23:01
Лука вздыхает один раз. Вздыхает второй. Полной грудью, чувствуя растекающуюся по напряженному телу слабость. Объятия Элиотта, в которых он наконец оказался, на долю секунды напомнили ему принятие горячей ванны после долгой тренировки. Глупо, наверное, было сравнивать это сейчас, когда в груди всё еще сохранялось неприятное давление, с ванной. Но он точно так же расслаблялся. Точно так же отпускал себя, свои мысли, а его мышцы покидало напряжение. Тепло изнутри укутывало. Таким был Элиотт. Такими были его руки, в эту секунду хоть и от неожиданности неуверенно, но обнимающие его спину. И этот свитер. Уже однажды отвлёкший его своими шерстяными нотками в запахе, но... — Я поставлю чайник. — Слышит Лука неожиданно рядом с собой женский голос и, резко открывая глаза, инстинктивно выпрямляет спину, отходя от Элиотта на полшага. — Нет. Простите. — Поворачивается он к Рени, — то есть, здравствуйте, я... — Смотрит на неё, лепечет бездумно и замолкает, потому что дыхание перехватывает, потому что он еще только пытается его выровнять, глядя то на Элиотта, то на его мать. Он замечает на их лицах тревогу и ненавидит себя за свою слабость. Устроил сцену, да еще и напугал близких ему людей. — Что случилось? — Спрашивает Элиотт, уже увереннее подходя к нему, опуская правую ладонь на его плечо. Лука мотает головой в этот же момент. Просто потому что не привык, действительно не научился говорить о своей семье. Даже с Элиоттом. — Всё в порядке, — отвечает он по привычке, встречается взглядом с Рени и сжимает челюсти крепче. Сердце всё ещё неприятно ноет. — Просто там... С мамой друг друга недопоняли. — Он улыбается натянуто, а Элиотт всем телом напрягается, когда на этом «недопоняли» слышит, как садится его голос. — Я просто соскучился, — морщит нос Лука, улыбаясь им, и не понимает, удивляется даже тому, что улыбка, которую он так привык в подобных случаях использовать, оказывается, может причинять ему самому боль, — вот и сорвался. Простите, я пойду домой. — Рени кивает, улыбаясь слабо, но все еще внимательно вглядывается в поведение Луки, отступающего к двери. Элиотт же делает шаг вперёд, обхватывая его запястье. Лука всё в той же белой футболке и черной кофте на молнии, только рука его безумно холодная, его взгляд, который пару часов назад искрился теплом, сейчас был почти стеклянным, каким-то затравленным. Он ведёт ладонью по холодной коже к его костяшкам, замечая, как опускает Лука взгляд. В коридоре темно, но он может различить, что его глаза припухли. А этот факт, факт, что что-то с ним, способное довести до такого, произошло, что Лука пытается при этом уйти, а Элиотт даже не знает, из-за чего именно, зарождал в груди неприятный холод. Даже немного ранил. Обхватив его ладонь крепко, он подходит к нему почти вплотную. Видит поднимающийся к его лицу взгляд и думает, что сгрёб бы его прямо сейчас в охапку и понёс в свою комнату. Только бы он перестал сопротивляться, только бы позволил себя согреть. — Ты можешь остаться. — Проговаривает Элиотт четко. — Твоя учеба. — Тут же бормочет Лука, сжимая его ладонь своей сильнее. Не замечает даже, что противоречит себе, сам выдаёт себя этим жестом с потрохами. — Ты можешь остаться, — повторяет Элиотт, глядя ему во всё такие же отчего-то перепуганные глаза, тихо и быстро вздыхая для уверенности, — ты не помешаешь, всё нормально. — Он поворачивается к матери, и Лука, сделавший то же самое, видит, как ему кивают. — Все нормально. — Говорит она, соглашаясь, и подходит чуть ближе. — Только скажи, пожалуйста, что случилось. Губы Луки приоткрываются от того, что он слышит. От такой незаслуженной им по его мнению доброты и одновременно чертовски тяжелой просьбы. Рассказать. Он опускает глаза к полу как-то виновато, словно побитый уличный пёс, и проматывает в голове, как нервно пытался надеть на ноги кроссовки, как почти перед собой ничего не видел и ничего не слышал вслед от матери, так и сидевшей, скорее всего, на кухне. Элиотт всё еще держал его за руку. Это прикосновение удивительно просто давало ему ту опору, которой ему так не хватало полчаса назад, оно пускало по венам невозможное успокоение. Медленно, по миллиметру, но даже приводило в чувство. Глядя в пол, Лука думает. Дышит сквозь приоткрытые губы, всё ещё чувствует слабые порывы дрожи, охватывающей спину, и поднимает взгляд. — Я... — Выдыхает он, но тут же замолкает. Смотрит на их с Элиоттом сцепленные ладони и вновь поднимает глаза к Рени. Видит к своему удивлению лишь полную концентрацию на нём самом. Словно то, что они держатся с Элиоттом за руки — обычное дело. Словно, вот же, это совершенно нормально. Обида возвращается к нему, вынуждая тяжело выдохнуть. Он опускает глаза. «Я сказал о наших с Элиттом отношениях, но меня не приняли» — так он должен сказать? Но Рени же, кажется, с его матерью общается? Будет ли ей от этой информации неприятно? Он ничерта уже не понимает. А их не приняли? Его же ведь действительно банально недопоняли. «Ты можешь остаться. Всё нормально» — слышит в голове эхом, чувствует в едва заметном, нежном поглаживании большого пальца Элиотта по ладони и слабеет. Жмурится даже на несколько секунд и, сжимая вновь тёплую, широкую, внушающую чувство безопасности руку, говорит Рени: — Я сказал ей о чувствах к Элиотту. — Он слабо улыбается, а самого Элиотта, смотрящего на него в упор, прошибает холодная волна. Потому что он совсем подобного не ожидал, потому что слишком хорошо видит, как дрожат сжатые в неестественной улыбке губы Луки. — Ну и меня не очень-то приняли. — Лалльман усмехается, глядя себе в ноги, но вновь смыкает плотно свои губы. Ком в горле давит. — А отец? — Слышит он неожиданный вопрос, заставляющий поднять взгляд. Рени смотрит на него серьёзно. — Он, — Лука вновь опускает глаза к их с Элиоттом сцепленным ладоням, осознавая, что почему-то не готов посмотреть при этом самому Элиотту в глаза. — В командировке. — От улыбки не остаётся и следа. Он и забыл за пару секунд, что пытался её по привычке натянуть. Странно просто было осознавать, что отсутствие родного отца в доме было приятнее и спокойнее, чем его присутствие. Меньше ссор. Меньше недовольных взглядов в его сторону. И, быть может, Лука был глупым. Может быть, просто упрямым. Но последние годы он слишком остро ощущал, что по сути-то, никому до его состояния не было никакого дела. Люди спрашивали о слухах, чтобы утолить любопытство. Какие-то девчонки из школы, возможно, даже из интереса задавали вопросы о его жизни, но всё это казалось поверхностным. Всё это, наверное, таковым и было, потому что на самом деле человека, который действительно был бы готов выслушать всё то, что внутри Луки скапливалось, не было. Человека, с которым ты впервые вдруг ощутил бы, что нет всех этих холодных, разделяющих вас стен, именующихся: "да ладно, ему и без того проблем хватает", "это его лишь загрузит", "мы не настолько близки, чтобы ему действительно важно или интересно было знать то, что давит понемногу, почти незаметно, но постоянно на меня". А сейчас, глядя этому всё же существующему человеку в глаза, так просто ему доверяя, лишь от того, что весь этот интерес и небезразличие, которое когда-то давало "ложные надежды", читались и сейчас в его глазах, Лука ощущал, что действительно готов всё ему выдать. Отпустить уже наконец. — Мам, мы пойдём в комнату, ладно? — Не прерывая зрительного контакта, говорит Элиотт, а Лука моргает от этих слов несколько раз подряд. Часто. Моргает и думает о том, как сильно ему всё же в этой жизни повезло. — Да. Я позвоню ей, скажу, что ты у нас. — Он не успевает отреагировать на слова женщины. Только хочет повернуть к ней голову, как вдруг чувствует, что Элиотт тянет его за руку к коридору, в который он влез совсем недавно через окно. Лука успевает сделать лишь четыре глубоких, тяжелых вздоха, как уже оказывается в комнате, которую освещала лишь тёплая настольная лампа и свет ноутбука. Ещё секунда и он чувствует, как его к себе разворачивают и крепко обнимают. В нос ударяет запах Элиотта. Немного травяной. То ли гель для душа у него такой был, то ли порошок, то ли потому что он вечно распивал совершенно разные, но обязательно травяные чаи. Не без причины Лука строил теории о том, не диллер ли он. Шутки шутками, а всё же то, как Элиотт его в эту минуту крепко обнимает, как дышит глубоко в плечо, словно сам напуган, как укутывает теплом того самого, песочного, немного колючего свитера, подкашивает Луке колени. «Я люблю тебя» — читается в каждом прикосновении и выдохе, который он получает, и Лука жмурится, сжимая ладонями мягкую ткань на чужой спине, потому что чувствует, что сердце всё ещё болит. Но уже совершенно не так. — И я тебя. — Пускает он мурашки по шее Элиотта своими словами. — Очень. Сильно. — Продолжает бормотать Лука, вздыхая глубоко, а у Элиотта мозг коротит. Неужели это ответ на то? Оказавшись дома, даже сидя за компьютером, он из раза в раз возвращался к их вечеру и собственным словам. К его реакциям. Он чувствовал, как лёгкое волнение закрадывалось к сердцу, как тревога за то, не поспешил ли он, укреплялась, но, проматывая в телефоне их переписки, накрывал свои губы ладонью и думал, что он просто идиот. Никто не понимал его так, как понимал Лука. И если что он и мог в этой ситуации сделать — послать к черту навязчивые, необоснованные мысли и просто довериться ему. Ведь то, как Лука целовал, то, как обнимал и тянулся к нему с момента, как они открылись друг другу, не могло не быть настоящим, не могло быть слабее того, что испытывал от всех этих вещей сам Элиотт. И он улыбается, чувствует себя странно, ведь тревога за состояние Луки еще не отпустила, но когда прямо в этот момент Лука в его руках, когда обнимает в ответ и произносит такие вещи, он просто не может не улыбаться. — Как ты? — Спрашивает он самое главное, что сейчас его волнует и, ведя носом по спутанным и всё ещё прохладным, видимо из-за ветра, прядям, гладит спину правой ладонью. От Луки пахло улицей. Он всё ещё был непривычно холодным, но руки, накрывшие лопатки Элиотта, уже отдавали ему своё тепло. Они понемногу отогревались. Луке приходится пару раз глубоко вздохнуть, чтобы справиться с накатившими на него вновь чувствами. — Чувствую себя слабаком. — Отвечает он тихо и прижимается лбом к вороту свитера, боится поднять голову к открытой шее, потому что кажется, что это окончательно его расклеит, — но счастливым. — И это правда. Одно то, что он ответил, вслух, Элиотту, моментально скинуло с его плеч пару камней. Он не думал, что так произойдёт, он говорил это не потому что хотел избавиться от сожалений. Он лишь действительно сильно хотел это сделать. Особенно после того, как осознал, что эти чувства дали ему смелость сказать матери всё честно. И не только об их с Элиоттом отношениях. Этот человек дал ему смелости говорить прямо. Он его совершенно незаметно менял. Делал смелее. Месяцами Лука боялся коснуться его слишком «многозначительно», и вот же, сейчас Элиотт его сам крепко обнимал. Сейчас они могли быть друг с другом совершенно честны. До чего же ему повезло. — Извини, что так ворвался, ты, — он, немного отстраняясь, отводит взгляд к ноутбуку, находящемуся на столе у дивана. Рядом с ним стоит полупустой стакан с водой и пачка орешек. — Ты что, — Лука приподнимает брови, поворачивая голову, — стащил их у меня? — Ну ты же обещал меня ими угостить. — Элиотт улыбается как-то неловко, выпрямляясь, а Луку действительно отпускает. Он даже приоткрывает губы, чтобы выдохнуть. Чтобы вместе с выдохом избавиться хотя бы от части скопившегося напряжения. «Я люблю тебя» — нитью захватывает мысли четкие слова, когда он смотрит, как Элиотт просто в этот момент ему улыбается. Какие удивительные, оказывается, простые, но невероятно подходящие слова. Люди, придумавшие их — гении. Потому что лишь сейчас он в полной мере понял, что всё то, что всегда к Элиотту испытывал, действительно неожиданно умещалось в одной фразе. И один факт, что ответ на эту фразу мог так Элиотта порадовать, как вызывало слабость, так и делало Луку по-настоящему счастливым. — Расскажешь? — Элиотт склоняет голову, ослабляя улыбку, и его мягкое поглаживание по спине Луки говорит о том, что он не настаивает. И всё же ему важно знать. — Ты доучился? — Лалльман кивает в сторону стола. — Лука. — Ответь честно и я отвечу честно тебе. — Слышит Элиотт в ответ и пытается понять ситуацию. Он уже десять раз начхал на то, чем занимался, но для Луки это был вопрос денег. Вопрос того, будет ли потом легче Элиотту учиться. Жить. Всего один вечер и утро, от которых зависит так много, и в которые Лука так не вовремя вмешался и теперь не хочет принести ещё больше проблем. — Пара вопросов еще осталась. — Отвечает всё же честно Элиотт, а Лука улыбается в ответ мягко. — Я уже тут. — Произносит он тихо, почти по слогам, возможно даже самому себе объясняя. — Значит всё хорошо. Мы успеем поговорить. — Ты откуда такой взрослый-то? — Элиотт наигранно изумлённо хмурится, отстраняя его немного от себя за плечи. — На меня кое-кто дурно влияет. — Усмехается Лука, наклоняя голову к его груди. — Тогда сядешь со мной или пойдешь в кровать? — Демори тянется губами почти к его уху. Лука открывает глаза. Моргает пару раз, глядя на свитер перед собой, и медленно выпрямляется. — В кровать? — В кровать. — Кивает Элиотт в её сторону. — В кровать? — Изумленно повторяет Лука. — Я? — Переспрашивает. — В твою кровать? Какая честь! — Он театрально вздыхает, округляя глаза, и чувствует себя настоящим безумцем. Это вроде уже было и не напускное веселье, его настроение рядом с Элиоттом действительно скакало, как ненормальное. Он кивает ему несколько раз подряд и от мысли, как действительно залезет в его кровать, которая, должно быть, пахнет им, на которой он, вероятно, спит каждую ночь так же мирно, как тогда в машине, действительно чувствует себя безумным. Как может одна такая простая вещь осчастливить? Как она может перевернуть всё внутри за одну секунду? — Тогда, — Элиотт улыбается чересчур довольно, — дать тебе, — недоговаривает, потому что от того, насколько ему хорошо, насколько реакция Луки сносит ему крышу, даже усмехается, — одежду на поспать? — Дай мне свою одежду на поспать. — Отчеканивает Лука с горящими радостью глазами, и Элиотт опять усмехается. Он знал его ответ заранее и это знание, знание того, как Лука каждый раз хватается за возможность оказаться в его одежде, невероятно пьянило. Элиотт неожиданно для Луки отстраняется, отходит к шкафу и уже буквально через минуту протягивает ему сложенные серые штаны и чуть более светлую серую футболку. — Тогда переодевайся, а я пока пойду разведаю, как разговор прошёл. — И Лука, приняв одежду, не сразу понял, отчего именно у него мурашки по спине пробежались: от указания Элиотта, которое сразу забросило в его недопереодевания после озера в этой комнате, или от возвращения темы разговора к его матери. Впрочем, долго думать он не хотел. Сейчас его задачей было поблагодарить жизнь за то, что ему дано и никому не мешать. Постояв на месте секунд десять после ухода Элиотта, вздохнув глубоко и развернувшись, он шустро засеменил к кровати, но до последнего на неё почему-то не смотрел. Остановился перед табуретом из тёмной древесины, стоящим возле кровати, отчего-то спеша, не с первого раза расстегнул пуговицу и молнию своих джинсов и опять ощутил, как охватывают спину мурашки. В комнате пахло Элиоттом. Или от Элиотта пахло этой комнатой. Успокаивающе. Он ещё даже не до конца осознал, что они будут спать в одной кровати. Элиотт же не додумается уйти на диван? Глубоко вздохнув, он стягивает с себя джинсы, с горем пополам стаскивает с лодыжек штанины с носками, и принимается за кофту с футболкой. Какого черта раздеться в этой комнате было так сложно? Просто, должно быть, каждая деталь в ней отдавала интимностью. Перспективы, которые Лука невольно уже рисовал себе в голове, с волнением натягивая на себя чужую футболку, из раза в раз щекотали нервы, делая его движения всё более нервными. Положив свои вещи поверх парочки чужих настолько аккуратно, насколько он был способен, повернувшись всё же к постели, Лука тихо выдохнул, протягивая ладонь ко всё тому же тёмно-синему покрывалу. Казалось, оно было миной или хрупкой драгоценностью на пару миллиардов, настолько аккуратно он его касался. Сжав ладонью край одеяла, он услышал слева от себя треск и дёрнулся. То были ветки, которые вновь били по окну. Ещё такое живое воспоминание о том, как он бродил по улицам, ожидая дождя, моментально пустило по телу озноб, одновременно придав ему смелости таки вторгнуться на чужую территорию: в пару движений он, откинув одеяло, забравшись под него и обратно накрывшись, оказался наконец в кровати Элиотта Демори. «Полторашка» — подумал Лука, оценив моментально её ширину. «Шикарно» — закрыл блаженно глаза, наслаждаясь приятной прохладой простыней.23:42
Вернувшись в комнату, на свою кровать Элиотт сразу почему-то не посмотрел. Даже оглянулся сначала, а когда зацепился взглядом за него, скрестившего между головой и подушкой руки, укрытого одеялом и улыбающегося, то так в середине комнаты и замер. Лука лежит так, как будто для него это положение совершенно привычно. Ухмыляется и смотрит так, как будто говорит: «ну давай, заканчивай там уже со своими делами и иди ко мне». Во всяком случае, это то, что нафантазировал себе Элиотт. Слишком хорошо нафантазировал. Так, что зачесались ладони. Воспоминание о разговоре минутной давности его немного отрезвляет. Он проходит вперёд, приоткрывает окно на микропроветривание, поворачивается к Луке и, глядя вновь на его позу, не может сдержать рвущуюся ухмылку. — Хорошо, удобно? — Спрашивает шутливо, но, подойдя ближе, увидев, как, опуская свои руки, Лука моментально теряет из своего образа всю шутливость, вновь становясь тем напуганным парнем, так резко влетевшим в его дом и обнявшим, ощущает, как сердце сжимается. — Да. — Отчего-то гордо отвечает Лука, натягивая и поправляя на себе одеяло. Такой всё-таки ребёнок. — Твоя мать, — Элиотт покусывает свою нижнюю губу, чувствуя, как серьёзнее становится ситуация от того, как замедляются движения рук Луки. — Сказала, что всё в порядке. — Лалльман смотрит на него удивлённо, а в Элиотте вновь просыпается волнение. Ему почему-то казалось, что в одном этом взгляде сейчас читалось гораздо больше о состоянии Луки, чем можно было увидеть за весь последний час. — Она зайдёт завтра к нам после нашей учебы. — К вам? — Лука выпрямляет спину немного. — Хочет поговорить с тобой. И если тебе тут будет комфортнее… — В эту же секунду Элиотт видит, как Лука усмехается. Хмурится одновременно и отводит взгляд вправо, к стене, увешанной плакатами. Ещё пара секунд — как Лука, опустив глаза к своим рукам, сжимает плотно губы и вновь смотрит на Элиотта. — Хорошо. Спасибо вам огромное. — Он улыбается чересчур довольно. — А теперь доучивайся и дуй ко мне. — Закусывает нижнюю губу неожиданно игриво и укладывается на левый бок. Так шустро, так тепло выглядя, что Элиотту приходится сделать глубокий вздох для того, чтобы собраться. Это он что, сейчас доделает дела, переоденется и ляжет к нему? Сможет лежать с Лукой, обнявшись? Лежать, обнявшись. — Твоя комната, твоя кровать, твоя одежда — я гребаный счастливчик! — Проговаривает неожиданно Лалльман, всё ещё укладываясь, заставляя кровать скрипеть, одеяло шуршать, а Элиотта погружаться в свои мысли только сильнее. — Спи давай. — Кидает он в противовес своей надежде всё-таки еще с Лукой поговорить, слегка напряжённо вздыхает и разворачивается к дивану. Концентрации ноль. Усидчивости еще меньше, но он таки опускается на него и, пододвинув ближе к себе ноутбук, вновь открывает учебный документ. Его солнце за его спиной. Его солнце в свои столь тёмные времена пришло именно к нему. И ни к кому другому. Хочет ли он Луки касаться? Он очарован им. Целиком и полностью. И он даже подметил в себе один и тот же момент, когда собственное желание переходит от «я готов смотреть на него вечно» до «я не могу его не касаться». Это, как правило, происходит тогда, когда, целуя, он чувствует, как Лука в ответ его трогает. Это были те моменты, что туманили мысли и пробуждали жгучий жар в теле. Определённо, сидя перед открытым документом, он думает совсем не о том, о чем должен. А Лука смотрит. Лежит на левом боку, беззвучно дышит, моргает медленно и смотрит на него. Даже не верится. Одно то, как выглядит комната Элиотта под этим углом, тем углом, с которого он её ни разу еще не видел, заставляет сердце отбивать более глубокие, сильнее ощутимые удары. Простыни, под которыми Элиотт обычно спит, сводят приятно мышцы и расслабляют их. Лука еще не позволил себе вдохнуть их запах. Он пока лишь наблюдает. Взгляд очерчивает силуэт Элиотта. На фоне лампы он тёмный, угловатый, но всё такой же родной: пушистые, беспорядочные волосы, голова, едва заметно покачивающаяся, словно музыка в его мыслях даёт ей ритм. Всё это одним своим видом успокаивает нервы, в то время как слух Луки концентрируется на пальцах, стучащих по клавиатуре. Он знает нежность и тепло этих пальцев. Он, закрывая невольно глаза, помнит, как они его касались буквально этим вечером. Облизывая губы, Лука продолжает смотреть. Шум ветвей за уже приоткрытым окном вновь отвлекает его, вынуждая, повернув сначала лишь голову, в конце концов перевернуться полностью на спину. Вдали слышится гром, но стука капель о стекло нет. Гроза обошла их? Отблеск молнии между ветвями и раскат грома, звучащий секунд через шесть, подтверждают ему эту мысль. Гроза обошла их, но в груди всё еще скребётся навязчивый холод. Минуты через три вспышка в окне вновь заставляет его моргнуть. Он вроде бы любит дождь. Ещё больше стал любить, когда узнал, как приятно может быть нахождение в доме, в безопасности, когда за окном льёт ливень и грохочет небо. Узнал Лука это, конечно, лишь посетив дом Элиотта. Он бы даже и не прочь был бы повторить с ним тот забег под дождём, пусть это будет небезопасно или безумно. Но прямо сейчас вспышка и последовавший за ней грохот отчего-то отозвались внутри страхом. Молния ведь может и убить. От этой странной мысли ему становится еще тревожнее и он инстинктивно поворачивает голову влево, смотрит, ужасно сильно хочет позвать Элиотта, но, замечая, как упорно тот листает какую-то тетрадь, закусывает губу вынужденно. Ему нужно хорошо подготовиться. Лука уже проявил эгоизм, придя сюда. Проходит ещё несколько минут наблюдений, прежде чем он кое о чем вспоминает. О каком вознаграждении Элиотт ему писал? Надо будет его обязательно спросить. Поскорее бы он уже сдал тест. «Она хочет с тобой поговорить» — звучит в голове, когда Лука задумывается о том, что должно последовать завтра после школы. Становится от этой перспективы тошно. Не длятся долго. А долго это как? Дом? Брак? Собака? Хотя бы один универ? Куда Элиотт будет поступать? Отношения на расстоянии? Он совершенно не желал об этом всём думать, но из-за слов матери возвращался к бессмысленным в эту секунду вопросам. Что с ними будет? Сжав челюсти и закрыв глаза, он переворачивается на правый бок и, прижимаясь щекой к подушке, наполняет лёгкие её запахом. Спустя секунд пять Лука замечает, как затихает собственное дыхание, как болит горло от подступающего вновь кома, и ему так сильно, до чего же сильно ему хочется встать и обнять Элиотта со спины, почувствовать, как он к нему разворачивается и обнимает в ответ. Но Лука, выдыхая тихо, лишь делает ещё один глубокий вдох. — Лука. — Тёплая ладонь касается его плеча, заставляя от неожиданности замереть. — М? — Сжимает наволочку подушки пальцами правой ладони, когда чувствует, как прогибается совсем немного матрас. Элиотт сел к нему? — Ты как? — А ладонь на плече согревающая, до невозможного манящая повернуться. — Нормально. Готовься. — Лука действительно не замечает, что его вновь накрывает, потому что единственное о чем мечтает — чтобы Элиотт не отвлекался на него, поскорее закончил со своими делами, лёг рядом, и тогда бы он обязательно к нему развернулся, обнял и, быть может, даже смог бы крепко уснуть. — Ты дрожишь. — Два слова вынуждают его открыть глаза и прислушаться к своему телу. Этот факт, даже осознание заставляет его приподнять голову с подушки и, встретившись с серьёзным, взволнованным взглядом Элиотта, с досадой, что ничерта со своим состоянием не справился, подняться на правой ладони и сесть. Элиотт слышал каждый шорох за своей спиной. Он слышал каждый чуть более тяжелый вздох Луки. И просто не мог не повернуться, когда он неожиданно затих. — Я не хочу всё испортить. Пожалуйста, готовься. — Лука, сидя перед ним, опустив голову, трёт правой ладонью свои глаза. — Баллы посчитают не за минуты, которые я сидел над тестами. — Элиотт приобнимает его за плечи руками, притягивая к себе. — Лучше дай потрогать себя. Я и так только об этом и думаю. — Это еще сильнее Луку расклеивает. Заставляет поддаться, только сильнее зажмурить горящие глаза и уткнуться лбом в его плечо. Казалось, что кровати Элиотта было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым и отогнать все неправильные мысли. Но сейчас, вновь ощущая тепло его тела и согревающее дыхание над ухом, Лука осознаёт, как сильно ошибся. — И вообще. — Элиотт подминает под себя левую ногу, усаживаясь ближе. — Может я и хреново отличаюсь в спорте, зато вывожу мозгами. — Не правда. — Лука мотает головой, прижимаясь к его шее лбом. — Тело у тебя тоже ничего. — Цепляется левой рукой за свитер на его груди. — Благодарю. — Слышит над ухом тёплую усмешку, чувствует, как едва заметно гладят его ладони, одна по волосам, а другая вдоль выступающих позвонков, и снова жмурится, сжимая челюсти до неприятного напряжения. И только пальцы Элиотта, зарывшись в пряди, опускаются к его шее, поглаживая открытую кожу мягко, кажется, в Луке перещелкивает выключатель, контролирующий всё, что так долго копилось внутри него. — Я устал. — Почти шёпотом признаётся Лука, а Элиотт, напрягаясь в этот же момент, склоняет голову немного, прислушиваясь к его словам. — Я не понимаю, что ещё должен сделать, не понимаю, как себя вести. Я устал. — Говорит он ещё отчаяннее. — У меня не получается быть хорошим сыном. Я ничего уже не понимаю. — Элиотт вновь чувствует дрожь под своими ладонями и, вздыхая, осознавая, что этот вздох даётся как-то тяжело, обнимает его за плечи чуть сильнее. Давило укрепляющееся осознание, что яркий, такой беззаботный Лука, которого он знал, долгое время слишком многое держал в себе. — Я устал. — Выдыхает он вновь, сжимая сильнее его свитер, а для Элиотта это серьёзное откровение. Как тогда в комнате, так и сейчас. И он мог бы расстроиться из-за того, что его поддержки не было достаточно, чтобы Лука не дошёл до такого состояния, но благодаря своей матери уже знал, что далеко не обо всём так просто говорить, и далеко не всё зависит от тебя, желающего помочь, когда человек сам не готов открыться или принять эту помощь. Нужно время. И сейчас Лука в его руках максимально открыт. Он максимально уязвим, и Элиотт, осознавая всё это, ощущает настоящую ответственность вместе с благодарностью за то, что ему доверяют. Что Лука ему доверяет. — Я сейчас вспомнил кое-что. — Говорит он спустя пару минут молчания и попыток собраться с мыслями. — Что мне как-то раз сказала мама. — Склоняет голову вправо, надеясь на Луку посмотреть. — Когда я в очередной раз пришёл домой не в особо хорошем настроении, — отстраняется от него немного, — и слишком громко хлопнул дверью, — усмехается, поднимая левую руку к его щеке, замечая, как Лука, посмотрев на него всего секунду и выдав красноту своих белков, опускает глаза к одеялу. — Тогда шёл дождь и, хотел я того или нет, но через полчаса уже сидел с ней на подоконнике. — Лука улыбается. Пусть немного от боли криво, совсем слабо, но улыбается. — В тот день одна девушка позвала меня на вечеринку в честь её дня рождения. А я её даже и не знал особо, замешкался как-то, сказал, что не уверен, получится ли у меня. А к последнему уроку увидел, что меня добавили в общий чат. Лука моргает медленно и всё же смотрит на него, стараясь вникнуть в рассказ. Элиотт всё же немного теряется от того, что у Луки действительно стояли в глазах слёзы. Накопленные годами, сдержанные до этого бесчисленное количество раз. Он глубоко вздыхает, прежде чем продолжить: — И когда я всё же написал, что у меня не выйдет, в диалоге посыпалось что-то вроде: "а, Демори, ясно", "чего ты ожидала, приглашая его?", "было наивно думать, что он снизойдёт". И так далее и тому подобное. — Он замечает, как Лука по-настоящему хмурится на последней фразе и сам от его реакции невольно улыбается. Мысль о ёжике, с которым он днём его проассоциировал невольно закреплялась в голове. — Придурки, блядь. — Почти шипит Лука, отводя взгляд, а Элиотт улыбается ещё шире. Ну точно ёж, выпустивший иголки. Выпустивший их из желания защитить. От этой мысли он понимает, что действительно не уверен, сможет ли удержать себя и не обнимать Луку всю ночь напролёт. — Тогда, когда я пытался выразить в слова маме эту идиотскую ситуацию, которая по сути не была особо серьёзной, но, видимо, всё-таки зацепившей меня, она сказала то, что я довольно часто вспоминаю. — Лука вновь на него смотрит, расслабляясь немного. Элиотт почему-то медлит, глядя ему в глаза, прежде чем сказать. — Не старайся быть хорошим человеком. Не будь плохим. Лука приподнимает брови, вникая в услышанное. — Так можно было? — Да, — Элиотт смеётся, — я не сразу понял, но на мои: «я что обязательно должен ходить на тусовки, чтобы не бесить людей», она сказала, что я все равно буду их бесить. — Он опять усмехается, по нему видно, что он давно это уже отпустил. — Например, потому что как раз пришёл. Я же такой классный. Заберу всё внимание. Лука улыбается от этих слов, его брови всё так же приподняты. — Всем не угодишь. — Говорит Элиотт уже спокойнее, опуская руки к своим коленям. — Но ты можешь, например, тактично отказать, вместо того, чтобы грубить человеку. Просто будь честным. А там уже их дело — воспринять это адекватно или начать строить не те выводы. — Лука кивает задумчиво, а Элиотт отвлекается на стук веток об окно. — Позже я всё-таки сходил на какую-то вечеринку, там же познакомился с Люсиль. Думаю, это была моя попытка влиться в общество. — Поворачиваясь, он замечает, что улыбка Луки ослабла. Хочется правильно подобрать слова. Хочется объяснить ему самое главное. — Она была общительной, а я как-то на автомате отвечал на её вопросы. Думал, что это что-то значит, но сейчас понимаю, что она просто, наверное, хорошо разбирается в людях. — Он говорит то, что первым приходит ему в голову, потому что от ответственности, от желания лишь поддержать Луку слишком волнуется. — Разбирается? — Немного хриплым от усталости голосом спрашивает Лука и видит, как ему кивают в ответ. Элиотт смотрит на него внимательно секунд пять. — Сейчас я знаю, каково это — действительно быть с человеком собой. Взгляд Луки становится от этих слов увереннее, он выпрямляет шею, вздыхая тихо. — Из-за чего вы расстались? — Ему отчего-то страшно задавать этот вопрос, но он хочет знать это. Элиотт же серьёзно призадумывается, щурится даже, стараясь вспомнить причину. — Это было не то. — Озвучивает он единственное, что приходит в голову. Смотрит на Луку, видит, что этого ответа по полноте ему недостаточно, и договаривает: — Не сразу, но я понял, что это не то. «А что есть то?», «что можно считать теми самыми, серьёзными, длительными отношениями?» — Лука всё ещё чувствует, что не всё Элиотту сказал, но как подобрать правильно слова, чтобы избавиться от волнений, никак не может понять. — Лука, знаешь. — Он моргает, возвращаясь в реальность, замечая неожиданную серьёзность во взгляде Элиотта в этот момент. — Все негативные моменты стали в памяти еще негативнее, потому что теперь я знаю, какими они могут быть, когда рядом ты. Он вводит его своими словами в ступор. Не в первый раз. — И какими? — Не сдерживает вопрос Лука. — Неважными. — Пожимает плечами Элиотт. — Вау. — Выдыхает Лалльман секунды через четыре и, моргнув, от собственной реакции усмехается, опуская голову. Сейчас, когда сам он себя чувствовал таким слабаком, мысль о том, что он мог Элиотту как-либо помочь по-настоящему изумляла. Одновременно давала надежду, но и ещё сильнее бередила и без того растрепанные после разговора с матерью чувства. — Тебе помог тот разговор? — Лука поднимает голову, глядя на Элиотта неуверенно. — С мамой. — Вздыхая, он шмыгает. Лишь сейчас понимает, что нос успел от накативших эмоций забиться. «Вот дерьмо» — думает он про себя. — Ну, людей любить я от этого больше не стал, но, — Элиотт смотрит ему в глаза, склоняя голову немного, — это определённо немного помогло не париться о том, о чём не надо. Лука кивает, вновь опуская взгляд. Проматывает в голове его слова и, вздыхая глубоко, старается зацепиться за самое важное. — Ты не обязан быть ко всем приветлив, потому что это поддержит твой авторитет или, — Элиотт смотрит в сторону, изгибая правую бровь, подбирая правильные слова, — образ "хорошего человека". Потому что, по идее, он не из мнимой приветливости строится. — Лука отчего-то улыбается. Ему становится легче от неожиданного осознания, что Элиотт такой сильный. Что не было чего-то его по-настоящему ранящего, как он подумал неделю назад на поляне. Или, вероятно, было, но он справился с этим. Sound: Troye Sivan & Jonsi — Revelation «Когда рядом ты» — повторяет мысленно его признание и сердце пропускает удар. Неужели его присутствие действительно могло вызвать у Элиотта подобное чувство? Вызвать уверенность. Точно такую же, какую вызывает в нём сам Элиотт. — Как и не обязан угождать маме тем, какой ты. — Слышит Лука слова, которые совсем не ожидал и замирает. Поднимает к лицу Элиотта взгляд и едва заметно от волнения дышит. — Тем, — Элиотт заминается, глядя вниз, теряя уверенность. Самому это произнести вслух кажется ещё более невозможным, чем в это поверить, — к кому ты чувствуешь что-то. — Я люблю тебя. — Произносит Лука, почти перебивая, уточняя его слова, и, поймав моментально зрительный контакт, вздыхает глубоко. Сказал. Как на духу выдал. Отчего-то захотелось засмеяться, улыбнуться широко. Это было так странно, потому что, глядя друг другу в глаза изумлённо, они оба понимали, что делают первые шаги в своей первой и такой сильной любви. Первой и, Лука надеется, последней. — Она сказала, что первые отношения не длятся долго. — Озвучивает вслух он наконец то, что неприятно грызло его извнутри, и Элиотт, щурясь немного, проходится кончиком языка по своим губам. — И Ян тоже что-то такое говорил. Как будто первые отношения лишь для опыта. — Он замечает, как Лука опускает взгляд, как хмурит брови несогласно. — И ты волнуешься из-за этого? — Они вновь смотрят друг другу в глаза. Плечи Луки приподнимаются от напряженного вздоха. — Я хочу быть с тобой. — Говорит он, моргая часто, а Элиотт перестаёт щуриться. Сглатывая, смотрит на него уже совсем серьёзно. — И после школы хочу. — Добивает Лука. А Элиотт поджимает губы, опуская взгляд к левой его ладони, лежащей на одеяле. — Это не первые мои отношения. — Говорит он тихо. — И тебя я, — касается его руки своей, поднимая глаза, — не думаю, что смогу отпустить теперь по своей воле. — Не отпускай. — Бормочет Лука, и уголки его губ дёргаются. Кажется, он ему это уже говорил, кажется, что всё вокруг затихает, когда Лука переворачивает руку под его ладонью и сплетает их пальцы. Кажется, они еще минут пять после этого молчат и просто друг на друга смотрят. — Всё, я иду спать. — Элиотт неожиданно подрывается с постели. «Я иду к тебе» — говорят его нервные движения, а Лука, наблюдая за тем, как быстро он подходит к столу, сам медленно опускается на левый бок. Неаккуратно собирая в кучу тетради, закрывая ноутбук и, замечая лежащего и наблюдающего за ним Луку, Элиотт выпрямляется, чувствуя, как ноет всё тело. — Сейчас. — Уточняет он зачем-то и, спеша скорее закончить с делами, направляется в ванную комнату. Он не проводит там много времени. От силы минут пять, но, возвращаясь после умываний и чистки зубов, самое большое смятение испытывает, когда видит, что Лука лежит к нему спиной. Элиотт замедляет шаг, нехотя допуская мысль о том, что он мог уснуть. Но, боже, не мог же? Не отводя глаза от его спины, он выключает на столе лампу. Выпрямляется, проходит вперед, останавливается возле постели и хмурится, оценивая ситуацию. — Лу? — Говорит он почти шепотом и не получает и малейшей ответной реакции. Потерев переносицу пальцами утомлённо, он, все ещё не желая в это верить, мотает головой и, поворачиваясь к табурету, замечает на нём одежду Луки. Осознание, что они будут вместе спать сейчас накрывает в полной мере. Он вытягивает из-под чужих джинсов свою белую футболку и, замечая сложенные аккуратно серые штаны, замирает. Выпрямляется медленно, поворачиваясь, потирает шею правой рукой напряженно и, приподнимая одеяло, тут же его отпускает, зарываясь в свои волосы левой ладонью. Этот засранец мало того, что сейчас, кажется, спит, так ещё и не удосужился надеть штаны, что ему одолжили. Дьявол. С ещё более натянутыми нервами Элиотт цепляется пальцами за пряжку своего ремня, стараясь не думать о том, как это будет — лежать с Лукой так близко. Соприкасаться. Чувствовать под одеялом тепло его тела. А он думает. Слишком усердно и слишком подробно. Справившись наконец с джинсами, он, прежде чем снять свитер, неосознанно трёт ладонями шею, осознавая, что точно так же, как и Лука, не собирается надевать ни шорты, ни штаны. Тело вновь обдаёт жаром от того, что он делает это осознанно. В другое время для него подобный набор одежды был привычен, потому что в доме было довольно прохладно, а с его вечным желанием пустить свежий воздух в комнату так тем более. Но сейчас он, натягивая на себя по привычке футболку одним быстрым движением, желал чувствовать тепло не от одежды. И именно это-то и обжигало. Коснувшись вновь одеяла рукой, окинув взглядом сбившееся покрывало на нём, Элиотт приподнимает его и, упираясь ладонью в изголовье кровати, укладывается рядом с Лукой. Пробежавшись глазами по изгибу его тела, в этот момент повернутого к нему спиной, ему моментально захотелось зажмуриться от того, как красиво оно выглядело. Ладони уже, казалось, ощутимо покалывали от желания коснуться к его талии. «Только не говори, что ты уснул. А если уснул, бога ради, повернись волшебным образом сейчас ко мне». Улегшись на правом боку, он тихо и глубоко вздыхает, вновь очерчивая взглядом волосы и плечи перед собой. В его футболке. «Пожалуйста, повернись». Но лишь через ему неизвестно сколько минут, быть может через десять, он замечает, как двигаются немного ступни Луки. Он этого не видит, но слышит, как шуршит одеяло. Еще через несколько минут он наблюдает за тем, как поворачивает совсем немного влево голову Лука, но, словно не решаясь, укладывается в прежнее положение. Сердце под рёбрами горит от этих деталей. Боже, помоги. Он в его кровати. Лежит перед ним. И в тот момент, когда он на его глазах внезапно начинает переворачиваться на другой бок, лениво, не открывая глаз, Элиотт действительно думает о том, что ему нужна помощь. Лука лежит теперь к нему лицом, в сантиметрах двадцати, а он боится и двинуться, но совершенно точно понимает, что ни при каких условиях не смог бы себя заставить закрыть глаза. Неужели он действительно спит? Его ресницы едва заметно подрагивают, губы Элиотт из-за сжатой в кулак ладони возле лица разглядеть не может. Но что-то в его виде не даёт ему до конца поверить, что это так. Он помнит его спящего: мягкий, расслабленный, почти млеющий, приоткрыв губы, но в эту секунду хоть вроде и не напряженный, но какой-то словно идеально выточенный, манящий. И среди всех этих мыслей и вопросов, вызванных самыми простыми действиями человека, лежащего с ним под одеялом, сердце Элиотта замирает, когда ресницы перед ним приподнимаются. Контакт с синевой его глаз, кажется, приостанавливает все процессы в его теле, позволяя ему сосредоточиться лишь на этом моменте. Не спит. Или лунатит? Они вроде не говорили о подобном, но... Лука вновь отвлекает его от мыслей, моргнув. Его взгляд неожиданно ясный. А Элиотт поклясться готов — Лука точно сейчас не спит. — Попался. — Шепчет он, нарушая тишину, пуская мурашки по собственной коже, а Лука лишь моргает в ответ. — Ты же вроде спал? — Говорит Элиотт шепотом, и Лука в первые секунд пять вновь лишь моргает. — Не могу. — отвечает наконец хрипло и это отчего-то обжигает. Не спит, черт возьми, не спит. Слава богу. Глаза Элиотта опускаются к его руке, являющейся в эту секунду препятствием между ним и его губами. Он медленно ведёт левой ладонью по простыне, поднимается пальцами к розоватым костяшкам и наблюдает за тем, как ладонь Луки из кулака медленно распрямляется. Расслабляется от этого прикосновения. Словно пленившись этим процессом, Элиотт продолжает вести пальцами теперь уже к запястью, оглаживая вены. На своих руках они были совершенно привычны. Ему даже однажды кто-то сказал, что слишком сильно выступающие могут означать какие-то проблемы со здоровьем, его никогда это не заботило, но сейчас он надеется, что это просто физиологическая особенность. Потому что руки Луки тоже увиты выступающими венами и это начинает казаться ему неожиданно красивым, завлекающим — очерчивать их кончиками пальцев и в какой-то миг ощущать под ними его пульс. Рука Элиотта замирает, когда он чувствует на своей груди прикосновение. Лука прижал свою ладонь к ней. — Почему ты не надел штаны? — Заводит собственный неожиданно произнесённый вслух вопрос от путающей мысли тактильности. — Не смог. — Лука вновь какой-то мягкий, плавящий, невероятно расслабленный, а Элиотт думает, что еще одно «не смог» или «не могу» из его уст, и он сам не сможет предсказать свои дальнейшие действия. «Не смог не лечь в твою кровать без штанов» — издевается воспаленный разум над ним. — А ты? — Слышит неожиданно в ответ и в этот раз сам молча моргает, чувствуя, как Лука цепляет его безымянный палец своим средним. — А я и не планировал. — Элиотт отвечает честно, ожидая реакции. Приятное волнение живёт в груди, пока они смотрят друг другу в глаза, пока их руки соприкасаются так, кажется, абсолютно невинно, но вместе с тем очень лично. — Так нечестно. — Лука ведёт ногой немного вперёд и замирает, будучи не готовым к тому, что почти сразу соприкасается с Элиоттом коленом. Поджимает губы, немного волнуется, но приподнимает бедро и скользит плотно по его ноге своей чуть дальше. Тело Элиотта кажется ему худым, но подтянутым, даже, он давно во время объятий заметил, твёрдым, но чертовски тёплым. — Я тоже не могу спать. — Говорит Демори, но его тембр, какой-то неожиданно низкий заставляет Луку отвлечься от их ладоней и посмотреть ему в глаза. — Если ты не выспишься, — Он трётся щекой о подушку неосознанно, — выходит, хреново я о тебе позаботился. — Ты заботишься обо мне каждый день. — Улыбается неожиданно тепло Элиотт, а Лука смотрит на него серьёзно. Что именно он имеет в виду под «заботишься»? Какие его действия он замечал в таком контексте? Безусловно он не спал. Даже не пытался уснуть. Хотел лишь проверить, удастся ли провернуть всё так, чтобы Элиотт в эту ночь точно выспался. Видимо, не удалось. — А к тесту я готовился не только сегодня. — Отвлекают его от мыслей дёрнувшимися гордо бровями, вынуждая округлить глаза. — Серьезно? — Лука смотрит на него удивлённо. — Ага. — И, получив ответ, тут же, не отпуская его руки, придвигается к Элиотту ближе, скользя коленом по его бедру. Внутренняя сторона собственного, оказавшись неожиданно чувствительной, заставляет его остановиться, не прерывая зрительного контакта. Ему сейчас не просто тепло. Ему как-то по-щекотному горячо. Он опускает взгляд к одеялу, но сдвигаться обратно не спешит. — Ты очень тёплый, знаешь? — Лучшее, что Элиотт в своей жизни слышал — его голос, переходящий в шепот, и его слова, отдающиеся теплом на пальцах. — Всё для тебя. — Дёргает бровями в ответ, вызывая улыбку, и понимает, что это лучшее, что он в своей жизни видел — Лука, лежащий в его кровати и улыбающийся, прижимающийся щекой к его подушке. Элиотт Демори, вы, оказывается, такой собственник. Его посещает дикая мысль, и от того, как внимательно Лука на него смотрит, он ей почти сразу поддаётся — ведёт коленом вперёд и, наблюдая, как приоткрываются на шумном вдохе губы и дёргаются ресницы Луки, замирает. Твою мать. Он чувствует над своим коленом жгучее тепло, даже неожиданную твёрдость и сжимает от накатившего напряжения челюсти. Возбуждён. И с этим осознанием ему совершенно ничего в эту секунду не хочется делать. Ни шутить, ни говорить ничего, хочется лишь завести бедро между ног чуть сильнее и увидеть реакцию. Лука же перед ним, ослабляя хватку пальцев, цепляющихся за его руку, облизывает губы, видимо, пытаясь собраться, а собственные Элиотту в эту секунду начинают казаться неожиданно сухими. — Ещё тогда, — шепчет Лалльман, опуская глаза к его шее, когда Элиотт сглатывает сухо, — когда услышал, как ты расстёгиваешь ремень. — Живот обжигает его признание. Элиотт сжимает губы, глядя на то, как Лука тянет его руку к своему лицу и закрывает глаза. Демори выдыхает напряженно, чувствуя, как он сжимает между своих бёдер его колено. Убийственно. Элиотт совершено не думал, что так произойдёт, но даже не представляя, подходя к кровати, уже чувствовал напряжение. Приятное напряжение. Это потому что он так хорошо знал Луку? Или потому что понимал, как плохо знает самого себя и свои порывы? Не сдерживаясь, он тянется большим пальцем к сжатым губам Луки и, коснувшись, встречается с ним взглядом. — Тебе нужно выспаться. — Противоречит Лука самому себе своим шепотом, своими ногами, не дающими возможности отстраниться, а глаза Элиотта поднимаются на пару секунд к этой дурманящей синеве и вновь опускаются к губам. Он продолжает их гладить. Будто не может от них оторваться. Проходит десять напряженных секунд, как вдруг Лука кусает его за большой палец не сильно. Видит бог, может кто-то в этом мире и знает, чего именно он пытался этим действием добиться, но ни Элиотту, ни самому себе расслабиться этим он точно не помог. Демори ухмыляется едва заметно и его взгляд вновь поднимается к глазам Луки. Он кажется ему каким-то диким. Ещё и кусается. Диким, но ужасно родным. Элиотт вновь чувствует жжение, растекающееся к низу живота, когда мягкий кончик языка касается его подушечки. В первую секунду он рефлекторно отводит большой палец, ощущая дежавю, но, посмотрев Луке в глаза, вновь касается его нижней губы. Он помнит, как обожгло это едва заметное действие Луки его нервы этим вечером, ещё на поляне. И вот уж не думал, что через несколько часов они вернутся к этому. Что у него будет шанс к этому вернуться. Какие-то вечные мгновения, прежде чем Элиотт бездумно на его нижнюю губу надавливает. Сжимает челюсти крепко, наблюдая за тем, как приоткрывает рот Лука, как опаляет вмиг кожу его тёплый выдох и контрастом вновь прикасающийся к коже влажный кончик языка. Сейчас он чувствует, что что-то меняется. Что что-то, стягиваясь в груди и спускаясь к паху, путает его мысли. Лука путает. Его действия путают и, черт возьми, ужасно возбуждают. Тело обдает жаром, когда губы перед его глазами обхватывают кончик пальца, когда за секунду Элиотт ощущает влагу губ и жар рта Луки. Низ живота сводит, когда он видит, как опускаются ресницы и так до одури сексуально, неожиданно крышесносяще впадают его щеки. Он не готов к таким видам. Он, блядь, просто не готов, потому что когда ощущает, как язык Луки оглаживает кончик его пальца во рту, сам не замечает уже, как облизывает собственные губы, а после сразу же их покусывает — необъяснимые инстинктивные действия, то ли помогающие себя контролировать, то ли просто выдающие его напряжение. И при всём этом накрывает желание двинуть бедром. Несколько раз подряд. Уверенно. А напряжение, когда Лука еще и открывает глаза, буквально пульсирует в висках, потому что невозможно вынести этого его невинного, чистого взгляда и таких разжигающих дикий трепет во всём теле действий. Эти глаза сведут с ума любого. Он действительно был рад тогда, до знакомства, что Лука на том холме его не заметил, потому что, обернись он, возможно у Элиотта и не нашлось бы сил уйти. Уйти, когда эти глаза на тебя смотрят. Тогда он не набрался смелости или уверенности, если угодно, чтобы подойти, а сейчас этот интригующий соседский мальчишка с парализующими голубыми глазами лежал в его кровати. С ним. Целовал мягкими губами его пальцы. Утягивал на дно синевой своих глаз и обжигал кожу температурой дыхания. Температурой своего, он уже совсем плохо соображает, языка. Кто бы только знал, как сложится жизнь. Еще пара секунд. Пара секунд и тело обдаёт еще одной волной возбуждения, когда ладонь Луки, накрывавшая его костяшки, спускается к запястью и Элиотт ведёт своей рукой вперёд. Чувствует опять, как обжигает жар рта его палец, и приоткрывает на рваном вдохе рот, когда видит, как опускаются вновь ресницы Луки. Что он ощущает? Ему хорошо? Поведя наконец левым бедром, он чувствует, как плотнее сжимают его палец губы, как выдыхает горячо Лука носом и не выдерживает: опускает правую ладонь и скользит костяшками по его груди вниз. Даже сквозь футболку можно было ощутить, каким тёплым был Лука. Согрелся. В его доме. В его одежде. В его кровати. Нет сомнений, Лука согрелся. Его рука моментально останавливается внизу его живота, а сам он сглатывает напряжено от того, как, выпустив палец из своего рта, Лука вжимается, закрыв глаза, щекой в подушку. Как прижимаются его розовые губы к наволочке. Мир останавливается, когда, приподняв уже не такие красные веки, он ведёт к нему свой взгляд. Далеко уже не такой невинный. Совсем не светлый. Лишающий контроля своей откровенностью. Лёгкие Элиотта пустеют, стоит только вспомнить стон Луки. Его челюсти сжимаются от накатывающего желания. Лишь сейчас он замечает, что Лука всё ещё касается его груди, только теперь уже сжимая крепко пальцами его футболку. Он весь в его власти. Возбуждён от малейших его прикосновений. «Неужели наступила моя очередь видеть подобные сны?». «Ещё когда услышал, как ты расстёгиваешь ремень» — отвечает эхом ему сознание и хочется зашипеть. Хочется, закусив губу, опустить ладонь ниже, коснуться смелее. И, наблюдая за тем, как, приоткрыв губы, Лука выдыхает неровно, он делает это. Пускает руку под резинку трусов и, обхватывая большим и указательным пальцем горячую головку, щурится, приоткрывая губы от вида перед собой: резкий выдох Луки, его сведённые брови и, стоит мягко надавить большим пальцем в середину — его дёргающиеся назад бёдра и зубы, цепляющиеся за наволочку. Sound: Low Roar — I'll Keep Coming Это, кажется, похоже на наркотик. На траву, о действии которой Артур в красках на перерыве ему как-то рассказывал. Когда по-ненормальному хорошо. Когда просто шикарно. Когда искры перед глазами. Это Лука и его возбуждение. Это его отдача и мысль о том, что всё для них из каждого такого действия впервые, лишь на двоих. И сейчас он действительно счастлив, что ему подобное не снилось. Потому что, увидь он его такого: не находящего в себе сил выровнять дыхание, жмущегося к его простыням, краснеющего от температуры, до которой они доводят друг друга, Элиотт боится себе даже помыслить, как сложно было бы в реальной жизни сдерживаться, когда бы Лука как всегда беззаботно ему улыбался и касался ненароком. Касался. Боже, Лука столько раз прикасался к нему, а он ничего не замечал. Не замечал, как он тянется. Элиотт приподнимается на правом локте и, поймав зрительный контакт с его какими-то плывущими глазами, с прикрытыми наполовину от удовольствия веками, закусывает нижнюю губу в рвущейся улыбке от того, как послушно Лука тут же ложится на спину. Нехотя выпуская ладонь из его тёмно-синих боксеров, чертовски напоминавших по оттенку покрывало, лежащее позади — художник в Элиотте не спал, он отдёргивает одеяло до колен, и, скользнув тут же ладонью под свою же серую футболку, склоняет голову. Целуя поверх тонкой ткани Луку в правое плечо, оглаживая рукой горячую кожу напряженного пресса, Элиотт задирает ткань, ощущая, как он дёргается, а его живот втягивается. Боится щекотки. Такой чувствительный. Такой честный. Он поднимает глаза к его лицу и, замечая, как откинута голова Луки, чувствуя, как обжигает низ живота так крепко засевшее в голове воспоминание о том, как точно так же он лежал в машине, диктовавшей своими размерами им правила, сейчас, в кровати, в которой места для них двоих было предостаточно, вновь невольно улыбается, почти скалится, склоняясь к его шее. Лука чертовски вкусно пахнет. Запах своей футболки для Элиотта неопределенный, привычный, но аромат его кожи пускает вместе с живительным воздухом, наполняющим лёгкие, мурашки по спине. Точно так же, как пускают мурашки по плечам руки, касающиеся его волос сейчас мягко. Лука цепляется за него. Элиотт слышит его дыхание. Ровное, но глубокое. Протяжной щекочущий возбужденные нервы вдох и провоцирующий выдох. Из раза в раз. И, казалось бы, он контролирует ситуацию, он осознаёт, что делает, задирая футболку до выступающих от глубокого дыхания рёбер, знает, что ещё сделать хочет, но стоит только ощутить, как чуть увереннее зарываются руки в его волосы, как вырисовывают короткие ногти на коже его головы мягкие линии, тело моментально слабеет, а сам он утыкается лбом Луке между рёбер. Выдыхает неровно и тут же чувствует, как дёргается под ним живот от горячего воздуха. Пара секунд и, сглатывая, чувствуя сухость собственных губ слишком явно, он приподнимается и, опираясь на левый локоть у головы Луки, тянется к его губам, с наслаждением чувствуя, что его встречают. Что Лука приподнимает голову с подушки для того, чтобы поцеловать. Он вновь заводит левое бедро между его ног, возбуждаясь сильнее от резкого выдоха в губы. Губы, которые дрожат, почти не двигаются в поцелуе, когда рука Элиотта вновь опускается по напрягшемуся животу к его паху. Когда она гладит его плотно. Настойчиво. От коротких выдохов в поцелуй неконтролируемо. Хочется больше. Элиотт вновь склоняет голову к его шее и, целуя, вновь подцепляет левой рукой, которая в эту ночь, видимо, забрала главную роль, футболку, задирая рывками её до груди. У Луки низ живота ноет от этих уверенных действий. У него губы горят от желания ответить, пустить в ход язык и ощутить отчетливее нотки зубной мятной пасты, которой Элиотт, видимо, чистил зубы, но одновременно сковывает тело слабость от удовольствия, которое его переполняет от каждого получаемого прикосновения. Он вновь закрывает глаза, выдыхая неровно, когда чувствует, как целует его в ворот футболки у ключиц Элиотт, как спускаются его губы к открытой коже и прикасаются к правому напряженному соску, заставляя вздрогнуть. Лука чувствует, как, спускаясь ниже, целуют эти тёплые губы его в дёргающиеся рёбра, и неожиданно понимает, что готов был бы записать эти звуки на диктофон. Как Элиотт укрывает его поцелуями. В момент, когда, кажется, разум чуть прояснился благодаря рукам Элиотта, находящимся у его талии и нигде более, Лука приподнимает голову и, закусив губу от вида его, целующего в солнечное сплетение, сгибает в колене свою правую ногу и, изгибая ступню, тянется ею к низу живота Элиотта. Он откидывает голову тут же, когда, притираясь плотно между его ног, ощущает поджатыми пальцами твёрдость и напряжение, обтянутое тканью боксеров. Не открывая глаз, Лука зарывается в собственные волосы левой ладонью. Чувствуя, как от этого провокационного движения ноги, так от паха и не отстранившейся, прижимается Элиотт лбом к его рёбрам, как обжигает вновь кожу живота горячим выдохом, Лука спускает ладонь от волос к своим губам, стараясь сдержать голос. Сжимает правой рукой футболку Элиотта на его плече. Это происходит наяву. Наяву и несравнимо. Сжимая губы, он вновь ведёт ступнёй между его ног. — Лука, — говорит, почти скулит на ещё одном обжигающем кожу выдохе Элиотт, сжимая край задранной футболки в кулак. А Луке хочется посмотреть ему в глаза. Какие они сейчас, когда собственное имя, произнесённое таким его голосом обдаёт тело дрожью. Лука опускает ногу и, опираясь с усилием на локти, приподнимается. Почти сразу вынужденно поднимает голову и Элиотт, тут же ощущая, как его тянут за ворот футболки в поцелуй. Перенося вес на свои колени, приподнимаясь, Лука касается тут же ладонями его шеи, пытаясь посмотреть в глаза, но только больше теряет связь с реальностью от того, с какой даже словно заторможенностью Элиотт моргает, с каким усердием поднимает взгляд от шеи к его лицу и неожиданно, дыша сквозь приоткрытые губы, обхватывает его левую ладонь своей, притягивая к губам. У Луки живот тянет от сочетания нежности со страстью и того, как Элиотт, опустив ресницы, начинает целовать от запястья ребро его ладони. Так нежно поднимается по костяшкам пальцев, словно он столь же сильно Лукой дорожит, до малейшей детали. С таким рвением припадает губами к коже, сводя брови, словно не может насытиться. У Луки дыхание сбивается от осознания, что это его Элиотт. Его Элиотт сейчас так в нём потерян. Вздыхая неровно, он освобождает свою руку и, опустив её, забираясь под белую футболку Элиотта, цепляет пальцами резинку трусов, чувствуя, как всё тело обдаёт жаром от того, что он сейчас делает. В здравом уме. Без малейшей капли алкоголя в крови хочет лишь увидеть, как Элиотту хорошо. А ему хорошо. Он жмурится и тут же приподнимается на коленях навстречу его руке. Обхватывает лицо Луки ладонями и, приподняв, целует так, что он даже отклоняет голову немного. Дышит сквозь поцелуй носом напряженно и, по мере того, как увереннее Лука гладит его своей рукой, как крепче сжимает ладонью и быстрее ею двигает, чуть спуская черную ткань боксеров, выдыхает шумно ему в отвечающие, приоткрытые губы. Лука млеет, не зная, на что отдать своё внимание: на поцелуй, вызывающий такую в теле реакцию, что просто хочется здесь и сейчас лечь и отдать всё тело в чужую власть или на попытку собрать крупицы сил и контроля, доставив удовольствие Элиотту. У него дыхание дрожит от того, какой он горячий. Не тёплый. Горячий. Влажный и от этой влаги только сильнее заводящий, позволяющий его правой руке, даже не заметив, как приспустил уже резинку, скользить по горячей коже лучше, увереннее. Боже. Блядь. Он действительно его трогает так. Он действительно может видеть и чувствовать в нём совершенно всё сейчас. Как они к этому пришли? В какой момент потеряли связь с обстоятельствами, напрягавшими их до этого? Плевать. До чего же плевать. И в момент, когда Лука касается языком его верхней губы, жмурясь от очередной волны дрожи, охватывающей тело, когда пальцы в его волосах, сжимают их у корней, Элиотт неожиданно садится и, проходясь ладонями плотно от его плеч к ягодицам, тянет Луку на свои бёдра, позволяя ему вновь быть немного выше, вновь от неожиданности опираться ладонями на его плечи и дышать в губы почти загнанно. Глядя ему в глаза, замечая в них ошеломление смешанное с, Элиотт абсолютно уверен, точно таким же желанием, какое накрывает его самого, на несколько секунд потерявшись в темноте его синих радужек, он вновь закусывает от напряжения свою нижнюю губу и, скользнув рукой под футболку к пояснице, опирается правой рукой на матрас и отодвигается вместе с Лукой к стене. Прижимаясь к ней спиной и, касаясь вновь уже обеими руками его талии, он сжимает её чуть сильнее, упираясь затылком в плакаты. Какие-то непривычно тёмные, владеющие одним взглядом глаза Элиотта и приоткрытые, покрасневшие от жадного поцелуя губы заставляют Луку в очередной раз застыть. Они оба друг другу напоминали кого-то другого, обжигали жадностью и смелостью своих действий, но, прикасаясь, вдыхая запах кожи друг друга, убеждались, что это всё ещё они. Всё те же Лука и Элиотт, только совершенно потерявшиеся в желании. Отпустившие себя. Лука закусывает губу и, придвигаясь на его бёдрах ближе, замечая, как закрывает, немного хмурясь, глаза Элиотт, упирается коленями в стену, разводит чуть сильнее свои ноги и, прижимаясь лбом к его лбу, сам не справляется, выдыхая шипяще, когда они друг о друга притираются. Лука ощущает, закрыв глаза от удовольствия, как спускаются по его талии руки ниже, к пояснице, как давит на неё Элиотт, прижимая к себе теснее и, открыв глаза, замечает, что его ресницы приподняты, что он смотрит ему куда-то в шею. Элиотт не может оторвать расфокусированный взгляд от пульсирующей на ней вены. То ли Луна, то ли фонарь позволил ему своим светом из окна это видеть, но он буквально, сжимая ладонями тёплую кожу, забираясь неосознанно под тонкую ткань нижнего белья пальцами, не мог оторвать глаза от того, как часто она пульсировала, каким живым и удивительным Лука был. Во всём. Казалось бы, удивительнее уже просто невозможно. А сейчас он почти дышать от его близости не может. Нет, не физкультура и не наматывание километров могло угробить его лёгкие. В эту минуту казалось, что он способен откинуться просто от того, насколько невероятен, насколько красив и горяч Лука, сидящий на нём. И стоило ему только ощутить, как этот невозможный мальчишка, его парень двигает бёдрами навстречу, увивая шею руками, Элиотт тут же, вжавшись затылком в стену, резко выдыхает. Лука заглушает его стон поцелуем. Мягким, самым простым соприкосновением губ он ощущает вибрацию голоса Элиотта и искренность в дыхании, зарываясь параллельно правой ладонью в его волосы. Лука целует мягко, кажется, уже в сотый раз прокручивает в голове мысль "так много чувствовать нельзя" и вновь, ощущая, как сжимают напряженнее пальцы его ягодицы, как невыносимо жарко от этих ощущений становится, упираясь коленями в стену, притирается к Элиотту пахом. Делает это раз за разом, пока не ощущает, как, отвечая на поцелуй, Элиотт сам подаётся бёдрами ему навстречу. Было чертовски сложно сдерживать голос. Совершенно не удавалось понять, слышно ли их было в других комнатах и не спятили ли они, когда вытворяли такое на его кровати в то время, как мать Элиотта, вероятно, спала за парой стен. Было сложно понять, насколько шумны их выдохи и прорывающиеся от порой слишком уверенных соприкосновений их тел голоса. Но ещё сложнее было остановиться. Лука уже не целует, он обнимает шею руками, дышит ему в приоткрытые губы и, то ли следуя желанию, то ли контролю рук, которые держали его за бёдра, слегка приподнимается и опускается на коленях. Он уже совершенно запутался, что именно им вело, потому что мысли совершенно не сплетались, не соединялись во что-то разумное, теряясь за одним стойким желанием — быть ближе. Кожу покалывало, виски пульсировали, а всё внизу ныло от навязчивой и сносящей крышу мысли о том, что сейчас они, пусть и не буквально, но, возбужденному мозгу Луки так казалось — занимались сексом. И он, неожиданно ловя себя даже на желании снять футболку — настолько он согрелся от Элиотта, не мог даже помыслить, что может быть ещё лучше, чем сейчас. Сейчас, когда, подавшись навстречу бёдрами, Элиотт склоняет голову к его шее и целует её, обхватывая губами небольшой участок кожи. Элиотт не замечает, как поднимает под футболкой левую руку по спине Луки к его лопаткам, не замечает, с какой силой целует его шею и, отстраняясь от неё, мутнеющим взглядом пытается разглядеть, не оставил ли следов, но почти сразу отвлекается, когда ощущает, как утыкается Лука лбом в его плечо. Опустив глаза, Элиотт видит, как он пытается, придвинувшись как можно ближе, лаская себя быстрыми, немного нервными движениями, касаться и его тоже, как пытается обхватить ладонью обе головки, но, теряясь в откровенности происходящего, в откровенности вида перед собой и жгучей слабости, подступающейся всё более настойчивыми волнами к нервам, то и дело останавливается. — Салфетки. — Шепчет Элиотт, пытаясь наклониться в сторону, но Лука цепляется левой рукой за его футболку и вжимается горячим лбом в шею. — К черту салфетки. — Его спина изгибается в пояснице, а сам он, когда Элиотт, чувствуя, как прошибает тело от этого надрывного шепота, прижимается обратно к стене, затихает. Демори опускает руки к его пояснице и жмурится от всех ощущений в эту секунду. «Я люблю тебя» — пальцы, цепляющиеся за его футболку, протяжной, прерывистый выдох в шею и едва заметная судорога в горячем теле, которое он обнимает, которое обжигает его самого. — Прости, я, — Лепечет бездумно лишь через секунд пятнадцать и десять напряженных вздохов Лука, как будто то, что они не кончили одновременно, предательство. Но стоит Элиотту продолжить, накрыв его руку своей правой, поступательные движения, чувствуя на пальцах горячую влагу, как Лука вновь замолкает, закусывая с силой нижнюю губу. Его тело всё ещё дрожит от накатывающих волн удовольствия. Обнимая Луку за плечи свободной рукой, Элиотт гладит его лопатки, поднимается по спине к самой шее и склоняет голову к его правому уху. — Мой. — Выдыхает до дрожи удовлетворенно Элиотт, хоть и размякающий в его руках Лука точно уверен, что не успел ещё довести его до оргазма. — Мой. — Повторяет шепотом, зарываясь кончиком носа в волосы за его покрасневшим ухом, а Лука закрывает глаза блаженно, плавясь от того, как Элиотт всё ещё его трогает, как он ему на ухо дышит напряженно, как прижимает к себе. «Твой» — хочется ответить, хочется, чтобы Элиотт ощущал себя так же хорошо, как сам Лука сейчас от малейших его прикосновений, поэтому он поворачивает немного голову и, прижимаясь к шее губами, немного лениво, всё еще находясь в волнах жгучего удовольствия, касается кончиком языка тёплой кожи. Элиотт жмурится, его правая ладонь замирает, а левая сжимает ткань футболки на спине Луки. Всё внимание на его губах. Как они целуют шею, как спускаются неторопливо к ключицам, как он обжигает чуть влажную от собственных губ кожу своим дыханием. И к своему неожиданно огромному восхищению, через секунд десять Лука замечает напряжение, охватывающее тело, к которому он так отчаянно прижимается, опускает глаза и блаженно их закрывает, слушая прерывистый, такой откровенный выдох Элиотта ему в шею. Может, и стоило позаботиться о салфетках, но здесь и сейчас момент порядка и чистоты совершенно их не волновали. Они почти не двигаются, дышат глубоко, Лука едва заметно о его плечо горячим лбом трётся, губы Элиотта приоткрыты, а самому ему хочется продлить этот момент до вечности. — Хочу быть твоим. — Шепчет Лука бездумно, добивая оголённые чувства, и, прижимаясь правой щекой к щеке Элиотта, провоцирует обнять себя за плечи ещё сильнее. Порой в жизни бывают моменты, в которые очень сложно объяснить то, что ты чувствуешь, потому что этого всего в тебе слишком много и накрывает это тебя до-невозможного сильно. И вряд ли найдутся слова, которые могли бы это описать. И это был именно тот необъяснимый момент в их жизнях. Когда прикосновения говорили больше. Когда вы буквально говорили о своей любви этими самыми честными прикосновениями. В этой комнате. В этих объятиях. И сбившемся дыхании на двоих.