16:10
День выходил определенно неоднозначным. Не часто они с Элиоттом позволяли себе на территории школы столь откровенные поцелуи и объятия. А если быть точнее, сегодняшний порыв был первым таким на их памяти: когда совершенно не думаешь о следующих занятиях, когда не можешь найти в себе силы, чтобы отпустить и даже просто отпрянуть от чужой шеи и перестать буквальным образом дышать теплом любимого человека. Этот пережитый момент согревал и плавил Луку от всё ещё ощущающихся на теле прикосновений. Факт же того, что предстояло пережить после школы — стопорил и грузил его в два раза сильнее. Так его весь день и кидало от блаженства к тревоге, вызывая лишь одно крепкое желание — чтобы злосчастный разговор с матерью поскорее уже наступил и любым, боже, пожалуйста, образом завершился. Элиотт ждал его после занятий. Лука знал об этом, поэтому, справившись с делами, спешил к выходу из школы. Уже у своего шкафчика сквозь стеклянные двери он увидел его силуэт, находившийся возле одного из деревьев, давным-давно посаженных во дворе. Один его такой спокойный вид туманил мысли: руки в карманах брюк, голова немного откинута, пушистые пряди волос едва-едва подрагивают от ветра. — Почему у тебя, выпускника, занятий меньше, чем у меня? — Оказавшись на улице, издали начинает привлекать к себе внимание Лука. Людей вокруг вроде бы особо нет. Он не смотрит по сторонам. Замечает лишь, что здесь сейчас необычайно тихо. Элиотт моментально поворачивается на его голос. — Тест. — Улыбается он, всё так же держа руки в карманах. — Вас тоже не будут нагружать во время тестов. — В душе, когда он наблюдает за тем, как Лука вальяжно идёт к нему, держась за лямки своего рюкзака, необъяснимый покой. Словно мирное озеро, которое они однажды утром взбаламутили. — Я начинаю тебе завидовать. — Качает головой Лука и, останавливаясь рядом, поднимает взгляд к дереву, на которое Элиотт смотрел. Листва на некоторых ветвях уже окрасилась в желтый. Осень напоминала о себе. — Я и сам себе завидую. — Лука возвращает к нему взгляд из-за этих слов. — Потому что у тебя самый очаровательный парень на свете? — Моментально реагирует он и к собственному удовольствию видит, как Элиотт усмехается. — Засранец. — Мотает Демори головой, подходя ближе. — Что за грубые слова вы используете в обществе детей? — Начинает выделываться тут же Лука, с гордо поднятым носом уворачиваясь и обходя его. — Эй, — Демори оборачивается, протягивая к Луке руку, — прошу прощения, но, — касаясь правого плеча, останавливает и, притягивая к себе, обнимает со спины. — Я же уже вроде бы говорил, что ты совсем не ребёнок. — Закрыв глаза, Лука прислушивается к своим ощущениям. Ему кажется уже, что Элиотт его лучшая валерьянка, успокоительное и афродизиак одновременно. Возможно, он и не человек вовсе, потому что слишком профессионально и, возможно, даже неосознанно переворачивает своими простейшими действиями всё внутри него. Нет сил много шутить. Нет сил даже оживлённо разговаривать. Хочется просто быть рядом и не помнить о каких-либо проблемах, которые есть в жизни. Которые всё равно рано или поздно настырно полезут в голову.***
Впервые по пути в дом Элиотта Лука чувствовал неуверенность. Впервые в жизни оказаться в нём — значило испытать напряжение. Но это же не было правдой? На деле же его дом лишь помогал это напряжение снизить и почувствовать ту самую опору, которая так была Луке необходима. Не получив в школьном дворе ответа на свою шутку, Элиотт понял, что настроение Луки вновь переменилось. Ещё после их момента в лаборантской весь оставшийся день он выглядел периодично загруженным. То уходил в мысли, то отвлекался. Тогда же Элиотт осознал, как ему необходим и важен зрительный контакт с Лукой. Как ему приятно, когда он смотрит на него, и как тревожно, когда в его взгляде вместо тепла и искр пустота. Потому что мысли совсем не здесь. Домой они шли вместе и уже около семи минут молчали. Их костяшки периодически соприкасались, но лишь оказавшись на своей улице Элиотт позволил себе взять Луку за руку. Привлечь к себе внимание. Ощущая, как собственную подмерзшую ладонь обхватила гораздо более тёплая, Лука моргнул и, повернув резко голову, посмотрел на Элиотта. Он увидел поддержку в его лёгкой улыбке. Понимание в пальцах, чуть крепче обхвативших его руку, и отведённом взгляде, говорившем о том, что Элиотт не требует от него разговора, не требует ответов. Просто поддерживает. Всё это время Лука лишь пытался понять, что именно в перспективе поговорить с матерью его так пугало. Самое страшное, по идее, позади, ведь он признался ей в главном. Но так же он помнит, что сказал вчера то, что держал в себе слишком долго и совершенно не планировал однажды родителям выложить. Банально не думал, что это будет кому-то из них важно. Ведь будь им важно то, что он чувствует, это жгучее одиночество и страх он никогда бы не ощутил. А сейчас он из раза в раз прокручивает в голове варианты их с матерью разговора и не находит ни одного, который заканчивался бы мирно и уж тем более благополучно. Подходя к участку семьи Демори, Лука бросает неуверенный взгляд в сторону собственного дома, переводит его влево и, желая уже повернуться к Элиотту, невольно останавливает внимание на беседке. Чуть заросшей, в некоторых местах уже давно потрескавшейся, но всё такой же красивой. — Эл, — он поднимает к нему взгляд и замолкает, вновь видя волнение в его глазах. До чего же они с Рени были похожи. Казалось, всё можно было увидеть в одних их серо-голубых глазах. И как можно только говорить о том, что Элиотт нелюдим или безразличен к остальным, если все его чувства можно прочитать, просто посмотрев ему в глаза? — А мы можем поговорить с ней здесь? — Неуверенно спрашивает Лука, кивая в сторону беседки. Не то чтобы он не хочет впускать в дом, полный безопасности и уюта, собственные страхи. Не то чтобы он свою мать воспринимает именно так. Да и, учитывая, что она общается с Рени, возможно, не раз там уже бывала. И всё же, взглянув на беседку, он подумал о том, что это было бы идеально-нейтральным вариантом для их встречи. Повернувшись в сторону своего двора, Элиотт практически сразу соглашается: — Конечно. — Смотрит на Луку, вновь осознаёт, что он выглядит чертовски устало для середины-то дня, в очередной раз понимает, что Лука всегда выглядел так, стоило только теме разговора вернуться к семье и, не зная точно, как лучше его поддержать, подходит чуть ближе, поглаживая его левую руку подушечкой большого пальца. По Луке, по его красноватым векам и опущенным плечам видно, что он готов прямо сейчас развернуться,уйти куда подальше И спрятаться где-нибудь, потому что грядущее является для него самым ярким примером выхода из зоны комфорта. Так воспринимается разговор "по душам" с матерью. Даже как-то горько это осознавать. Но вместе с этим осознанием Лука понимает, что сегодня утром, когда ему так легко было с Рени, он чертовски мало ей сказал. Недостаточно поблагодарил и открылся, отвлекшись на прошлогодний провал Элиотта. Они стоят возле его дома, Лука переводит взгляд на этот самый "провал" в виде деревянной ступеньки у забора, поднимает глаза к Элиотту, всё так же ожидающе глядящему на него, и слабо улыбается. Ради присутствия этого человека в жизни можно вытерпеть что угодно. — Лука, — Демори опускает взгляд, обхватывая уже вторую его ладонь своей, — подумай, что самое страшное может быть в этом разговоре? Лалльман цепляется за его пальцы, хлопает своими невозможными ресницами и начинает бормотать: — Что мы... — Не увидимся? — Заканчивает за ним Элиотт, наблюдая за тем, как поджимаются перед ним губы и опускается к земле взгляд. Глядя на его белые кеды, Лука видит, как Элиотт подходит к нему ближе, почти вплотную, и, чувствуя, как ещё и наклоняется, поднимает свой взгляд по его свитеру чуть выше. — Я влезу в твой дом. — Обжигает голос Элиотта мочку уха так неожиданно, что Лука даже дёргается, глядя ему в глаза удивлённо. — Мы не в драме Шекспира. — Продолжает говорить он, улыбаясь мягко. — Но если всё же попытаются запретить, я найду, как с тобой встретиться. — От этих уверенных слов, от пронзительного взгляда, с которым он всё это почти что обещает, лёгкие Луки жалобно напрягаются в попытке втянуть кислород. Сердце, словно загнанное в угол, замирает. Подняв правую ладонь, Элиотт касается его щеки, вновь убеждаясь в том, что щеки у Луки гораздо горячее, чем ладони. — Ступеньки сколотил, думаешь, лестницу не смогу? — На его лице уже цветёт игривая улыбка, а Лука стоит и никак не может избавиться от своего оцепенения. Ну какого черта Элиотт такой. Такой многосторонний. Непредсказуемый. — Или, в конце концов, мы можем на какое-то время притвориться, что просто друзья. — И в этот момент Демори видит, как Лука, мотая головой, неожиданно усмехается. — Вот уж нет. — Почти фыркает он, словно это предложение кажется ему совершенно нелепым. Такой четкий и насмешливый ответ будит в Элиотте ещё большую игривость. — Думаешь, не сможешь? — Дёргает бровями он и видит, как, ухмыляясь слабо, Лука мельком смотрит на его губы. — Не смогу. — Заявляет ему Лалльман, приподняв брови. Легко и просто, едва ли не с гордостью в голосе. — А ты что ли сможешь? — Тут же спрашивает он, а Элиотт, улыбаясь, смотрит на его ухмылку, снова в глаза, видит хитрый прищур и, мотая головой, признаётся: — Не думаю. Лука кивает удовлетворённо на этот ответ. — Вот и хорошо. — Элиотт прижимается к нему лбом и, поднимая руки по плечам, оглаживая тонкую ткань рубашки, обнимает. — Тебе не холодно? — Нет. — Почти мурлычет Лука ему в шею. Справятся. Они точно со всем справятся.17:05
Лалльман сидит в беседке, цепляет указательным пальцем трещинки на давным давно пересохшем слое лака, которым покрыт стол, и не успевает думать о том, хорошо поступает или плохо. Лишь пытается на что-нибудь отвлечься. Он не звонил за эти полдня маме точно так же, как она не звонила ему. Всё их общение происходило через посредников, словно, ей-богу, они были секретными агентами. Мать Элиотта бы, наверное, от такого сравнения посмеялась. А вот Кларис, мать Луки, он не был в её реакции уверен. Уже как минут пять или, возможно, десять назад Элиотт протёр скамьи и стол, вновь попытался отвлечь Луку разговорами ни о чём и, приобняв и убедившись, что он готов к приближающемуся времени, в которое они условились с матерью встретиться, зашёл в дом. Он поцеловал его в лоб, прежде чем уйти. За эту деталь Лука, ожидая, тоже усиленно цеплялся. Вдали слышится хлопок двери и этот знакомый звук ошпаривает его изнутри волной тревоги. Холодной, неприятной, навязчивой. Мать вышла из их дома. Лука не боится. Всё будет в порядке. Он справится. И всё же сейчас, не отрывая от своих рук взгляд, всё так же из-за нервов цепляет на деревянном столе трещинки. Он трогает свой лоб левой ладонью, там, где губы Элиотта коснулись его, и, слыша шаги, смотрит перед собой. Верно, она же не стала бы перелезать через забор. Когда мать заворачивает с тротуара к участку, выглядя всё так же хорошо, строго и аккуратно одето, Лука немного выпрямляется и, встречаясь с ней взглядом, слабо кивает. Неужели это наконец происходит? Нервно. Напряженно. Но этот момент наконец начался, а значит и конец его уже гораздо ближе, чем раньше. — Как ты? — Задаёт вопрос первой женщина, опускаясь на скамью. Справа от входа. — Нормально, — выдыхает Лука, стараясь решить, на чем остановить свой взгляд, — наверное. Ничерта не получается. Он мечется от её лица к его рукам и обратно. Выбрав всё же лицо матери, Лука замечает, что она выглядит непривычно устало сейчас. Возможно, даже её светлые, обычно идеально уложенные волосы сейчас в лёгком беспорядке. — А ты? — Спрашивает он тихо, замечая, как хрипит собственный голос. Губы Кларис приоткрываются, словно она хочет что-то сказать, но слова не находятся, и она вновь их сжимает. Вот и поговорили. Несколько минут они молчат, прежде чем она спрашивает: — Пойдёшь сегодня домой? Вопрос в лоб. Неожиданный. Тот, на который, оказывается, он меньше всего готов отвечать, потому что первым инстинктом становится крепче ухватиться за окружение, за ту безопасность, что он здесь испытывает. — Ладно, не отвечай. — Улыбается снисходительно женщина, а Лука вздыхает тихо, пытаясь высчитать процент искренности в этой улыбке. — Давай сначала поговорим. — Продолжает она, складывая свои ладони вместе, а Лука молчит. Он согласен поговорить. Он, вроде как, даже готов уже поскорее всё обсудить и жить дальше, но диалог крайне паршиво строится. — Ты хочешь поговорить о прошлом вечере? — Глядя на стол, спрашивает он. Молчание затягивается. Опять. Лишь шелест деревьев вокруг немного расслабляет. — И да. И нет. Лука поднимает к ней взгляд. Откуда столько загадочности? — А о чём? — Зрительный контакт обрывается, потому что она точно так же опускает глаза к своим рукам. Они словно отзеркаливали состояние друг друга, только она казалась все такой же спокойной. — Я давно должна была поговорить с тобой о многом. Чтобы ты понял всё верно. — О чём? — Лука вновь начинает нервничать. Не знает, чего ожидать. Не знает, к чему готовиться. — Возможно, о наших ссорах, — Кларис не успевает договорить, потому что её перебивают: — Ты думала о том, что я чувствовал, когда вы ссорились? — Выпаливает он невольно первое, что давно закипало внутри. — А ты думал о том, почему я не говорю с тобой об этом? Лука даже усмехается от её ответа. Усмехается, но, помолчав, осознает, что всегда если и думал, так это только о том, как избежать неловких разговоров и уж тем более ссор. Он понимает, что разница в том, что сейчас, осознав это, он чувствует подступающуюся вину, но, глядя на свою мать, её ровную позу и спокойное лицо, не уверен, способна ли она испытывать то же самое. «Ты самый добрый и внимательный». «Будь честным». Сердце больно сжимается. — Расскажи мне. Расскажи, что ты хотела сказать. Напряжение трещит в воздухе, раздражение мелким покалыванием охватывает кожу и Лука никак не может понять, по какой причине так остро реагирует. Они с ней были настолько разными людьми? Или ему так тяжело выходить из зоны комфорта? Тяжело оголять свои чувства? Он слишком обижен? Да, возможно именно это. Проходит, наверное, целая минута, а то и больше, пока он думает обо всём, а она наконец не произносит: — Мы с твоим отцом разводимся. Его пальцы замирают над потрескавшимся лаком. Голос в первые мгновения, кажется, словно пропадает, лишая возможности среагировать. — Что? — Всё же, сглотнув нервно, спрашивает Лука, поднимая к её лицу взгляд неуверенно. — Вот что я должна была сказать. — Колкое раздражение от шока усиливается. — Вы собираетесь... — Он немного выпрямляется, говоря, но его перебивают: — Уже подали документы. — Какого черта? — Неожиданно измученно спрашивает он, сводя брови. Почему он узнаёт об этом лишь сейчас? Почему не спросили его мнения? Злость, жгучая, подтверждающаяся в эти секунды обида от того, что в этой семье никогда и никому не было важно то, что он чувствует или думает, кипела в жилах. — Он... — Кларис, глядя всё так же не на него, не выглядит так, словно ей больно. Она не выглядит так, словно её это трогает. — Он. — Вновь недоговаривает она и выглядит так, словно просто не может припомнить слово, которое должно идти следующим в никак не складывающемся предложении. Дверь в стороне открывается и женщина замолкает, отвлекаясь. Лука, не заметив даже, как участилось от злости дыхание, поворачивает голову в ту же сторону и едва ли не давится очередным напряженным вздохом от того, что видит сквозь небольшие щёлочки между деревянными переплетениями стенки беседки и разросшимся по ней плющом Элиотта. Выпрямив спину, Лука переводит взгляд на вход беседки, у которого сидела мать, концентрируется на появляющемся перед ними силуэте, на кружках в руках, бледность которых ярко контрастировала с рукавами кофты, и резко поднимает глаза к лицу "гостя". Элиотт на него не смотрит. С совершенно спокойным, ненормально расслабляющим видом опускает чашки на стол и, выпрямляясь, переводит взгляд на Кларис. — Мама сказала, вы предпочитаете зелёный. Заметно, что она удивлена этому жесту. — Спасибо большое. — Принимая кружку, Кларис смотрит на Луку, замечает его отведённый, сконцентрированный взгляд и опускает глаза к своему чаю, аромат которого уже погружал в мятные нотки. Не имея возможности поймать зрительный контакт, глаза Луки опускаются к одежде Элиотта. На нём был незнакомый черный свитер без ворота. Или джемпер. Луке кажется, что он его ни разу не видел, но уже прямо сейчас ему хотелось его тактильным образом ощутить и запомнить. Демори наконец поворачивает голову вправо, смотрит на него и, кажется, цепенеет. Его пугает взгляд, который он видит, глаза, которые горят надеждой, брови, которые чертовски напряженно сведены. Пугает перспектива оставить Луку сейчас в таком состоянии одного. Приходится глубоко вздохнуть, чтобы набраться сил на то, чтобы перевести серьёзный взгляд к его матери и, подумав несколько секунд, сказать: — Прошу прощения, что не имел возможности сказать вам лично о том, что чувствую к вашему сыну. В другой ситуации Лука бы от настолько серьезной для Элиотта мины рассмеялся, но сейчас его сердце испуганно сжимается. Всё тело внимает тому, что он сейчас говорит. — Он очень важен для меня. Но так же для меня важно то, чтобы у него всё было хорошо, — Элиотт тихо и взволнованно вздыхает, замолкая на секунду, — в семье. Поэтому, если будет необходимо, я буду рад поговорить с вами о чем-либо лично. Если это поможет как-то смягчить ситуацию. — Кларис вновь мельком смотрит на Луку, опять на Элиотта и неосознанно горько улыбается. — Спасибо, Элиотт. — Отвечает искренно, сжимая ладонями чашку. По сути, она и не видела их с Лукой вместе. Не видела того, как они говорят рядом друг с другом, как Элиотт говорит о нём, как смотрят, а сейчас, когда взгляд сына неприкрыто расстроенно, хочет он того или нет, опускается к столу, ей жаль, что она этого не видела раньше. Они же тоже были влюблены? Они были счастливы? Смотрел ли он на неё хоть раз так, как этот добродушный парень смотрит на её сына? Мысли были горькими, ответы в голове уже были слишком ясными, а вопросы о том, где она повернула не туда по прежнему грызли. После своих слов, не желая мешать разговору, завершения которого Лука так ждал, почти сразу Элиотт заставил себя вернуться домой. — Он очень хороший, знаешь. — Лука неуверенно смотрит на мать, замечая, что её взгляд всё ещё направлен к порогу дома. — Да, — устало отвечает он, потирая своё лицо ладонями. Пытаясь собраться. — Знаю. Проморгавшись, осознав, что глаза отчего-то слипаются, он вновь наклоняется к столу, обхватывая кружку ладонями. Они тут же от неё, от её привычной формы и цвета, от чая, заваренного в ней, согреваются. Неожиданно сильно от этого почти обжигающего его тепла захотелось плакать. В груди неприятно ныло, а он уже совершенно не мог разобраться от чего именно. — Прости, Лука. — Слышит он, поднося кружку к губам, то, что меньше всего ожидает. Его немного красные от давящего напряжения глаза тут же поднимаются к матери. Она на него не смотрит, лицо, кажется, всё так же напряжено в попытке держать непонятно кому необходимую маску, но Лука видит, что её губы сжаты слишком напряженно, впервые видит, как опущены их уголки и как непривычно сильно меж аккуратных бровей прокладываются две полосы. Она... Плачет? Видел ли он когда-нибудь, как она плачет? Почему она плачет именно сейчас? Она же плачет? Лука боится и двинуться, смотрит на неё не столько с волнением, сколько с недоумением, но, замечая, как она накрывает своё лицо ладонями, упираясь локтями в стол, даже ощущает, как дёргается собственное тело навстречу. И от этого становится ещё больнее. От того, что инстинкты, где-то глубоко зарытая любовь и, возможно, надежда ещё тянут его к попыткам всё наладить, попыткам понять и принять. Поверить. Больно, потому что любовь и обида в нём находятся на чересчур схожих размерных отметках, чтобы ринуться к ней сейчас без каких-либо раздумий. Он же знает, какими должны быть отношения между сыном и матерью. Теперь знает. — Мам, — говорит он тихо, стараясь не замечать, как собственный голос ломается, когда он видит, как её плечи подрагивают. — Пожалуйста, дай мне возможность всё понять правильно, будь честной. — Невероятно тяжело это говорить, но гораздо легче, когда, только услышав это, Кларис вздыхает глубоко, утирает влагу с век и, глядя на кружку, обхватывает её левой рукой и накрывает свои губы второй ладонью. Видимо, пытается успокоиться. На это требуется ещё несколько минут. — У меня было наивное желание совмещать семью и карьеру. — Её голос немного хриплый. — Ему хотелось переехать в Париж. Там ждало повышение. А мне нравилось здесь. — Лука хмурится, придвигаясь ближе к столу, всё так же не выпуская из рук жёлтой кружки. — Ну и в командировках он встретил там нужную ему женщину. — Её брови приподнимаются, а взгляд скользит куда-то в сторону их дома. — Вот и всё. Повисает тишина. Лишь сейчас Лука на слух замечает едва уловимый стук по листьям. Дождь? — Всё? — Переспрашивает он, водя напряжённо пальцами по керамической поверхности. Услышанное едва ли успело уложиться в его голове. — Я не уверена, была ли в этих отношениях любовь. — Уголки её губ вновь опускаются. Горько. Её эмоции горькие. Необъяснимо незнакомо ему знакомые. — Не уверена, знаю ли вообще, что это такое. Они встречаются взглядом, в груди неприятно колет, и после этого они оба вновь смотрят на стол. — В какой-то момент я слишком сильно ушла в себя, наверное, и, — голос затихает, — видя твою обиду, — она не моргает, медленно потирая покрасневший кончик своего носа, — не знала, как попытаться снова стать ближе. И возможно ли это. — Жмурится, накрывая лицо рукой, и с её ресниц, Луке, вновь поднявшему взгляд, кажется, опять падают слёзы. — Уходила в работу, потому что так легче. Не говорила тебе, потому что всё еще вроде бы было не так плохо. С детства приучилась к тому, что от мнения окружающих зависит слишком многое, цеплялась и цепляюсь до сих пор не за те вещи. — Говорит и говорит она. Луке даже кажется, что он и не вспомнит в их жизни момента, когда бы она с ним так оживлённо говорила. Но он в этой ситуации чувствует себя немым. Каким-то замороженным, потому от всего услышанного никак не может собраться в единое целое и ответить что-то связное. — А я и Элиотт? — Едва слышно спрашивает он. Сердце в груди всё ещё неприятно ноет. — Ты и Элиотт... — Её ладонь вновь накрывает губы. — Я не знаю, что сказать. — Кларис мотает головой, посмотрев ему в глаза лишь секунду. — И не знала, как быть, когда вы с Яном поссорились. Всё пошло наперекосяк. Уже тогда. Я не успевала реагировать, как вдруг происходило что-то ещё. — Она вновь молчит, вздыхая и выдыхая неровно. — Я не справилась. — Говорит тише и вновь накрывает глаза рукой, медленно их потирая, хмурясь. — И в последний раз. — Вновь выдыхает, опуская взгляд к столу. — В последний раз ты просто сказал, как он. — Лука хмурится. Что он такого мог сказать? — «У нас оказались чувства друг к другу». — Цитирует Кларис и поджимает губы от, видимо, накатывающих эмоций. — Меня сорвало. — Она улыбается горько, недолго глядя ему в глаза, — но это вовсе не оправдывает меня. Прости. Я не знаю, как мы будем жить дальше. Не знаю, не поздно ли ещё. Он уже забрал некоторые вещи и... — Значит, не командировка? — Выдыхая неровно, тихо спрашивает Лука, невольно задумываясь о том, как замёрзли вновь собственные руки. Чай успел остыть? — Нет. — Мотает головой коротко Кларис. — Не командировка. — Бормочет подавленно. Значит, измена? С этим едва-едва закрепляющимся в голове фактом ему не становится грустно. И даже не обидно. Он скорее от всего услышанного оглушен. Должен ли он был это заметить? Лука неожиданно задумывается над тем, что пусть она и язвила, цеплялась порой, но конкретно на Элиотта реагировала остро не всегда. Даже как-то, вроде, сама заводила разговор. Где-то пропадала, не разговаривала с ним. Решала все эти вопросы в одиночку? Должен ли он был что-то заметить? Накопившаяся обида и давящая боль в груди говорят, что не должен. Зачем было постоянно цепляться к его ориентации? «С детства приучилась к тому, что от мнения окружающих зависит слишком многое». Зачем было говорить те жестокие вещи о первых отношениях? «Я не уверена, была ли в этих отношениях любовь». По его затылку проходит холод. Были ли это её первые отношения? — Мы всё обсудили? — Спрашивает мать неожиданно и Лука вздрагивает, возвращаясь в реальность. Ему приходится подумать, прежде чем, подняв взгляд, ответить. — Не знаю. Она кивает. Улыбается слабо, смотрит в сторону небольших кустов у дома, по листьям которых били мелкие капли и глубоко вздыхает. — Когда идёт дождь – время быть честным? — Сердце Луки сжимается от этих слов. Он смотрит на неё оцепенелым взглядом. — Что? — Рени рассказала мне. — Опустив глаза к столу, она потирает кончик носа тыльной стороной ладони. — Жаль, я не слышала об этом раньше, — усмехается как-то горько, — быть может, тогда бы... — Не надо. — Перебивает её Лука. — У нас еще есть шанс. Обе её руки опускаются, в глазах читается неверие. — Думаешь? — Спрашивает неуверенно женщина. А Лука, сам не веря, что хочет сказать, что действительно это чувствует, опустив взгляд, кивает. Sound: Nick Cave, Warren Ellis — The Road Дождь в этот странный день, прохладный воздух в этот ни на что не похожий вечер вызывали в Луке сонливость. Незнакомую. Настолько незнакомую, что он и не мог решить, приятна ли она была ему. Это было расслабление? Это то, что чувствуешь, когда наконец говоришь вслух о том, что долго в себе держал, или когда получаешь ответы, которые даже и не ожидал услышать? — Я пойду домой, наверное, а ты, если захочешь – возвращайся. — Вновь привлекает к себе его внимание мать. — Если хочешь побыть с ним – будь. — Говорит она уже чуть мягче, а сердце Луки вновь вздрагивает. — Мам. — Он всё так же смотрит в потрескавшуюся поверхность. — М? — Тебе… — молчит пару секунд, — хотелось обнять меня? — Лука сам не успел подумать, как ему пришло такое в голову. Почему хотелось спросить именно об этом. Просто в семье Демори общение объятиями стало неотъемлемой частью жизни. С Рени они обнимались реже, и всё же ему хотелось этого. Как тогда, когда они после месяцев разлуки встретились, так и этим утром. Этот вопрос не был прост и для него. И всё же Лука понял одну вещь: очень многое может сказать то, хочется ли тебе человека обнять. Как о твоих чувствах, так и о том, чувствуешь ли ты, что ему это тоже необходимо. Если нет — ты колеблешься, боишься. Если да — без раздумий тянешь к нему свои руки. Вдохновлённый вечерами в этом уютном доме, порой, возвращаясь в свой, он находил в себе подобное желание, но каждый раз останавливался, опуская руки. Сомневался. Ему было страшно. — Хотелось. — Спустя время, наполненное всеми этими раздумьями, обжег его уши честный ответ. Он смотрит ей в глаза и тихо выдыхает. Хотелось. Может, не всё потеряно?17:58
Все вокруг было невероятно тихим прохладным и свежим. Сидя уже, возможно, около десяти минут в беседке один, глядя на тротуар, примерно в ту сторону, откуда пришла полчаса назад мать и в каком направлении удалилась, Лука медленно, размеренно вдыхал уличный воздух и с той же неторопливостью его выдыхал. Словно проводил этакую разминку для своих лёгких. Глаза фокусируются на велосипедисте – незнакомом мужчине, проезжающим мимо участка, а потом вновь опускаются к тёмно-коричневому, низкому деревянному забору. — Ты тут? — проникает в его реальность тёплый голос. — А ты... — Выпрямляя спину невольно, поднимая голову и взгляд, бубнит Лука, видя перед собой Элиотта. — Твоя мама позвонила моей, пригласила на чай, а я и не понял, где ты. — Он медленно поднимается по ступеньке в беседку. Как же может меняться атмосфера в зависимости от того, какой человек её с тобой разделяет. Лука замечает, как опускается взгляд Элиотта к его рукам, и, глядя на них тут же, убирает их стола. — Прости, я тут увлёкся. — Бормочет он неловко, глядя на лаковые ошметки. — Ничего, её давно стоило перекрасить. — Элиотт опускается на скамью, оказываясь на расстоянии полуметра. Молчание возникает, потому что Лука еще не совсем отошел от разговора, а Элиотт не хочет торопить его. — Артур скучает по тебе. — Говорит неожиданно он, глядя задумчиво на стол. — Что? — Уже более живой взгляд Луки поднимается к нему. — Говорит, на работе не хватает рук. — Дергает бровями Элиотт, откидываясь к спинке скамьи. — Это правда? — Брехня. — Усмешка и зрительный контакт с ним заставляют Луку улыбнуться, мотнуть головой, а после вновь посмотреть на свои руки. Элиотт же, улыбаясь слабее, взгляд с него не сводит. Дождь всё еще слабо моросит, делая воздух прохладнее. — Хочешь, — привлекает к себе взгляд Луки своим голосом, — пойдём в дом? Лука не думает долго, пожимает свои пальцы взволнованно и отвечает: — Хочу.***
Оказавшись внутри, разувшись и сделав несколько шагов вперёд, Лука совершает глубочайший вздох. Как же тут хорошо. Он открывает глаза, видит, что Элиотт идёт в другую от его комнаты сторону и хмурится. — Ты куда? — Пойдём в гостиную. — Элиотт оборачивается. — Я в комнате опять забыл окно закрыть. Тут теплее. Слабая улыбка появляется на лице Луки. Теплее. Ему уже очень тепло. Потирая шею левой ладонью, он продолжает за ним идти, окидывая прихожую взглядом. В комнате, когда они заходят, в ноутбуке играет какое-то радио-джаз, вызывающее еще одну улыбку на лице Луки. В гостиной было несколько диванов, но садится Элиотт почему-то именно на тот, что стоит у окна, укрытого тюлем и коричневыми шторами. На улице уже смеркается. Опустившись на обивку рядом с ним, Лука тяжело вздыхает, окидывая голову на спинку дивана. Лишь через несколько минут молчания и погрузившей его в какой-то транс музыки Лука осознал, что закрыл глаза. Открыв их резко и выпрямив шею, он смотрит на Элиотта справа от себя и поджимает губы, видя, что он смотрит на него. Всё так же привычно с пониманием улыбается. Вот бы прямо сейчас нырнуть в его объятия. Опуская глаза к своим рукам, Лука ощущает, как внутри него вновь бурлят закопанные или, как ему казалось десять минут назад, ещё даже не успевшие оформиться чувства. Словно лишь рядом с Элиоттом они умели находить выход, способ вырваться, быть озвученными. — Этот дом не мой, — бормочет он, протягивая правую руку к руке Элиотта, — но мне хорошо в нём. Я был здесь постоянно и не замечал, как рушится собственный. — Он едва её накрывает и уже видит, как Элиотт переворачивает свою ладонь и сплетает их пальцы. — Родители разводятся. — Рука Элиотта сжимает его руку на этих словах чуть сильнее. Луке кажется, словно если он сейчас посмотрит ему в глаза, то разревётся не хуже Ниагарского водопада, так сильно его накрывали эмоции. Непонятно из-за чего конкретного. Почему-то так происходило всегда именно рядом с ним. — Мы очень мало с отцом общались. — Говорит Лалльман, держа крепко его за руку, чувствуя, как ещё сильнее давит ком в горле от очередных мыслей о том, какой опорой Элиотт для него является, — Возможно просто... — Лука задумывается. Хмурится, а после всё же поднимает к нему взгляд из-за одной мысли, пришедшей ему в голову. — Мама из-за моей ориентации докапывалась часто, а отец нет, но его взгляд всегда был куда более… — Он неожиданно задумывается об этом всём под новым углом, узнав сегодня о том, что существует вероятность, что матери не плевать, что она хотя бы реагировала небезразлично. — Насколько же мы ему не нужны. — Выдыхает неожиданно измотанно он. Почти что усмехается. — Эй. — Элиотт наклоняется к нему чуть сильнее. — Мне ты всегда будешь нужен. — Лука наконец смотрит на него и его покрасневшие белки вовсе не смягчают сложившуюся ситуацию. Демори опускает взгляд к их сцепленным рукам, думая о том, что услышал сейчас. — Мы переехали с мамой сюда из-за развода. — Говорит он наконец, и Лука тут же поднимает к нему удивленный взгляд. — Это было легче, чем я думал. — Легче? — Наверное, — Элиотт поднимает взгляд к картине, висящей на стене, строя задумчивый вид, — когда всё и так не очень, уход человека, с которым это «не очень» усиливается не так пугает. — Понимаю. — Лука опускает взгляд к ковру. — Сколько тебе было? — Поворачивает вновь к нему голову, а Элиотт задумывается, пытаясь припомнить всё верно. — Лет четырнадцать. Или пятнадцать. Не сказать, что нам было очень тяжело. — Это было странно. Я мало что понимал, поэтому просто пытался свыкнуться с новыми условиями. Париж для мамы был слишком шумным. Слишком «быстрым и поглощающим». В чём-то я с ней согласен. Было серо, — Лука смотрит на него внимательно, слушает со всем вниманием, ведь не часто Элиотт уходит в воспоминания. — Ну, знаешь, — он хрипло, слишком слабо усмехается, опуская вновь глаза к их рукам, — моменты, когда ты думаешь, что никому по-настоящему не нужен и никто тебя не понимает. Эта дрянь накатывала регулярно. — Нужен. — Тут же говорит Лука. — Ты нужен мне. — И лишь произнеся это вслух, он задумывается: а были ли Элиотту необходимы эти слова именно сейчас? Когда у них с Рени вроде бы всё наладилось, быть может, это гложило его сейчас не так сильно? Но когда он замечает, как внимательно Элиотт смотрит на него, как в его глазах проскакивает что-то необъяснимое, что-то уязвимое, Лука с горечью осознаёт, что такие мысли и переживания, видимо, для всех людей извечны. Желание быть нужным. И страх быть не нужным никому. Кажется, словно Элиотт теряется, словно пытается подобрать нужные, правильные слова, но у него не получается, и Лука, улыбаясь непривычно для сложившейся атмосферы довольно, сжимает его ладонь уже второй своей рукой. — Продолжай рассказ, пожалуйста. — Как ребёнок тряхнув его руку, он придвигается чуть ближе. Несколько секунд Демори как-то ошеломлённо смотрит ему в глаза, прежде чем, сглотнув и, опустив взгляд, продолжить: — Мама часто уходила в себя. — «я слишком часто уходила в себя» — звучит эхом в голове Луки. Вероятно, их матерям есть о чем пообщаться. — Это не было просто. — продолжает Элиотт. — Но я встретил тебя. — Он смотрит Луке в глаза, вынуждая замереть, а сердце в груди вновь отбить громкий удар, — и ни о чем не жалею. Верю, что и вас это приведёт к чему-то лучшему. — Доверие, что он читает в глазах Луки, даёт надежду на то, что его слова помогают. — Артур с Базилем, кстати, тоже из Парижа приехали. — Элиотт видит удивленный взгляд Луки и кивает. — В поиске спокойной жизни. — Подытоживает он, усмехаясь. Лука изумленно выдыхает, отведя взгляд к ноутбуку, из которого лилась музыка. Все куда-то бегут и что-то ищут. Из-за желания отца они могли оказаться в Париже. Элиотт же именно оттуда переехал в Алес. С Артуром и Базилем та же история. Сложись все иначе, Лука бы никогда ни с кем из них не познакомился. Это осознание заставляет его нервно вздохнуть и неуверенно посмотреть на Элиотта. — Думаю, я должен побыть дома. — Говорит он совершенно невпопад своим чувствам в эту секунду. Странно вообще осознавать, что он произносит подобное по своей воле. — Некоторое время. — Договаривает ещё тише. Элиотт смотрит на него секунды четыре молча, а после тянется рукой в карман своих светлых джинсов и достает оттуда телефон. Наблюдая за его действиями, за тем, как он что-то печатает, Лука всё же не сдерживает вопрос: — Что ты делаешь? — Смотрю, — мысли Элиотта словно не здесь, а взгляд всё так же прикован к экрану, — сколько у меня интернета осталось. Я завалю тебя сообщениями. Лука моментально от этого ответа улыбается и, не сдерживаясь, склоняет голову, потираясь наконец макушкой о его шею. Кажется, тело вмиг начинает от удовольствия плавиться. — Я не помню, что я сказал. — Говорит Элиотт тихо, откладывая телефон за спину и, закрывая глаза блаженно, приобнимает Луку за плечо. — В смысле? — Лалльман чуть отстраняется. — Твоей маме. Когда чай приносил. — Серьёзно? — Лука улыбается, усаживаясь удобнее. — Я волновался и лепетал то, что первым приходило в голову. — Признаётся Демори и усмехается с собственной глупости. Лука улыбается ещё шире, подминая под себя правую ногу. — Тебе напомнить? Повисает тишина. — Я вот сейчас аж засомневался. — Демори щурится, замечая хитрость в его взгляде. Лука упирается правым локтем в спинку дивана, продолжая скалиться довольно. — Ты сказал, что я очень важен тебе. — Проговаривает он медленно, почти по слогам, наслаждаясь этой правдой. Элиотт смотрит на него внимательно. — Так важен, что... — Взгляд Лука, как и правая ладонь опускается к его плечу, наконец изучая эту незнакомую ему пока кофту. Пальцы медленно ведут прикосновение по линии шва. — Готов был бы ко мне в комнату переехать. Не понятно, старается ли Лука, играя в известную ему одному игру, но Элиотт от этих слов тут же, опустив голову, смеётся. — Ты не очень-то, — хочет он уже его подколоть, поворачиваясь, но Лука не даёт ему возможности договорить, неожиданно целуя. Упираясь правым коленом в обивку темного дивана и зарываясь обеими руками от затылка в его короткие русые волосы. Элиотт встречает его. Пусть и удивляется, замирает на секунды три от его неожиданного поцелуя, но, смыкая ресницы плотно, касается рукой плеча Луки и отвечает. Хочется притянуть его к себе, хочется наконец вновь его жадно касаться и, обнимая Луку за плечи, придвигая к себе ближе, Элиотт делает это. Вот же они. Вот эти объятия, которые научили Луку понимать, когда всё хорошо. Понимать, что человек родной, что вы понимаете друг друга и что в ваших объятиях больше откровенности и прямоты, чем в любом другом разговоре за всю его жизнь. Чем, он уверен, в любом визите к самому профессиональному психологу. — Ты ужасно холодный. — Шепчет Элиотт в губы, а Лука не понимает, о чём речь. Ему тепло. Невероятно тепло сейчас. Даже мысль о том, что придётся рано или поздно идти домой отчего-то пугает не так, как обычно. Неужели сегодняшний разговор принёс какие-то плоды? Или это губы Элиотта так качественно опять отгоняли от него все дурные мысли? Лука открывает глаза, с небольшой тревогой наблюдая за тем, как Элиотт неожиданно поднимается с дивана, идёт ко второму, стаскивает с его края взъерошенный тёмно-зелёный плед и, выдыхая всё же облегчённо, смотрит, как он с ним возвращается. Настоящий рыцарь. От собственной такой мысли он ухмыляется, но, замечая, как размахивается этим самым пледом Элиотт, вмиг жмурится. Ощутив на своих плечах тяжесть, Лука неуверенно открывает глаза, успевает увидеть хитрую улыбку и неожиданно чувствует, как его к себе тянут. Целуя коротко и мягко в губы, Элиотт поднимается к приподнятому уголку губ, скользит губами к скуле, касается ими у мочки уха и вновь спускается к губам, оставляя поцелуй на подбородке. Исследовав лицо, он начинает спускаться к шее, потираясь щекой о ворс натянутого его же руками на Лалльмана пледа. — Вау. — Выдыхает Лука, откидывая голову на очередном медлительном поцелуе в шею. Эти прикосновения вызывают нежность и жар внизу живота, но ещё больше Элиотт обжигает, когда, чуть отстранившись от такой реакции, тепло выдыхает в его открытую кожу. — Увлёкся. — Бормочет он, вновь мягко целуя, уже ближе к ключице. Луке, оказывается, до-невероятного идут рубашки. И, пожалуй, когда она вот так застёгнута почти под горло, вид будоражит нервы только сильнее. Упираясь лбом в его ворот, Элиотт закрывает глаза, переводя дыхание. — И как это, — вдруг говорит он чуть громче, — «надо побыть дома»? — Поднимает голову, глядя Луке в глаза, их лица невероятно близко, — я не увижу тебя? — В школе-то увидишь. И на работе, думаю. — Лалльман улыбается. — Просто вечером... — Опускает глаза к своей руке, покоящейся на плече Элиотта. — Не знаю. Я сам еще не знаю. — Хорошо.— Замечая, что он начинает грузиться, Элиотт моментально смягчается, целуя его в лоб. — Теплее? — Слышит Лука вопрос и, чувствуя лёгкое напряжение в спине, пытается усесться удобнее, прижимаясь щекой к шее Элиотта. — А то. Ему настолько тепло и комфортно, что глаза на несколько минут даже закрываются. Закрываются, но, стоит ему только вспомнить одну простую мысль, резко открываются. — Вознаграждение! — Он приподнимается, не осознавая даже, как по-детски с головой укутан в плед. — Что? — Невозмутимо переспаришивает Демори. — Ты! Сказал, что поделишься, когда я поговорю с мамой. Давай, давай! — Он ёрзает, напирая ладонями на грудь. — Выкладывай. — Я. — Элиотт смотрит на собственную правую ладонь, касающуюся плеча Луки. Становится неожиданно волнительно, а от такого яркого интереса приятно. — Приглашаю тебя на свидание. Лука, помолчав пару секунд, приподнимает брови и наигранно присвистывает. Молчит ещё несколько мгновений и, не выдержав, продолжает, улыбаясь: — И что, и что? Элиотт улыбается в ответ. — Сможешь принести ко мне свою гитару? — Дёргает он бровями, а Лука замирает. Сердце вновь поджимается от перспективы сыграть ему. Но в этот раз, в тысячный раз за этот длинный день поджимается из-за приятного волнения, оживляющего. — Думаю, смогу. — Говорит он, ощущая жар в щеках. Свидание с Элиоттом. Одна эта фраза всё внутри него, вновь к Демори жмущегося, щекочет. Не сдерживаясь, он обнимает его крепко и, чувствуя тёплые руки на своей спине, закрывает глаза. Дождь всё ещё бьёт по подоконнику. Это отвлекает Луку. Sound: Kim Kyunghee — And I'm here — Знаешь, мама в курсе про тему с подоконником. — Бормочет он, потираясь щекой о его плечо, глаза, приоткрывшись, едва фокусируются на каплях, укрывающих стекло за полупрозрачным тюлем. — Да? — Элиотт вдыхает запах его волос у виска. Лука слабо кивает и, чувствуя, как касаются затылка чужие пальцы, вновь блаженно закрывает глаза. — Я слышал ещё историю, что в дождливые сезоны тот, кого ты потерял, может навестить тебя снова. — Звучит жутко. — Реагирует мгновенно Лука, слышит, что Элиотт усмехается, и улыбается безмятежно сам, вдумываясь в его слова. — Но если бы что-нибудь со мной случилось, — продолжает Демори. — Эй, — Лалльман отстраняется от него немного, желая серьёзностью собственного взгляда сказать, что ему не нравится, куда он клонит. — С дождем я бы пришёл к тебе. — Взгляд мягкий, а улыбка безмятежная. Но какого черта он говорит ему сейчас такие пугающие вещи? — Элиотт, твоя романтичность далеко не всегда так удачна, как ты думаешь. — Проговаривает он так серьёзно, словно ребёнка ругает, а Элиотт, вновь усмехаясь, обнимает его крепче, вынуждая уткнуться подбородком в плечо. И что только у этого человека происходило в голове? Лука далеко не всегда знал, что именно, но без слов чувствовал, что Элиотту нужен. И чувствовать это было невероятно. — Приходи не только с дождем. — Шепчет он, закрывая глаза. — Только приходи.18:40
Он никогда не будет готов расставаться. Возможно, слишком драматично устраивать такие сцены каждый божий раз, проживая в нескольких метрах друг от друга, но разрывать объятия с каждым этим самым разом становилось всё тяжелее. Скользя кончиком носа по его ключице, глубоко вздыхая, Лука отстраняется. Элиотт видит, что он снова грустит, сам совершенно не готов его пускать домой, но, поглаживая правой ладонью его скулу, поворачивает голову к открытой двери. На улице всё еще моросит дождь, холодный воздух бьёт по ногам, а Лука всё так же крепко держит его за кофту на спине. — Возьмёшь зонт? — Спрашивает Элиотт, уже протягивая ладонь за дверь, чтобы достать его, и чувствует, как становятся ещё крепче объятия. Рёбра даже немного болят, но Элиотт улыбается. Лука у него такой тактильный. Ответом на его вопрос служит лишь простое мычание в шею. — Лу. — Говорит он тихо, пытаясь отстраниться. Одна ладонь всё ещё касается его щеки, вторая держит трость-зонт. Ну и кто это говорил, что ему придётся побыть дома, а сейчас не может разорвать объятия? Веки Луки красные, ресницы опущены, а Элиотт умирает от чувств. Склоняясь, он целует его у внешнего уголка правого глаза, а Лука отворачивает голову в противоположную сторону. Такой ребёнок. Взглянув вновь на улицу, Элиотт тихо выдыхает, прежде чем сказать: — Считай, что каждый раз, когда идёт дождь, я скучаю по тебе. Эти слова, неожиданно попадающие прямиком в ноющее от чувств сердце Луки, моментально создают между ними зрительный контакт. И Элиотт в этот момент совершенно не понимает, как возможно оторваться от синевы перед собой. Океанской. Глубокой. Невозможной для обычных людей. Невозможной для человеческих глаз. Точно же. Лука ведь совершенно не обычный. Лука просто невозможный. И невозможно то, что он так расклеен от того, что им нужно сейчас разойтись по домам. — А когда не идет, значит не скучаешь? — Изогнув правую бровь, язвит он вновь, а Элиотт расслабленно усмехается. Если есть силы на это, значит Лука в порядке. — Значит я рядом с тобой. — Дёргает бровями Демори. — Или мне снятся эротические сны с тобой. — Ухмыляется, но тут же поджимает губы, сдерживаясь. — Тебе же не снятся? — Лука едва заметно улыбается в ответ. — Вдруг свезёт. — Фыркает Элиотт, прижимаясь к нему лбом. — Теперь у меня есть, что представлять. — Дёргает бровями, а Лука, закрыв глаза, выдыхает неровно. Низ живота приятно от этих слов сводит. Тело, сердце старается впитать его тепло до последней крупицы, прежде чем они встретятся вновь. — Так и быть. — Он вновь Элиотта крепко обнимает, спуская правую руку по спине к его пояснице. — Я навещу тебя во сне.