Numquam obliviscar

      О том, что это происходит, Жан узнаёт ещё задолго до того, как до него доходят официальные вести. Он чувствует, как резко и внезапно рвётся связь, и лишь стоящий рядом стол помогает ему удержать равновесие. Глаза округляются против воли, а внутри всё замирает и тут же сдавливается тугими стальными обручами.       Он пытается сделать глубокий вдох, хватаясь за грудь, но воздух застревает где-то на середине пути. Он пытается взять себя в руки хоть как-то, но тело бьёт дрожь и тут же разливается апатичная безысходность.       Он потерял его. Какой теперь в чём бы то ни было смысл? — Капитан? — в себя его приводит взволнованный голос Арамиса, который держит на руках почти годовалую Жанну-Марию. Девочка, ещё минуту назад радостная и подвижная, вдруг начала горько плакать, пряча на плече взрослого своё личико.       Слёзы ребёнка едва могут привести выпавшего из реальности Тревиля в чувство, однако осознание того, что малышка тоже почувствовала это, заставляет сердце родителя сжаться от боли ещё сильнее. Он аккуратно забрал горюющее дитя из рук мушкетёра и в жесте отчаянной нежности и безмолвной печали прижал дочь к себе. — Что случилось, капитан? — Арамис слегка щурится, с тревогой заглядывая в чужое лицо. И то ли у Тревиля на нём отражается вся боль и тоска, настигнувшие в одно мгновение, то ли этот бета просто слишком проницателен, только он понимает всё без лишних слов. — Что-то с кардиналом? — он уточняет осторожно и тут же слегка отшатывается от пустого взгляда альфы. — Он мёртв, — Тревиль произносит их твёрдо и даже как-то резко, с безжизненной отстранённостью. Связь рвётся резко, неожиданно, одним махом выдирая с мясом половину его души. — Его убили… — ребёнок на его руках, всё ещё крепко связанный с тем, кто дал ему жизнь, плачет громче, намного острее ощущая боль этой утраты.       Официальные новости в казармы приносят Атос и д’Артаньян, и от них капитан узнаёт, что Армана отравили. Он умер быстро и даже безболезненно, так и не проснувшись утром, и только это дарит слабое утешение Тревилю. Он не хотел, чтобы Арман страдал. Особенно перед собственной смертью.       Пустота и невыносимая тоска заполняют его всего. Мир будто теряет краски, а существование лишается смысла. Нет ни желания, ни видимой необходимости что-либо делать, и Жан просто устало прячет лицо в руках. Внутри него остаётся зияющая чёрная дыра и абсолютное незнание, что делать дальше.       «Я должен растить нашего ребёнка», — отрешённая мимолётная мысль о Жанне-Марии дарит слабый прилив сил и хоть какой-то смысл. Их с Арманом дочь сейчас его единственное утешение и единственная возможность не погрузиться на самое дно отчаяния. Лишь ради неё он может и должен быть сильным. Лишь ради неё он должен взять себя в руки. Лишь ради неё он должен унять боль в своей груди и научиться жить в мире, в котором больше нет кардинала Ришелье.       И он сделает это.