Больше, чем напарник

Надрыв. В Хидане был какой-то надрыв. Именно это ощутил Пейн, заглянув в его глаза. Холод, который не шел и от самых древних льдов, и пропасть вместо живой души. Даже Какузу не ощущался так, как его напарник сейчас. Казначей хоть и был скалой, но в нем бились сердца. Хидан же ощущался как мертвец, у которого по какой-то причине еще бьется сердце. Жрец словно и не был здесь, не слышал, как Лидер раздает миссии, как отправляет их с Какузу куда-то в горы за важным свитком. Ему будто было наплевать. Возможно, ему действительно было наплевать. На организацию. На Какузу. На самого себя. Сердце сдавило в тиски и не отпускало. Альбинос рассеяно кивнул на очередной вопрос их начальника, не вникая, и, как только тот позволил, ушел на улицу. Рука сама потянулась к пачке сигарет и зажигалке. Мацураси очень давно не курил, почти шесть лет, с тех самых пор, как перестал работать в борделе Югакуре. Он пробыл там с десяти и до шестнадцати лет, сначала учась у женщин тонкому искусству любви, а затем отрабатывая знания на практике. Когда эта миссия закончится, он покинет Акацки, вернется домой и, может быть, сможет отмыться от той грязи в своей душе, которую на него вылил финансист. Дым с ментоловым запахом заполнил легкие до отказа и немного успокоил его, слегка притупив и фантомную боль, и легкое чувство голода. Какузу подошел неожиданно и как всегда грубо окликнул. От этого оклика все внутри похолодело и сжалось от заполнившей его жгучей ярости: как смеет этот безбожник унижать его, верного жреца Джашина? Какое право он имел бить его, унижать и насиловать? Гнев, не способный вместиться в треснутой оболочке, выплеснулся наружу. — Шевели задницей, дорога длинная, — Какузу попытался хлопнуть его по спине, изображая из себя хорошего товарища, вот только казначей никак не мог ожидать, что его руку перехватят и заломят за спину. Не успел даже отбиться. Боль, ненависть и злость придали и так неслабому жрецу сил, но, как бы сильно он не хотел, окончательно сломать руку этого ублюдка он не смог, потому что в глубине изломанной души все еще любил своего напарника и надеялся… на что? На раскаяние? Извинения? На то, что Какузу попробует загладить вину? Вряд ли это можно ожидать от подобного человека, которого даже человеком стыдно назвать. — Шлюхами в борделе так будешь командовать, ясно? Когда я сплю с кем то, я жду нормального обращения, а не изнасилования. Хотя... зачем я это говорю? Ты можешь делать со мной что угодно, мои сердце и душа принадлежат только Джашину-сама и никому более. Но только посмей меня ещё раз тронуть, и, я клянусь, я убью тебя. Я вырву каждое твое сердце, а ты будешь корчиться от боли и умолять пощадить тебя. Но я этого не сделаю. Ты же не пощадил меня, так почему я должен это сделать? Идеального бессмертия не существует, ты сам говорил. Око за око, дорогуша! — шипел ему на ухо блондин, приставив к спине, прямо промеж масок, любимую иглу. Сердца казначея бешено бились, а с каждым словом напарника его сковывал липкий страх. Именно в этот момент Какузу, наконец, осознал, что его напарник не просто так занимает место в Акацки. Хидан действительно мог его убить столько раз, сколько вообще было возможно, но не делал этого, питая что-то среднее между уважением и интересом. Теперь этого не было, и безумный жрец не пытался себя сдержать. Осталась только ненависть. До пункта назначения – три дня пешком. Ночевки превратились в Ад для обоих напарников. Финансист не мог даже случайно прикоснуться к язычнику, не рискуя получить вывих руки, а Хидан все больше истончался и бледнел. Один раз финансист заметил как он курит, кашляет в ладонь, и на ладони его остаётся густая кровь. На любые расспросы юноша огрызался, крыл напарника матом и слал в такие дали, что даже казначей, который слышал много чего, только округлял глаза. До храма они добрались без приключений. На входе Хидан замер, отмечая довольно красивую обстановку и, задумавшись, стал рассматривать узор на стене. Красивая женщина, сидящая в цветке, манила обратить на нее внимание. Белая, словно первый снег, кожа и волосы, мягкие даже на вид, тонкие и изящные черты лица, которые можно было бы назвать аристократическими, и невероятные белые глаза, легендарное додзюцу клана Хьюга — бьякуган. Мацураси с шумом выдохнул. Перед ним была мозаика с изображением Кагуи. Юноша осторожно прикоснулся к стене, ощущая под пальцами гладкость полированных кусочков узора. — Хидан, ты идешь? — окликнул его Какузу, не заметив напарника за плечом и обернулся, пораженно замирая. В свете предзакатных лучей Мацураси казался существом, пришедшим из легенд или прямо с небес. Мягкий золотой свет сгладил обострившиеся черты лица, и, когда парень обернулся, свет вспыхнул вокруг белых волос золотым ореолом. Финансист невольно засмотрелся на это зрелище. Совесть, тщательно похороненная за столько лет жизни, неожиданно кольнула. Как можно было опорочить эту красоту? Как можно было извалять в грязи и собственной крови, если нужно гладить, целовать и нежно нежно касаться, умоляя хоть об одном взгляде, о сладком поцелуе или просто, о внимании? Джионго отмахнулся от своих мыслей. Хидан шлюха. Грязная шлюха. Банкир был в этом уверен, но крохотный червячок сомнения подтачивал эту веру. Он отдавался так, словно и сам получал удовольствие. Неужели он и правда хотел секса с тем парнем, хотя рядом был он, Какузу? Неужели Хидану настолько претила мысль о своем напарнике, как о сексуальном партнере, что он предпочитал искать кого-то на стороне? Юноша не отреагировал на просьбу. Ему уже и не хотелось идти в этот храм, убивать кого-то, забирать свиток и снова три дня идти со своим личным кошмаром. — Иди развлекаться без меня. Сам справишься, не маленький уже. Я тут подожду, — тихо проговорил жрец, усаживаясь возле мозаики. Финансист пожал плечами и зашел в храм. В течение часа из-за закрытых дверей доносились крики, хрипы и хруст костей. Обратно шли молча. Хидан мыслями был не с напарником. Он был дома. Да, он считал бордель Югакуре своим домом. Ласковый дракон — так называлось заведение, ставшее ему родным. Он вспоминал простую, но очень ласковую Харуми, которая стала ему второй матерью. Строгую, но справедливую Тихиро, которая обучала его. Он вспоминал девушек ровесниц, которые приняли его как брата. Тиски, которые так сильно сдавили грудь, немного ослабли. Он и не заметил, как пошел по самому краю, как оступился и упал, ободрав колено. Он был не здесь, не с Какузу. Он был дома. Дома, где старшая сестра ласково гладила по голове, когда его первый клиент ушел довольным, щедро заплатив. — Куда прешь, придурок? — глухо зарычал Какузу, оттаскивая напарника от края, куда он чуть не шагнул, но тут же получил незаслуженный удар в предусмотрительно укреплённую дотоном челюсть. — Не прикасайся ко мне! — заорал Мацураси, принимая боевую стойку. Финансист, устало вздохнув, поднял руки в примиряющем жесте. Ему не хотелось драться, слишком он устал от разборок с ушлыми монахами, которые отчаянно сражались, не желая отдавать свои секреты и сердца. — Все, все, успокойся, я тебя не трогаю. Истеричка, — прошипел он последнее слово сквозь зубы и, отвернувшись, свалился от пинка под колено. Казначей чуть не пропахал землю носом, а когда поднял голову, увидел направленную на него косу. — Насильник. Мразь. Скотина. Да клиенты в борделе и то лучше, чем ты, — холодно ответил жрец, убирая оружие и стремительно убегая подальше, перепрыгнув через небольной разлом. Джионго встал и отряхнулся, вытер кровь с исцарапанной щеки и взял небольшой разбег для прыжка. Но, как только его ноги коснулись противоположного края тропы, порода под ним просела и финансист едва не рухнул вниз. Хидан, делавший до этого вид отрешенный, обернулся и резко ухватил напарника за руку, вытягивая обратно. Постоял немного убеждаясь, что старик не упадет опять, брезгливо поморщился, обтер о плащ руку и, безразлично отвернувшись, пошел дальше. Какузу почувствовал очередной укол совести. — Хидан! — окликнул он юношу, устремляясь за ним. Мацураси вздрогнул и прижал руки к груди, словно защищаясь или отгораживаясь от собеседника. — Я… спасибо, — тихо пробасил казначей и, неловко помолчав, пошел впереди. Сзади прошелестело настолько тихое, что Какузу едва его услышал, «пожалуйста». Нормальная тропа быстро закончилась, уступив место тоненькой крошащейся полосе, пройти по которой можно было, только вплотную прижимаясь спиной к скале. Напарники шли очень медленно, ведь порода шуршала, периодически грозясь осыпаться. В какой-то момент скалу ощутимо тряхнуло и сверху раздался грохот. — Берегись! — рявкнул Какузу, толкая Хидана к краю колеи на нормальную тропу. Язычник упал и сильно ударился головой о камни, теряя сознание. Финансист не успел добраться до безопасного места и едва не полетел в пропасть, успев ухватиться за каменную глыбу, которая висела на подобие козырька. — Хидан! Очнись! Мне нужна твоя помощь! — рявкнул казначей, вызывая эхо, которое лишь усилило камнепад. Осознав это, он тихо шептал, надеясь, что напарник очнется и услышит. — Хидан, очнись, прошу тебя! Мне не вылезти без твоей помощи, у меня повреждены ноги, а укрепить их Дотоном я не могу, все уходит на руки. Хидан, очнись, пожалуйста! — тихо молил мужчина, пока не услышал ответный шепот. Похоже у Хидана был бред или что то вроде того. — Какузу… нет, пожалуйста, не делай мне больно, я же люблю тебя! Пожалуйста! Прошу… — эта реплика выбила мужчину из колеи. Мацураси. Его. Любит. Это было слишком, но на место встали последние кусочки пазла. Парень, похожий на него телом, странные взгляды, которые иногда бросал на него жрец и то, как быстро он сдался финансисту, позволив изнасиловать себя. От шока и осознания казначею стало почти больно. Он слепой и тупой старый идиот, который все рушит. — Хидан, я знаю, ты слышишь меня. Я знаю, я не достоин твоего прощения, я вообще тебя не достоин. Но… если твой Бог позволит тебе… помоги мне. Я клянусь, это будет мое последнее прикосновение к тебе, — прошептал казначей, чувствуя как Дотон сходит с рук и пальцы разжимаются. Внизу острые камни, а сверху прилетит еще и даже ему, обладателю пяти сердец, не выжить. Пальцы медленно, но верно соскальзывали. Последней мыслью Какузу было то, что Хидан теперь может уйти из Акацки, потому что более у него не будет причины оставаться с наемниками. Руки окончательно соскользнули. Какузу падал в темноту, навстречу своей смерти. Полет был прерван чей-то худой, но очень сильной рукой. Казначей рискнул поднять голову и встретился с такими знакомыми и по своему родными глазами. — Держись, старый ты уебок. Давай вторую руку. Живо! — рявкнул жрец, вытаскивая напарника. Финансист вцепился второй рукой в плечо Хидана и, укрепив ноги Дотоном, выбрался, облегченно ложась на твердую землю. Мацураси лег рядом, выдыхая и потирая ушибленную голову. На виске запеклась кровь и мужчина осторожно, стараясь не потревожить хрупкое перемирие, вытер ее рукавом плаща. Жрец вздрогнул, но не отскочил, а лишь замер, едва заметно дрожа. — Хидан… спасибо тебе. И… я знаю, что совершил. Можешь не верить, но я раскаиваюсь и пойму, если ты меня не простишь и покинешь организацию. Я бы не простил, — тихо сказал Какузу. Хидан смотрел на него, и в алых глазах все больше и больше возрастало удивление. Маска слетела во время обвала, затерялась где-то внизу, и теперь язычник мог рассмотреть лицо своего напарника. — Я... прощаю тебя. Идем, нам нужно найти укрытие и отдохнуть, — так же тихо отозвался адепт и подставил плечо, позволяя опереться на себя. Джионго в который раз поразился, откуда в маленьком и худом жреце столько сил? Взгляд напарника стал ещё более удивленным. Казначей что, это вслух спросил? — Ну, не такой уж я и маленький, Дейдара и то меньше. И нет, ты не спросил это вслух, просто у тебя выражение лица само за себя говорит, — смеясь, ответил язычник. Они еле успели найти пещеру и немного веток для костра, чтобы переждать ночь. Пламя запылало, костер уютно потрескивал, а напарники сидели близко близко друг к другу и им, на удивление, было вполне комфортно. — Мне жаль, что я так поступил с тобой. Ты не заслужил такое обращение, — решил прервать молчание Какузу. Хидан удивленно выгнул бровь. — Я тебя простил, можешь не извиняться. И ни с кем из Акацки я не спал, так, к сведению. Дейдара слишком юн, да и у него целых два ухажера, поэтому Сасори и Тоби отпадают по естественным причинам. Кисаме не мой типаж, да и кусается больно. Я мог бы, конечно, спать с Итачи, но во-первых, он партнер Кисаме, а во-вторых, я предпочитаю мужчин постарше, — спокойно сказал жрец. Джионго заинтересованно посмотрел на напарника. — А что насчет Зецу, Лидера и Конан? — полюбопытствовал он. — Я не люблю каннибализм. Лидер не мой тип, я предпочитаю высоких и накачанных брюнетов. Конан, во-первых, женщина Лидера, а во-вторых, она женщина. Джашинизм запрещает спать с женщинами. А вот мужскую любовь Джашин-сама не запрещает. Да и опыта с женщинами у меня не было, — честно ответил язычник, прикрыв глаза. В отсветах пламени его ресницы отбрасывали очень красивую тень на заострившиеся скулы. — Ну, с мужчинами он у тебя богатый, судя по всему. Тебя этому обучали? — не подумав, бросил казначей. — Я, можно сказать, вырос в борделе. Дальше объяснять? — хмуро поинтересовался язычник. Финансист отрицательно мотнул головой. — Не хочешь — не говори. Это твоя жизнь и ты сам устанавливаешь границы, до которых ты готов меня допустить, — примирительно сказал Какузу. — Хм, какой ты покладистый. Что, камушком по голове заехало? — подколол напарника Хидан. — Скорее вправило мне мозги, — перефразировал финансист. Он хотел спросить еще что-то и уже открыл рот, но, услышав, как спокойно задышал заснувший юноша, промолчал. Хидан задремал, оперевшись на плечо Какузу, подобрав ноги и обняв колени руками, будто маленький ребенок. Финасист осторожно, стараясь не разбудить, укрыл юношу его же плащом и, прижавшись спиной к его спине, заснул сам.