8:01
Усыпляющая тишина. Немножко душно. Перед Лукой слышится тихое сопение. Тело, кажется, превратилось в пластилин, в какой-то момент размягчившийся и сейчас затвердевший в одном единственном, наилучшем положении. Он размыкает всё ещё тяжелые веки буквально на пару миллиметров, фокусирует взгляд, но, сдавшись вновь накрывающей его сонливости, закрывает глаза. Всё ещё немного душно. Правая нога, кажется, затекла, но почему-то это положение сейчас кажется ему идеальным. Лука еще не понял почему.8:40
Двинув головой неосознанно, он утыкается лбом во что-то тёплое. Чувствует на своем лице согревающее лишь отчего-то замёрзший нос дыхание. Лука вновь с огромным усилием приоткрывает веки, едва концентрируется на очертании чужих губ и спустя длительные семь секунд отводит голову немного назад, позволяя себе наконец разглядеть картину перед собой. Элиотт. Спит. Красивый. Он ещё мало что соображает, всё так же чувствует себя застывшим в одной форме пластилином, но ему пока большего и не хочется. Хватает и собственных глаз, которые видят. Которые собирают картинку по маленьким деталям. Отпечатывают в едва проснувшемся разуме образ спящего Элиотта. Он дремал уже однажды в его присутствии. То было в конце года. Элиотта завалили тестами и, уставший, после учебы он завалился на свою кровать. Он был настолько измотан, что едва мог говорить, скорее просто бубнил минуту что-то в подушку и тут же провалился в сон, стоило Луке только сказать, что он и без него найдёт себе в его комнате занятие. Луку тронуло тогда его доверие или, возможно, напугала переутомлённость. Он так и не смог тогда решить, какое чувство было сильнее. Хотя сильнее всего было желание потрогать самого Элиотта. Благо лежал он к нему тогда спиной. Но даже банальную тягу погладить его по плечу побороть тогда оказалось до ужаса трудно. Но сейчас... «Красивый» — вновь думает Лука, сухо сглатывая. Лишь в этот момент понимает, что чертовски хочет пить, но двигаться совершенно не спешит. Всё так же лишь смотрит. Возможно, во всяком случае по его сонным расчетам, проходит минут двадцать, прежде чем он набирается сил медленно двинуть своей левой рукой и коснуться подушечкой указательного пальца чужой шеи. Тёплый. Кажется, что вместе с пробуждающимся сознанием медленно, но верно подступается и осознание произошедшего, возвращаются воспоминания. Лука чувствует, как сердце наливается теплом, как учащается совсем немного его ритм, в то время как указательный палец потихоньку спускается к вороту расстёгнутой на несколько пуговиц рубашки. Расстёгнутой. Лёгкие пустеют, а низ живота стягивает тёплый узел, когда в памяти яркими кадрами всплывают картинки. Их слова. Дыхание в унисон. Глухой внезапный звук над головой пугает его, вынуждая открыть глаза шире. — Блядь, а ключи-то. — Слышится знакомый голос снаружи, на что Лука резко на правом локте приподнимается. Голос Шарля. Машина. Они с Элиоттом. Он опускает взгляд ко всё ещё сладко спящему Демори и тут же морщится от боли, дающей по вискам от резкого движения. — Пс-с. — Собравшись, шипит он, касаясь чужого плеча ладонью. Никакой реакции. — Элиотт, надо валить. — Шепчет ещё настойчивее, на что тот, лишь хмурясь едва заметно сквозь сон, всё так же продолжает посапывать. Лука набирает в лёгкие побольше воздуха и наклоняется немного, замирая у самой мочки. — Элиотт. — Шепчет в ушную раковину тянуще, а Элиотт от этой атаки сквозь сон резко дёргается, едва не ударяясь головой о дверь. Смотрит на Луку безумным, ещё совсем неосознанным взглядом и вздыхает шумно. — Что? — Спрашивает, скорее даже хрипит он ошарашенно и моргает часто, пытаясь, по всей видимости, понять, что происходит и где он. — Надо вылезать, Шарль сейчас вернётся. Они смотрят друг на друга несколько секунд молча, и всё это время Лука отчетливо ощущают, как теплеют собственные щёки. — А что он сделает? — Всё ещё плохо соображая, с трудом связывает слова в предложения Демори. — Ну, не знаю, это его тачка, а мы её чуть не обкончали. Не хочу проверять последствия. — И с этими быстрыми, меткими, пробуждающими словами Лука смотрит в тонированное окно, дёргается, вспоминая, что ключи Элиотт бросил на переднее сиденье и, развернувшись к нему, достаёт их. Не предоставив возможности ещё полежать и нормально подумать, Лука, открыв дверь, потянул Элиотта за собой буквально уже через минуту, выглядывая из-за машины так аккуратно, словно они в розыске, и держа за правое запястье так крепко, словно без этого жеста Элиотт потеряется. — Ну привет. — Говорит Демори всё ещё хриплым спросонья голосом, когда они наконец останавливаются между деревьями, зайдя от берега в лес чуть дальше, чем стояла машина. Лука поворачивается к нему, вздыхает тяжеловато и, выдыхая, улыбается. Даже засматривается. Всё же ему ещё не доводилось видеть Элиотта настолько сонным. Всё-таки по пути в школу он уже иной: умытый, сытый, с ясным взглядом, волосы кое-как да уложены. В груди что-то сводит, когда он думает о том, что тянет его к любому его состоянию. Даже когда его нижние веки немного после сна припухли, когда на щеке остались розоватые пятна от складок рубашки, на которой он спал. Или то была текстура сиденья. Черт его знает. Но каждая такая деталь выводила на чувства только сильнее, хотя Элиотт даже ничего не делал. Просто стоял, с сомнением улыбался и всё ещё ждал ответа. — Я отнесу ключи Манон, — говорит внезапно Лука и поднимает правую ладонь, кивая в сторону берега, — чтоб мы всё провернули чисто. — Ты, — Элиотт смотрит на ключи в его руке, а после снова на Луку, — так хорошо всё помнишь? Лука замирает, моргает пару раз, поджимает губы в полуулыбке и, кивнув коротко, обходит Элиотта, направляясь в нужном ему направлении. «Я бы и так тебе отдался». «Мне не впервой». Ему не было стыдно. Он не сбегал из-за этого. Ему было слишком хорошо. Прямо сейчас. Оставшись в одиночестве, Элиотт прислонился спиной к ближайшему дереву и, растирая ладонями глаза, глубоко и тяжело вздохнул. Щурясь, он вновь начал оглядывать местность. Народу вроде как почти уже не осталось, стояло около трёх машин, какие-то коробки, возможно с мусором, а лёгкие наполнял свежий, прохладный утренний воздух, потихоньку прогоняющий дурацкое чувство помятости после сна. Несколько минут он определённо плоховато соображал и просто смотрел в пустоту. Ясным было одно — он ждал Луку. Ждал так сильно и, ему казалось — долго, что не сдержался и, через пару минут оглянувшись вновь, пошел по направлению его ухода. — О. Доброе утро. Всё прошло удачно? — Поворачиваясь от багажника, завидев подходящего Элиотта, тут же среагировала Манон. По её ухмылке было понятно — она не спрашивает. Скорее утверждает. Или даже стебёт. — Да, — Элиотт заминается, скользя всё ещё прищуренным от яркого света взглядом по окружению, — спасибо за помощь. Не знаешь, где Лука? — Туда вроде бы пошёл. — Она указывает большим пальцем себе за спину, к берегу, ближе к высокой траве и вновь раскидывающимся перед глазами деревьям. Элиотт кивает на подсказку благодарно и не особо уверенно начинает идти в указанном направлении. На шаге пятом, вспомнив невольно своё пробуждение, он тут же ведёт правым плечом к уху от накатившей волны мурашек. Как же остро тогда ощутился его шёпот. Почему Лука не вернулся? Может и не планировал? Элиотт немного хмурится, окидывая взглядом сверкающую гладь воды слева от себя и пару секунд морщится от некомфортности собственной одежды. Она всё ещё была немного сырой. Луку он застает там, где ему и сказали. Стоящего возле заросшего камышами берега, так красиво выделяющегося со своими колышущимися на слабом ветру каштановыми прядями и одновременно так идеально вписывающейся в тона облачного неба белой кофтой. — Тут красиво. — Элиотт не думал, что произнёс это вслух. Но когда заметил, как Лука перед ним от этих слов дёрнулся, то невольно даже замер, ожидая его реакции. Тот же, судя по его приподнявшимся совсем немного плечам, вздохнул прежде чем медленно обернуться. Элиотту захотелось отвести взгляд и он тут же сделал это. Буквально на секунду, как будто ощутил, что когда увидит лицо Луки на фоне искрящейся лучами солнца воды, не сможет дальше жить. Словно эта сцена отпечатается в нём своей красотой так сильно, что ничто более с этим не сможет сравниться. — Да. Извини, я, — спешит Лука объясниться, расценив отсутствие зрительного контакта неправильно, но, встретившись со возвращающим на его голос взглядом Элиотта, замолкает. Поджимает губы даже, наблюдая за тем, как он подходит к нему ближе. — Ты жалеешь о том, что… — Начинает озвучивать свой вопрос Элиотт. — А ты? — Перебивает его Лука. «Хочу тебя» — навязчиво лезут в голову собственные признания и ему глаза хочется округлить от факта, что он это Элиотту уже сказал. По пьяни, да еще и вроде не один раз, но точно сказал. Демори молчит пару секунд, а улыбка тянется к его губам, борется с волнением. Он молчит не потому что ему надо время подумать. Молчит, потому что ему надо время, чтобы вот так смотреть на Луку, изумляться в очередной раз, сколько эмоций в одну секунду может отражаться на его лице и пытаться вспомнить, как это вообще — разговаривать. — Нет. — Говорит наконец тихо и видит, как отражается тень улыбки на его лице, хотя, кажется, губы всё так же в покое. Как Лука это делает? Как молчит, но даёт знать, что рад этому? Что нет между ними никаких недопониманий, что можно вновь выдохнуть и осознать, что та связь, которую они прошлой ночью укрепили только сильнее, сохранилась. Что благодаря этой самой связи, когда в следующую секунду, услышав такой простой ответ, Лука сдвинулся с места, ещё на первом его шаге Элиотт понял мотивы и потянулся навстречу. Луке всё ещё хотелось пить, он отошёл не задумываясь на пару минут к воде, чтобы собраться в кучу, но стоило только услышать голос Элиотта, то он вновь обо всём забыл. О жажде. О ненужном волнении. О не собирающихся в кучу мыслях. Он совершенно точно знал, что был самым счастливым и, черт возьми, удовлетворённым парнем прошлой ночью и, убедившись, что Элиотту от этих воспоминаний тоже было хорошо, тут же потянулся поцеловать. Потому что хотелось возобновить. Хотелось вновь ощутить. Хотелось вновь Элиотта почувствовать. Руки гладят шею. Губы целуют напористо. Дыхание сбивается. За какие-то три секунды они разжигают друг в друге тот, казалось, неповторимый огонь, открывая в нём новые оттенки. У Луки не получается оторваться. В этот момент, хмурясь от накрывающих ощущений, целуя нижнюю губу Элиотта, желая притянуть его, её к себе сильнее, почти сжимая волосы на его затылке с силой, кажется, он хорошо понимает его это нескончаемое желание целоваться. Нет, безусловно ему это нравилось и до этого, его самого тянуло не хуже металлических частиц к магниту, но конкретно сейчас с каждым их движением, которое складывалось в единый “поцелуй”, он совершенно не мог насытиться. Sound: Kodaline — Heart Open Хотелось больше и сильнее, потому что эти моменты были неповторимыми. Прошлая ночь, их поступки, их поцелуи в тёмной машине были совсем недавно, каких-то десять часов назад, но в этом светлом месте, с этим лёгким ветром и пробивающимся сквозь облака солнцем казалось, что те поцелуи были совершенно давно, почти в прошлой жизни. Тот момент они не повторят. Но сейчас Элиотт, глядя в безумно голубые, всё такие же яркие глаза и заражаясь улыбкой Луки, в шелесте травы и сбивчивом крике чаек, внушавшем ощущение, что они на море, понимал, что и этот момент был неповторимым. Их момент в настоящем. Они не знают точно, кто отстранился первым. Просто в какой-то миг осознали, что уже несколько минут смотрят друг другу в глаза. Лука, сцепив ладони у его шеи, ухмыляется довольно и беспрерывно бродит взглядом от его розоватых после сна и трения век к куда более розовым губам и обратно. — Скоро уезжаем? — Почти шепотом спрашивает Лалльман, вновь опуская взгляд к улыбке Элиотта, на что тот, немного морщась, кивает. — Ты чего? — Лука снова смотрит ему в глаза. — Да, — Элиотт отводит взгляд к озеру и, держа ладони на его спине, переминается с ноги на ногу, — жаль одежду другую с собой не взяли. — Лука щурится, вдумываясь в его слова. До него наконец доходит и, ухмыляясь тут же от причины, по которой, по всей видимости, Элиотту хотелось переодеться, отступает, хватает его крепко за правое запястье и тянет за собой туда, откуда тот и пришёл. К чистому, не заросшему берегу. — Куда? Что? Погоди! — Только и успевает Демори пролепетать, когда Лука, остановившись возле воды, успев стянуть на ходу с себя кроссовки, оказывается уже по середину икры в озере. — Погнали! Помоемся! — Орёт он остолбеневшему Элиотту, оборачиваясь. — С ума сошел? Простудишься! — Если только ты! — Лука фыркает, продолжая шагать сквозь толщу воды вперёд. — А, значит, ты будешь чистый, а я нет? — Элиотт говорит уже чуть громче, останавливается у самого края суши и ставит руки на пояс. Он немного растерян. Всё происходило с Лукой слишком быстро, внезапно. Он каждый раз заставал его врасплох, но именно этим позволял почувствовать вкус жизни. Той жизни, о которой он ничего не знал. Яркой, безумной. — После этой воды я не особо буду чистый. — Хохочет Лука, разбрызгивая воду круговыми движениями ладоней. — Тогда зачем лезешь? — Это весело. И... — Он поворачивается, останавливаясь наконец. — Тебя дразню. Элиотт замирает, концентрируясь на его лице. Опять этот вид. Он — горящий, и сверкающая на его фоне водная гладь. — Если двигать ногами, — Лука немного нагибается, упираясь ладонями в свои бёдра, — то быстрее сполощишься. — Переступает с ноги на ногу как медведь и улыбается по-детски воодушевлённо. Безумный. Всё такой же яркий. «Этот момент не повторится». — Говоришь так, словно у тебя большой опыт в этом. — Элиотт отшучивается, улыбаясь слабо, держит руки всё так же на поясе, видит, как Лука, продолжающий широко вышагивать, глядя на воду, смеётся, и, пленяясь этой картиной, внезапно становясь серьёзным, чувствуя, как внутри что-то перещёлкивает, срывается с места в воду. Он делает это так внезапно, что Лука, слыша шум в стороне, оборачиваясь, округляет глаза, моментально желая отступить, но из-за плотности воды почти теряет равновесие, усмехаясь нервно. — Тихо! — То ли командует, то ли молит он, предпринимая попытку уйти подальше, но, даже не оборачиваясь, по шуму воды осознаёт, что, похоже, его песенка спета. Он не ожидал, что Элиотт настигнет его так быстро. Что он вообще поддастся на его провокации и, нагнав, оказавшись с ним по пояс в воде, так крепко обнимет со спины руками. Хохоча, сам не понимая от чего именно так сильно, Лука тщетно пытается вырваться, подставить в мутной воде Элиотту подножку, но на эти попытки внезапно чувствует, как щекочут чужие пальцы его рёбра и орёт. Всё внутри горит от чувств, от, он уверен, жгучего счастья, играя ярким контрастом с температурой воды. — Манон, я всё загрузил. Скоро? — Сейчас, — Шарль замечает, что она смотрит в сторону, улыбаясь, — видимо, придется ещё подождать. — Слышит он и отводит взгляд в том же направлении, пытаясь понять её слова. — Да что с этими… — Он откидывает голову, закатывая глаза утомлённо. Манон фыркает от усмешки, смотрит на него и берёт за руку. Налаживая зрительный контакт, она склоняет голову и уводит его медленно куда-то к деревьям, сквозь листву которых пробивались тёплые лучи солнца. — Всё! Всё! Твоя взяла! — Вопит Лалльман, чувствуя, что все мышцы уже перенапряжены, в теле почти не осталось сил бороться, а смех Элиотта, обнимающего его со спины, в шею и вовсе вызывает желание просто раствориться, сдаться ему тысячу раз и стать таким же податливым, как вода, которую они взбаламутили. После трех минут борьбы он наконец замирает, дыша глубоко, и, чувствуя, что ему позволяют, разворачивается в мокрых объятиях. Убрызгавшись неведомым образом по грудь точно, он смотрит на влажные, спавшие на лоб Элиотта пряди, мелкие капли, покоящиеся на щеках, губы, охваченные довольной, широкой улыбкой, и невольно опускает взгляд, только большее мучая себя видом прилипшей в некоторых местах к телу черной рубашки. Его брови приподнимаются. — Что? — Усмехается Элиотт, думая уже, прижимая Луку к себе, что вода вовсе не такая холодная, как ему показалось в первые секунды. — Пиздец ты сексуальный. — Внезапно признаётся Лалльман, глядя ему в глаза, а Элиотт опять усмехается. В этот раз изумлённо. До небольшого прищура, до морщинок на щеках. — Кто бы говорил. — Кивает он, всё еще держа Луку за плечо левой рукой, а правой поправляя с лица его чуть влажную челку. Как же сильно ему хотелось это нарисовать или сфотографировать. Лишь бы иметь хоть какую-то возможность его такого красивого сохранить. Он бы потратил каждый кадр плёнки на это. Он бы потратил все отложенные деньги на коробку с десятками катушек такой плёнки, хоть и не умел её даже проявлять. Он бы научился. Как же сильно хотелось его сфотографировать. Как сильно ему хотелось фотографировать глазами, а позже пересматривать тысячи кадров, которые бы он успел сделать за время, проведённое с ним вместе.10:15
— Вас куда везти-то? — К Элиотту. — Моментально отвечает Лука, усаживаясь удобнее на полотенцах, которые собрали и расстелили им, как детям, на заднем сиденье машины. Элиотт с Манон не могли сдержать усмешки, раскладывая их, а Лука, переглядываясь с уже чуть менее утомлённым Шарлем, скрестив руки на груди, пытался понять, знал ли тот о том, что они с Элиоттом на этом же сиденье провели свою любовную ночь. Шарль подвисает, глядя на них через зеркало заднего вида. Они ещё не успели отъехать от озера. — А, — подумав не о том, говорит он самому себе, — Манон говорила, вы рядом живёте. — Ничегошеньки он об их махинациях не знал и единственная мысль, которая его немного напрягала: «почему этот мелкий так довольно ухмыляется». — Я подскажу дорогу. — Кивает Манон ему тут же. — Живём рядом, да. И... — Лука опирается локтями на передние сиденья. — Мы пара. — Протягивает довольной интонацией и в машине повисает тишина. Она держится так долго, пока Элиотт, глядя на то, как становится ещё напряженнее лицо Шарля в зеркале, в конце концов не фыркает от смеха. Как только Лука слышит эту усмешку, то, дёрнув бровями, чертовски довольный тем, что смог впервые представить Элиотта не как своего друга, откидывается назад, чувствуя тут же на своём плече тёплую ладонь. — Ты же вроде...? — Шарль оборачивается, глядя на Демори удивлённо. Он знал Люсиль с прошлого выпуска и никогда не сомневался в натуральности её бывшего парня, но, увидев, как многозначительно дёрнул бровями Элиотт ему в ответ, медленно повернулся обратно к рулю. Возможно теперь он понял, почему они тогда так неожиданно расстались. В маленьком городе все слишком хорошо знали о личной жизни друг друга, а сейчас складывался чертовски неловкий диалог, от которого сильнее всего хотелось смеяться Манон. Заметив, как она сдерживается, оперевшись локтём на дверцу и накрыв губы ладонью, Шарль немного расслабляется и, решив, что слишком много думает, усмехается и сам, мотает головой и тянется к магнитоле. Весь обратный путь парни на заднем сиденье ластились друг к другу, и теперь в этой машине было неловко совсем не расплывающемуся в удовольствии Луке, которого то гладили по плечу, возможно из желания согреть, то тёрлись кончиком носа о его щёку. Элиотт наслаждался произошедшим не меньше. Они пара. И озвучивать это оказалось до чертиков приятно.11:20
Стоило им ступить на порог его дома, как они сразу получили ещё один недоумевающий взгляд в свою сторону. — Вы... Мокрые? — Рени довольно демонстративно, изогнув брови, разглядывает их одежду. — Да, ты представляешь, он меня в озеро потащил. — С напускным возмущением, разуваясь, бормочет Элиотт, на что Лука вздыхает глубоко. — Клевета! — Спешит оправдаться он, собираясь уточнить, что Элиотт по своей воле помчал в озеро. — Прекрасно. — Слышится неожиданный ответ женщины и всякое волнение потихоньку начинает отступать. Он поднимает взгляд к её лицу. Кажется, даже моргает в эти секунды осторожно, но, глядя на её тёплую улыбку, даже опускает от расслабления свои плечи. Элиотт сказал ему ещё тогда, в бесконечной ночной переписке, из-за которой Лука проспал, что его мать благосклонно отнеслась к роду их отношений. Он уже это знал, но сейчас, замечая, как довольно она улыбается, как смотрит то на сына, то на него, чувствуя, что что-то в её взгляде переменилось, словно наполнившись каким-то огромным пониманием, его сердце от накативших эмоций сжималось. С этой семьёй он чувствовал себя необъяснимо живым. Опять. Погруженный в мысли, почти даже не среагировав на распаляющее предложение Элиотта дать ему свою одежду, Лука стоял уже в его комнате перед шкафом, всё ещё пытаясь свыкнуться с положением вещей в своей жизни. — Значит, снился тебе? — Слышится за спиной дразнящий вопрос, вынуждающий от неожиданности даже дёрнуться. Лука поворачивается медленно, неуверенно, как будто сомневаясь, не послышалось ли ему. — Это обязательно надо было спросить, когда мы окажемся в такой интимной обстановке? — Передразнивает, но на деле автоматически пытается выиграть себе время, чтобы осознать, в каком положении сейчас оказался. После промотки в голове последних событий до Луки доходит, что на вопрос «дать свою или у себя переоденешься» он ответил без раздумий «да, давай твою». И сейчас, в привычно для этой комнаты приглушённом свете, глядя на то, как Элиотт, сидя на подлокотнике дивана, улыбается так, словно ещё и пытается эту улыбку сдержать, но у него совершенно это не получается, Лука чувствует себя неожиданно загнанным в угол. Но вновь этот угол какой-то будоражащий. Даже распаляющий, потому что Элиотт улыбается ему словно хитрый змей. Так, как будто вот-вот нападёт. А Луке нравится эта улыбка. В какой-то миг он даже чувствует себя мазохистом, а возможно даже и не таким глупым, каким себя считал, потому что ему действительно нравится такой расклад событий, нравятся эти неожиданные ловушки, в которые он так просто сам себя и заводит. А Элиотт всё так же улыбается на его вопрос. Он думал об этом и в машине. Много о чем думал, когда Лука прижимался щекой к его плечу и ластился не хуже котёнка возможно в попытке лишь согреться. — Не могу не думать об этом. — Кивает Демори, отводя в сторону взгляд, но тут же его поднимает. А у Луки мурашки по телу бегут от этого короткого действия. Становится в сырой кофте даже неожиданно холодно. — И ты видел меня в сексуальном плане, — он сглатывает от таких провокационных слов, произносимых его голосом, просто не знает, как Элиотту крышу сносит осознание, что, когда он едва коснуться его мечтал, Лука видел подобное тому, о чем рассказал прошлым вечером, — так давно? Приподняв брови, Лалльман отводит взгляд, вытягивая губы задумчиво. — Ну, знаешь, — он подцепляет край всё ещё чуть влажного джемпера, — у подростков вообще фантазия бурная, — проговаривает безмятежно, параллельно стягивая с себя кофту, — а ты был всегда рядом. — Снимает её с головы, тряхнув волосами коротко, и, поднимая глаза, дёргается на месте от испуга. Элиотт стоит перед ним. Совсем близко, уже совсем не улыбаясь. — Т-ты чего тут, — язык заплетается, сердце стянуто в комок от неожиданности, а губы от взгляда Элиотта так и норовят сжаться в плотную линию, — скримеры устраиваешь. — Демори моментально поднимает свой взгляд к его глазам. Смотрит молча несколько секунд и, моргнув, неожиданно сильно усмехается. — Скримеры? — Переспрашивает, улыбаясь изумлённо. — Ну а что. — Приподнимает подбородок Лука по-детски и потихоньку расслабляется. Хотя с Элиоттом это кажется практически невозможным. И это разжигает в нём что-то новое каждый божий их раз наедине. — Спасибо, что позволил. — Улыбается уже мягче Элиотт, не торопясь опускать взгляд ниже его лица. — Что? — А Лука всё ещё чувствует себя загнанным в угол кроликом. Так и стоит с сырым джемпером в руках. Полураздетый. — Наконец увидеть твоё неповторимое тело. — Зачарованно глядя ему в глаза, Лалльман цепляется мысленно за их диалог начала этой недели, за свою нелепую отговорку, которую сейчас цитировали, и, фыркнув, отворачивается. Он бы так и продолжил уходить от неожиданно возникшей интимности между ними с помощью шуток, если бы в следующую секунду не ощутил, как окатило тело мурашками, когда Элиотт прислонился губами к его шее, как напряглись все его мышцы, когда подушечки пальцев коснулись его талии мягко. Стало от этой волны ощущений невыносимо холодно, но одновременно горячо. Губы приоткрылись, взгляд опустился. Хотелось к Элиотту повернуться. Лука отводит глаза вправо, к его лицу, но вновь замирает, услышав под самым ухом его глубокий вздох. Он закусывает нижнюю губу от горячего выдоха в шею, следующего спустя ещё секунду. В один шаг он разворачивается к Элиотту лицом, оказываясь чертовски близко, и смотрит в глаза. Чувствует ещё одну волну мурашек, когда распознаёт какую-то дикость в его взгляде, и выдыхает тихо. Это ещё один их момент. Один на двоих. И почему-то от него, несмотря на всё напряжение, хочется улыбаться. Элиотт же, заводясь лишь от того, как четко мог видеть на коже Луки мурашки от собственных прикосновений, замечая приподнятые уголки его губ, и вовсе терял голову. Потому что казалось, что все эти личные детали говорили, почти кричали: «Продолжай. Можешь делать, что хочешь. Мне нравится». Поднимая ладони к его плечам, едва касаясь кончиками пальцев прохладной кожи, Элиотт скользит ими медленно к локтям, в то время как дыхание Луки становится глубже от одного вида играющих желваков напротив, от опускающегося, внимательного, прожигающего его насквозь взгляда. Кажется, он кожей чувствует, как Элиотт его этим самым взглядом касается. Он никогда не ощущал такого дикого волнения, будучи полураздетым. Понятное дело, что раздевалка в школе не считается. Ясно теперь уже, что и присутствие Яна никогда его так сильно не волновало. Но сейчас. Сейчас ему кажется, что его изучают под микроскопом и самое удивительное, что первичные мысли о том, что он мало тренировался, что слишком тощий, несуразный, практически сразу затмевались, рассыпались, сменяясь жгучим волнением от осознания каким взглядом Элиотт смотрел на его тело. Дыхание Луки сбивается, а губы немного приоткрываются от удивления, когда Элиотт, скользнув неожиданно левой ладонью к его затылку, пустив по шее ещё одну волну дрожи этим прикосновением, немного наклоняется и, щекоча волосами приподнявшийся подбородок, целует Луку в ключицу слева. Сам поцелуй получается по сути нежным, но факт, что он сделал это, что он касается Луки вот так, что видит напряжение в его мышцах, приподнимающиеся от дыхания рёбра и скованную мурашками кожу, пьянит их обоих. Ладони Луки касаются его шеи неуверенно, притягивая, отвечая взаимностью. «Мне было страшно от того, как сильно понравилось». Это было правдой. Это было безумием — видеть дай бог раз в месяц во снах подобное, чувствовать столько нового, пьянящего и вместе с тем пугающего из-за Элиотта, а на следующий день смотреть на него или общаться в переписках, как с хорошим другом, десятками раз напоминая себе о том, что губы Элиотта его не касались. Что это иллюзия. Больная, но такая приятная фантазия. Такая реальная и завлекающая. Откинув голову, Лука выдыхает неровно, чувствуя поцелуй на своей шее. У кадыка. Этот выдох провоцирует Элиотта поднять свой взгляд. Вновь засмотреться, потеряться в Луке, который всем своим видом показывает, какое удовольствие испытывает от его прикосновений. — От тебя пахнет… — Лука сглатывает, закрывая глаза, слушая его внимательно, — тиной. — Он моментально фыркает, зная, что Элиотт точно не хотел ничего плохого, но определённо собственными словами рушил сейчас их интимную атмосферу. — Мне принять душ? — Изгибает он правую бровь, глядя ему в глаза. — У меня? — Спрашивает Элиотт, выпрямляя спину немного, но это не звучит как вопрос, скорее как вырвавшееся восхищение, провоцирующее Луку улыбнуться шире. — Да ладно, я дома приму уже. — Он готов поклясться, что на секунду увидел печаль, отразившуюся столь быстро в серых глазах. — Надо маме показаться. — Говорит он всё же чуть серьёзнее. — Я не договорил. Ты мне нравишься даже пахнущий тиной. — Элиотт обнимает его крепко, бережно, и утыкается носом в тёплую шею, под мочкой уха. Он медленно оглаживает оголенную спину ладонями, чувствуя как кончики пальцев покалывает от того, сколь изящно она изогнута, как мягка кожа и как сильно хочется изучить её от и до. Лука ощущает от происходящего в ладонях слабость, но, держа джемпер уже лишь левой рукой, сжимает его только сильнее, не желая ронять такую важную вещь на пол. Жмурится даже невольно, тихо вдыхая воздух, когда правая рука Элиотта замирает на его пояснице. Ткань рубашки, которую он сжимает правой рукой на его спине, тоньше джемпера, поэтому, наверное, успела высохнуть. И всё же её тоже хочется снять. Хочется верить, что возможность соприкоснуться с Элиоттом кожей появится как можно скорее. Он не хочет спешить. Ему не нужно спешить. Ведь они есть друг у друга и это не должно измениться. — Представляешь, — он обнимает Элиотта одной рукой крепче, — ты мне тоже. — Улыбается в плечо. У них ещё будет время на двоих. Должно быть.Вторник.
Ближайшие несколько дней возможность стянуть с Элиотта рубашку так и не подвернулась. Они действительно терялись друг в друге, стоило только остаться наедине, но их время вместе каждый раз приводило к одному и тому же: когда ты запланировал грандиозный план, был полон сил и энтузиазма захватить территорию, а посмотрев ему в глаза или получив самый простой вопрос о том, как у тебя в этот день настроение, совершенно обо всём позабыл, позволив событиям идти своим путём. Порой совершенно спокойным, порой с излишней порцией подколов, а в какие-то часы с поцелуями, которые не хватало сил прервать. Они встречались с Элиоттом почти утром и расходились поздним вечером. На его работе Луке удалось побывать лишь разок, да и тот был не особо событийным. Дел в начале недели для Элиотта, а уж тем более для Луки, почти не нашлось, поэтому большую часть вечера они сидели в комнате отдыха и болтали. Мать Луки почти не появлялась дома, а сам он слишком боялся потерять те минуты счастья, которые получал, поэтому старался не думать о причинах столь удачно складывающихся в его жизни событий. Рени кормила вкусными ужинами, всё так же не задавала вопросов, отличавшихся от прежних их разговоров, и лишь Элиотт немного менялся: он был каким-то блаженным. Луке это нравилось. В каждый час этих нескольких дней находилась хотя бы одна причина, чтобы улыбнуться, даже рассмеяться или расплыться в удовлетворении, когда, например, Элиотт в конце дня вновь не мог перестать его обнимать. Это происходило каждый раз забавно, мелодрамно-романтично, порой наигранно драматично и обязательно в прихожей дома семьи Демори, лишь бы, в случае чего, родители Луки их не увидели. Только реальность наступала всегда неожиданно. Как произошло и к середине следующей недели. У Элиотта появилась возможность попасть на курсы по углублённой подготовке к экзаменам без оплаты, если удастся сдать входной тест на высокий балл. Это означало, что нужно серьёзно подготовиться, и что необходимо хотя бы на день друг от друга отлипнуть. Ну или хотя бы на пол дня. Да, он был довольно уверен в своих умственных способностях. Но совсем не уверен в физических. Не уверен, что найдёт в себе силы отпустить Луку раньше времени. Тест был в среду и именно поэтому во вторник после школы они с ним запланировали провести половину дня на ставшем их холме и просто как следует расслабиться, прежде чем впервые за пол недели, не считая ночей, которые они проводили в своих домах, они разойдутся на долгое время. Элиотт уже и не помнил, как это — не видеть Луку хотя бы один день. Он не понимал, как вообще прожил три месяца лета без их встреч.16:32
— Сегодня в столовой. Кажется, Казас опять хотел с тобой поговорить. Лука пинает камень с тропинки, по которой они поднимались через лес. Он рассказывал коротко Элиотту об их с Яном последнем неудачном разговоре, но сейчас возвращение к этой теме казалось неожиданным. — Думаешь? — Он поднимает взгляд к Элиотту, замечает его кивок и смотрит на ворот его свободной белой футболки. Даже такая простая вещь выглядела на нём идеально. Сегодня было довольно жарко. Последние дни, практически начиная с их поездки на озеро, не было и малейшего намёка на дождь. Лишь душный воздух и жгучее солнце. Как будто природа позабыла, что первый месяц осени уже шёл к своей середине. — Он ведь даже спрашивал, не заболел ли ты на прошлой неделе. Может всё же скажет что-то дельное, если его послушать? Лука щурится, вновь глядя на Элиотта. То, что он почти уговаривал его с этим человеком пообщаться, удивляло. — Защищаешь его? — Спрашивает прямо, на что Элиотт мотает головой, усмехаясь. На самом деле ему не даются эти слова легко. — Просто не хочу, чтобы это тревожило тебя… Хоть сколько-то. — Его взгляд опущен к ногам, совершающим шаги вперёд, правая ладонь цепляется за лямку рюкзака, а настроение Луки от его вида моментально смягчается. Какие чувства в нём вызывал Ян? Ему определенно тоскливо, ведь это тот, кого он знает с детства, тот, с кем вроде как они знали друг друга от и до, с кем творили полнейшие безумства и с кем жаловались на жизнь, матеря всех и каждого, смеясь в конце таких бесед с того, какие они придурки. Но также он уже успел осознать, что почти отпустил злость на этого человека. Благодаря другому человеку. Человеку, который шагает рядом с ним сейчас и почему-то не спешит смотреть в глаза. — Хочешь, чтобы мы с ним помирились? — Лука улыбается хитро и, ускорившись, поворачивается к Элиотту, шагая спиной вперёд. — Не боишься, что буду проводить с ним много времени опять? — Ты мой друг, но, — Элиотт, дёрнув сначала удивлённо бровями, отводит взгляд к ручью, который виднелся справа от тропы, разница в высоте между которыми немного пугала, — мы-то с тобой больше, чем друзья. — Кивает гордо, поднимая взгляд, а Лука, хоть ему и действительно смешно, молчит. Невольно останавливается даже. — В такие моменты, — Он замолкает, поджимая губы, когда останавливается рядом с ним и Элиотт. — Что? — Демори улыбается с опаской. — Мне жутко хочется тебя поцеловать. — Эти слова обжигают. Как будто до этого Лука не позволял себе таких смелых признаний. Как будто Элиотт всё ещё к ним не привык. А он не привык. И вряд ли привыкнет. — Сделай это. — Говорит он с легко уловимой провокацией в голосе, а на деле едва не кивает — лишь бы выразить ещё каким-либо образом своё согласие. Не двигается. Почти не дышит, сосредоточенный на том, что Лука сделает дальше. И сделает ли. Он действительно до сих пор не привык к тому, что им теперь дозволено. Элиотт наблюдает внимательно за тем, как расслабляется лицо Луки. Как тянется его ладонь к лямке кожаного рюкзака, за которую он сам держится, и не может контролировать улыбку, когда чувствует, как его к себе тянут. Он поддаётся. Делает полшага вперёд, но не наклоняется. Смотрит, что будет дальше. Лука замечает, что его испытывают и, успев всё-таки Элиотта немного в личном плане изучить, подходит еще ближе. Их футболки, до него лишь сейчас дошло — почти одинаковые, белые, соприкасаются, носки кроссовок уперты друг в друга, а лицо уже едва-едва обдаёт теплым дыханием. Лука всегда был мерзляком. Укутан сейчас, даже несмотря на сегодняшнюю жару, кроме футболки еще и в свою черную кофту с капюшоном и молнией. Ему не жарко. Но дыхание Элиотта, которое он, не поднимая глаз, чувствует на своей левой щеке, отчего-то кажется очень согревающим. Это тепло кажется очень ему нужным. Он поднимает взгляд и, концентрируясь на изящных губах, видит, что Элиотт улыбается. — Тебе весело? — Спрашивает и видит, как поджимаются они тут же перед ним. — Мне… — Лука смотрит наконец Элиотту в глаза и замечает прищур. Почти лисий. — Здорово. — Здорово, значит, — шепчет он и с победной радостью замечает, что тот сам уже склоняет к нему голову, позволяя этим словам прозвучать практически ему в губы. — Тогда поцелуй меня. — Три слова, противоречащих тому, что Лука должен был сделать сам, и Элиотт отпускает лямку своего портфеля, обхватывает обеими ладонями его лицо, наклоняет голову сильнее и целует. Ощущая улыбку Луки на своих губах, с неожиданной дрожью в выдохе он от чувств хмурится, но продолжает целовать, растворяясь в очередной раз от неуверенных прикосновений на своих плечах и спине. Лука такой противоречивый. Такой обворожительный. Сначала заманивает, провоцирует каждый раз совершенно новым способом, а потом добивает именно этой своей неожиданной неуверенностью. Скорее даже невинностью. И желание обнимать его, целовать, обладать им, таким невероятным, от этой противоречивости растёт с каждым днём только больше. Остановив свои ладони у ворота чужой футболки, Лука отстраняется немного, неожиданно чувствуя, что в своей кофте ему всё-таки жарко, и размеренно дышит. Его губы розовые, совсем немного даже красные, и Элиотт, всё еще касающийся его скул ладонями, в очередной раз этим видом пленён. — Больше, чем друзья, да? — Бормочет Лалльман, проходясь по своим губам языком, на что Элиотт целует его тут же коротко, отстраняется, улыбается и прижимается к нему лбом. — Больше, чем друзья.16:58
Разместившись практически на том же месте, где они сидели неделю назад, только возможно чуть ближе к дереву, чтобы можно было спрятаться в тени, они расстелили старый зелёный плед, который нашёлся в каморке дома Элиотта, кинули рюкзаки, достали воду, Лука откопал в кармане пачку орешков, которую так и не принес в гости и почти сразу ощутил накатывающую на него сонливость. Слишком много щурился, пока шёл. Минут через пять он уже улёгся на спину и смотрел на ветви перед собой, колышущиеся в высоте метров трёх от него, вместо того, чтобы смотреть на вид города, открывающийся с этого холма. Тот был пока слишком ярким. Лука предполагал по их майским вылазкам, чем будет заниматься Элиотт здесь и, заметив, как он достаёт из портфеля крафтовый блокнот, разулыбался, подперев голову ладонью. — Траве опять внимание своё отдашь? — Элиотт замирает с блокнотом в руке, поворачивает голову вправо, видит его довольную физиономию и едва заметно дёргает уголком губ. — Ну да. Лука щурится. Смотрит на него секунд пять, а после, кивнув задумчиво самому себе, переворачивается на живот. Почти сразу, оперевшись на локти, он замечает перед собой травинку, название которой никогда не знал, но вид запомнил ещё с самого детства. Та трава, похожая по его мнению на пшеницу, если он верно знал, как вообще выглядит пшеница, которую можно было вытянуть и, сомкнув между губами, ощутить во рту свежий прохладный вкус. Всё это в следующую минуту он и проделал. Смотрел на лучи солнца, периодически окрашивающие листву перед ним в сочные желто-оранжевые тона, удивлялся их для сентября насыщенности, а потом кивал самому себе и опускал глаза к пледу, думая о том, как повезло с климатом их южному французскому городку. Алес. Город, в котором зима начиналась слишком поздно и заканчивалась слишком рано. Элиотт за его спиной дёргается резко, уронив с колен блокнот и куда-то в траву карандаш, на что Лука даже вздрагивает, поворачиваясь к нему, озирающемуся. — Ты чего? — Спрашивает он, зажав травинку между пальцами, словно сигарету. — Да... Муха у уха пролетела. — Объясняется Элиотт, вытаскивая из травы карандаш, а Лука улыбается моментально с этого объяснения, приподнимается даже на левой ладони. — Испугался? — Поддразнивает, а Элиотт, понимая это, на него пару секунд внимательно смотрит, поправляя параллельно на коленях блокнот, и, кивнув, отворачиваясь спокойно, продолжает рисовать. Спустя ещё пару мгновений Луку накрывает короткая волна смеха, когда он, перевернувшись обратно на живот, проматывает в голове его реакцию минутной давности. Настоящий ребёнок. Дёрнулся от какой-то мухи. Элиотт замирает вновь с карандашом в руках, наблюдая за тем, как он над ним бессовестно ржёт. Едва ли не прихрюкивает, прижимаясь к нему плечом. На самом деле он таял от такой его реакции. А Лука совершенно спокойно относился к его такой невозмутимости. В первый раз конечно, когда, чуть ближе познакомившись, они уселись у Элиотта в увитой плющом беседке, то было в апреле, он чувствовал себя странно. Их диалог тогда неожиданно завершился, Элиотт что-то писал, зарисовывал, а Лука не знал, должен ли вновь завести разговор. Только сам тогда не заметил даже, как через минут пять ушёл в свои мысли. Их беседка, стоящая слева от входа в дом, довольно старая, где-то потрескавшаяся, действовала на него, как и этот холм, удивительно успокаивающе. Заметив в тот вечер, как Элиотт вопросительно смотрит на него, он дёрнулся и усмехнулся глупо, осознав, что прослушал то, что ему сказали. Впервые в жизни он тогда задумался о том, что с некоторыми людьми даже просто «помолчать» может быть комфортно. — Что это был за заход с друзьями? — Подаёт Демори голос первым, возвращая своим вопросом в реальность. — М? — Лука вытягивает вперёд вместе с губами травинку, поворачивая голову к Элиотту, который всё так же смотрит в страницы своего блокнота. — Когда ты спрашивал в машине, остались ли мы друзьями. — Он знал, что это значило. Должен был понять по всем их последующим разговорам, но хотел услышать это от самого Луки. Синие глаза поднимаются вновь к его лицу от этого уточнения. Вернее к розоватому уху и прядям, немного подрагивающим на ветру. «Невероятно умиротворяющий вид» — подумал Лука тогда, моргая медленно. «В машине» — опустил глаза, улыбнувшись самому себе от воспоминаний. Тело моментально отзывалось на эти воспоминания сладким теплом, распространяющимся от груди и ниже. — Раньше я всё рассказывал тебе. — Отвечает он на вопрос где-то через полминуты, опираясь щекой на левую ладонь вновь. — Манон хорошая, она заботливая, то ли потому что я брат двоюродный, то ли... — Двоюродный? — Перебивает его Элиотт, поворачиваясь немного, а когда Лука кивает, начинает, опустив голову, неожиданно смеяться. Звонко, чуть-чуть хрипло, так живо, что Лалльман даже приподнимается на руке опять. — Ты чего? — Он искренне не понимает, когда и как так хорошо пошутил и хочет знать, как позже пошутить так же, чтобы услышать, как Элиотт еще раз вот так захохочет. — Просто, — Элиотт всё ещё посмеивается, практически даже откашливается, накрывая губы ладонью, — просто я все путался, родственница она твоя или нет. — Да? Я не упоминал? — Лука, откидывая травинку в сторону, опускает взгляд задумчиво. — Да вот, как раз, вроде упоминал. — Значит, не слушал меня? — Изгибает левую бровь, возвращаясь к нему взглядом. — Смотрел на тебя. — Уточняет, качая головой Элиотт, а у Луки щеки вновь отчего-то теплеют. Приятно так теплеют. Хоть и выдавая все его чувства одним своим оттенком. — Прости. — Поджимает виновато губы Элиотт, но видно, что при этом всё еще хочет смеяться. Он действительно радуется, что даже такую простую деталь они смогли обсудить, но заметив, как внимательно Лука на него смотрит, немного успокаивается. Такие взгляды Луки говорили о том, что его сердце в скором времени вновь зайдётся от ощущений. Как недавно на тропе, по которой они поднимались. На которой целовались. И Лука делает это, опять заставляет его сердце участить ход, приподнявшись, склонившись к его лицу ближе. Буквально играет своими действиями на струнах его души. Оказывается, что у души Элиотта даже есть струны. И что она, может быть, даже красивая. Всё в этой жизни какое-то очень красивое, когда Лука рядом. Элиотт вздрагивает, распахивая ресницы, когда чувствует, как ловко вытягивают из его рук блокнот. — Меня нарисуешь? — Откидываясь на спину, Лука смотрит на уже открытый разворот, не спеша переворачивать страницы на предыдущие. Не хватает смелости. Вот так у столь неконтролируемого и непослушного мальчишки не хватает смелости зайти на территорию Элиотта без спроса. Несколько растений, которые тот успел за последние полчаса набросать карандашом, вызывают улыбку. — Эй. — Элиотт опирается на ладонь справа от него, пытаясь дотянуться до блокнота, но волнение в его голосе особо не слышится. Лука захлопывает его резко, вытягивая на ладони вправо от себя, с нетерпением ощущая, как Элиотт, пока тянулся, прижался к нему бедром слева. — Или ты уже рисовал? — Зажимая свою добычу между правым локтем и рёбрами, Лука смотрит ему в глаза, всё ещё пытаясь оценить процент волнения. — Рисовал же? — Улыбается, скрещивая руки на груди, а Демори не отвечает. Становится даже волнительно от того, как он просто смотрит на него и молчит. — Скажи. — Не сдаётся Лука, ощущая от всего их положения приятную слабость в теле. Как хорошо, что он лежит. Возможно, будь он сейчас на ногах, его колени бы подкосились от этого взгляда. — Я пытался. — Отвечает наконец Элиотт и опирается на правый локоть у его головы, прижимаясь к Луке уже и рёбрами. Он моментально пленяется видом перед собой, медленно поднося левую ладонь к его подбородку. Касается аккуратно подушечкой большого пальца его нижней губы. — Но у меня ни разу не получилось. — Такая греющая улыбка перед его глазами ослабевает, а сердце в собственной груди жалобно барахтается от честности произносимых им же сейчас слов. — Я не могу передать то, насколько ты красивый. — Глаза Луки, когда Элиотт так пронзительно смотрит на него, когда он получает этот ответ, блестят. Такой податливый. Такой открытый. Такой ему принадлежащий. С ума можно сойти. Демори наблюдает за собственным пальцем, оглаживающим его губу, и застывает, глядя на то, как Лука, не отрываясь от его глаз, целует подушечку, как он, приподнимая голову, скользит медленно нижней губой по твердоватой коже, оставляя на ней чуть влажный след. Они уже совсем забыли про блокнот. Его зрачки расширены. Синева радужек пьянит. А жаркий выдох в подушечку, к которой, Элиотт замечает — тянется влажный кончик языка, в буквальном смысле обжигает. — Боже, — Он поднимается резко, поворачиваясь к полю, — ты такие вещи страшные во мне вызываешь. — Накрывает своё лицо ладонями, упираясь локтями в разведённые колени, а Лука поднимается вместе с ним тут же. — Какие? — И у самого в груди, кажется, печка трещит от раскалённости, у самого кровь в висках пульсирует и напряжение внизу живота тянет. Что он собирался сейчас сделать? Элиотт молчит. Потирает свои губы пальцами. Смотрит куда-то вдаль, приподняв брови, кажется, изумлённо, а Лука щурится. — Ну и ладно. — Бормочет он, скрещивает ноги, тянется себе за спину за блокнотом, подкладывает его аккуратно обратно к Элиотту и достаёт пачку орешек, распаковывая её наконец. Сейчас он охотнее бы выпил пару бутылок воды. Или набросился бы на Элиотта. Но тот, видимо, был неожиданно чувствительным, а то и чувствительнее самого Луки, поэтому руки нестерпимо хотелось чем-то занять. Точнее не хотелось, а приходилось. Он наблюдает краем глаза, как Элиотт вновь перетягивает себе на колени блокнот, зависает на его рваных в коленях светлых джинсах, пока тот открывает нужную страницу, и, кидая в рот очередной солёный кусочек, успокаивается, когда опять видит очертания цветов, которые Элиотт успел карандашом набросать. — Знаешь, это моё место. — Говорит Лука неожиданно для себя и, встретившись взглядом с Элиоттом, смотрит на пачку с орешками. — Личное. — Добавляет, облизывая солоноватые губы. — И когда я в первый раз тебя сюда привел, — смотрит вновь на него, но заминается, опуская взгляд к его шее. Очень красивой шее. Её хотелось поцеловать. — То волновался. — Я видел тебя здесь до знакомства. — Слышит Лука почти сразу в ответ. — Что? Как? — Ну, — Элиотт усмехается, — это недалеко от наших домов, и мне не особо нравится кутить в центре города. — Он отводит взгляд к виду этого самого города. — И что ты делал? Пялился на меня? — Изгибает брови соблазнительно Лалльман, привлекая к себе внимание одной интонацией, а Элиотту головой замотать хочется от изумления. Опять эта его мимика и опасная игривость. — Нет. Я ушёл. — Отвечает прямо, видит, как тот хмурится от этого ответа и, не сдерживаясь, опять смеётся. — Чего? — Чистое возмущение в голосе Луки. — Решил, что заметишь меня — точно подумаешь, что я маньяк. Мало ли ты и без того видел, что я смотрю. А у Луки мурашки бегут по коже от этого факта. Пусть Элиотт не был в него влюблен, пусть они друг друга даже еще не знали. Но он смотрел на него. Когда это было? Как давно? В какой день? Был ли Лука тогда чересчур расклеен или всё же мог, подойди Элиотт к нему тогда, приветливо отреагировать? — Ты был жутко серьёзным. — Лука слушает его и жуёт медленно, глядя ему в глаза. Видимо, тот день всё-таки был не из лучших. — И у тебя волосы жутко топорщились. — Элиотт улыбается правым уголком губ, проводя левой ладонью над своими волосами образно. — Как сейчас? — Лука кивает, отчего неряшливые пряди на его макушке дёргаются. — Нет, тогда они были короче. — Усмехается Элиотт. — Ты был похож на ежа. — Ежа? — Лука приподнимает брови. — Интересно. — Отводит взгляд, улыбаясь задумчиво. Несколько минут они еще молчали. Но это молчание ничуть Луку не напрягало. Он лишь застыл, когда, как раз отложив пачку с орешками в сторону, заметил, как откладывает точно так же свой блокнот Элиотт и поворачивается неожиданно к нему всем корпусом. Лука смотрит на него с опаской. Окидывает взглядом его скрещенные ноги, корпус, полностью к нему повёрнутый, и с подозрением щурится. — Спасибо тебе. — Говорит ему неожиданно Элиотт. — За что? За то, что погулять вывел? — Посмеивается Лука несерьёзно, но смотрит всё так же внимательно. Наверное, нужно бы усесться точно так же к нему лицом, но пока сил не хватает. Сглотнув, опустив взгляд и поджав губы в волнении так, что у Луки даже на долю секунды возникает мысль, что ему сейчас сделают предложение, Элиотт продолжает: — За всё. — Вновь смотрит в глаза, а веселье отчего-то потихоньку покидает Луку. — Ты спрашивал как-то, что говорят о тебе. — Улыбается слабо Элиотт, и, прижав правое предплечье к своему животу, опирается на него левым локтём и касается костяшками своих губ. — Но ты слышал, что говорят обо мне? Наверняка же говорят. Лука вмиг становится серьёзнее, чувствуя лёгкий холод в груди. Такой, словно он был одним из тех, кто говорил. Такой, словно чувствует вину за то, что не заткнул каждого, от кого слышал что-либо об Элиотте даже до их знакомства. — Высокомерный. — Элиотт ведёт задумчиво пальцами по своему подбородку, глядя чуть ниже лица Луки. — Эгоист. Заносчивый. Надменный. — Он проговаривает это вовсе не злобно. Даже мягко. Он привык. А Лука хмурится. — Не знаю, как это работает. Я просто не особо хотел участвовать в мероприятиях. Не рвался принимать приглашения на вечеринки. Не знаю, в маму ли пошел, но путем ссор и ошибок я понял, что ей порой нужно просто побыть одной. Нужно время. Возможность побыть в тишине. — Дёргает плечами, встречается с Лукой взглядом, но вновь его опускает. А Лука, сидевший смирно все эти секунды, не до конца понимавший, как они вдруг пришли к подобной теме, приоткрывает губы, когда до него доходит довольно простое осознание. «Я не умею об этом говорить» — сказал ему неделю назад в этом же месте Элиотт, но сейчас, сидя к нему лицом, пусть и не совсем ясно, но он говорил. Рассказывал ему о чем-то, о чем Лука и не смел спрашивать. — Вообще, сначала я принимал её поведение на свой счет. Думал, что сделал что-то неправильно. Порой даже злился. Но она не желала обидеть, уже знаю, что даже боялась ранить меня своим плохим настроением, но ничего не могла с ним сделать. — Он вновь смотрит Луке в глаза. — И вот я понял, что, наверное, в какой-то мере такой же. — Опускает ладонь от губ к своему локтю. — Я старался стать для неё человеком, который сможет дать ей время, сможет понять и сказать, что это нормально, мы справимся, я подожду. Но сам о подобном человеке и не мечтал. Даже не собирался его искать, если честно. — Усмехается, кивает самому себе и смотрит на плед под собой. — Я, правда, не знаю, в чём моя проблема. Не люблю людей. — Неосознанно мотает головой, глядя всё так же вниз. — Они слишком много надумывают и создают проблемы там, где их нет. С природой мне и то гораздо спокойнее. — Лалльман на этих словах неосознанно кивает. — Но ты. — Элиотт качает головой, глядя ему в глаза, Лука даже замечает тень улыбки на его лице. — Ты буквально все мое мировоззрение сломал. — Усмехается, сжимая в груди Луки этим коротким звуком сердце. — Потому что я никогда не думал, что человек может быть настолько удивительным. — Дыхание Луки учащается. От чувств. От неверия. Это говорят о нём. Элиотт говорит это о нём. — Что кто-то будет со мной молчать и не скажет через минуту: «по тебе видно, что тебе не интересно со мной». — А Лука и не замечал уже совсем, что они молчали. Ему было хорошо. Непозволительно хорошо. — Спасибо тебе, Лу... — Элиотт поднимает к нему взгляд, выдыхая с улыбкой, но этот выдох, как и недоозвученное имя обрывается, когда его неожиданно сковывают в объятиях. Когда, приподнявшись на коленях, протянув руки и вцепившись в Элиотта со всех сил, Лука прижал его к себе, потираясь лбом о его плечо. Sound: Sound: Goldmund — Sometimes Не нужно было слов. Он просто не мог их найти. В эту секунду, зная о его мыслях, Лука лишь желал хоть как-то ему ответить, сказать, что он понимает, что он чувствует его, что никогда не думал о нём так, как те люди. И Элиотт, вдыхая глубоко запах его открытой шеи, его футболки, к которой в этот миг прижимался носом, вновь думал о том, что солнце было похоже на его прикосновения. Если выйти из тени, его лучи греют спину — как если бы ладони Луки скользнули по его спине точно так же. Он обнимал Луку в ответ отчего-то неуверенно и думал о том, что его запах был похож на запах дождя. Это может звучать странно, но Элиотт правда так думал. Запах Луки, как и запах дождя нельзя было просто ощутить, когда тебе этого хотелось. Он освобождал, давал второе дыхание, его приходилось дожидаться, но этот момент глубокого и свободного умиротворяющего вдоха стоил любого ожидания. Запах Луки был похож на запах дождя, только он был ещё лучше. Ливня можно было ждать несколько сезонов, месяцы, неделю, но рано или поздно ты слышал шум за окном или, идя по городу, чувствовал мелкие капли на своем лице и понимал: вот же, наконец-то дышится легко. Появление же Луки в его жизни невозможно было предсказать, ведь Элиотт его даже не ждал. Не знал, что такое возможно, что сможет найти, что способен вообще сам — так чувствовать. Ливень во время жары был спасением. Мучило желание, лишь бы он не заканчивался, но ощутив в своей жизни Луку, увидев и коснувшись хоть раз его улыбки кончиками пальцев, казалось, невозможно было больше без этого жить. Невозможно тяжело было каждый раз его отпускать и не знать точно, что он обязательно к тебе вернётся. Что ты сможешь вновь вздохнуть полной грудью, что ощутишь вновь запах его волос и увидишь его улыбку, коснёшься её. Невозможно было, заимев возможность коснуться мягко растянутых ею губ подушечками пальцев, принять вероятность потерять это волшебное право. Разговаривая без слов, они еще довольно долго обнимались. Солнце опускалось всё ближе к горизонту и это заставляло вспоминать о том, что им нужно рано или поздно разойтись. В какой-то момент Лука ослабил объятия, а еще через пару секунд улегся головой Элиотту на колени. Это было его маленькой мечтой. Он даже однажды гуглил, делают ли так друзья, но получив в ответ на запрос "нормальные парни так не делают", фыркнул и закрыл сайт. А сейчас он, совершенно нормальный, лежал у Элиотта на коленях и, повернув голову влево, смотрел на закат. Казалось, тот был залит золотом, а облака напоминали сотни тысяч маленьких перьев. «Больше, чем друзья». «Шикарно звучит» — думает он, медленно моргая. В какой-то момент взгляд Элиотта остановился на облаках. Где-то вдали, кажется, что очень высоко, маленькими точками в воздухе вились птицы. Какие кадры они оттуда видели? Должно быть, невероятные, но то, что видел, опустив взгляд, Элиотт, было в тысячи раз красивее заката. Вдали слышался шум города, машин, отголоски музыки. Но здесь было тихо. Здесь было спокойно. Уже как-то совсем не хотелось рисовать. Хотелось лишь сидеть и смотреть минутами на то, что их окружало. Смотреть на него, лежащего у него на коленях и с полузакрытыми от мягких поглаживаний по волосам веками наблюдающего за этим самым закатом. Элиотт, всматриваясь в рыжие, почти розоватые облака, зарылся в очередной раз пальцами от висков в его пряди, когда Лука произнёс: — Птицы летают так высоко. — Его ладонь замерла. Голос Луки был немного сонным. — Ты представь, какой крутой закат они видят оттуда. — Услышав это, услышав мысли, практически идентичные тем, которые прокрутил в голове пару секунд назад он сам, Элиотт медленно опустил голову. Заметил, как сонно моргает Лука у него на коленях, как опустились на пару секунд его ресницы, стоило его ладони только продолжить движение и не сдержался: — Я люблю тебя. Это оглушило их обоих. Пустило дрожь волнения по телу и заставило самого Элиотта застыть, наблюдая за тем, как, открыв глаза, Лука медленно повернул к нему голову. Его взгляд был гораздо яснее, чем за все прошедшие полчаса, а сердце в груди, словно притаившись от услышанного, продолжало медленно биться. Он смотрел Элиотту в глаза снизу вверх. Видел на его лице волнение, даже некое напряжение, от которого были сжаты челюсти, и, не желая, чтобы он так себя чувствовал, произнёс: — Мне очень нравится твой второй подбородок. — Буквально через секунду на лице Элиотта отразилась широкая улыбка, а уши Луки начали греть короткие смешки. Он сам от этого разулыбался. Смотрел на Элиотта ещё секунды три, а после с наигранным, а может и искренним от затекших плеч кряхтением начал выпрямляться. Элиотт не хотел его отпугнуть. Никогда не хотел. Да и не думал, что скажет подобное так скоро, банально — что даже наберётся храбрости. Но, видимо, на то это и чувства к другому человеку — смелые, открывающие в тебе новые стороны, лишающие контроля. Чувства к Луке. — Мы профукали все возможные сроки нашего свидания. — Лука поднимается, а Элиотт, выдохнув, что у его слов не было последствий в виде возможного напряжения, продолжал улыбаться. «Нашего свидания». — Поэтому пошли скорее. Тебе надо готовиться.***
Когда они спускались обратно, когда в Луке пробудилось неожиданное количество энергии, Элиотт то и дело смотрел на его ноги. Ему не нравились его резковатые шаги у края тропы в те моменты, когда Лука пытался высмотреть из-за деревьев садящееся за горизонт солнце. Они наводили на плохие мысли. Мысли, из-за которых Элиотт боялся, что Лука оступится. И когда он действительно через шагов пять оступился, когда его подошва соскользнула с корня дерева, Элиотт дернулся вперёд, схватил его за капюшон кофты, возможно даже до боли или до легкого давления в шее, и притянул к себе со всей силы. Сердце Луки, холодно сжавшееся, успевшее замереть на несколько секунд, резко продолжило свой ход, как только он оказался к нему прижатым. — Куда полез, Лука. Зачем? — Голос Элиотта, настроение которого за пару секунд кардинально сменилось, громковат, руки сжимают напряженно ткань его кофты на спине. — Будь аккуратнее, бога ради. — Продолжает он говорить, а Лука не двигается. Ничего не делает и чувствует лишь, что Элиотт обнимает его с каждой секундой все сильнее и сильнее, словно вот он сейчас, стоя твердо на земле, из его рук выскальзывает, словно вот-вот упадет. — Пожалуйста, будь аккуратнее, — повторяет Элиотт тише, а Луке становится страшно. Он так за него боялся? Он же всего лишь дурачился. Ну грохнулся бы он на задницу. Вряд ли бы вообще отсюда соскользнул. Скорее бы, опять-таки, присел на землю, а Элиотт развёл такую панику, словно он головой вниз летит. «Я люблю тебя». Словно он его теряет. — Извини. — С этой мыслью срывается с его губ одно простое слово, а собственные руки как-то пугливо сжимают ткань футболки на его спине. Они стоят так несколько минут, отпуская ситуацию. Луку ведь на самом деле еще немного потряхивало от его признания. От того, как серьёзно всё было между ними и насколько хорошо он теперь это осознавал. — Значит, когда ты на качелях сказал, что не против меня обнимать, если я захочу, это была ловушка? — Спрашивает он спустя минуту тихо о том, о чем довольно часто думал. Элиотт же, глядя в сторону резкого спуска, слыша шум ручья, который там находился, всё ещё обнимая Луку крепко, медленно успокаивался. — Какая ловушка? — Голос низкий, слишком серьёзный, он сам это замечает, но не знает пока, как это исправить. — Чтобы обнять меня. — Ладони Луки поднимаются под рюкзаком к его лопаткам. Это пускает ещё одну волну расслабления по телу Демори. — Знаешь, — говорит он, на счастье Луки, уже веселее, — я то хоть ловушки расставлял, а ты просто брал и обнимал меня. Лука посмеивается ему в шею. — Я такой смелый. — Бормочет тихо. — Безбашенный. — Элиотт потирается носом о его пушистые пряди. Закрывает глаза удовлетворённо. — А тебе не понравилось? — В Луке вновь пробуждалась игривость, хотя сердце всё ещё взволнованно билось. Ещё с поляны гулко колотилось. — Ты знаешь. — И вместо ответа Элиотт, вздыхая глубоко, целует его в макушку.20:10
По возвращении домой Лука чувствовал себя немного варёным. От всего. От тишины в доме. От слов, произнесённых и услышанных в этот день. От, возможно, банальной разморенности, подступившей после того, как он в какой-то момент уснул у Элиотта на коленях минут на десять. Подойдя к холодильнику инстинктивно, он, немного хмурясь, берётся за ручку и осматривается. «Я люблю тебя». Замирает, медленно опуская взгляд к столешнице. До сердца наконец доходит. Почему он не ответил? Мысли всё ещё путались, но всё, что он себе без конца повторял: Элиотт сдаст тест, а там и посмотрим. Обязательно встретимся. Посмотрим и… Поговорим. Скажу. Обязательно скажу. Он слышит в прихожей щелчок замка и, вздыхая глубже, поворачивается. Догадка оказывается верной. Всего через минуту он видит на пороге кухни мать. — Лука. — Говорит она и, вводя его в еще больший ступор, улыбается. — Ты дома. — Она проходит к столу вместе с какими-то пакетами и сумкой. — Привет, мам. — Немного сухо произносит он, но не от желания лишний раз поссориться, а просто потому что он никогда не знал, как себя вести, когда она пропадала без объяснений и возвращалась точно так же. — Когда отец возвращается? — Спрашивает он первое, что приходит в голову, но его перебивают: — Как дела у Элиотта? — Интересуется она невпопад, оставляя сумку и пару пакетов на столе. — Чем занимались? — Лука не совсем был уверен: речь шла об этом вечере или всей неделе, да и её оживлённое поведение его немного пугало. Сердце в груди всё еще взволнованно билось. — Общались. — Опираясь ладонями в столешницу позади себя, отвечает он неуверенно. — На поле вот ходили, помнишь, которое... — Да. — Улыбается она вновь неожиданно, даже мягко, поворачиваясь. — Чудесно. — Это кажется ему хорошим знаком. Это наводит на страшную, безумную, но такую желанную мысль — рассказать. Он несколько минут молча наблюдает, как она вытаскивает из пакета какие-то продукты, хотя холодильник даже после её исчезновения был ими всё ещё наполнен, и без конца покусывает внутреннюю сторону своей левой щеки. Чувствует в груди усиливающуюся от страха тяжесть. Как же сильно ему хочется от этого страха избавиться. — Мам, должен сказать тебе, — выпаливает и, самому себе не веря, замолкает. Замечая, как мать поворачивается, улыбаясь, Лука думает даже, что это сон. Действительно давно она ему так не улыбалась. Но если это сон, то, наверное, и не так страшно. Можно же будет проснуться и начать заново? — Что? — Спрашивает она, подходя с парой пачек молока к холодильнику и Лука отшагивает вправо. Цепляясь уже лишь левой рукой за столешницу. Ему так мало опоры. Так мало собственной смелости. Он опускает на пару секунд взгляд к полу, пару раз вздыхает как-то нервно и говорит: — Ты оказалась права. — Она какое-то время молчит, поворачивается беззаботно обратно к столу, опускает взгляд к сумке и достаёт оттуда какие-то бумаги. «Ждёт продолжения» — думает про себя Лука и вновь покусывает свою щеку. Медлит. Закрывает глаза, вспоминает их вечер и вздыхает глубже. — У нас оказались чувства друг к другу. С ним. С Элиоттом. — Договаривает на выдохе. На последних каплях смелости. «Лучше бы потратил её на признание Элиотту» — подумал он на краткий миг, прежде чем увидел её реакцию. Она поднимает к нему взгляд и этот момент в памяти Луки навсегда останется зацикленным: смертельно длинные секунды молчания, кажется, в еще более замедленной съемке выпрямляющаяся спина и приподнимающиеся брови. — Что? — Наконец реагирует она, пробуждая в Луке страх и вопросы к самому себе. Зачем? Зачем ты это сделал? Чтобы легче дышалось? Тебе и с Элиоттом дышалось хорошо. Чтобы не бояться? Но вот же, прямо сейчас ему до дикости страшно и совсем не верится в положительный исход. Потому что ты слишком много времени провёл с Рени, погрузился в её с Элиоттом отношения и поверил, что, наверное, и у тебя могут быть в семье такие? Да, наверное. — С Элиоттом. — Пальцы сильнее сжимают столешницу. Всё хорошо. У них всё будет хорошо. — Мы не просто друзья. Недавно это поняли. — Лука чувствует себя неловко, но ему даже хочется автоматически улыбнуться. Так наверное чувствуют себя сыновья, когда пусть и смущенно, но рассказывают родителям о своей влюблённости? Только то, как она отворачивает голову и смотрит куда-то в пустоту, то, как, Лука навсегда запомнит и никогда не сможет описать иначе — разочарованно выдыхает, пускает по его телу леденящее кровь оцепенение. Не то. Это не то, что может хоть малейшим образом относиться к тому, что есть между ними с Элиоттом. — Серьёзно? — Говорит она, опускаясь на стул, то, чего он ожидал меньше всего. — Ну, — он вздыхает носом глубоко, — да. — И видит, как, потирая пальцами переносицу, она вновь смотрит на него. — Ты думаешь, что делаешь? В ушах отчего-то звенит. — Что я делаю? — В его голосе уже слышится опаска. Ему хочется отступить куда подальше. От этой комнаты. От этого дома. От этого разговора. — Ты подумал о последствиях? — Задаёт ещё один непонятный вопрос она. Говорит с ним, как с маленьким ребёнком, а Лука даже морщится. — Да какие могут быть последствия, мам? — Лука, — она возвращает внимание к своей сумке, — всё это твои подростковые замашки. — Возвращается опять к тому, что Луку сильнее всего выводило. Ведёт себя снова и говорит так, как будто он просто связался с дурной компанией или помешался на компьютерной игре. — Не больше, чем мимолётное увлечение, следование современной моде. — Одно противнее другого, каждое следующее заставляло его хмуриться только сильнее. — Первые отношения вообще не длятся долго. — Цепляет что-то внутри, заходит лезвием слишком глубоко. — Тем более такие. — Добивает. — Откуда тебе знать? — Его голос становится ниже. Пальцы от напряжения начинают побаливать. — Статистика. — Плюётся она абсурдным аргументом, бросая мимолетный взгляд, и начинает перебирать на столе какие-то бумаги. — Да плевал я, блядь, на статистику. — Тело бьёт холодная дрожь, когда он понимает, что не контролирует себя, что собственный голос повысился. Опять. Чувства достигли своего апогея в этот день. Обида, которую он так умело в себе залатывал, закапывал поглубже, опять выбралась на поверхность. Убивало не то, что она против их отношений, а то, что она, кажется, совершенно их даже не воспринимала серьёзно. Не воспринимала его. То, что он любит, то, что делает его счастливым. — Ты как... — Она поднимает к нему глаза резко. — Это другое! — Прерывает её Лука. Вздыхает рвано, пытаясь успокоиться. — Элиотт другой. Ты его не знаешь и даже не пыталась узнать. — Отчеканивает. — Ты не пыталась узнать даже меня и, — неожиданно подступившая боль давит, пугает, вынуждая сжимать опустившиеся ладони в кулаки. — Не надо лезть в мою жизнь с советами, когда я счастлив. Почему ты не пыталась это делать, когда мне было это нужно? Когда мне только и было нужно знать, что я кому-то нужен. — В груди начинает неприятно давить от того, что он произнёс это вслух. Не думал даже, что однажды осмелится. Ведь дни, когда дома точно так же никого не было, повторялись чаще, чем дожди в этом городе. Дни, когда ему было чертовски одиноко. Дни, в которых рядом с ним ещё не было Элиотта. — Такой, какой есть. — Дышит слишком напряжённо, глядя ей в глаза, сжимая крепко челюсти. С неприязнью замечает, как она вновь смотрит на бумаги. — Я, может, даже не гей. — Глаза горят. — Я просто человек. И я нормальный. Это не мода. — Каждое слово даётся всё тяжелее. И ведь правда, до разговоров с ней он практически о своей ориентации не тревожился. До того, как видел её реакцию. — Это правда. — Она вновь на него не смотрит. — Я твой сын и мне нравится парень. Это оглушает самого Луку. — Я люблю его. — Голос садится, а глубокий, неровный вдох после этих слов рвётся. Но он в этот миг, когда замирает собственное сердце от произнесённого, хотя бы замечает, как замирают над бумагами и её ладони. — И пусть даже ты будешь считать меня ненормальным, я, — он накрывает свои губы рукой, пытаясь сдержаться, замечая, что подбородок матери приподнят, но взгляд всё так же направлен куда-то в сторону. Его буквально в щепки изнутри ломает, а она сидит и не выражает ни единой эмоции. Не считая поджатых брезгливо губ. Он больше не справляется. Увидев, какими могут быть отношения, какой может быть мать, атмосфера собственного дома давила с каждым днём всё сильнее. Воздух в нём казался душащим, а тишина неприятно давящей. Хотелось отсюда сбежать. И он сбегал.21:55
Sound: Low Roar— Help Me Лука пытался не идти к нему. Он пытался найти в этом городе себе место, потому что в собственном доме не находилось уже сил даже просто дышать. На улице темно. Слишком холодно. Ветви деревьев недобро потрескивают, склоняясь от периодических порывов ветра. Небо затянуто плотными, уже тёмно-серыми, давящими облаками. Лишь в этой детали природа вспоминала, что уже осень — солнце садилось раньше. Можно было пойти к Манон, но мысль об этом тут же отталкивала, ведь сердце требовало не поддержки. Сердце требовало его. Лука, бродя по улицам, действительно пытался успокоиться, не хотел причинять никому неудобств, но в груди всё невыносимо жгло, а ноги нестерпимо тянуло к чужому порогу. К родному порогу. И все это время сон, в котором он хотел верить, что находился, никак не заканчивался. Хотелось проснуться на холме. Хотелось ощутить вновь теплый свежий воздух, запах травы и слышать шорох скользящего по бумаге грифеля. Хотелось лежать у него на коленях. В какой-то миг у него даже удалось отключиться от давящих мыслей, сконцентрироваться на шуме погоды, которая вторила его чувствам, но стоило на секунду запустить поток, вспомнив от холода, что не надел даже куртку, как слова матери вновь обожгли не хуже размашистой пощечины, заставив кулаки до боли сжаться, а тело задрожать от чего-то очень похожего на панику. Лёгкие болят, в горле стоит давящий ком, а в груди пульсирует боль. Какая-то острая, не отпускающая. Лука стоит между фонарями в тени, смотрит на серое небо и думает: «ну же, давай, я не могу, пока ты этого не сделаешь». Его глаза горят. А он лишь ждёт, что пойдёт дождь и не придётся чувствовать себя жалким из-за собственных слёз после очередной семейной ссоры. Как какой-то банальный глупый подросток. Только он и есть подросток. Глупый и беспомощный. Мечтающий лишь, чтобы его понимали. Телефон в кармане вибрирует и он вздрагивает от мысли о том, что это мать. Замёрзшей от резко опустившегося градуса воздуха рукой он достаёт его, вновь чувствует в горле ком и застывает. Видит на экране: Элиотт: Ты вознаградишь меня за хорошие результаты? Я, кажется, кое-что придумал Элиотт: Тебе всего лишь надо будет прийти ко мне Элиотт: 😏22:20
Лука колотит по двери. Впервые так настойчиво и нагло. И впервые так отчаянно. Он хотел проконтролировать свои действия. Написать, спросить, стоит ли, постучать хотя бы аккуратно ему в окно. Но ноги сами понесли к главному входу. Руки просто тряслись, а он не замечал даже, что так сильно бьёт кулаком по древесине. Буквально полминуты и дверь открывается, позволяя ему встретиться своими горящими и раскрасневшимися глазами с его по началу спокойными, лишь удивленными. — Лу... — Только и успевает выдохнуть Элиотт, прежде чем Лука делает вперёд два широких шага и впивается в него объятиями. Напуганными, просящими подтвердить — это не то, что отмечено в статистике. Это не "всего лишь первые отношения". Лука принадлежит душой Элиотту. А Элиотт принадлежит душой Луке. Глядя куда-то в сторону плохо освещенного крыльца дома, Демори, чувствуя постепенно зарождающийся от неизвестности страх, обнимает его в ответ аккуратно, и лишь спустя несколько секунд придя в себя из-за его рваных выдохов, склоняет голову, пытаясь на Луку посмотреть. Не видит. Тот прижался правой скулой к его ключице поверх светлой кофты и всё, что Элиотт чувствует — рвано дышит. В коридор на непонятный шум через пару минут выходит и Рени, на что Элиотт оборачивается тут же, глядя на неё немного напуганным взглядом. Он видит, как она медленно к ним подходит. Диалог без слов, в котором они поглядывают на Луку и, оба не зная что случилось и что нужно делать, смотрят вновь друг на друга. Рени, замечая, как дёргаются плечи, на которых лежат ладони её сына, поджимая губы, проходит вперёд и закрывает за Лукой дверь. Смотрит вновь на Элиотта, видит в его глазах искренний испуг, видит, как он моргает часто, пытаясь понять происходящее, и подходит к нему ближе. Она касается его плеча ладонью, налаживает зрительный контакт и, кивнув, почти шепчет: — Я поставлю чайник.