Эмулятор истинности

Толпа ликовала, ревела и грохотала слаженным «ВЕ-ТОРЬ», стоило Савойту выйти на белый песок. Солнце стояло в зените, изливая на грешную землю всю ярость богини-защитницы, коей были противны местные игрища. Но толпа, глухая к божьей воле, жаждала крови и зрелищ. Савойт вскинул копьё, приветствуя своего противника. Тонкий, как хлыст надзирателей, южанин перехватил длинные рукояти сабель и кивнул. Ещё вчера они сидели, привалившись плечом к плечу, и пусто смотрели на серые стены барака. Ещё вчера они передавали друг другу бурдюк с кислым вином и молчали о самом важном, а сегодня… Сегодня они встретились на арене, и только один из них уйдёт отсюда своими ногами. Солнце отразилось от лезвия сабли, и Савойт сощурился. Взгляд застлали алые пятна, он бросился в сторону, услышал: там, где только что была его шея, просвистел металл. Савойт перехватил копьё, ударил древком — вслепую, как новорождённый щенок, — и южанин тихо зашипел. Савойт отпрыгнул в сторону. Сабля оставила на его плече горящий след. Царапина, через которую будет по капле утекать его жизнь. Он не должен продавать её так дёшево. Не имеет права, ведь… Он зарычал, кидаясь на противника, отбивая древком удары сабель. Синий наконечник его копья выцеливал брешь, но чешуйчатый доспех закрывал южанина от шеи до щиколоток, оставляя беззащитной голову и смуглые руки. Савойт сражался с голым торсом, чтобы все видели, как по его обгоревшей на злом южном солнце коже змеятся угловатые северные письмена. Его ставили против тех, кого он не мог, не должен был победить, а он выгрызал победу зубами и падал без чувств уже за пределами арены, в тишине гладиаторских бараков. Они кружили друг против друга, обмениваясь короткими выпадами, как хищные звери — рычанием. Толпа недовольно загудела, зароптала, требуя прекратить эти танцы, и Савойт криво оскалился: чем больше недовольны зрители, тем меньше шансов выжить у побеждённого. Савойт и боялся, и надеялся, что умрёт на этом песке. Южанин стремительно сократил расстояние между ними, притёрся чешуйками доспеха к груди, и его глаза — чёрные, мёртвые — столкнулись с голубыми глазами Савойта. Изогнутые лезвия сабель вспороли кожу и мышцы спины, вонзились в рёбра китобойными гарпунами. Толпа взревела, когда на белый песок арены упали первые капли тёмной крови. Пальцы дрогнули, и Савойт выронил бесполезное копьё. Он оскалился, сплёвывая солёную кровь в лицо южанину, и вскинул руки, царапая кожу о колючий доспех. Противник заизвивался в его руках, стиснутый с нечеловеческой силой, металл сабель вонзился в спину Савойта, глубже, пронзая внутренние органы. Красная пелена застелила глаза, и Савойт уже не видел, только чувствовал, как гнётся под его руками чешуйчатый доспех, как хрипит южанин, своими слабыми руками пытаясь разжать смертельную хватку. Савойт упал на колени и потянул противника за собой, всё сильнее сжимая кольцо рук. Его било крупной дрожью, мокрые липкие песчинки впивались в колени, и даже злое южное солнце уже не казалось тёплым.

***

Савойт очнулся в своём закутке, не помня, когда успел потерять сознание, и ничего не понимая. Тело ощущалось странно тяжёлым и холодным. Угол циновки больно впивался в щёку. Савойту не хватало сил, чтобы повернуть голову, но он чувствовал. Рядом сидел он. Керия, ядовитый цветочек из сада главного распорядителя. Хрупкий и большеглазый, яркий, как райская птичка, и такой же недоступный для раба-гладиатора. Его, Савойта, потерянная душа. — Ты посмел проиграть, — произнёс Керия, и его тонкие пальцы впились в запястье. Савойт ничего не почувствовал: ни удовольствия от того, что гаремный цветочек проявляет эмоции, ни боли от впившихся в плоть ногтей. Только горячечный жар в спине, где заживали смертельные раны, и отупляющую слабость. — Прости… Слово вырвалось против воли, тихое, на выдохе. Савойт склонялся перед ним, перед чужой игрушкой, раз за разом. И раз от раза ненавидел себя за это всё сильнее. — Не смей проигрывать, Веторь! — Керия почти выплюнул эти слова, наклонился низко-низко и горячо зашептал в ухо, сбиваясь со срединного на южное наречие: — Это не мои слова, ты знаешь. Послезавтра тебя поставят против Ертэ, притворись проигравшим, раненым, почти мёртвым, повесели их, чтобы меня привели к тебе снова. Я всё придумал, я знаю, кто нам поможет, я… Савойт закрыл глаза. Он не хотел этого слышать, не хотел чувствовать сладкий вкус надежды. Ложной. Он знал, что отсюда нет выхода. Он давно не хвастливый юнец, который попал в плен к южным варварам. Он давно не наивный увалень, готовый хвататься за любой шанс на побег. Он давно не гордый воин своего фьорда. Тень себя прежнего. Керия говорил что-то ещё, убаюкивал, увещевал, глупый, заставлял Савойта снова верить в то, что возможно вернуть себе свободу. И душу. Его душу, которая, запертая в хрупком теле гаремного цветка, кричит от боли и невозможности воссоединиться. Савойт поддастся надежде. В последний раз. Если он снова ошибётся, то… его душа примет смерть от его руки. И он уйдёт вслед за ней.