Призрак из прошлого

POV Юдзуру Провальный Autumn Classic. Я был уверен, что уж в этом году Женя выиграет этот турнир. Вполне достойная подготовка, замечательные вкатанные программы, уже знакомая арена. Всё было на её стороне. Но в последние несколько недель с ней творится что-то абсолютно непонятное. Я просто её не узнаю. «Я как будто собой не управляю. Меня всю трясёт!». Я подслушал это в подтрибунном помещении через 10 минут после её проката произвольной программы. Россиянка будто в бреду расхаживала от стены к стене, пытаясь под чутким и участливым взглядом Брайана унять тремор в своих руках. Отсутствие конкуренции в этом году и достаточно сильный запас после короткой всё-таки позволили ей в третий раз подняться на второе место. Но прокат Цирка дю Солей заставил всё сжаться у меня внутри. Она еле скользила от элемента к элементу, бороться приходилось за приземление каждого прыжка. Два падения. Сидя на трибунах, я чувствовал себя словно в кошмарном сне. Несколько раз даже хотел ущипнуть себя, лишь бы не чувствовать больше тревогу и сомнение за неё. Когда она проезжала мимо, я видел гримасу боли на её лице. Эмоции программы совершенно не соответствовали тому, что Женя демонстрировала на льду. По возвращении в Крикет мало что изменилось. Я снова ежедневно наблюдал за её борьбой на тренировках и её попытках вести себя, как будто ничего не произошло. Я просто слишком хорошо её знаю. Переезд в Канаду не сильно сказался на наших с ней отношениях; разве что на публике мы стали более отстранёнными — спасибо журналистам. В остальном всё осталось по-прежнему, поэтому моё умение читать её с одного взгляда никуда не улетучилось. Она не могла соврать мне. Глаза всегда выдавали её прямые мысли. И каждый день, когда она по многу часов билась над своими тренировками, в этих глазах читалось лишь одно. Беспомощность. Унижение. Отчаяние. Невозможно бороться за выезд, когда ноги тебя подводят. Невозможно адекватно держаться на коньках, когда ты только что треснулся головой об лёд от падения с метровой высоты. И нельзя долго делать вид, что никто и ничего не видит. Как минимум, это вижу я. Скоро заметят и остальные. Я не говорил с Женей о её состоянии. Мы условились об этом почти сразу, когда она приехала в Крикет и ей было трудно с первыми тренировками. Она не любит, когда ей в душу лезут без приглашения. И ненавидит, когда начинают утешать. Сделай вид, что всё как обычно, что ничего не замечаешь, тогда и она будет думать, что всё идёт как надо. Когда ей действительно нужна была моя поддержка, она приходила сама. Это был самый верный сигнал. В остальное время, лучшее, что я мог сделать для неё — не вмешиваться. Я принимал эти правила игры. В конечном итоге, главным для меня становился её собственный психологический комфорт. Если законы такие, я буду жить по ним, лишь бы лишний раз с ней не ругаться. Но в последнее время даже мне стало тяжело это выносить. Очень сложно видеть, как близкий человек убивается, превозмогая боль, и при этом не пытаться поднять её со льда. Разум понимал, что не нужно её трогать, будет только хуже. Но сердце отказывалось принимать это. Поэтому в последние несколько дней я постоянно ловил себя на том, что поглядываю на неё с капелькой участия и заботы. Она ловила мои взгляды. Её глаза были такими же пустыми, как в те последние дни в олимпийском Пхенчхане. Я тут же отворачивался, мысленно коря себя за то, что нарушаю правила. Но надеялся, что она поймёт мои посылы к ней. Я знал, что у Жени травма. Даже не по той боли, которую уже невозможно скрыть, а по катанию. Её манера движений явно показывала, что в организме какой-то сбой. При этом она удивительным образом могла собраться и выдать это просто за помарку, когда на неё пристально смотрели тренеры. Она бы не вела себя так, если бы что-то не болело. Но при этом я не понимаю, почему она не говорит об этом? Почему не обратилась ко врачу? Почему до сих пор тренируется? Она уже не в России, она в другой тренерской системе и совершенно других обстоятельствах. Сейчас сокрытие травмы пойдёт только во вред, и она знает это. Почему тогда? При этом очевидно, что с каждым днём становится всё хуже. Скоро скрывать это будет уже невозможно. Это начнут замечать люди, другие спортсмены, тренеры, её мама. Первый этап Гран-При уже скоро. Она не дотянет до него с таким успехом, какая бы травма там ни была. Не скрою, что я и сам пытался разобраться, в чём тут дело. Я слежу за её тренировками очень внимательно, за её техникой, за нагрузками… да и что уж тут скрывать, за её фигурой тоже. Не изменилось абсолютно ничего. Что такого могло произойти, что сейчас она даже простую скобу нормально сделать не может? Она всё равно продолжит кататься, куда бы это её ни привело. Фигурное катание для неё — уже не просто спорт. Это религия. Это жизнь. Она катается, потому что не может иначе. Лёд заменяет ей кислород. Я очень часто в своей жизни наблюдал, как сильно она влюблена в этот вид спорта. Наблюдая за её глазами, когда она восхищённо смотрела на каток после длительной разлуки, я невольно мечтал оказаться на его месте. Женя удивительный человек, она очень живая, жизнерадостная, весёлая. С ней действительно очень легко и хорошо проводить время вместе. Пока она не наденет коньки и не ступит на лёд. Здесь она раскрывает внутреннюю себя. Она точно потайную дверь отворяет своё сердце и душу даже многотысячной толпе, представая перед ними настоящей. Сильной, независимой, красивой, тонкой и до невозможности влюблённой в эту жизнь и то, чем она занимается. Она покорила зрителей этой искренностью, возможностью узнать её такую, даже не будучи знакомым с ней. Покорила всех без исключения. В том числе и меня… Женя снова падает. Сильно, очень сильно. Она собирает всё своё мужество и снова поднимается, поворачиваясь в мою сторону. Её лицо искажено. В глазах — паника. Я понимаю этот страх. Он и меня преследует довольно часто. Женя всегда больше всего на свете боялась травмы, после которой придётся уйти. Немало случаев, когда великие спортсмены возвращались после таких чудовищных повреждений, с которыми люди остаются инвалидами на всю жизнь. Я всегда верил, Женя вошла бы в число таких спортсменов, если бы так сложилась жизнь. Но даже её силы не вечны. И врачи не всесильны. И страх, который всегда сидит в голове, когда ты серьёзно ломаешься, — что вот именно сейчас их сила закончится. «Она, видимо, всё ещё накручивает себя из-за Челленджера», — разговор тренеров буквально в паре метров от меня не остаётся незамеченным. «Я бы дал ей выходной. Немного приведёт в порядок мысли, забудет всё плохое и сможет нормально сконцентрироваться на тренировках». Так дальше не может продолжаться. Я готов хоть сейчас схватить её за руку и утащить к чертям отсюда. Плевать на правила, на её законы. Я обязан разобраться, что с ней происходит.