Спидвей

Часто на спидвее подрезы и аварии выглядят так, словно участники их подстраивают. Несмотря на это, в большинстве случаев, это не так. При заходе на резкие повороты, особенно близко к сопернику и на большой скорости, угодить в аварию очень легко. Тут нет ничьей вины. Амели прекрасно это понимала.  — Мадам Фаталь, как вы можете прокомментировать свою поистине сокрушительную победу в этом чемпионате? — практически сбегающую с трассы француженку окружили репортёры.  — Она ничего не будет комментировать! — между ней и людьми с камерами и микрофонами вклинилась Ангела, грубо уводя женщину за собой и оставляя журналистов в гордом одиночестве. Проталкивая дорогу к выходу, Циглер то и дело волнующимся взглядом посматривала на гонщицу, которая, несмотря на победу, выглядела какой-то… потерянной. Она знала этот взгляд, это состояние Амели. Всё было слишком очевидно.  — Ты должна объясниться, — Ангела грубо, совсем не по-ангельски втолкнула бывшую в комнату для приготовлений, куда Рейерс уже оттащил байк. Разочарованно взглянув на сокомандниц, мексиканец, махнув рукой, покинул помещение.  — В смысле? — Амели, кажется, была в совершенно другом месте и не была настроена на выслушивание всего того хаоса, что творился в голове у возмущённого менеджера.  — В коромысле! Что ты только что устроила? Ты совсем больная, ребёнка гробить?! Тебе почти сорок лет, надо уже мозг научиться включать, а ты всё как на отцовском мопеде за городом финты выделываешь! Тебе не стыдно? — уперев руки в боки, Циглер очень старательно пыталась проделать взглядом дыру в опущенной голове Лакруа.  — Я понимаю, победа, статус, эта «страсть», о которой ты так много мне разглагольствовала в своё время, но нельзя же так! — женщина не унималась. — Поверить не могу, Амели! Ответом ей была крайне красноречивая тишина.  — Я не понимаю, я просто не понимаю! Тебе доставляет удовольствие получать боль от жизни? Или тебе того раза не хватило? Что же ты творишь? — в случае Ангелы гнев сменялся не на милость, а на отрешённое разочарование. Всё, что натворила Амели, расхлёбывать теперь придётся именно ей. Ангела сокрушённо уселась на лавку рядом с Фаталь.  — Уф, — менеджер попыталась приобнять подопечную, но та лишь отстранилась. Циглер действительно было жалко маленькую гонщицу. Хотя, может, так и должно было быть. Чем быстрее разгоришься — тем быстрее потухнешь, так ведь? Да только легче от этого не становилось. Отчасти, Ангела винила и себя в этом. Наверное, ей стоило провести с бывшей профилактическую беседу, попытаться помочь той разобраться в этих странных соприкосновениях с маленькой Леной, да только вот не подумала она об этом. Не подумала о том, что просто небольшая интрижка между двумя гонщицами может стоить одной из них жизни. У Ангелы зазвонил телефон.  — Девоньки мои, давайте завязывайте с истериками и прочими нежностями, меня тут репортёры на части разрывают! — слышался из динамика крайне раздражённый голос Рейерса. Ему явно было невдомёк, что он выбрал, пожалуй, худший из худших моментов для звонка подобного содержания.  — Подожди немного, — Ангела испытала то состояние, которое случается с человеком, когда он собирается «разнести к чёртовой матери эту «шарашкину контору», но вместо этого говорит: «Здравствуйте, у меня возникла небольшая проблема, не могли бы Вы уделить пару минут для помощи в её решении?»  — Не могу! — женщина бросила трубку.  — Значит так, — Ангела встала, ещё более угрожающе, чем в прошлый раз, и нависла над Амели, беря в руки её лицо. Для жалости и слёз она выделит отдельный вечер, сейчас были куда более насущные проблемы. — Слушай меня очень внимательно. Сейчас ты едешь домой, избегая любых встреч с прессой. Дома ты ешь, моешься, в общем, делаешь все свои обычные дела, ни на какие звонки, кроме моего лично, не отвечаешь. Потом ложишься спать, а завтра утром мы с тобой будем очень серьёзно разговаривать насчёт этой девочки. Verstanden?* Амели медленно кивнула.  — Я разберусь со всеми журналистами и прочими, не волнуйся. Давай, — Ангела несколько раз похлопала гонщицу по плечу, тут же брезгливо отряхивая руку от прилипшей грязи. Хотя чего это она? Ей сегодня предстоит столкнуться с целым болотом, а тут из-за одного пятнышка волнуется.

***

Домой Амели приехала поздним вечером, почти под ночь. Кажется, тучи всего Парижа расступались перед тем величием, что несла в себе огромная буря над головой Лакруа. Буря из ярости, обиды, ненависти и страха, что догоняли её в любом месте, куда бы она не поехала. И Амели сдалась. Буря рассыпалась на атомы и проследовала за женщиной по пятам, марая стены, лестницы и лица прохожих, невольно сталкивающихся с… этим. Сквозь замочную скважину, проникая под сменную одежду, потрескивая, проходя сквозь сухую кожу к самому сердцу. Сковывая, выжигая. Напоминая о том, что произошло. На ходу одежду сбрасывают только заплаканные кинодивы, истекая крокодильими слезами в очередной мелодраме. Амели сложила вещи аккуратно, педантично. Чтобы потом не нужно было лишний раз отвлекаться. Подставляя горячей воде лицо, на котором, кажется, был такой же слой грязи, что и на костюме, Лакруа медленно погружалась в тягучую нефть собственных мыслей. А подумать ей было о чём. Чувство вины женщина отогнала сразу же. Что бы ни говорила Ангела или агрессивно настроенные погодные явления на горизонте, прямой вины Амели в аварии не было. Косвенная, за то, что довела всё именно до этого, а не попыталась воспользоваться преимуществом на заезде раньше — да, но не прямая. Вопрос нужно было ставить под другим углом. Как она довела до такого? В какой именно момент времени она потеряла контроль над ситуацией, которым так дорожила? И из-за чего? Лена. Лена Окстон. Трейсер. Ребёнок. Глупая маленькая девочка, поддавшаяся жаркому порыву страсти и утянувшая Амели за собой. «А ты ведь была уверена, что у тебя всё под контролем» — мысленно смеялась над собой Амели. Нет, она совершенно не видела ничего смешного в произошедшем, но и не отметить собственную наивность не могла. Маленький беспорядок, бесячий хаос. Очень глупо. «Жаль, что всё так сложилось. Я бы действительно сходила с ней на свидание» — мысленно вела с собой диалог гонщица. — «А вот она уже никуда со мной не пойдёт. Будет хорошо, если она в принципе сохранит возможность ходить куда-то. А если нет, что ж. Я бы отнесла её в кафе на руках». Вместе с грязью и потом с тела стекали мыльными каплями и атомы ужасной бури. Попытка пробраться в сердце Амели не увенчалась успехом, и, поражённая, растаявшая туча покидала тело несостоявшейся жертвы. Лакруа не чувствовала ненависти. Или обиды. Или даже пресловутой вины. Она не привязалась к Лене за всего лишь неполную неделю знакомства, не влюбилась в неё по уши, как бывает в плохих (на самом деле хороших) сказках для девочек-мечтательниц. Она просто была опустошена. Хотелось вернуться в прошлое и с чувством ударить себя саму по лицу за такую наивность и глупость. За то, что из-за неё раззадоренная девочка оказалась в смертельной опасности. И ей всё же стоило сходить с Леной на свидание. Или запланировать его на срок после чемпионата. Или быть с ней более мягкой. Или вообще не пустить её в квартиру. Или сделать, мать её, что угодно, чтобы то, что произошло, никогда не произошло! Но ничего изменить уже было нельзя. Потенциальные крепкие отношения с забавной девочкой закончились так и не начавшись. «Кажется, ты всё же проиграла эту игру, Амели».

***

 — Амели! Амели! Открой сейчас же! — из-за двери слышался приглушённый голос Ангелы. «Так быстро?» — удивилась гонщица, протирая всё ещё влажные после долгого приёма душа волосы полотенцем и медленно шагая ко входу. Счёт времени она потеряла ещё на выходе с трассы.  — Здравствуй, Ангела, — менеджер буквально ввалилась в коридор, опираясь холодной с улицы рукой на плечо Амели. Та вздрогнула, но не отошла, давая женщине время отдышаться.  — Да-да, вечер добрый, «Амели и тридцать три несчастья», — Циглер нервно раздевалась, иногда согревая горячим воздухом руки. — Знаешь, я уже собиралась наплевать на всё и приехать к тебе завтра, всё же поздно уже, но решила, что нет! Я должна сыграть свою финальную роль бравого солдата, погибающего на любовном фронте бывшей, и исполнить великий долг, ради которого я была рождена! Амели усмехнулась. Менеджер всегда несла разную чепуху, когда нервничала или сильно уставала. Подобное поведение успокаивало, дарило некую смутную иллюзию того, что всё будет хорошо, что всё можно исправить. Как когда будучи ребёнком шутишь о том, что разбил любимую мамину вазу. А мама смеётся и совсем-совсем не злится, ведь осколки действительно так забавно отражают свет. Удивительная черта. «У Лены наверняка есть что-то похожее» — неприятно напомнило подсознание. Да, человеческая жизнь — не мамина ваза. И ничего забавного в каплях крови, что остаются на погнутых ограждениях, нет. И смеяться тут можно только над своей глупостью, причём очень нервно.  — Чаю? — осведомилась Амели у по-хозяйски прошедшей в ванную гостьи.  — Конечно, а лучше чего покрепче, если есть! — Ангела раздражённо шипела, обжигая замёрзшие руки о тёплую воду. Француженка достала из холодильника бутылку красного вина и поставила на стол. Если Ангела в том настроении, в котором она сейчас, хочет выпить, то, ради безопасности окружающих её людей, лучше ей это позволить.  — Grand Vin de Château Latour. Для особого случая берегла? — Ангела нахально крутила в руках дорогую бутылку.  — Не урони, — проходя мимо, Амели собиралась попутно с разговором приготовить небольшой ужин. Их беседа точно затянется надолго, может, до самого утра.  — Ты заработала на этом заезде почти восемьдесят тысяч…  — Ангела!  — Ладно, хорошо. Бокалы ты всё ещё держишь там же? — осведомляться об очевидном было одним из хобби Циглер. Это раздражало. «У Лены наверняка есть что-то похожее».  — Да, — Лакруа открыла створку верхнего шкафчика, позволяя женщине насладиться богатым выбором кухонной утвари.  — Вот эти! — радостная Ангела схватила два продолговатых бокала за ножки и полетела к столу. «А её энтузиазму просто нет предела» — шутливо заметила Лакруа.  — Они для белого, — она игриво глянула на перепутавшую ёмкости Ангелу, которая уже вступила в яростный бой с пробкой.  — Да какая разница, — послышался тихий хлопок и блаженный вдох Ангелы. — А как оно пахнет, м-м-м! Лакруа лишь в очередной раз усмехнулась и вернулась за стол с двумя тарелками быстро нарезанного салата.  — Стоп! Молчи! — Ангела силой выброшенной в сторону открывшей рот гонщицы руки заставила ту замолчать. — Сейчас говорить буду я, — она села на стул и отхлебнула из бокала приличный глоток вина. — Для начала, Лена в больнице в тяжёлом состоянии. Большего я не знаю, — на другом конце стола Амели с отвращением отвела в сторону взгляд. Отчего-то в душе у неё неприятно кольнуло. — Но тебе лично волноваться не о чем. Я думаю, мне удалось достаточно ярко разъяснить всем желающим, что ты даже в теории не могла спровоцировать аварию целенаправленно. Возможно, всех собак повесят на организаторов и грунт, но это не так важно, — ожидаемой радости на лице Лакруа женщина не увидела и, сделав ещё один глоток вина, почти осушив первый стакан, продолжила. — До меня пыталась докопаться эта Соло с обвинением в том, что ты угробила её подругу, но я грубо её отшила. Знаешь, я вообще не очень люблю кореянок, уж больно у них странный характер. У азиатов вообще всё сложно с этим…  — Ангела! — Лакруа очень многозначительно прикрикнула на подругу.  — Так о чём я? В общем, тебе всё равно придётся дать хоть и небольшое, но интервью паре журналюг дабы те успокоились и, получив свои «сенсационные» заголовки, оставили тебя и меня заодно в покое. Я надеюсь, ты понимаешь, чего тебе не стоит им говорить? Амели непонимающе подняла бровь, делая маленький глоток вина.  — Ни слова чтоб о том, что вы вообще контактировали до гонки. Поверь, это им знать совершенно необязательно. Так же, впрочем, как и твоё личное мнение о Лене. Ты меня поняла? Лакруа кивнула. Она ненавидела большинство из своих интервью и совершенно не умела их давать. Перед камерой она чувствовала себя ещё более неловко, чем… в любой другой ситуации, в общем-то. Обычно за неё говорила Ангела, которая была на редкость падка на яркие обороты и язвительные ответы, быстро отбивающие у представителей прессы всё желание докапываться до «правды». Вместе с этим Амели прекрасно понимала, что, как бы ей ни не хотелось, ей необходимо предстать перед объективами максимально спокойной и уверенной и не дать людям и шанса начать сомневаться в случайности произошедшего. Иначе всё будет только хуже. В мозгу француженки шла бурная мыслительная деятельность. Что именно лучше сказать? Какие в принципе ей могут задать мерзостные и провокационные вопросы, чтобы вывести из себя и заставить ответить совершенно не то, что она собиралась изначально? Насколько сильно пострадала Лена и как именно ей стоит реагировать на любые упоминания о ней? Слишком много вопросов. И слишком мало маленькой Амели для всего этого. Слушая неторопливый рассказ менеджера и медленно улетая от постоянно пополняемого бывшей бокала, гонщица уже почти не чувствовала связи с реальностью. И далеко не вино было виновато в этом. Постоянное упоминание Лены в словах Ангелы больно резало слух. Было больно думать о том, что теперь британка будет её презирать или ненавидеть. Или всё вместе, что тоже возможно. Опустошение — наверное, единственное подходящее к состоянию Амели слово. Горькая обида на вселенную за то, что всё сложилось именно так, а не иначе. За то, что всё прошло так по-дурацки, глупо и больно. За то, что, сведя ребёнка с помешанной на успехе Фаталь, она обрекла её на смерть или на близкое к ней состояние. Помешательство. Помешательство. Вот в чём было дело. Вот он, ответ на вопрос. Жажда победы затмила Амели глаза. Стремясь всеми силами разделить личную жизнь и работу, она, сама того не заметив, смешала их в ужасный кровавый коктейль. …не подружки, не любовницы, а соперницы…  — Амели? Эй, ты чего? — Ангела, протянувшись через стол, трясла француженку за плечо. Лакруа молчала. Та махина, что кое-как сдерживалась ею где-то на подступах к сознания до этого момента, обрушивалась на неё всем своим невероятно ужасным естеством, словно последний упавший на неё камешек в виде понимания собственной вины оказался слишком тяжёлым, чтобы его можно было вынести. Буря настигла её тогда, когда она, казалось, уже давно её победила и отогнала прочь. Весь мир сжался вокруг головы Амели, грозясь раздавить хрупкий череп. Это она виновата. Это из-за её помешательства, из-за её глупого, абсолютно идиотского стремления к победе Лена оказалась на грани жизни и смерти. Это она её убила. Француженка чувствовала, как её начинает трясти. Горячие слезы потекли по щекам, словно у выброшенной на берег рыбы открывался и закрывался рот. Она ничего не сможет исправить. Лена возненавидит её, а ей самой придётся нести бремя бесконечной вины до конца её дней. Боль подступила стремительно, слишком резко, чтобы Амели могла что-то успеть сделать. Сжавшийся вокруг её головы мир пошёл трещинами и обвалился. Словно цунами, разрушив всё вокруг, он медленно отпускал её сознание, оставляя после себя лишь разруху и тлен. Слишком быстро.  — Амели, очнись же! — Ангела стояла над Лакруа и трясла уже её всю, пытаясь привести в чувства. Женщина поддалась.  — Да… да. Я здесь, — она мягко отвела чужие кисти от своих плеч, пряча взгляд. Кажется, она сейчас упадёт.  — Амели, девочка моя, ну чего ты! Ты же ни в чём не виновата. Всё хорошо, мы всё исправим, — пыталась успокоить бывшую Циглер. Но она будто её не слышала.  — Не получится уже ничего исправить, Анж. Не получится.