Эмулятор истинности

— Я знаю, чего ты хочешь, — шепчет она и проводит холодной плёткой по его спине. — Я знаю, как дать тебе это. Ты же будешь послушным? Генри сглатывает и медленно, с усилием кивает: кляп мешает облечь согласие в слова. Ей хватает и этого. Плётка коротко обжигает кожу, жгучей лаской проходится по свежим царапинам, слишком чувствительным к прикосновениям. Раз, второй, третий. С л и ш к о м — именно то слово, которым можно назвать эти отношения. Именно то слово, которое Генри проглатывает каждый раз, когда она требует — не просит, нет, она не умеет просить, — от него невозможного. В крови плещется горький коктейль из боли и удовольствия, и она впитывает эти эмоции, прижимается к исполосованной спине грудью, горячо шепчет на ухо, тут же прикусывая мочку. Генри пытается выкрутиться из креплений, и она недовольно шлёпает его по рукам, шипит змеёй, жалит спину новыми ударами — не сильно, лишь разгоняя кровь. Генри всегда пытается выкрутиться, и сбежать, и закрыться; это инстинкт, это потребность, это… страх. — Хороший мальчик, — колко смеётся она, и Генри дёргается в путах. В крови закипает гнев, в голову бросается жар, мышцы напрягаются, как перед рывком, и… Генри выдыхает. Тело расслабляется, распластывается по стене. Он закрывает глаза. Она бьёт по болевым и эрогенным точкам, небрежно, походя, но так метко, что ему остаётся лишь корчиться на полу у её ног и с благоговением ждать очередного удара. Тычка. Или поглаживания по голове. Ему остаётся только позволять ей в с ё. Даже то, что с л и ш к о м.

***

Генрих Штульц с самого детства зачитывался детективами и мечтал однажды стать детективом. Как Шерлок Холмс. Или Эркюль Пуаро. Или Эраст Фандорин (придумают же имечко). Он следил за друзьями, соседями, знал — или думал, что знает, — мелкие и крупные тайны сверстников и был свято уверен, что уж он-то точно станет первоклассным детективом! Образцовым: проницательным, ловким, умным и смелым. Жизнь внесла коррективы. Сначала из семьи ушёл отец, забрав с собой изрядную долю доходов, потом выскочила повторно замуж мать, тут же родив себе новых детей от «нового» любимого мужчины, и семнадцатилетний Генри оказался предоставлен сам себе. Разумеется, оплачивать его учёбу никто не собирался. Разумеется, для бюджета его оценки оказались не слишком хороши. Разумеется, пришлось искать альтернативы. Альтернативы ему не нравились: они не давали гарантий и пробуждали в душе постыдный, корёжащий нервы страх не справиться, оказаться недостаточно хорошим, недостаточно нужным, недостаточно. Он ушёл из дома, чтобы не слушать бесконечные упрёки, и некоторое время подрабатывал то тут, то там, одновременно пытаясь закончить школу и не выдать своего плачевного состояния. И у него это даже получалось: легко, почти игриво внешне, с огромным напряжением внутри. А потом он, работая официантом в не самом престижном, но и не самом плохом ресторане, снова нашёл альтернативу. Генри оказался достаточно обаятельным и хитрым, чтобы втираться в доверие к скучающим богатым дамочкам, но недостаточно — снова недостаточно! — цепким и благоразумным, чтобы оставаться с одной. Он кочевал из постели в постель, не видя в этом ни беды, ни порока: пресная, рутинная работа, приклеенная к губам улыбка и невзначай выпрошенные подарки. «Ты забавный, мальчик». Так было до неё. Она сломала его, легко и небрежно, как спичку. Походя обогрела лаской, отравила сладким ядом, приворожила, ведьма, вошла под кожу и побежала по венам вместо крови. «Ты похож на моего знакомого. Тоже тот ещё дурак». Женщина без возраста и профессии. Прекрасная, как рассвет. Ядовитая, как каракурт. Больше всего на свете боящаяся потерять контроль. Он не сразу понял, что происходит. Почему он ищет её взглядом, куда бы ни шёл, даже если знает, что там её точно не может быть. Почему он больше не хочет соблазнять — но соблазняет — богатеньких дамочек и изображать любовь. Почему он знает, точно знает, как её порадовать. Она приходила внезапно, стремительная, как цунами, и уходила неслышно, как тень, оставляя после себя разрушенные устои и смятые фантиками правила. Генри не мог её удержать, но послушно льнул к руке и понимал, что всё правильно. Всё так, как должно быть. Рядом с ней не было страшно не справиться или показаться слабым. Потому что она была гораздо сильнее всех, кого Генри когда-либо знал. Гораздо сильнее его самого.

***

— Завтра я улетаю в Лондон, — небрежно говорит она, поправляя перед зеркалом помаду. — Вернусь… Ну, может быть, через месяц. Или два, как получится. Генри удивлён и раздосадован одновременно. И рад. Тому, что она наконец-то говорит ему о своих планах, пусть даже так… ультимативно. Он надевает футболку, чтобы чем-то оправдать задумчивое молчание, и морщится от лёгкой боли в спине. — Хорошо, я буду тебя ждать, — кивает Генри и с удивлением, почти паникой, понимает: не врёт. Он действительно будет ждать её и даже постарается поменьше ходить «налево». Может быть, даже подыщет что-то другое. Ему не впервой, он за десять лет где и кем только не был. — Хороший мальчик. — Она подходит к нему, звонко цокая шпильками, и небрежно треплет по колючей от светлой щетины щеке. Легко целует в уголок губ, наверняка оставляя алый след помады. Генри улыбается. Через час после её ухода он с удивлением находит на зеркальном трюмо документы на квартиру в восточном районе Кёльна и карту. Пин-код к ней заботливо написан на салфетке алой помадой. Она хочет всё контролировать? Да на здоровье. За её деньги, — Генри ухмыляется и закидывает карточку и салфетку в кошелёк, — он будет очень хорошим мальчиком.