Эмулятор истинности

Ноа улыбается, когда мимо — совсем-совсем рядом — проходит её кумир. Её душа. Её Моника. Та, непривычно угрюмая, прячет руки в карманы толстовки и мажет равнодушным весенним взглядом. Как по пустому месту. Ноа задерживает дыхание. Монику никто не узнаёт без яркой косметики, в мешковатых тряпках, которые впору назвать лохмотьями, и с собранными в пучок зелёными волосами. Ноа хочет закричать, разбивая окна в стеклянную крошку, разрывая звуком барабанные перепонки слабых людишек, закричать, чтобы Моника услышала и поняла. Но тогда Моника умрёт тоже. Это проклятье, жуткая насмешка судьбы, каприз генов — в мире, где пару найти можно только по голосу, получить талант баньши, сковывающий уста вернее кляпа, морозящий связки надёжнее ангины. Ноа почти смирилась с этим, почти приняла свою суть, пряча её от всех вне круга своей семьи. Почти. Пока не услышала голос. Очередной скучный концерт по телевизору, на которые любит залипать сестра, ужасная дребезжащая мелодия, глупая песенка о любви и самопожертвовании. И голос её, Ноа, души. Моники. Восходящей звезды. Зачем-то поющей откровенный ужас, о чём Ноа хотела сказать ей сразу же, при первой же встрече!.. Ах да. Она же не может говорить, только визжать на сверхзвуковых частотах, повергая в смерть всё живое. Ноа идёт за Моникой не скрываясь — она же не делает ничего противозаконного, — облизывает взглядом узкие плечи и мечтает о том, каково было бы их касаться. Каково было бы идти рядом с Моникой, держаться за руки и влюблённо молчать. И наконец-то — наконец-то! — написать о своих чувствах, раз уж сказать не получится никогда. Замечтавшись, Ноа едва замечает, что, свернув за Моникой в один из переулков, оказывается с ней лицом к лицу. — Что тебе нужно? — резко спрашивает Моника и — Ноа видит по напряжённым плечам — сжимает в карманах кулаки. Ноа открывает рот, чтобы во всём сознаться: как впервые услышала её голос в какой-то передаче, как сразу всё поняла, как собирала все слухи, всю информацию, до которой только могла добраться, чтобы быть ближе хотя бы в своих мечтах. Но ни звука не успевает сорваться с её губ: Ноа накрывает руками губы и жалобно смотрит на свою душу. Та выглядит раздражённой и — самую малость — испуганной, как знаменитость, которая не хочет быть узнанной папарацци. Ноа не собирается её выдавать, напротив, она готова защищать Монику всеми силами, сколько их есть в хрупком физически теле «современной баньши». О чём и пытается сообщить, неловко размахивая руками в языке жестов. Моника не понимает, всё больше хмурится, явно подозревая Ноа в сумасшествии, и упрямо наклоняет голову вперёд, сжимается, готовая обороняться, говорит: — Ты что, косплеишь мельницу? В любом случае, это не моё дело. Просто не ходи за мной. «Это твоё дело! — хочет закричать Ноа. — Вся я, вот такая, была, есть и буду твоим делом!» Но она только страдальчески хмурит брови и достаёт из кармана джинсов телефон, набирает текст в заметках, — быстро-быстро, пока Моника не ушла, — закономерно промахиваясь мимо букв и символов. Она поворачивает экран к своему кумиру, суёт под нос; кусает губы чуть выступающими клычками. [Привет, Моника. Я Ноа. Я твой соулмейт] Моника отшатывается, кривится, точно почуяла что-то очень мерзкое, и зло цедит, надвигаясь на Ноа, как ледокол, возвышаясь над ней, нависая, как осадная башня над крепостными стенами города: — Слушай сюда, соплячка! — Ноа была уверена, что выглядеть моложе своих лет — это удача. До этих слов. — Меня давно достала ты и такие, как ты, идиоты, которые думают, что я куплюсь на этот бред с потерянным голосом. Тебе всё почудилось, привиделось, ясно? Я не твой соулмейт и очень этому рада! Чао! Несколько горячих выдохов она стоит близко-близко, тычет в грудь Ноа острым ногтем, щурит весенние глаза, потемневшие от гнева, и баньши плавится, улыбается, как идиотка, опираясь спиной на холодную кирпичную стену. Моника смотрит с жалостью, сдувает со лба вьющуюся зелёную прядь и разворачивается, чтобы уйти. Ноа не считает разговор оконченным. Она хватает Монику за руку, дёргает на себя, прижимаясь вплотную, смыкает руки за её спиной. Она часто дышит, борясь с желанием сказать хоть что-нибудь, и жмурится до алых кругов под веками. Это всё бесполезно. Моника замирает, каменеет под её руками, а после отталкивает от себя, шипя, как рассерженная кошка. «Она и есть кошка, — понимает вдруг Ноа с тихой грустью, — свободолюбивая и недоверчивая». Куда там беспечной баньши за ней угнаться. — Не прикасайся ко мне! — кричит Моника, обхватывая себя руками, и в её расширенных зрачках Ноа мерещится пламя. Баньши показывает пустые ладони и отводит взгляд. Она не хочет смотреть, как её душа развернётся и навсегда выкинет странную девчонку из своей жизни и мыслей, а если и будет вспоминать — так, в порядке бреда, — то только со злостью и отвращением. Она слышит, как Моника переминается с ноги на ногу, не спеша уходить, и давит в себе надежду — бесполезное чувство, — но та поднимает голову снова и снова. — Моника — творческий псевдоним, — говорит наконец-то Мони… её душа, и Ноа вскидывает голову, не веря своим ушам. — Что? — огрызается на невысказанный вопрос. — Не думаешь же ты, что я выступаю под настоящим именем, это же глупо! Она фырчит, как рассерженный ёж, и Ноа не может сдержать улыбки. — Узнай настоящее — и я соглашусь обдумать твои слова. — Её кумир независимо вскидывает голову и преувеличенно строго поджимает губы. — А до тех пор не попадайся мне на глаза. Ноа думает, что узнать настоящее имя знаменитости — не такое уж большое дело. А ещё: у неё наконец-то появился Шанс. Настоящий. И Ноа собирается сделать всё возможное, чтобы его не упустить.