Яблочный блюз

…И взялся за руль. Джип порычал мотором, поразбрызгивал глинистую жидель задними колёсами. Без толку! Передняя часть машины увязла напрочь. Внедорожник называется! Вне дорог он ездит. Вне. В стороне. Тёмным лесом и пустыней с саксаулами. Дороги чуду техники не по зубам. Русские дороги, они же — объект стратегического назначения. У них же три агрегатных состояния: грязь замёрзла, грязь засохла и… грязь без комментариев. Та, в которую ткнулся квадратной мордой Казимиров чёрный «джип чероки», — как раз последний вариант. Должна была скукожиться на летнем солнышке, казалось бы. Дождей ведь давно не было. Или были? Невысокий стройный сероглазый блондин с небольшой бородкой, украшавшей его овальное с тонкими чертами лицо, ничего не помнил. Его голова разламывалась от боли, и картинка окружающего мира не складывалась, будто она — бракованный пазл, в котором некоторых деталей не хватает, а некоторые — лишние, от другого набора. Совсем другого — конструктора «лего», например. Обмазанного цветным пластилином, чтоб крепче держался. Линзы безвозвратно утеряны, оно и к лучшему — глаза дерёт так, словно по ним тёркой прошлись. Во рту странный привкус, будто он закусывал стейками из металла с содержимым кошачьего туалета на гарнир. Тьфу! А сплюнуть нечем — слюна горячая, вязкая и её почти нет. В общем — ощущения — как у американца из анекдота, который очнулся после вечеринки с русскими: «Лучше бы я умер вчера!» Хм, он-то, Казимир Ковальски, — не американец. Но и не русский ни капли. Самостоятельно выбраться отсюда — нереально. Надо всё-таки сходить в деревню за трактором. Но он уже знает, чем всё закончится: ему посоветуют подождать до следующего утра, и снова придётся весь день и всю ночь пить их великолепный самогон. Иначе они обидятся. Русские люди такие гостеприимные, аж в дрожь бросает и тихий ужас щекочет позвоночник холодными лапками. Насчёт лапок, кстати, не метафора. Кто-то действительно поскрёб его вспотевшую под тесным воротом водолазки шею шаловливыми коготками. Казимир резко вздрогнул. Обернулся. Он готов был поклясться здоровьем своих потомков до седьмого колена (которые вряд ли родятся, честно говоря), что минуту назад рядом с ним в машине никого не было. А сейчас на пассажирском кресле, подтянув к плоской груди худые коленки, сидела Агнешка и грызла яблоко. — Хочешь? — жестом заправской Евы девушка протянула Казимиру надкусанный плод. — Кислое, — поморщился Ковальски. Желудок заранее скрутило рвотным спазмом. — А воды нет? — Духовной жаждою томим, — ехидно хихикнув, процитировала она, — в пустыне мрачной… Или не мрачной? Держи. Казимир схватил двумя руками ледяную запотевшую полторашку минералки, свернул пробку, жадно выглотал треть содержимого. Определённо стало легче. Хотя бы физически. О моральной стороне произошедшего вчера он не рискнул и задумываться. — Лучше бы я умер вчера, — искатель приключений озвучил продолжающую вертеться в его мозгу фразу. — Не выдумывай, Мир! — Агнешка дёрнула его за отросший на макушке хохолок светлых волос. — Я тебе водички принесла, а ты… — Уйди, навязчивый мираж! — отмахнулся Казимир. А это ведь тоже из какого-то анекдота, кажется… Подумал: надо бы на следующей неделе навестить своего психиатра — пусть подберёт таблетки позабористей, эти уже не работают. — Но-но! — пригрозила Агнешка, сунув ему под нос средний, весь в заусеницах, палец. — Никаких таблеток! Я не глюк, я объективная реальность. Выглядела объективная реальность как костлявая девица неопределённого возраста с курносым носом, тонкими, в ниточку, губами, с глазами странными — с вертикальным, как у кошки, зрачком. И с тугими соломенными косицами, что топорщились над чуточку оттопыренными ушами, торчали одна вверх, другая вбок, как у киношной Пеппи. — Чулок в полосочку на тебе не хватает для полного счастья, — фыркнул Казимир, оглядев свою нахальную галлюцинацию. Фыркнул от души — брызги минералки улетели на лобовое стекло, потом замаешься вытирать. — Не знала, что ты фут-фетишист, — захохотала Агнешка. Вытянула ноги — вот только что была босая, а теперь в красно-белых гольфах. И ещё утверждает, что не глюк. Кроме этих гольф, на ней ничего не было надето, даже белья. — Накинь на себя что-нибудь, бесстыжая тварюшка, — по-стариковски проворчал Казимир. — Ага, значит, тебе не всё равно! — захохотала она. Особым горловым русалочьим смехом. — Беспокоюсь за тебя — простудишься, дура, — Казимир почувствовал, как затеплети уши. Как у маленького! Не потерял способность краснеть в свои почти пятьдесят. Ну, как почти — до знаменательного полувекового юбилея ещё три года. Вот такая, блин, вечная молодость! — Мог бы и повежливей со старшими, — надула губки Агнешка. Она уже успела каким-то магическим способом облачиться в красную мини-юбку с вышивкой и мужскую рубашку в серо-зелёную клетку. — Тоже мне, старшая! — хмыкнул Казимир, дёрнув её за косичку. — Между прочим, Мир, я твоя прабабка, — проговорила барышня, выщипывая нитки узора на юбке. — Между прочим, ты знаешь, что я в эту чушь не верю, — парировал Ковальски. Какой бы ни был он безнадёжно неизлечимый шизофреник, ему было трудно принять тот факт, что он время от времени мило беседует не просто со смешной девицей, живущей в его голове, а с призраком той самой Агнешки Ковальски, портрет которой стоял у него дома. Вот именно что стоял, а не висел. Огромный холст в тяжёлой раме не желал держаться ни на одном гвозде ни в одной из трёх комнат его квартиры в центре Костромы; он постоянно срывался со стены и с неимоверным грохотом падал на пол, пугая серо-полосатого кота Ёжика. Один раз портрет рухнул в опасной близости от его шикарного хвоста — неудивительно, что кошак теперь при каждом удобном случае старается на картину сердито нашипеть и намяукать. Хорошо, что не метит. Уважает прабабушку. Все прочие вещи в квартире безнадёжно испорчены его едким запахом, а кожаный диван — ещё и разодран когтями. Надо же их где-то точить! И уж, конечно, не на дорогущей когтеточке, приобретённой в интернет-магазине «Гав плюс мяу», вот глупости. Пока Казимир Ковальски колесил по русской глубинке в поисках старинных икон, пухлых книг «с ятями» и прочих раритетов, за Ёжиком приглядывала соседка баба Капа. На самом деле звали её как-то по-другому, но уж больно похожа была кругленькая старушка на заботливую пчелиху (или кто она?) из детского мультика. Она не обижалась: смеялась, что её и внуки так называют. Внуков было то ли девять, то ли десять, в разных городах. На днях баба Капа как раз отправилась полюбоваться на очередного отпрыска младшей дочери в феерически возвращённый России Крым и собиралась пробыть там до конца лета. Об этом сообщила соседу, в то время как он был уже в пути. А когда схватился за голову, успокоила, сказав, что отдала ключи от кота… то бишь от квартиры… какой-то кошколюбивой и очень аккуратной студентке со странным именем — то ли Есения, то ли Арсения. — Может, Весения? — сморщив нос, предположила Агнешка. Казимир вздрогнул. Задумавшись, он и забыл, что непризнанный призрак прабабки всё ещё сидел рядом с ним, читал его мысли, как открытую книгу, и подавал глупые реплики. — Неважно, — сказал он. — Главное, чтобы кошколюбивая барышня не залюбила кота до полного умопомрачения. — Скорее, до кровавых ран, — уточнила Агнешка. — Твоё гордое дикое животное страсть не любит, когда его тискают, как плюшевого мишку. — Естественно, он весь в хозяина! — Казимир зарычал и хлопнул по пальцам наглую девицу, попытавшуюся пощекотать его под рёбрами. Всё-таки были у неё в роду русалки, не иначе. Тогда, значит… и у него? Если принять во внимание версию о том, что Агнешка действительно его польская прабабка. Да ну нафиг! Призраки — они вроде как должны состоять из туманной дымки, а это чудо природы тёплое и плотное. Точнее, кажется таковым. Это ведь всё его ощущения. — Сейчас приму лекарство, и ты исчезнешь, — припугнул Ковальски. — Хватит ерунду молоть, — снова обиделась его галлюцинация. Надо же, какие мы нежные фиалки! — Лучше бы сходил за трактором. — Я схожу, — пообещал Казимир, осторожно выкарабкиваясь из почти вертикально на носу стоящего джипа. Осторожно — потому что голова всё ещё раскалывалась, и мутило его страшно. Агнешка, конечно, молодец — водичкой его напоила и долго развлекала разговорами, но это всё не панацея от похмелья. Тем более, принесённая ею минералка не материальна ни разу, поскольку и сама девушка — его шизофренический бред. Жаль это осознавать, за много лет привык к ней, сроднился. Нет, конечно, как прабабку её никогда не воспринимал, но как весёлую, капризную и чуточку вредную младшую сестрёнку — вполне. Сестрёнку… Сколько ей? Ведёт себя иногда, как глупая второклассница, а на вид ей лет восемнадцать-двадцать. Да если бы даже ей исполнилось двадцать пять, она бы ему в дочери годилась. Казимир часто жалел, что в своё время не обзавёлся дочерью или сыном. Может быть, его собственная тоска о несбывшемся ребёнке и привела к тому, что в сорок лет он начал беседовать с несуществующей девочкой-подростком? Родители, правда, считают, что у сына крыша ушла погулять из-за переезда в Россию. Отец, когда они беседуют по телефону или скайпу, всегда бубнит, что не стоило перебираться в полученную им по завещанию квартиру дяди Владека. В этот вычурный пятиэтажный дом в стиле «сталинский ампир» с высокими потолками и массивными лестницами; с колоннами, цветочными вазонами и фигурами пионера и пионерки в нишах по фасаду. Старший папин брат был с преогромным прибабахом, и аура сумасшествия в его жилье осталась. Да и вокруг происходило всякое. Помнится, в первый раз подходя к дому не со двора, как обычно, а с внешней стороны, чуть не рухнул в обморок, разглядев на уровне второго этажа тёмные фигуры в серо-зелёных колышущихся балахонах, с уродливыми мордами. Потом уже баба Капа, отпаивая нервного соседа чаем, объяснила, что это студенты-химики чудят: после выпускного облачают гипсовых пионеров в костюмы химзащиты с противогазами. Ничего себе у местной молодёжи традиции! Кто угодно может рехнуться, увидев такое. По-хорошему, следовало квартиру продать, ювелирку и картины вывезти в Польшу, а неподъёмный портрет прабабки Агнешки подарить Костромскому музею — пусть бы краеведы радовались. Казимир же, насмотревшись вещих снов с участием покойного дядюшки, загорелся желанием стать хранителем его сокровищ, реальных и мифических. Да ещё сдуру занялся в этом городе с нелепым названием Кострома частным предпринимательством. Матка боска! Делать бизнес в криминальной России — это же подписать себе смертный приговор. Ковальски-младший про себя посмеиваясь над стариковскими бреднями, вслух увещевал отца: Россия ведь уже давно не та, что в девяностые, когда он учился в Москве, в университете. Да и Кострома — не столица, в провинции даже в самые страшные времена никого не пытали и не убивали. Сам он ни в чём таком не был уверен, однако бодро привешивал папе на уши успокоительную лапшу, надеясь, что он разделит порцию с матерью, и она тоже перестанет охать и вздыхать о тяжёлой судьбе сыночка, который вновь укатил в дикий край, где медведи гуляют по Красной площади без намордников, вместо того чтобы жениться на тихой прелестной пани и завести с десяток тихих и прелестных паничат. Вот как у Голдманов! Все такие вежливые и музыкально одарённые, играют в школьном ансамбле. Приличная семья, даром что евреи. Нет, десять пиликающих на скрипках вежливых еврейчиков — это был бы, пожалуй, перебор. Но от одного Казимир не отказался бы. Или от одной. Вот как это осуществить технически — вопрос, конечно… Ребёнку нужна мать. А что касается пана и пани Ковальски… Разве его родителям недостаточно тех внуков, что произвела на свет его младшая сестрица Владка? Что с того, что они не Ковальски, а Вуячичи? Всё равно родные же! Отличные мальчишки, все трое. В смысле… двое племянников и сестрёнкин муж. С которым она старалась ни на минуту не оставлять наедине старшего братца. У Владки в голове копошились свои таракашки, трудновыводимые. Но это не мешало ей быть нежной дочерью, отличной сестрой, любящей женой и заботливой мамой. Агнешка нисколько не была похожа на Владку ни внешностью, ни характером. Сестра — идеальная спортсменка-комсомолка (о да, они там в своей полубуржуазной Польше тоже смотрели культовые советские комедии!), а его воображаемая подружка скорее напоминала самого Казимира в его старшешкольные или раннестуденческие годы. Точь-в-точь он… только девочка. Вообще-то его личная галлюцинация и должна быть альтер эго — разве нет? Казимиру повезло: до деревни он дошлёпал по размякшей глине, которую навигатор в его смартфоне упорно продолжал именовать дорогой, всего за полтора часа. У первого же дома под сентиментально развесившей зелёные косы берёзкой обнаружил белорусский трактор весёлой оранжевой расцветки и пьющего янтарную жидкость из запотевшей трёхлитровой банки мужичка в серой майке и спортивных штанах с лампасами. А мог ведь наткнуться на опустевшее селение или такое, где проживают две глухие бабки с десятком разномастных кошек. И что тогда? Как вытаскивать джип — кошек запрягать? Мужик, увидев застывшего соляным столбом возле него чужака, первым делом отметил, видимо, его похмельное состояние и протянул страдальцу банку. Казимир глотнул на пробу, заценил и так присосался, что выхлебал едва ли не половину содержимого. Больше просто не влезло. В банке был квас — вероятно, собственного производства: холодный, в меру кисло-сладкий с какой-то особой остротой и, казалось, с изрядным количеством градусов, как в крепком пиве. Во всяком случае, после волшебного напитка дышать стало легче и в голове прояснилось. — Ты откуда взялся-то? — спросил мужик. Казимир принялся, разводя руками, объяснять, где и при каких обстоятельствах его джип увяз в коричневой жиже и чуть не перевернулся. — Ясно, — хмыкнул деревенский житель. — В Леркину лужу угодил, — он окинул взглядом его узкоплечую стройную фигуру, задержался на коротеньких клетчатых шортах и неожиданно спросил. — Пидор, что ли? — Нет, я антиквар, — быстрым движением руки размазывая по бороде капли кваса, попытался оправдаться Казимир. Наверное, не стоило так легко, чуть ли не по-пляжному, одеваться — в России это не принято. Хотя и жарко, чёрт! — Да ты не тушуйся, — дружелюбно хлопнул его по плечу мужичок. — Тут двое таких, как ты, по соседству живут, Андрей и Гошка, нормальные ребята. Вот их сейчас и позовём, пусть помогают твой гроб на колёсах из грязи вытаскивать. Поставить джип на все четыре колеса, выволочь из трясины и подцепить тросом к трактору оказалось делом непростым, но вчетвером справились. Упирались, правда, в основном, Гошка с Андрюхой: из Казимира тягловая сила оказалась неважная, и ему вручили топор и велели рубить кустарник и бросать под колёса охапки веток, а Митрич (так называли тракториста ребята), сославшись на больную спину, больше командовал, чем работал. Впрочем, потом он дотащил автомобиль на буксире до своего двора и выволок за ворота шланг, чтобы как следует отмыть уляпанные рыжей глиной джип и трактор. Да и самим сполоснуться. Агнешки, кстати, в машине не было. В пассажирском кресле валялся одинокий полосатый носок. Митрич всю дружную команду спасателей вместе со спасённым Казимиром зазвал к себе обедать. Его супруга, похожая на бабу Капу округлостью и улыбчивостью, хотела выставить на стол бутыль самогона, но Казимир скорчил такую несчастную рожу, что она передумала. Только Митричу накапала рюмашку, а себе нацедила из небольшой фляжки какой-то зелёной настойки, подозрительно смахивающей на абсент. Парни же оказались убеждёнными трезвенниками. Казимир удивился и сразу их за это зауважал. Непьющие русские, надо же! Тяжело им, наверное, жить в этой стране. А они не сдаются, такие позитивные оба. Да ещё и геи, хотя… по внешнему виду не скажешь. Два брутала, одетые довольно скромно, не то что Казимир в своих пидорских шортиках. — Костян, а у тебя парень есть? — поинтересовался Андрюха, смачно прихлёбывая борщ из общей с Гошкой миски. Казимир почему-то не решился представиться своим экзотичным для русской деревни именем, назвался Константином. — А с чего вы вообще решили, будто я нетрадиционной ориентации? — сердито спросил он. В самом деле! Не из-за штанов же. — Так ты в Леркиной луже застрял, — миролюбиво разъяснил Гошка. — Наша «лада» там тоже постоянно вязнет, даже в сухую погоду. А все остальные пролетают, как на крыльях. Магия! Казимир ничего не понял, потребовал разъяснений. И услышал историю про девушку Леру, которая ждала своего жениха с войны. С той ещё, Великой Отечественной. Многие не вернулись с фронта или пришли инвалидами. А её Ванюшка возвратился в родную деревню живёхонек-здоровёхонек, только вот… не один, а с товарищем, с Серёгой. Ванькин отец пал смертью храбрых ещё в сорок первом, а мать зимой сорок четвёртого сгорела, как свечка, за одну короткую неделю от воспаления лёгких. Парни подправили опустевшую избу и зажили в ней вдвоём. В колхозе работали, на своём участке раскопали и засадили огород. На вечёрки ходили вместе с деревенской молодёжью. Ванька до войны отлично играл на гармони, вот и сейчас взялся за то же весёлое дело, умелым пальцам нетрудно было, пройдясь по кнопочкам, вспомнить кадрили да вальсы. А Серёга оказался прекрасным танцором. Только вот… на вечёрке всех девок по очереди под Ванькину гармонь перекружит, каждой словечко ласковое на ушко шепнёт, шутку какую или стишок. А провожать ни одну не идёт, домой — с Ванькой вместе, чуть ли не в обнимку. И Ванька с Лерой водиться перестал — так, кивнёт при встрече и глаза отведёт виновато. Лерка-то всё смекнуть не могла, что с ним такое. Уж вся деревня давно догадалась, старухи у колодца — и те Ваньке с Серёгой косточки перемывали, а той всё ни к чему было. Пока сама к Ваньке в избу в неурочный час не заскочила да своими глазами не увидела… Уж что такого ужасного девка там углядела — никто не ведает, а только ушла Лера из деревни, в чём была, даже вещи из дома не захватила: подушку там или ботинки зимние. В город ушла. По той самой дороге, через лес. Пока шагала, на землю плевала да злостно проклинала своего бывшего жениха и друга его. На том месте, куда её ядовитая слюна упала, и разлилась Леркина лужа. — Так вот, для простого мужика, которого к бабам тянет, она лужа как лужа, — подвёл итог своему рассказу Митрич. — А если, — он лукаво покосился на Андрюху с Гошкой, — голубых кровей… — Прямо сказка, — усмехнулся Казимир. — Хоть студентов-филологов к вам присылай фольклор записывать. — Не сказка, а чистая правда, — обиженно проворчал Митрич. — Всё так и было, как говорю. — Ну, нестыковочки-то есть, — поддержал Казимира Гошка. — Например, непонятно, куда Лера пошла без документов. В те времена колхозникам паспорта ведь не выдавали. И, кажется, в Советах не было геев. Уголовная статья была за это дело. — Так их и посадили, Ваньку-то с Серёгой, — вставила свою реплику до сих пор молчавшая жена Митрича. — Бабка мне рассказывала, она после войны совсем девчонкой была, но помнит, как оно всё случилось. То ли Лерка в городе докуда не надо добралась и нажаловалась, то ли ещё как узнали, а только прикатил однажды в деревню чёрный «воронок», и забрали обоих. В пятьдесят третьем Сергей вернулся, так и жил бобылём, в школу всё ходил, ребятишкам про войну рассказывал. А в четырнадцатом году перед Девятым мая принарядился, медали все на пиджак нацепил и говорит: иду, мол, Ванюша, к тебе. Тут и помер. Ивана-то он в первую же зиму в тех проклятых лагерях схоронил. Тот слаб здоровьем оказался, не выдержал. — Всё-то ты, Люба, знаешь — прямо как Рен-ТВ, — вздохнул Митрич и потянулся за бутылью самогона — наполнить опустевшую рюмку. Получил от Любы звонкий щелбан по лбу и передумал. Казимир вдруг сообразил, что Митрич и Люба, показавшиеся ему сперва чуть ли не пенсионерами, на самом деле практически его ровесники: им, как и ему, под пятьдесят. Тяжёлый ручной труд даёт физическую нагрузку, да совсем не ту, что продуманные занятия в спортзале, — заметно же, как сутулятся оба. Люба если и пользуется кремом от морщин, то наверняка самым дешёвым, кожа на лице у неё в мелкую сеточку, а Митрич как настоящий мужик из всей косметики применяет лишь лосьон после бритья — хорошо, если наружно, а не в качестве горячительного напитка. Если Казимир скажет, какую сумму оставляет ежемесячно в салоне красоты, и сколько ему стоил годовой абонемент в фитнес-центр, они решат, что новый знакомый неудачно пошутил или у него от проведённой в лесу ночи крыша съехала, на олигарха-то он всяко не похож. Вот Гошка и Андрюха, представители молодого поколения, поймут хотя бы в теории. На практике-то и они выглядят по-простецки. Может быть, так и надо? Ну его на хер, этот внешний лоск! Главное — душа. Многие так говорят, а на деле всё равно реагируют в первую очередь на эффектность и телесную ухоженность, как на конфетную обёртку. То, что под блестящей бумажкой может оказаться вовсе не шоколадка, а иная субстанция коричневого цвета, в голову не приходит, пока не вляпаются по самую маковку. И ему ли осуждать других, когда сам… Интересно, Андрюха и Гошка постоянно живут в деревне, или они дачники? Не спросил почему-то — постеснялся, что ли. Вместо этого сел на своего конька — заговорил о прикладном искусстве, о предметах старинного быта. У Митрича в доме ничего такого не водилось, а Люба посетовала, что её мама давным-давно всю рухлядь с чердака повыкидывала. Вдруг там было что-то ценное? Она взялась проводить гостя к какой-то столетней бабке, живущей на краю деревни. Та заморочила Казимиру голову историями из жизни внуков и правнуков, подозрительно напоминающими скандальные биографии участников проекта «Дом-2», который он не смотрел, но знал о тамошних перипетиях благодаря фанатке этой телепередачи бабе Капе, и втюхала ему за две тысячи рублей пузатый медный совершенно ему ненужный самовар. Люба предложила «Костику» заночевать у них, Митрич взялся топить баньку, отказы не принимались. Ковальски, подняв глаза к безоблачному небу, мысленно произнёс возмущённейшую тираду в адрес знаменитого русского гостеприимства и, ухватив алюминиевый сорокалитровый бидон с приделанными к нему колёсами, отправился с Гошкой к колодцу за водой. Перед баней, правда, его охватил мандраж — больно уж выразительно Андрюха с Гошкой на него поглядывали и друг с дружкой перемигивались. Уж не надеялись ли на спонтанный тройничок? Зря нервничал — парились в присутствии Митрича, и ничего лишнего парни себе не позволили, переглядками всё и ограничилось. Правда, Казимир чуть не потерял сознание, когда Андрюха изо всех сил отходил его берёзовым веничком, но выплеснутая на голову шайка ледяной воды вернула антиквара к жизни. И пробудила в памяти несколько слов, которые он вообще-то старался не употреблять в приличном обществе. Потом пили травяной чай в той же компании с присоединившимися двумя Любиными подружками. Казимир порывался уйти спать в машину, но ему не позволили — постелили на деревянном топчане, возле ожидаемо холодной жарким летом русской печки. Обычно он подолгу не засыпал от тревожных мыслей, а тут чуть головой коснулся тощей перьевой подушки, так и рухнул в сон. В сновидении ходил по большому саду (райскому, должно быть) и среди тысяч одинаковых яблок на ветвях искал одно-единственное, без которого его жизнь теряла всякий смысл. Когда проснулся, не помнил — нашёл или нет, но настроение сна сохранилось и наяву, задумчивое и светлое. Собрался ехать сразу, но Люба не пустила — усадила завтракать. Оказалось, Митрич уже укатил на тракторе по своим фермерским делам (сенокос в разгаре), а сама она успела испечь гору вкуснейших блинов с творогом. Интересно, они вообще спали? Люба гостю ещё с собой завернула в пакет, как она выразилась — тормозок: те же блины, варёные яйца, огурцы, бутерброды с салом. И пару яблок: видимо, магазинных, южных — свои до такой густой красноты ещё не созрели. Можно было предположить, кстати, что хозяйка вытрясла их из остатков Казимирова сна, когда убирала постель, — там на деревьях и в траве он видел такие же плоды. В точности. Привет, шизофрения, с возвращением, родная, как давно тебя не было — всего-то сутки! — Лерка-то не с пустыми руками в город ушла, — вдруг сказала Люба. Казимир вздрогнул. Сначала и не понял, о чём она, а потом сообразил, что женщина продолжает начатый вчера за обедом и прерванный на полуслове разговор. — Альбом-то она у Серёги спёрла и с собой уволокла. — Какой альбом? — вскинулся Казимир. — Маленький, с ладошку. Внутри фотки старинные, а на обложке мальчонка. Не фотография, а вроде как рисованная картинка, цветная. — Пастушок? — пробормотал он. — Что? — Рисунок на корке альбома. Пухлощёкий мальчик в шляпе и с ружьём за спиной, да? — Ага, про такого бабка болтала. А ты откуда знаешь, Костик? Ты… видел альбом? — Да, — осипшим от волнения голосом проговорил он. — И в руках держал. — В альбоме том, бабка говорила, ключ от сокровищ… — Значит, это правда?.. — Бабка врать бы не стала, — Люба уверенно мотнула головой, повязанной цветной косынкой. — Ключ, — пробормотал Казимир. — Знать бы ещё, что он такое — этот ключ…