the fortunate mistress

      Ровно в три часа дня дверь в оранжерею распахнулась, вошла служанка, толкающая отполированную медную тележку, на которой звенел сервиз с послеобеденным чаем. Услышав приближавшуюся тележку, Элизабет опустила свою книгу и смотрела, как она катится по плитке, разглядывая предметы, лежащие сверху. Чайник, полный кипятка, мерцающий на тусклом дневном свете. Изящно расписанные чашки гремели на своих блюдцах, пока тележка неторопливо двигалась по неровному плиточному полу, и вдруг она внезапно подпрыгнула на какой-то неровности, остановившись рядом с зелёным мягким креслом, где сидел Лорд Беккет, и скучающе пролистывал большой словарь в кожаном переплёте.       Когда дрожащие пальцы служанки — предварительно вычищенные — в нерешительности застыли на ручках тележки, Беккет положил тяжелый словарь на столик рядом, прежде чем томно поднять на девушку ледяные глаза. Она ждала одобрение; возможно, благодарность, учтивый кивок или что-то из её самых смелых фантазий: улыбка. Но вместо этого он перевёл свой холодный взгляд к одной из чашек на подносе и деликатно поднёс её на уровень глаз, чтобы осмотреть замысловатый цветочный дизайн, украшающий сервиз. Элизабет ухмыльнулась про себя, когда посмотрела на эту картину. Бедная служанка, последнее, что она могла бы получить, было «спасибо» — Элизабет узнала этот взгляд Лорда Беккета, он всегда означал неприятности. — Потрясающе… ручная роспись Веджвуда… очень востребованная коллекция, — прошептал он, осторожно опустив чашку обратно на поднос, — Как Вы считаете, сколько стоит эта коллекция? — спросил он девушку, сужая свои холодные глаза и напрягая челюсть. — Я… я не уверена, милорд… — тихо ответила служанка, уставившись на чёрные туфли, которые она рано утром отполировала, — …много? — добавила она. — Много, — повторил он, изогнув бровь, — …это стоит больше, чем Вы, понимаете? — и он мрачно добавил: — Так что в следующий раз, когда Вы решите везти телегу столь небрежно, подумайте об этом. — О, милорд… мне очень жаль… я… — она отчаянно извинялась, смяв свой накрахмаленный фартук взволнованными пальцами.       Беккет заставил её замолчать, подняв руку и резко отвернувшись от неё. Молли напрягла лоб, когда поняла, что он хотел, чтобы она ушла, и немедленно повернулась на каблуках, чтобы покинуть комнату. Элизабет, которая наблюдала за всей этой картиной, с сочувствием посмотрела ей вслед, заметив слёзы, застывшие в глазах бедной служанки. — …и если я увижу хоть одно повреждение на этом фарфоре, сумма будет высчитана из Вашей зарплаты, — добавил он.       Элизабет приподняла брови, снова взглянув на своего чёрствого мужа, который сидел на своём месте, возясь с витиеватыми серебряными ситечками и чайными ложками. Как он мог быть таким жестоким? Молли не была виновата, что тележка слегка стукнулась, возможно, это была его собственная вина, что плитка была неровной.       С тех пор, как Элизабет уплыла отсюда прошлым летом, оранжерея не сильно изменилась. Когда-то это было одним из её любимых мест, где можно было посидеть и почитать, с видом на декоративный сад и катящиеся волны океана вдали. Следует признать, что в настоящее время всё здесь находилось в запущенном состоянии. Белая краска оконных рам начала отслаиваться, стёкла были мутными, а подоконники запыленными. Фруктовые деревья и растения были слишком хрупкими, чтобы их можно было поместить на улицу, под палящие солнечные лучи и суровые тропические ливни, и их опавшие листья теперь лежали на холодном плиточном полу.       Элизабет показалось странным, что Лорд Беккет не приказал отреставрировать оранжерею и привести её в приличное состояние. Казалось, он ненавидит, когда что-то не соответствуют его безупречному стандарту — и ей было интересно почему состояние оранжереи его не беспокоило. Обычно он приходил сюда в воскресение, чтобы провести пару часов. Он всегда брал с собой словарь и пролистывал его — что-то, что Элизабет всегда находила совершенно странным — пока он ждал, когда принесут чай, и всегда настаивал, чтобы его жена присоединилась к нему. Она брала книгу из библиотеки, обычно какой-нибудь приключенческий роман, который мог бы унести её далеко-далеко, и садилась на шёлковую кушетку в углу — в месте, где было наибольшее количество солнечного света. Они молча читали, пили чай, Элизабет засыпала в своей кушетке с книгой на груди, и когда она просыпалась на закате, её мужа уже не было. Она не увидит его до тех пор, пока весь дом не заснёт и дверь её спальни неуклюже не откроется.       На этой неделе пришла очередь Острова Сокровищ*, казалось, его страницы пропитаны полуденным солнцем, не смотря на то, что на улице собирался дождь. Это должен был быть один из тех поздних полуденных дождей, начинающихся, когда воздух становился слишком влажным, а насекомые в высокой траве затихали. Солнце скрылось за тяжёлым серым облаком, прохладный ветер шуршал сквозь пальмы, а потом внезапно это началось — дождь и гром одновременно. Проливной дождь забил по стеклянной крыше над головой, капли полосами стекали по высоким окнам; комната была такой тёмной и серой, что Лорд Беккет приказал принести свечи. Элизабет нахмурилась, когда он аккуратно опустил чайничек с серебряным ситечком над чашкой. — Вы ведёте себя отвратительно, — сказала она сквозь стиснутые зубы, качая головой, когда его глаза холодно сверкнули в её направлении. — Что-то не так? — он растянулся на кресле. — Как Вы могли так с ней разговаривать? Это были всего лишь чёртовы чашки и, кроме того, плитка неровная, — крикнула она, сердито ткнув пальцем в потрескавшуюся плитку на полу, — Я понимаю, что Вы получаете садистское удовольствие от игры в тирана, но это просто смешно, — резко продолжила она, поднимая книгу, чтобы продолжить чтение. — Вы бы предпочли, чтобы я не наказывал слуг? — сказал он, наливая себе чашку чая. — Я бы предпочла, чтобы Вы не кричали на них за что-то столь бессмысленное, — мягко сказала Элизабет со своей всезнающей улыбкой — той, которой она пользовалась, когда чувствовала своё преимущество, — …как Вы можете ожидать, что люди последуют за Вами, когда Вы относитесь к ним, как к пыли у Ваших ног? — Ах… я вижу, Вы избрали бы любовь и преданность, а не уважение и трепет от тех, кто Вам служит, — сказал он слегка изогнув губы. — Само собой, — ответила Элизабет, слегка краснея от своих слов, она знала, что он издевается над ней — он всегда издевался над ней. — Удивительно, — он слегка ухмыльнулся. — Почему? — она захлопала глазами в ответ. — Странно, что Ваш ответ был положительным, учитывая Ваше пиратское прошлое, Элизабет.       Элизабет сердито посмотрела на него, но его глаза были направлены в чашку с чаем. Воображать выражение презрения на её лице часто было гораздо веселее, чем на самом деле его наблюдать, в основном потому, что, когда он не вознаграждал её взглядом, она раздражалась ещё больше — именно такой она ему нравилась больше всего. Когда она дулась, тяжело дышала, метала злобные взгляды, возводила пистолет к его подбородку, сжимала кулачки в его руках и проходилась ногтями по его спине, как дикая кошка.       Когда Элизабет заметила ухмылку на его губах, ей пришлось заставить себя глубоко вздохнуть и проигнорировать его. Она прикусила свою дрожащую нижнюю губу и с раздражением упала на своё место, подняв Остров Сокровищ так высоко, что он скрыл её лицо: покрасневшие щёки, наморщенный лоб и дрожащие розовые губы. Она знала, что её гнев только повеселит его, но она никогда не была довольна, позволив ему сказать последнее слово. — Я ненавижу Вас, — отрезала она не отрывая глаз от книги, сожалея о словах, как только произнесла их. Она почувствовала, что ей необходимо немедленно объяснить бессмысленный выпад в его сторону, — Вы… Вы — смешной. — Чаю? — снисходительно спросил он, пока она уставилась в текст книги. Наконец она закатила глаза и выдохнула: — Да, пожалуйста.       Она села на кушетке и закрыла книгу, положив её на сидение, ожидая свою чашку. Когда он наливал чай, она внимательно наблюдала за происходящим. Горячая вода пузырилась в холодном фарфоре изящной чайной чашки, цвет был глубоким бронзовым. Затем он взял крошечные щипцы для сахара, зацепил ими один кубик и поднёс его к чашке. Он на мгновение взглянул на неё, а когда она покачала головой, кубик сахара с лёгким ударом упал и в его чашку. Она села обратно на своё место, захватив свой чай, не обратив внимания на блюдце — она всегда находила это бессмысленным аксессуаром — вместо этого она бралась пальцами за ручку и прижимала ладонь к донышку. Её ладонь была тёплой, когда она поднесла её к губам и носу, закрывая глаза и глубоко вдыхая аромат. Боже… Какой чай… подумала она про себя.       Запах наполнил все её чувства, это было то самое успокоение, которое она испытывала, лёжа в горячей ванне, или — хоть ей не хотелось это признавать — которое у неё было после секса. Она могла забыть обо всём с чашкой чая; от первого сладкого глотка её напряжённые мысли постепенно начали исчезать, вплоть до последних смачных глотков из чашки, в которой кружилась пара листков заварки. Элизабет вновь хотела сделать глоток, но не решалась, боясь, что обожжёт язык. Однако она почти мгновенно решила продолжить, обвив губами чашку и медленно наклонив её вверх.       Горячий чай обжёг её губы, прежде чем осторожно наполнить рот. Вкус был нежным и освежающим, но достаточно горьким, чтобы он ещё долго сохранился. Она почувствовала тёплый поток жидкости, который пронёсся по её горлу и мгновенно нагрел её тело — румянец зажёгся на её щеках, она откинула голову назад и выдохнула, сложив губы в безмолвное «о».       Первый глоток всегда был лучшим. Как и с большинством вещей, именно начало делало его таким приятным; как первый укус яблока или самый первый долгожданный поцелуй. Но теперь всё было кончено, и она ненадолго вернулась к своей книге, прежде чем сделать очередной глоток.       Она взглянула в сторону мужа, и заметила, что он пристально смотрит на неё, держа свою чашку и блюдце в воздухе. Элизабет наморщила лоб и заморгала, осторожно смахнув липкие капли чая с верхней губы. — Что? — спросила она, гадая, на что он уставился.       Он почти незаметно вздрогнул, когда она заговорила, закрыв рот и посмотрев в свою чашку. Держа блюдце в одной руке и чашку в другой, он поднял её и подул на горячий чай, прежде чем сделать осторожный глоток. — Окончите свой чай, — его короткий тёмный взгляд сверкнул в её направлении, просьба была близка к требованию.       Элизабет нахмурилась и поджала губы, обратив внимание на его странный тон; но она сделала, как он сказал ей — подняв чашку и выпив чай, наблюдая за ним из-за края чашки. Он смотрел на неё так же пристально; от её гибких пальцев, сжимающих чашку, до её тёмных ресниц, которые трепетали, когда она делала последний горький глоток. Когда её губы соскользнули с края чашки, он на мгновение улыбнулся самому себе. Она поставила чашку обратно на тележку, подняла Остров Сокровищ, а затем с подозрением посмотрела на него поверх книги, пока он пил свой чай.       Он держал чашку и блюдце так элегантно — хотя «правильно», вероятно, было лучшим словом, чтобы описать это. Он вырос в том обществе, которое ворчало, когда ты использовал неправильную вилку из девяти других вилок, в котором люди растягивали и удлиняли все слова (Элизабет была благодарна, что Беккет не перенял хотя бы эту черту), и где другие смотрели на тебя с неприязнью, если твоя чайная ложка стучала о чашку. Чаепитие больше говорило о воспитании, чем о наслаждении. Но манера держать чашку и блюдце была тем, где сходство Лорда Беккета с этими людьми заканчивалось.       Элизабет наблюдала, как его губы раздвигались, чтобы принять горячий напиток — соприкосновение губ и фарфора, словно своеобразный поцелуй, ей было так знакомо чувство, когда он накрывал её рот своим, что она покраснела. Когда он медленно наклонил чашку и начал пить, она прищурилась, представляя, как его губы становятся влажными от чая. Она прикусила губу, когда заметила, как его горло сжимается при каждом глубоком глотке — она вспоминала, как смело припадала губами к его шее во время своих случайных и часто иррациональных приступов желания. Она ощутила жар в щеках, когда продолжила подсматривать за ним из-за страниц своей книги. Её глаза на момент закрылись, наслаждаясь внезапным воспоминанием о нескольких ночах ранее — когда он развязал синие атласные ленты её шёлковых чулок, снял их и медленно провёл губами по её обнажённым ногам. Она представила, что он делает то же самое, прямо там, где она сейчас сидела — губами, тёплыми и влажными от чая. Она сжала бёдра, чтобы подавить мягкую волну желания в себе, и плавно подняла тяжёлые веки.       Он сделал последний глоток и оторвал свои влажные губы от чашки, почувствовав её взгляд и словил её карие глаза своими. Она вздрогнула и отвела глаза, погружая их в безопасность книги. Беккет ухмыльнулся про себя, когда поставил пустую чашку с блюдцем на тележку и поднялся со своего места.       Элизабет с тревогой посмотрела на него, когда он пересёк комнату, остановившись у её кушетки. Он заложил руки за спину и устремил взгляд в окно. Его поведение сбило её с толку, так как она не знала, к чему это приведёт. На его лице, как всегда, была тонкая ухмылка, а глаза блестели — в этот момент ей хотелось прочитать его мысли, чтобы знать, о чём он думает и что планирует. Это было похоже на наблюдение за гадюкой, на ожидание внезапного удара. Спина Элизабет была абсолютно прямой, ей казалось, она была связана по рукам и ногам.       Беккет чувствовал её нервный взгляд, прикованный к его спине, и надменно улыбнулся, глядя в окно. Дождь бушевал; пальмы качались на ветру, а по стёклам стучал дождь — идеальный день для чтения книг и горячего чая, подумал он про себя, и для других вещей…