Эмулятор истинности

— О. Мой. Бог. Элли разглядывала себя в зеркале и всё более и более отчётливо понимала: пришёл песец. Нет, даже не так. Пришёл ПЕСЕЦ. Большой и зубастый. Её волосы… Её шикарные рыжие волосы, смазываемые литрами масел и бальзамов, отращиваемые с младенчества, нежно лелеемые… Стали ужасного, нет, просто уродского, кошмарно-невыносимо-вырвиглазного синего цвета. Каждая. Блестящая. Прядь. Вселенная, ну за что?! А ведь неделя так многообещающе начиналась. Элли предложили сняться в рекламе уходовой косметики. Продемонстрировать своё богатство благодарному зрителю и получить за это деньги — что могло быть проще и приятнее? Ничего. Но вселенная внесла коррективы, и в день съёмок Элли проснулась… с ЭТИМ. Как теперь быть, как объяснять менеджеру и нанимателю, что она не виновата? Просто именно сегодня её соулмейт, будь он неладен, решил покрасить волосы. В СИНИЙ. Подумаешь, ерунда какая. Элли честно старалась не зарыдать. Она выше этого… выше… А краска смоется, не может не смыться. Как говорит батя, «и это пережуём». Не пережевалось. Начать стоит с того, что съёмки зачем-то решили провести в храме. Ну или дворце — Элли не слишком разбиралась в старинной архитектуре. Да и не очень её жаловала. Элли архитектуре не понравилась тоже. Почему-то. Все эти ступеньки-порожки-углы, за которые цеплялись то распущенные волосы, то тяжёлое платье, то беззащитные мизинцы ног. Продолжить — странной реакцией съёмочной группы, которая от уродского цвета почему-то пришла в восторг. Мол, «так ещё лучше!» и «покажем, что наша косметика не даст испортить волосы даже краске». И начались съёмки. Сначала — в большом круглом зале с высокими синими (Элли начинала ненавидеть этот цвет!) потолками. Её ставили в странные позы, заставляли трясти волосами и стоять прямо даже тогда, когда хотелось плюнуть на всех и согнуться. Элли стояла. Улыбалась, держала в руках кремовые баночки с безвкусными тёмными бабочками и, в целом, изображала стойкого оловянного солдатика. Дальше было хуже. Воодушевлённые яркими кадрами, её мучители высыпали на улицу. Погода испортилась. Тучи, утром едва виднеющиеся на горизонте, теперь застилали полнеба и готовились пролиться на грешную землю дождём. Фотографа это не остановило. Он приволок Элли к пруду, заросшему ряской и жёлтыми кувшинками. Долго ходил вокруг неё, думая, в какую позу и на какую кочку поставить, и в итоге велел стоять. Просто стоять и смотреть в даль, «да, вот этим томным взором, очень хорошо». Элли мысленно проклинала всё и всех, и «взор» её был задолбанным в край, а точно не томным. Вдоль пруда, по выложенным гравием дорожкам, прогуливались праздные зеваки. Кто-то косился на фотосессию и спокойно шёл дальше, иные останавливались и глазели. И сначала Элли ещё отвечала взаимностью, поглядывая в ответ, но в конце концов успокоилась и сосредоточилась на пруду. В серой воде отражались тёмно-зелёные деревья и серое небо. И что-то яркое, красно-чёрно-розовое. Элли вгляделась в неспокойную воду, пытаясь по силуэту понять, что это. Попытка не удалась. Тогда она вскинула взгляд. И увидела. На широкой ветке дерева сидела девушка в красной толстовке, чёрных джинсах и ядовито-розовых кедах. Всё её внимание было посвящено то ли телефону, то ли книге — Элли не видела, предмет скрывали острые коленки, — и втиснутому в сплетение ветвей пакету чипсов. Но главное не это. Главное — у этой девушки были синие волосы, точно такого же кошмарно-невыносимо-вырвиглазного цвета, что и у Элли. Ошибки быть не могло, а если могло — то одна на миллион, нет, на сто миллионов. На дереве сидел и радовался жизни её соулмейт. Ну или соулмейтка. Это слово вообще феминизируется? В Элли вскипел гнев, нет, праведное негодование. Не могла эта… неформалка обойтись без столь радикальных изменений во внешности? Хотя бы сегодня? Элли поставила банку с бальзамом на камень дорожки и расправила плечи. Фотограф что-то восторженно залопотал на периферии слуха, защёлкала камера. Громыхнуло. — Эй ты, девочка на дереве! — Элли посмотрела вверх, пытаясь взглядом выразить всё своё негодование. — Слезай, надо поговорить. Та встрепенулась, замахала руками, сотрясая ветки и листву. Замерла. Надолго замерла, Элли уже начинала терять терпение. — Ты там зависла, что ли? — А! — отозвались с дерева и заворочались в сторону сползания. — Да, сей-ча-а-ас!.. Она упала в воду. Вот так просто. Элли кольнуло беспокойство. Сколько в том пруду воды? Хватило смягчить падение или её ещё не обретённый толком соулмейт потерял сознание и вот так утонет? Не ответив перед ней за испорченные волосы?! Ну нет. Элли быстро зашагала к воде, отмахнувшись от истерических воплей о реквизите и образе. А не пошёл бы тот реквизит, когда тут человек тонет! Не утонул. Неформалка вынырнула из воды, отплёвываясь, уже не синяя и красная — зелёная от водорослей. Вынырнула и, не вставая — вода оказалась чуть ниже плеч, — начала причитать об утопленном телефоне. Которому «всего-то третий год стукнул, он же новый совсем!». И смотрела она при этом на Элли. Несчастно смотрела, да так, что та сама не поняла, зачем ляпнула: «Новый купим, только не реви». Неформалка робко улыбнулась, и на душе почему-то стало светлее. Платье, которое реквизит, было по колено в воде и ряске, на голове — ужас и кошмар, фотосессия сорвана и начался дождь. А Элли впервые за весь этот беспокойный день подумала, что, в принципе, ничего ужасного не произошло. Прав был батя: «И это пережуём». Во всяком случае, хочется в это верить.