Эмулятор истинности

Он стёр кровь, текущую из носа, и оскалился в лицо своим обидчикам. Идиоты решили, что им сойдёт это с рук, что он, Мартин Тул, спустит это на тормозах? Мир их праху. Мартин дёрнулся вперёд, сшибая первого, отвешивая оплеуху второму, получая по рёбрам от третьего, падая… Он не собирался поджимать хвост, как дворовая шавка от пинка, он собирался драться, чтобы вырвать зубами победу или же подохнуть, проиграв. Всё или ничего. Он поднялся рывком, чувствуя резкую боль в боку, дёрнул плечом, упрямо набычился, смотря на противников из-под нахмуренных бровей. Те, папенькины любимчики, отпрянули. Один — с разбитым, как у Мартина, носом. Второй — баюкающий левую руку. Третий — скалящийся окровавленными зубами из-за разбитых губ. Мартин шагнул вперёд, готовый продолжить этот неравный бой, но идиоты отпрянули, на их враз побледневших лицах отразился страх, почти хтонический ужас, и они, развернувшись, побежали прятаться под юбки своих мамаш. Сосунки. Мартин сплюнул красную от крови слюну, поморщился от боли в боку и, подхватив рюкзак, пошёл домой. Привычный послешкольный маршрут: сквер — драка — кладбище — переулок — дом. Самым противным во всём этом была снова и снова угваздываемая рубашка, одна из двух относительно приличных. Честное слово, Мартин заебался стирать её каждый день из-за грязи и крови! Но он будет стирать и будет ходить в грёбаную школу, пока не сдаст экзамены, чтобы наконец-то иметь возможность хоть что-то решать. Хоть что-то. В сквере прогуливались кудахчущие мамаши со своими сопливыми чадами, зависали на скамейках подвыпившие «полувзрослые» — вчерашние подростки, только-только справившие совершеннолетие, чинно раскланивались с первыми и косо смотрели на вторых пожилые леди и джентльмены. Никто из них даже не обернулся на задушенные вскрики и возню. Мартин снова сплюнул, утёр губы рукавом рубашки — всё равно стирать — и передёрнул плечами от отвращения. Жалкие смертные. Что бы они понимали в настоящей жизни. Тропинка под жизнерадостно зеленеющими деревьями вела его всё дальше во тьму, уводила от оживлённых дорожек и праздных зевак туда, где царили холодная тишина и вечный покой. Кто вообще придумал строить кладбище среди города, Мартин не знал и знать не желал. Ну построили и построили, утыкали крестами, распахали землю под могилки и наметили оградки. Красота же? Красота. Всё для призраков, вампиров и прочих упырей, возжелавших вдруг восстать из уютных гробиков и полакомиться свежей человечинкой — «всё включено» в шаговой доступности, наслаждайтесь. Мартин чувствовал, как сводит разбитые губы в нервной ухмылке. Глупости. Это в нём говорят предрассудки о пятнице 13 и чёрный юмор. И, может быть, совсем-совсем чуть-чуть — интуиция. Не иначе как барахлящая после встряски. Он нахмурился, невольно замедляя шаг перед дырой в ограде. Кладбищенским сторожам не было дела до таких «мелочей», как лаз на охраняемую территорию, и со временем жители соседних домов протоптали между могил широкую тропу, на которой легко можно было встретить знакомых и незнакомых. Не сегодня. Кто счёл пятницу 13 значимым днём именно для местного кладбища, Мартин опять-таки не знал. И не то чтобы желал выяснять это, наводя справки или тем паче испытывая на себе. Но говорили, — люди чего только не говорят! — что скитается по кладбищу дух какого-то то ли маньяка, то ли палача, то ли ещё кого, и именно в этот день магическим образом обретает плоть. Грёбаный бред. Но люди верили. Люди идиоты. Мартин едко кривился каждый раз, думая об этом, и каждый же раз отмахивался от предрассудков. Не хотел он идти в обход, по оживлённым улицам, тем более уже темнеет и… Что? Темнеет? Небо подёрнулось тонкой фиолетовой плёнкой, облака расплелись на тонкие перистые нити, почти незаметные на тёмном фоне, а солнце и вовсе исчезло, как не бывало. Мартин, прищурившись, взглянул на треснувший циферблат наручных часов. Те мерно отсчитывали начало пятого. Ещё даже не вечер по летним меркам. — Какого чёрта? — изумился Мартин, перехватив удобнее лямку рюкзака. Происходящее ему совсем не нравилось, да что там — вызывало здравые опасения в собственном рассудке. Хотя… сотрясение, точно. Эти ублюдки… Не зови лукавого, человек, — прошелестело над ухом. Мартин шарахнулся в сторону, не глядя размахнулся и ударил рюкзаком. В пустоту. Инерция повлекла его за собой, под ногу попался то ли корень, то ли камень, и Мартин растянулся на земле. Сверху зашелестело-зашуршало, и лишь спустя несколько секунд, как только стих мерзкий звон в ушах, он понял: это смех. Какая-то скотина над ним потешается! Больное самолюбие взвыло котом с придавленными яйцами, и Мартин вскочил на ноги, готовый бить, не считаясь с последствиями, чтобы никто не смел!.. Но вокруг было пусто. Ни следов, ни людей. Мартин нахмурился и зашипел сквозь зубы, приглушённо выматерился: бок прострелило болью так, что в глазах помутнело. Человеки такие хрупкие, — прошелестело слева, и Мартин перевёл взгляд на источник звука. Ничего. Только едва заметное марево, которое легко списать на обман зрения. Мартин и списал, впервые всерьёз задумавшись о состоянии собственного рассудка: регулярные драки, когда норовят ударить по голове, мать-алкоголичка и проблемы с социализацией даром для психики не проходят, оказывается. И странные, — прошелестело справа. Мартин решил не обращать внимания. Он отряхнул испачканные в земле брюки, поднял рюкзак и решительно зашагал к выходу. От каменного ангела направо. Тропа изогнулась, вильнув между свежими холмиками могил. Второй лаз загораживал приметный куст, колючий как сволочь, если не знать, как к нему подступиться. Мартин знал, уже обернул ладонь рукавом рубашки, чтобы раздвинуть колючие ветки, но… Куста не было. И кладбищенской ограды, и — Мартин обернулся — даже каменного ангела. — Чертовщина какая-то… — пробормотал он, нервно постукивая пальцем по бедру. Ты опять зовёшь лукавого, человек? Зачем? — прошелестело сверху. Мартин выдохнул, закрыл глаза и досчитал до пяти, чтобы не начать орать. Не помогло. Он не мог ошибиться, слишком часто ходил этим маршрутом. Настолько, что с закрытыми глазами мог сказать, что написано на ближайших крестах. Но при этом не мог сказать, куда делся трижды грёбаный куст! Мартин пнул ближайший камень и всё-таки выматерился. Стало немного легче. Ровно настолько, чтобы идти дальше. Фиолетовая темнота сгущалась, обнимая пространство мутной завесой, и Мартин выматерился ещё раз: в темноте он видел от слова нихрена. Грубиян, — прошелестело слева будто бы обиженно, и это была первая узнаваемая эмоция. Вообще первая эмоция маревного «ничего», с чем его Мартин и поздравил, тут же добавив: — А что мне, Родари цитировать и изображать жизнерадостного кретина? Ты меня слышишь? — прошелестело удивлённо и так близко, что волосы на затылке зашевелились. Мартин обернулся, не сдержав испуганного выдоха, и уставился на… пятно. Марево сгустилось, став похожим на слегка очеловеченное облако дыма. Очень слегка. Очень дыма. — Блядь! Не подкрадывайся так, с-с… Не подкрадывайся. Непонятная хрень клубилась, покачиваясь перед глазами, и с каждой секундой становилась всё плотнее и материальнее. Ты первый, кто меня слышит. В чём твой секрет? — это был уже не шелест — хриплый голос со странным свистящим акцентом. Непонятная хрень открыла глаза. Точнее, там, где должна быть голова, открылись жёлтые светящиеся глаза и пристально уставились на Мартина. Не завизжал он чудом. Прикусил щёку до крови, сжал руки в кулаки и остался на месте, примагниченный, притянутый, как на леске, этим взглядом. — Н-нет никакого секрета, — выпалил он нервно. Непонятная хрень перестала клубиться, дым посветлел и собрался в смуглую кожу, больше синеватую, чем коричневую. Жёлтые глаза моргнули. Этого нервы Мартина уже не выдержали. Он зажмурился, осел на землю, закрывая лицо ладонями, и стал раскачиваться из стороны в сторону, как мантру повторяя: — Мерещится, мерещится, мерещится… Самообман, сотрясение, переутомление, глупая, блядь, шутка — что угодно, любое правдоподобное объяснение, пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Что ты делаешь, человек? — Его ладоней коснулись холодные пальцы, слишком гладкие, чтобы быть человеческими. Мартин задержал дыхание и тонко заскулил на выдохе. — Тебе плохо? Пальцы с силой потянули на себя, заставив Мартина вскрикнуть от боли. Одна ладонь обхватила оба его запястья, вторая же сжала подбородок и заставила поднять голову. Он распахнул глаза. Нечеловеческое, неестественно гармоничное лицо, хищные жёлтые глаза, тёмно-серая кожа, белые волосы. Мартин задохнулся от ужаса, попытался вырваться, отпрянуть, но непонятная хрень держала крепко. Он открыл рот, но смог выдавить из себя лишь короткое: — Бля!.. И мир схлопнулся. Выгорел. Наебнулся к тем самым чертям. Мартина размазало по Вселенной, наполнило до краёв великой Истиной, а после высушило до хрусткого пепла. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, и понимал. Неведомая хрень нахмурилась. Дёрнула губами, обнажая клыки. Белые и наверняка очень острые. Но Мартин был слишком оглушён новым знанием, чтобы пугаться. Ему казалось, что он выгорел до основания, морально кончился, распался на атомы и собрался неправильно. Умер. «Пока ещё нет», — ненавязчиво сообщил ноющий бок, и Мартин резко передумал умирать. Он неловко дёрнулся, сбрасывая с себя чужие руки, и отполз в сторону. — Какого хуя это было? — прохрипел он. — Симбиоз, — прохрипела неведомая хрень в ответ. И скрестила ноги, устраиваясь поудобнее. — Я могу говорить. Ты — слышать. Тебе понравится у меня дома. — Что за?.. — вскинулся Мартин, невольно окидывая неведомую хрень взглядом, столь же невольно останавливаясь на… И поспешно переводя взгляд к глазам. — Окей, мужик, я понимаю — нервишки пощекотать захотелось, почему нет, но других-то в это зачем вовлекать? Неведомая хрень хранила каменное молчание. Понимал Мартин куда больше, чем хотел показать. Но принимать это... увольте. Ему и в старом мире хорошо жилось, без внезапно обретённых «симбионтов» и знаний об устройстве Вселенной, которым ещё поди найди применение. Хотя скучающие домохозяйки, помешанные на эзотерике, наверняка оценят. — Короче, я сваливаю. Мартин вскочил… попытался вскочить на ноги, но получилось только неторопливо подняться. И покачнуться, чтобы тут же быть подхваченным на руки неведомой хренью с такими же неведомыми мотивами. — Поставь где взял, бля!.. — вякнул Мартин. Это было последнее, что он успел сделать прежде, чем провалиться в глубокий сон.