Эмулятор истинности

«Этот мир также уходит в другой мир, мелкая! Поэтому никогда не стоит прощаться». Ох, Адам, если бы ты был прав… По стеклу змеились мутные разводы или в глазах стояла пелена слёз? Ева шмыгнула носом и приложилась к походной фляжке. «Серебряная», как же. С выгравированным не то тотемом, не то духом — квадратным мужиком в рогатой маске с выпученными глазами. Сейчас в ней (и немного в Еве) плескался дрянной бренди, не способный ни согреть, ни притупить боль. Херовая из бренди анестезия, вот что. Но без него ещё хуже. Поезд набирал ход, мерным покачиванием убаюкивая расшатанные нервы. К бедру привалилась дрожащая тушка Яблока. Ева рассеянно почесала пса за висящим ухом, а тот вывернулся — насколько смог — и шершаво лизнул её пальцы. Отвернулся, подобрав под себя лапы. Вздохнул. Хвост дробно колотил по кожзаму сидения. Ева сжала зубы. Яблоко скучал по хозяину едва ли меньше неё и уж всяко больше «хозяйки». Та, лицемерная вертихвостка, поспешила забыть Адама, стоило отгреметь похоронам. На святое покусилась: тату-машинки и краски, без которых Адам не представлял своей жизни!.. Ах да. Зачем они мертвецу. Ева погладила пальцами бедро. Под плотной тканью джинсов — она знала это — притаился последний эксперимент Адама. Недобитый силуэтный лемур недобро смотрел единственным глазом, цеплялся когтями за бедро — и Ева чувствовала его касания. Уколы боли — когти, тяжёлое давление — тело, лёгкая щекотка — шерсть. Психосоматика, конечно. Иллюзия неодиночества. Ева снова приложилась к фляжке и поморщилась. Это были долгие, очень долгие полгода. Оглушительное известие: Адама больше нет. Организация похорон. Злые и болезненные слова пассии Адама — Ева поспешила забыть имя — о том, что Ева «слишком убивается, как по любовнику». Какая же чушь… Ева никогда не смотрела на Адама — так. И знала, что он не смотрел на неё. Сорванная попытка. Кошмары, бессонница, депрессия и моральное истощение. Ева не находила ни смысла, ни сил жить дальше, и мама подсунула ей старый фотоальбом. «Чтобы с радостью вспомнить прошлое, отпустить и жить в настоящем». А там — они. Ева и Адам. Мелкие, смешные, нелепые. Адам в круглых очках и с блестящими брекетами. Обесцвеченная Ева, вымазанная маминой помадой. Потом — Адам-панк и подражающая ему Ева. Потом — Адам серьёзный, в шапочке выпускника, и Ева с первой тату на плече. Почти на каждой фотографии — звёзды. Бумажные, флуоресцентные, нарисованные, настоящие. Когда-то Адам хотел стать астрономом. Потом — космонавтом. Мечтал полететь в космос и увидеть, как звёзды выглядят там. Над облаками и стратосферой. Но выучился и забыл об этом, переключившись на планы и мечты поменьше. А Ева… Ева, сколько себя помнила, шла за ним. Исследовать звёздные карты и вычислять расстояние от Земли до Кассиопеи? Хорошо. Готовиться к выходу в космос? Да не вопрос! Побыть манекеном для друга? Чего легче! Шагнуть за ним следом во тьму? Легко. После похорон Ева опустила руки. Превратилась в бледную тень, лишённую материального тела. Наглоталась таблеток — из всех способов этот казался самым безболезненным — и радостно легла умирать. Родители и вызванные ими врачи выволокли её с того света за шкирку. Вправили мозги, насколько смогли, водили за ручку к психологу. Вручили Яблоко. Пёс часто с тоской смотрел на небо, скуляще жаловался звёздам и однажды приволок из своей коробки с игрушками яркий обслюнявленный буклет. Смотрел ещё так внимательно, ждуще, будто эта жалкая бумажка должна была пробудить в Еве что-то. Желание жить, возможно. Буклет, истрепавшийся от времени и частых касаний, был исписан каллиграфическим почерком Адама. Лучшее время для поездки, маршрут, расчёты, бронь. Ева вспомнила. Одно время Адам увлекался мифологией инков. Он был помешан на всех этих «Виракочах» и «Мамах», мог часами выискивать в интернете малейший намёк на неизвестные ему книги. Испанский для него, наполовину перуанца, был вторым языком. Адам всё пытался научить Еву, но все попытки оказались тщетны. Он сам начал зубрить древние языки. Хотел посетить город, «отражающий звёздное небо», но всё никак не мог собраться. Ева думала, что он это не всерьёз, так — почему бы не поразмышлять на досуге. Но Яблоко открыл ей глаза. Ева собралась быстро. Она умела быть твёрдой в своих решениях, не отступая от выбранного курса ни на шаг. Но вся её решимость концентрировалась на Адаме и его интересах. Никогда на ней самой. Знакомым это казалось странным, они пытались осторожно намекать, мол, есть же своя жизнь. Учёба-работа-личное. И вообще не пара ли они? Но Еве не нужен был никто, кроме Адама. Лучшего друга и почти брата. Которого она, оказывается, знала не до конца. План был шит белыми нитками. Ева знала испанский на уровне «buen día» и «cuánto es?». Никогда не покидала родной Юджин. Плохо ладила с людьми и немногим лучше — с терминалами. Тем не менее, Ева добралась до Куско, а теперь ехала на поезде в заброшенный город инков. И пила бренди из подаренной Адамом фляжки. В таре плескалось на донышке, алкоголь затуманил взгляд, но мысли сохранили кристальную прозрачность. Осталось совсем чуть-чуть. Разумеется, родители были не в восторге. Они никак не могли привыкнуть к тому, что их дочь отпраздновала совершеннолетие. Три года назад. Вернее, привыкнуть не могла мама; отец всегда и во всём с ней соглашался. Мама и слышать ничего про поездку не хотела, трясла перед глазами больничными листами и требовала навестить психолога. Ева взяла её карточку. Сняла все деньги, которые там были — до прискорбия мало, — схватила за поводок Яблоко и отправилась в «Старую вершину». Из вещей взяла только паспорт, фляжку и рюкзак со сменой одежды. И — зачем-то — тот самый фотоальбом. Путешествовала автостопом, автобусами и пешком. Тащила за собой измученного пса, который казался единственной ниточкой, связывающей с Адамом. Иногда тащила буквально. Путешествовать с псом было труднее, чем в одиночестве: приходилось думать не только о себе. Это было непривычно и странно: обычно Адам решал проблемы с внешним миром, а Ева пряталась за его спиной. Восхищалась. И поддерживала. Теперь же за её спиной (а иногда и на руках) был смешной косолапый пёс, похожий на подгнившее яблоко. Наверное, Адам тоже подумал об этом, когда давал ему кличку. Ева потёрла руки, ноющие от нагрузок, и погладила татуированное плечо. Под влажной тканью футболки скрывался тот же мужик, что скалился с «серебряной» фляжки. Зупай, что ли. Бог смерти. Почти как Аид или Анубис, только Зупай. «Этот мир также уходит в другой мир». Ева не была уверена, что понимает смысл этих слов. Адам говорил, что переводчики исковеркали всё, и пытался найти оригинал. Сам для себя он считал этот мир разминкой перед другим, куда рано или поздно придут все. Пытался убедить в этом Еву. Ещё он говорил, что инки не делили «ткань» на время и пространство. Даже пытался вывести свою особую философию из этого тезиса, но всегда останавливался на полпути. Ева слишком боялась смерти и слишком спешила жить, чтобы принимать его слова на веру. Но его смерть её сломала. Рядом тихо заскулил Яблоко, засучил лапами во сне. Ева вздохнула и спрятала фляжку в карман джинсов. Скоро поезд остановится в Агуас-Кальентес, а оттуда Ева сможет подняться в горы. Увидеть отражение неба на земле. Пройти по древним улицам, рассказывая семенящему рядом Яблоку обо всём на свете. Так, как рассказывал бы ей Адам, будь он здесь. Ева закрыла глаза, представляя эту картину. Наощупь нашла Яблоко и погладила его по спине. Тот всхрапнул и довольно засопел. Ева улыбнулась. С Яблоком было не так одиноко, и даже холод, поселившийся в сердце со смертью Адама, слабей жёг нутро. *** — Мне жаль, мисс, но доступ в музей ограничен. — Регуло вздохнул. Он повторял эту фразу в четвёртый раз и немного устал от попыток донести очевидное. Ещё и погода, maldito sea, оставляла желать лучшего: июль, а льёт как в ноябре! — Тысяча человек в день, билеты раскуплены до октября. Ничем не могу помочь. Девушка поджала губы. Бледна и тщедушна, как смерть, а туда же — покорять горные склоны! Ещё и с собакой, похожей на сдутый воздушный шарик. Чокнутые туристы. Девушка зачастила, мешая английский и испанский, замахала руками, как ветряная мельница. Регуло поморщился. — Это очень важно… — втолковывала она срывающимся голосом. Регуло понимал едва ли половину, но то, что понимал — ему не нравилось. — Вопрос жизни и… Пожалуйста, мой друг умереть… Мечта… Вот что с такой взять? По одежде видно — денег нет. Мордашка узкая и пятнистая, да и тело — кожа да кости. С мокрыми бурыми волосами, прилипшими к шее и щекам вовсе — страшна как смерть. Точно не стоит ни риска, ни усилий. — Нет, нет, — начал Регуло, но осёкся. Из-под задравшегося рукава футболки показались грубо нарисованное основание тотема. — Подними рукав. — Что? — девушка приоткрыла рот и смутилась. Регуло едва обратил внимание на эту дивную метаморфозу. Он повторил по-английски: — Рукав подними. Что там у тебя? Девушка ненадолго замерла, а потом всё же потянула синюю ткань вверх. Точно, тотем. Грубый и стилизованный, так сразу и не разберёшь чей, но нарисованный с любовью. И знанием. — Это Зупай, бог… Регуло поморщился. — Супай. Не будь так небрежна к именам, девочка. Она склонила голову. Ему хотелось верить: поняла, но, скорее всего, лишь сделала вид. Как и все эти… туристы. Ничего святого. Но сейчас это не важно. Регуло поможет этой девушке добраться до города в облаках. Ведь тотемы давно не получали свежей крови. Не стоит их лишать добровольной жертвы. Девушка с готовностью приняла его щедрое предложение и радостно заулыбалась. Залепетала благодарности вперемешку с путаными объяснениями, и Регуло позволил ей выговориться. И даже сам понёс в дом сморщенную собаку. Пожалуй, её можно будет оставить, сын давно просил какую-нибудь зверушку. Кем бы ни был тот, кто отправил жертву сюда, Регуло желал ему благополучия. В любом из миров.