***
Ароматические свечи, цветы в вазе, вязаный плед на коленях и спицы в руках. Она вдыхала нежный запах ванили и мурлыкала себе под нос прилипчивый мотив какой-то песенки. В квартире было прохладно, в окно стучался дождь, а перед глазами вставала не беззвучная онлайн-экскурсия в музее, идущая с экрана ноутбука (колонны, анфилады, картины), — яркие глаза и чарующая улыбка. Ох… Она расплылась в улыбке и едва не запищала от восторга: такой мужчина! И у неё теперь есть его номер! А у него — её. Правда, — она задумчиво прикусила губу, — вряд ли он ей напишет или, тем более, позвонит, да и она не решится, но сам факт… Телефон, лежащий на подоконнике, залился соловьиной трелью. Она замерла в недоумении. Ей почти никто и никогда не звонил: подруги предпочитали соцсети, отец звонил по средам и пятницам, а сегодня вторник, пробы она уже завалила… Или? Спицы в руках тонко зазвенели, сталкиваясь, и она поспешно откинула плед в сторону. Вскочила на ноги. На бежевом дисплее, поверх фотографии синицы в руке, высветилось «Обоже». У неё затряслись руки и пересохло в горле. Это ещё круче звонка от балетмейстера! Вчерашний красавчик! Она кашлянула и, сильно зажмурившись, ответила на вызов: — Алло. «Привет, птичка», — сквозь динамики его голос звучал ещё приятнее, чувственнее. Она прикусила губу и улыбнулась: — Привет. «Чай или кофе?» Она нахмурилась, сбитая с толку. Он что, выбирает и никак не может выбрать, а её решил использовать как глас судьбы? — Я предпочитаю чай. С фруктами. А ты? «А я страшный кофеман. — Он рассмеялся. — По чашечке? Тебе чай, мне кофе, обойдёмся без конкуренции». Сердце заколотилось у неё в горле. Так неожиданно… Так… Приятно, чего скрывать. Она с готовностью закивала, не сразу сообразив, что он не увидит этого жеста. — Д-да, хорошо! «Тогда через полчаса заеду за тобой». — Буду ждать. Он сбросил вызов, и она затанцевала по комнате, закружилась, довольно жмурясь. Подлый пуфик кинулся в ноги, больно ударив по коленям, и она ойкнула. Замерла, задумчиво растирая колено. Грёзы развеялись, бабочки из живота мигрировали в тёплые страны, и в мысли прокралась подлая мыслишка: она не говорила адрес. Вчера он отдал ей пачку влажных салфеток, почти пустую, отвёл к чёрной витрине какого-то бутика (подальше от дороги) и ушёл, в тридцатый раз попросив перестать реветь и «тише, птичка, всё будет хорошо». Она смотрела ему вслед, заворожённая, пока он не скрылся в толпе. Смотрела бы и дольше, лелея в памяти тёплые касания и ласковое прозвище, но какая-то тётка в болотно-зелёном жилете задела её плечом, обдав запахом приторно-сладких духов. Ещё и обшипела, как натуральная змея. Она расстроилась, вспомнив, как шлёпала домой по лужам под начавшимся некстати дождём. Любимые балетки до сих пор сушились на балконе, серые от въевшейся в них грязи. Постирать их вчера не хватило моральных сил. Но адрес… Адрес… Где он мог его узнать? Она села на пуфик, нервно сжимая в пальцах телефон. Может, он ошибся номером и сейчас едет к другой «птичке»? Наверняка куда более яркой, чем она. Красивой. Такой, которая подошла бы ему куда больше. Самый логичный вариант. Сердце заныло от этих мыслей, заметалось, глупое, но она решила не обращать на это внимания. Да, так оно и есть. Ошибся номером. Бывает, что уж тут, — прозвучал в ушах его низкий голос. — Салфетку? Она шмыгнула носом и упрямо выпятила подбородок. Ишь, раскатала губу, дурочка. Как есть птичка — мозгов с напёрсток. Самоуничижение всегда действовало на неё одинаково: заставляло собраться и задушить негативные эмоции, чтобы не растечься липким слаймом по людям и поверхностям. Сработало и на этот раз. Она выдохнула, положила телефон на стол и вернулась к прерванной экскурсии. Мысль позвонить, чтобы убедиться в своих выводах, ей в голову даже не пришла: зачем себя лишний раз расстраивать и напрашиваться на насмешки; наверняка он уже всё понял сам. Соловьиная трель, раздавшаяся через пятнадцать минут, ввела её в ступор. Спицы замерли, вдетые в петлю, дыхание сбилось, а сердце… Сердце, словно сошедшее с ума, застучало с утроенной силой и отчаянием приговорённого. На этот раз она подходила к телефону медленнее, брала его в руки и вовсе с опаской, как ядовитую змею. Звонил Обоже. Соловьиная трель затихла, но буквально через секунду зазвучала вновь, казалось, громче и требовательнее. — А… алло? «Птичка, наконец-то! — его голос звучал раздражённо, но она радостно списала это на помехи. — Я начал бояться, что что-то случилось. Выходи». Она открывала и закрывала рот, силясь что-нибудь сказать, и в итоге выдавила блеющее: — Й-я-а-а? Тяжкий вздох. «Конечно, ты. Птичка, только не говори, что ещё не пригладила пёрышки». Ей стало стыдно. Все прошлые рассуждения выдуло из головы за считанные секунды, и она, бросив телефону нервное «я сейчас!», закружилась по комнате, заметалась от шкафа к комоду и обратно в поисках приличной одежды. Мысли бились друг о друга вспугнутыми воробьями, чирикали, теряя слова-перья, а эмоциональный раздрай достигал невиданных прежде масштабов. Она замерла на середине движения. Заставила себя сесть и выдохнуть, упорядочить метания во что-то осознанное. Так. Краситься некогда, да и смысла нет. Хотя… Нет-нет-нет. Некогда. Значит, чулки, юбка, свитшот и те лодочки с блёстками. Да. И счастливый браслет с пёрышком. Как знала, что вчера нельзя было его забывать дома!.. Вернуться обратно с полпути куда лучше, чем совсем без него. Через семь минут она вышла из подъезда, щурясь на солнечный день и чувствуя себя очень глупо. Волнительно. Предвкушающе. И странно. Пожалуй, больше всего — странно. — Наконец-то, — вздохнули справа. Она перевела взгляд на голос и глупо заулыбалась. Это действительно он. Ослепительно красивый в обтягивающей футболке и чёрных очках, небрежно опирающийся на стену дома. Стучащий ногтем по наручным часам. — Что ж, привет? Он сделал шаг и вдруг оказался близко-близко. Тревожаще. Неправильно. Она открыла рот, чтобы сделать замечание… Или сказать что-то ещё… Но он воспринял это иначе. Склонился к ней и, небрежно подцепив пальцами подбородок, поцеловал. Она растеряла все слова. Мысли. Эмоции. А следом внутри вскипела злость на такую бесцеремонность, беспардонность, бес… бес… Она не находила слов, чтобы выразить свои эмоции. И — одновременно — это было… почти приятно. Ново. Интересно. Он крепко сжал её руку и повёл за собой, не спрашивая, хочет ли она идти. Эмоции смешались. Может, именно этого ей не хватало? Чужой уверенности. Прямолинейности. Этой, как её, страсти? Того, кто будет решать за неё. — Эй, птичка, в каких высях витаешь? — его голос вырвал её из неприятных раздумий, и она с радостью переключилась на внешний мир. Съесть себя заживо сомнениями она ещё успеет. — Невысоко, — она улыбнулась, — буквально в полуметре от земли. — Именно туда упало её сердце, прихватив с собой мозг. На уровень дрожащих коленок.***
Они шли по улице, то и дело отпивая из картонных стаканчиков. Она — чай (фу! мята! просила же чёрный с фруктами), он — отвратительно сладкий кофе. Он рассказывал о каких-то своих неимоверно важных решениях и просмотренных накануне фильмах, которые ей «непременно понравятся». Она робко говорила о выставке современного искусства. Он говорил о машинах. Она — о танцах. Потом, спохватившись, всё же спросила: — Откуда ты узнал мой адрес? Настроение к тому времени испортилось, небо заволокло клочковатыми тучами, а чай безнадёжно остыл. Как и она сама. — А, это, — он небрежно пожал плечами и достал из кармана криво сложенный вчетверо лист бумаги, — ты уронила, когда мы столкнулись. Её резюме, кропотливо составленное для придирчивого балетмейстера, было надорвано на сгибах и испачкано. Верхний угол листа, где была фотография, и вовсе — варварски оторван. Она поджала губы, прекрасно понимая, кто так… так небрежно обошёлся с чужой собственностью. Выпал? Да конечно. Он, вообще-то, ушёл первым с места встречи. — Я такая неуклюжая, — её смех звучал надтреснуто и насквозь фальшиво, но он, разумеется, ничего не заметил. Улыбнулся, так очевидно довольный своей маленькой ложью, что ей стало противно. Влюблённость, только-только пустившая в сердце корни, рассеялась, как дым. И послевкусие оставила такое же — дымное. Горькое. Она выбросила стакан с недопитым чаем в ближайшую урну. В ту же урну следовало бросить нового знакомого и собственные мозги, но она растянула губы в улыбке, искусственной, как овации в популярных шоу. И промолчала.***
Занятие проходило тяжело. Учитель орал и сыпал угрозами, мешая английский и французский, и она с трудом сохраняла спокойное выражение лица. Голова раскалывалась от шума. Девочки вокруг шушукались, нисколько не впечатлённые, обсуждая группу «каких-то дикарей» в соседнем зале, откуда даже сквозь плотно запертые двери доносилась ритмичная музыка. Басы и дребезжащие звуки, похожие на визг обезумевших фанаток. Головная боль усиливалась. — Идите, девочки, — учитель повелительно махнул рукой, с такой ненавистью глядя в сторону «зала дикарей», что её пробрал озноб, — невозможно работать! Девочки обрадованно засобирались. Она огорчённо погладила холодный металл станка, прощаясь, и потянулась за ними. Мысли были заняты рецептами шарлотки, которую захотелось приготовить именно сегодня, и рассуждениями о неудавшемся свидании. Очередном. За последний месяц она побывала и птичкой, и рыбкой, и даже мышкой. Только человеком стать так и не удалось. — Эй, эй, смотри, куда идёшь! Она вздрогнула и застыла на месте. Голос, звонкий, скорее мальчишеский, чем мужской, раздавался снизу. Она опустила взгляд. Мальчишка и есть, вихрастый и тощий, в полосатой рубашке и круглых очках. Серьёзный такой, малюет что-то прямо на полу перед женской раздевалкой, словно так и надо. Она почувствовала глухое раздражение и неприязнь, подкатившую к горлу колючим клубком слов. И не сдержалась: — Мальчик, твоя раздевалка дальше по коридору. И вообще… Её прервал смех. Мальчишка хохотал до слёз, запрокинув вихрастую голову и стуча ладонью по полу. Широкая кисть выпала из его руки, пачкая пол некрасивыми мшисто-зелёными пятнами. — Девочка, — выдохнул он, — маленькая, иди себе с миром, главное, не по моим рукам, мне тут ещё работать. Она задохнулась от возмущения, замерла, подбирая достойный ответ, но кроме «ах ты!» и «сам ты маленький» ничего не приходило в голову. А ответить хотелось, в крови вскипал азарт, пенилась весёлая злость и шипел, собираясь под языком, словесный яд. Она не стала себе отказывать. Вдохнула. Выдохнула. — Слушай, ты…