соврал. — Это главное. — Говорит он неожиданно для себя севшим голосом и опускает взгляд. — Ну, я, — дёргает бровью, вытаскивая плитку шоколада из тетрадей, — вот, — протягивает её Луке, наблюдая за тем, как тот тут же её обхватывает своими пальцами, — хотел просто передать. Пару секунд Элиотт молчит, не решаясь увидеть, какие эмоции на лице Луки сейчас были, и, переворачивая портфель на плече вперёд, расстёгивает его, убирая внутрь свои тетради. — Ну, я пойду. — Он коротко кивает, разворачиваясь, чувствует себя до боли нелепо. Зря он это удумал. Зря полез. Впервые за время их общения ему не хочется растягивать разговор, впервые ему так неловко и странно, напряженно даже. Нужно было просто дождаться, когда Лука сможет к нему прийти. — Погоди. — Он замирает, успев сделать лишь шаг в сторону лестницы. — Можем поговорить? — Лука спрашивает тихо, осторожно. И Элиотт, оборачиваясь, обреченно осознаёт, что, вероятно, никогда не найдёт в себе силы ему отказать. Тем более когда он, стоя на пороге в свою комнату, со столь мягко наполовину освещённой закатом фигурой, смотрит на него так напуганно.***
Ковёр в его комнате мягкий. Со светлым ворсом, который весьма приятно пропускать между пальцами. Элиотт хорошо этот факт изучил, потому что, сидя молча с Лукой на полу уже около трёх минут, только это и делал, не позволяя себе слишком демонстративно разглядывать комнату, в которой находился. На дождь не было ни единого намёка. Внимание цеплялось лишь за кровать Луки, у которой они сидели, довольно большое окно, выходящее на вид города и закат, который освещал сейчас комнату своим тёплым, приглушённым оранжевым светом. А Элиотт всё гадал, мог ли смотреть Лука из своего окна на его дом. Вероятно, не мог. — Я не хотел врать тебе. — Бьёт по ушам утверждающийся с озвученными словами факт — Лука ему соврал. Демори медленно поворачивает к нему голову, мельком опуская взгляд на его согнутые в коленях ноги. Как-то автоматически он осознаёт, что ни разу его не видел в шортах. Глаза вновь цепляются за его профиль и чертовски серьёзное, поникшее лицо. Что было не так? Что произошло за ночь? Или за этот день? Связано ли это было с их прошлым вечером? Элиотт молчал, пытаясь дать ему время для размышлений, а всё, что было нужно Луке — знать, что он на него не злился. Он слабо в это верил. Слишком иного исхода боялся. И всё же то, как, глядя на колени, прижавшись спиной к кровати, Лалльман то опускал взгляд на свои ноги, то поднимал его к входной двери, то, как поджимал и едва заметно покусывал он свою нижнюю губу, Демори подсказывало, что время Луке не поможет. — Не хватает подоконника с чаем, да? — Посмеивается он тихо, но, встречаясь неожиданно с его большими, глубокими синими глазами, затихает. — Очень. — Кивает Лука, пробуждая в Элиотте волнение. Что-то определённо с ним было не так, но, черт возьми, что? — У тебя, должно быть, — Демори всё же отводит от его лица взгляд, позволяя себе скользнуть им по окружению, чувствуя, что Лука всё ещё на него смотрит. Первыми на глаза попадаются компьютерный стол и гитара, стоящая возле него. — Были свои прич... — В углу комнаты, за дверью, он видит синтезатор. — Какого хрена, Лука? — выдыхает изумлённо он, отрывая спину от края кровати, — ты музыкант? — И выглядит Элиотт, говорит так изумлённо, так возмущенно даже, словно его гораздо больше обидела не сегодняшняя странная ложь, а то, что Лука ему не сказал о таких своих увлечениях. Лалльман подгибает под себя левую ногу и выпрямляется, выглядя так, словно его поймали на преступлении. Поджимая губы, он бегает взглядом от синтезатора к Элиотту. — Да, просто... — Он всё же останавливает взгляд на его лице, но почти сразу трусит, отводя его вновь к двери. Элиотт уже достаточно раз заметил этот жест, чтобы перенять его напряжение. Чтобы ещё сильнее заскучать по тому Луке, которого он видит обычно в своём доме — свободному, честному. Но ещё хуже становится от осознания, что он мог быть всё это время столь напряжён в собственном доме. Даже в собственной комнате. — Лука, — голос Элиотта становится тише и он, опираясь локтём на колено, трёт немного утомленно свою переносицу, — мы можем и потом поговорить. Когда будешь готов. Хорошо? — Но по его голосу Лука слышит, что ничего не хорошо. Что нужно говорить правду сейчас, прямо. И от одной этой мысли он приподнимается немного, открывает рот, чтобы всё сказать, но тут же его закрывает, выдыхая измученно. Всё в нём говорит о том, что ему сложно: опущенные плечи, взгляд, сведённые брови, гуляющие желваки. — Это связано с родителями? — Собирая воедино факты, предполагает Элиотт вслух и по испугу, который в эту же секунду видит в глазах напротив, понимает, что оказался прав.***
Вернувшись прошлым вечером домой, будучи в столь прекрасном настроении, первое, что Лука услышал, оказавшись в прихожей: — Хватит орать. — Голос отца и уже такая привычная, но совсем не приятная слуху фраза. Ему совершенно не хотелось это слушать, совершенно не было желания в этом участвовать, поэтому, разувшись быстро, он спешил уже направиться к лестнице, но к собственному несчастью понял, что его заметили, когда услышал в свой адрес: — А ты почему так поздно пришёл? — Лука замер, медленно наполнив лёгкие воздухом, потому что уйти не получится. Если бы он ушёл без ответа — поднялось бы только больше шуму. Смирившись с этой мыслью, он обернулся и увидел родителей, стоящих по разные стороны от стола на кухне. На их лицах всё было написано — очередная ссора из-за недопонимая, работы или денег. — Еще девять вечера, разве поздно? — Он всегда выбирал эту тактику — не пытался развить ссору. Поэтому, решаясь всё-таки подойти к ним, чтобы хотя бы для виду состроить благополучность ситуации — всё, чего он хотел — взять бутылку холодной воды с дверцы холодильника и уйти. — Я ждала тебя в пять. — Ударяет по вискам строгий голос, когда он всего-то успевает зайти на кухню. — Мы просто прогулялись, — подходя к холодильнику, он не успевает договорить, потому что его перебивают: — С Элиоттом? — Тело в те минуты пронзило напряжение. И потому что при этом разговоре присутствовал отец, который максимально старался игнорировать вопрос его ориентации, и потому что Элиотта вновь упоминали, даже просто называли такой холодной интонацией. — С Элиоттом. — Как-то глухо повторяет он, открывая дверцу. — Вы хорошие друзья, да? — И Лука не может понять, холод этих слов его тогда ошпарил, или холод совсем не помогающего ему в этой ситуации холодильника. Спустя пару секунд он слышит, он знает, уже запомнил — разочарованный выдох отца и, достав бутылку, оборачивается, наблюдая за тем, как тот уходит. А мать и не пытается его остановить. Просто переключает всё своё внимание на Луку, словно ей только это и надо было — хоть с кем-то сцепиться. — Да. — Соглашается Лука, возвращая к ней взгляд, и лишь в этот момент замечает, что она, вероятно, нарезала до конфликта какой-то салат. — Меня просто волнует, — наконец отвлекается она на овощи с ножом, — чтобы с тем, что у вас с Элиоттом, не повторилась ситуация, которая произошла с другим твоим хорошим другом. — И лишь в подобный миг его нервы дают сбой, рушатся каждый раз, стоит только упомянуть вновь ту ситуацию. — Что между нами с Элиоттом, мам? — Спрашивает он уже куда более радражённо, поворачиваясь к ней корпусом, сжимая ладонью холодную бутылку крепче. Он чувствует, как влажные капли медленно стекают по его напряжённым пальцам. — И какая такая ситуация? — Ему и так страшно, что он себя не контролирует. Страшно Элиотта потерять, но когда только кажется, что всё в порядке, что самое пугающее волнение — его реакция на те внезапные объятия, пройдено, его накрывает следующее напряжение — мнение родителей. — Такая, что потом будут говорить о тебе. — Она делает акцент на последнем слове, отчего Луке приходится крепче сжать челюсти и бутылку, лишь бы удержать себя в руках. — Не плевать? — Отвечает он резче, чем желает, и тут же ощущает волну дрожи, прокатывающейся по спине, когда осознаёт, что говорит его словами. — Тон смени. — Отвечает мать, подняв к нему глаза. И он так не хочет видеть в них безразличие, но всё-равно отчего-то вновь его видит. — Я просто одного не понимаю. — Лука глубоко, но неровно вздыхает, пытаясь успокоиться. — Ты слухам доверяешь или мне? — А она не смотрит. Продолжает что-то резать и молчит, словно его здесь нет. Словно он, блядь, приведение. Секунды давящего молчания и стук ножа о деревянную доску нервировали его только сильнее. — Не соблазнял я никого. — Ком в горле давит, намекая Луке, что пора заканчивать, что пора уходить. — Ну напился. Ну сглупил. Все подростки глупят. — И ему так паршиво. Ему так хочется обратно на те качели, или на холм, на котором он мог чувствовать его сердцебиение. — Я просто оказался немного тупее других. — Но она по-прежнему не смотрит. — Или тебя всё еще так задевает, что я гей? — И лишь в этот момент он видит хоть какую-то реакцию — короткую усмешку, доводящую его до грани. Эта её ранящая пренебрежительность. Это глубоко задевающее равнодушие к самому важному. Обидно. Просто до-глупого обидно. — Да, мам, я гей. — На этих словах Лука осознанно вспоминает сегодняшние объятия, всё еще кожей чувствует, как Элиотт держал его за руку. — Я буду иногда напоминать тебе об этом, — он постепенно от накрывающих, всё ещё тёплых в его разуме и сердце воспоминаний успокаивается, — чтобы для тебя это стало реальным фактом.***
И он хочет быть с Элиоттом честным. Но что он должен сказать? Что его мать не видит в них друзей? Что только и ждёт, когда он вновь станет причиной грязных слухов? Когда опозорит её? Или когда полезет по-пьяни к Элиотту и она окажется во всём права? Что отец даже смотреть на него не желает после подобных разговоров? И от этих мыслей, от давящего настроя, из-за которого он не мог уснуть прошлой ночью и от которого у него болела этим утром голова, настроя, которым он не хотел в этот день напрягать Элиотта, его вновь накрывает. — Извини. — Лука выдыхает тихо, накрывая своё лицо ладонями, — я просто так устал. — Его спина изгибается так, словно он вот-вот зарыдает, и это до чертиков пугает Элиотта. — Эй. — Он тут же неуверенно касается ладонью его плеча. — Извини, — повторяет Лука ещё тише, — я хочу сказать. — проговаривает твёрдо, потирая веки ладонями с силой. — Я так много хочу сказать, но, — с его губ срывается рваный выдох, и Элиотту этого достаточно. Достаточно, чтобы, придвинувшись, обвить его плечи руками и медленно притянуть его к себе, потому что в груди все стягивается от боли, когда он видит Луку в столь бессильном, столь слабом и даже каком-то израненном состоянии. И объятия помогают. Этот, как они называют — лечебный массаж медленно спасает нервы Луки, позволяя ему подпустить к ним успокоение. И он не хотел сегодня встречаться с Элиоттом, потому что знал, что не стабилен, потому что, едва оказавшись рядом с ним, ощутив эту такую родную и необходимую ему поддержку, он моментально отвечает на эти объятия, скользя ладонями по его спине плотно. А Элиотту страшно и немного неудобно от такого положения. Поэтому, заводя правую ногу ближе к кровати, он придвигается к Луке, но тут же чувствует, как тот обнимает в ответ его крепче, как утыкается носом в его шею и этим же действием за секунду парализует. Чувствовать короткие и частые вздохи Луки на своей коже оказывается мучительно. Он и сам оказывается неожиданно для себя чувствительным, но вынужденно осознает, что думать нужно не об этом, потому что главное сейчас, чтобы Лука успокоился. Поэтому, пытаясь очистить свои мысли, он жмурится и, скользя правой рукой по его напряжённой спине, тихо выдыхает и медленно, глубоко вдыхает тёплый воздух, понимая, что вместе с ним его лёгкие наполняет аромат чужого шампуня. Мурашки бегут по коже, но сердце сжимается с силой лишь тогда, когда Элиотт чувствует, что объятия едва ли не делают Луке хуже. Потому что его спина дрожит, потому что ладони, Элиотт чувствует, напряжённо сжимают его свитер на спине, а тихое дыхание Луки на его шее учащается, рвётся. — Лу, — выдыхает он испуганно, прижимая его к себе сильнее, — пожалуйста, успокойся, — он совсем не знает, что сказать или сделать, — я здесь, — произносит тихо и просто не может знать, что ломает Луку именно из-за того, что он здесь. — Я хочу сказать. — Шепчет мальчишка куда-то в ворс его песочного свитера, и у Элиотта сердце кровью обливается от того, что он довёл ситуацию до такого состояния. Он поднимает левую ладонь к его волосам и, зарываясь в них пальцами мягко, гладит его по голове неуверенно. — Скажешь. — Он обнимает Луку крепче и, наклоняя голову, потирается носом о его волосы у виска, медленно вдыхая их аромат. Его действия всё больше поддаются инстинктам, нежели разуму. Лука дрожит в его руках. И он совершенно не знает, что с этим делать. Но когда его левая ладонь на дрожащей спине немного ослабляет хватку, лишь из цели, чтобы Луке не было плохо от слишком крепких объятий, Элиотт слышит обжигающие кожу его шеи слова: — Не отпускай. — Волнение, подобное тому, что он испытывал прошлым вечером, обжигающий трепет разливается по его венам, когда мальчишка придвигается к нему ближе. — Пожалуйста. — Ещё тише просит Лука и замолкает, пытаясь выровнять дыхание, прижимаясь уже горячим лбом к изгибу его шеи. Sound: n u a g e s — shadows Их бёдра соприкасаются. Они до ужаса близко и Лука так в эту секунду перед ним обнажён, что рассудок Элиотта пусть и против воли, но неумолимо теряет контроль над ситуацией. — А я и не хочу, — с мягкой хрипотцой в голосе проговаривает он, пуская дрожь по затылку Луки и его спине, которую всё увереннее обнимают крепкие руки, — не хочу тебя отпускать. И если бы это был фильм, если бы это была какая-то мультипликационная картина девяностых, то в воздухе бы прозвучал щелчок. Резкий, западающий в сердце звук, оповещающий о том, что что-то в сюжете явно переменилось. Как определенно, абсолютно точно в эту секунду что-то переменилось от этих слов в жизни Луки. Поэтому, чувствуя, как напряжено собственное тело, как обнажены все его нервы, он медленно, хоть и сам попросил Элиотта его не отпускать, отстраняется. Ему нужно посмотреть в его глаза, убедиться, что он не ослышался. И, поднимая взгляд несмело, он сталкивается с тёмными радужками и замирает. Элиотт никогда так на него не смотрел. Не смотрел же? Правая ладонь Демори поднимается от спины к его лицу, и Лука вздрагивает от этого жеста, кажется, буквально весь цепенеет, глядя ему в глаза, когда чувствует, как касаются неожиданно холодные пальцы его щеки. Элиотт гладит его. «Сон?» — думает Лука, чувствуя прокатывающуюся по телу дрожь, когда его пальцы скользят по скуле к виску медленно, когда они задевают едва ощутимо его ухо и постепенно опускаются к шее. Губы Луки приоткрываются то ли с целью, чтобы вздохнуть, то ли чтобы сказать хоть что-то, но когда он видит, как опускаются через секунду к ним серые, немного даже напоминающие по своему оттенку грозовые тучи глаза, то вновь цепенеет, сжимая их в плотную линию. Элиотт смотрит на его губы и, Луку почти трясет, когда он чувствует, как вновь поднимается правая ладонь к его лицу, как скользит большой палец по его подбородку вверх и неумолимо касается его нижней губы. — Элиотт. — Тише шепота выдыхает он его имя, когда подушечка пальца начинает вычерчивать контур его губы. Демори наблюдает за собственным действием заворожённо, а Лука, боясь и двинуться, всё ещё никак не может понять: было ли происходящее его очередным сном или являлось какой-то безумной, совсем нереальной действительностью. Лишь прочертив два по счету раза мягкий контур, опьянев, кажется, только сильнее от глубокого розового оттенка, Элиотт заметил, как Лука на него смотрит. Выжидающе, взволнованно, словно прося ответа. А Элиотт сам ничерта не понимает. Знает лишь, что только сильнее плавится от того, что Лука позволяет происходящему продолжаться. Сейчас он чувствует, что ладони Лалльмана всё ещё цепляются за его плечи и, отзеркаливая это прикосновение — опуская свои руки к его немного худым, но таким тёплым плечам, замирает. Моргает несколько раз, сжимая губы в сомнении и, медленно обвивая его спину руками, притягивая Луку вновь к себе, Элиотт, умирая от того, как тот тут же утыкается носом ему в шею, обнимает его крепко. — Можно? — Спрашивает он тихо, опуская голову, почти касаясь губами открытой ему из-под широкого ворота футболки кожи. «Можно что?» — всё ещё пытаются зарождаться мысли или какие-то логичные вопросы в разуме Луки, но он едва ли к ним прислушивается, отвечая моментально: — Можно. — Сладость этого ответа заставляет Элиотта сжать тонкую ткань футболки на изогнутой талии пальцами сильнее. Но в голосе Луки нет уверенности. Лишь один огромный, волнующий его и повторяющийся вопрос — реально ли это? И, обнимая спину Элиотта в ответ несмело, чувствуя, как скользят по шее его губы совершенно непривычно и ново, но до-невероятного приятно, он жмурится от накатывающего, обжигающего сердце осознания — реально. Элиотт действительно его сейчас держит за талию. Он действительно целует его шею, вынуждая вздрагивать от щекочущего трепета и, выдыхая горячо в открытую его губам кожу, заставляет Луку чувствовать, как скапливается жгучее напряжение внизу его живота. Даже в самых своих безумных снах или невольных фантазиях он не мог себе представить, что прикосновения Элиотта будут ощущаться так. Что спина под его ладонями будет послушно изгибаться, что голова, хоть ему и щекотно от этих, боже, поцелуев, будет податливо отклоняться в противоположную от них сторону, а руки на его свитере перейдут от крепкой хватки к мягким, одобряющим поглаживаниям. «Не хочу тебя отпускать» — и спина вновь дёргается, когда его ладонь совсем немного спускается к напряжённой пояснице. А ведь Элиотт это, должно быть, чувствовал? То, как отвечает тело Луки на его прикосновения? Определённо. Всем своим нутром и каждой клеткой кожи ощущал это взаимное тепло и мысленно умирал, к нему прикасаясь. Слышал его неровные выдохи почти у самой мочки уха и напрягался, пытаясь себя сдержать, что с каждым мягким, словно даже разрешающим поглаживанием ладоней Луки по его спине казалось всё менее реальным.