Яблочный блюз

Какие же странные порой случаются сны! Особенно под утро, перед пробуждением, когда краем сознания держишься на плаву, понимая, что всё только что происходившее с тобой – неправда, однако стараешься удержать ощущения, сладкие или болезненные – неважно; пытаешься остаться там, тогда и тем, кем был в зыбком сновиденном мире. Пытаешься тщетно. Ещё не вынырнув в полной мере из такого знакомого влажно-липкого ночного кошмара, Сенечка был готов воспринимать детали окружающей его реальности. Холод, змеящийся по голым ногам, – уснул с открытой балконной дверью, а одеяло сползло на пол. Птичий свист и далёкий гул машин – маленький парк с высокими деревьями под окном, а дорога не рядом, в стороне. Молочно-белый (с переходом в жёлтый) свет наступающего утра за вздрогнувшими ресницами, под ещё налитыми дрёмой веками. А удерживающая тяжесть на горле – это никуда не исчезающее наследие сна. Сейчас она отступит. Сейчас… Чёрт! Что это? Не во сне – наяву на его шею надавило что-то объёмное, горячее и меховое. Длинные шерстинки защекотали ноздри. Сенечка чихнул и пробудился окончательно. Растёр затёкшие руки и освободил горло от навалившегося всем всей массой крупного пушистого кота. Зверь сонно мрякнул, но не сбежал – свернулся в клубок тут же, у него под боком. Всего лишь толстый кошак, а снится из-за него какой-то неведомый бред! Ведомый, Сенечка. Ох, какой ведомый!.. И раздобревший на курином фарше из фирменного магазинчика питомец владельца заставленной старинными безделушками квартиры тут совсем ни при чём. Новое жильё первые несколько дней пугало его – заполненностью невероятными предметами; зловещими гравюрами в готическом стиле на стенах; огромным портретом бледной девушки в белом платье, смотревшей на него, куда бы он ни пошёл (знал, что такой эффект из-за особого расположения зрачков в глазах, но всё равно жутковато); толстым слоем пыли на всех ровных и неровных поверхностях, создававшим впечатление вековой заброшенности; и затхлым нежилым запахом. Серый кот прибавлял неприятных впечатлений, нагло обновляя свои метки, скаля острозубую пасть в ответ на попытку погладить и с хмурой миной отказываясь от корма. Возможно, зверь считал истинным хозяином квартиры себя и таким образом давал понять, что ордер на вселение сюда молчаливому двуногому с тёмной шерстью на голове он не выписывал. Впрочем, на третий день совместной жизни котяра, слегка покачиваясь на ослабших лапах, подошёл к расставленным Сенечкой на кухне в ряд разноцветным мискам. Ткнулся носом в сырой фарш, брезгливо заскрёб когтями над варёным минтаем, полакал воды и лениво захрустел сухим элитным кормом. Сенечка, облегчённо выдохнув, вознёс хвалу всем кошачьим богам. Кот к Сенечке привык – вероятно, как к неизбежному злу. Ни любящего хозяина, ни привычной, как пыль за диваном, приходящей старушки рядом не было, а этот странный парень всё-таки приносил вкусную еду, по первому мяву бросался менять воду для питья и наполнитель в лотке, не жамкал и не тискал мягкую котову тушку, вообще ничего плохого не делал. Ну, прижал один раз покрепче, чтобы закапать лекарство в уши. Кот вырвался, расцарапал обидчику до крови руку повыше его смешных в беспорядке наверченных вокруг запястья кожаных полосок. Зря, между прочим, – уши после неприятных капель зудеть перестали, и желание встряхивать головой с такой силой, что шерсть на загривке дыбом вставала, прошло. Через несколько дней зверь даже позволил мальчишке вычесать себя гребешком. Из шерсти, что оказалась лишней после процедуры, пожалуй, можно было бы свалять ещё одного небольшого кота, но и осталось много, лысым он себя не чувствовал. Наоборот, кажется, стал чуть пушистее. – Ё-о-ожик, – шептал Сенечка, проводя почти без нажима расслабленными пальцами по его спине. – Ё-о-ожинька, Ежище моё. Почему кота звали Ёжиком, Синицын уяснить себе не мог, а спросить было не у кого. Вроде не колючий – пушистый. Фыркал и топал по ночам не более усердно, чем другие коты. Ничего в нём такого ежиного не было. Тем не менее, именно эта кличка значилась в записке с информацией о кормах, ветеринарке и прочем. А, шут с ним – хозяину видней. Может, котейко терялся когда-либо в тумане или яблоки любил. Не грызть, а так… катать. Откуда Ежище взял яблоко, Сенечка так и не понял. Сам он фруктов не покупал. Лежало в укромном углу пару недель и даже не сгнило? Он вымыл тщательно пол – не шваброй повозил, а по-настоящему, руками и тряпкой. Исползал на коленках все три комнаты и кухню с коридором. А ещё ковры как следует выколотил во дворе найденной под диваном выбивалкой с крепкой плетёной рукоятью. Пыль протёр везде фланелевой тряпочкой, а фарфоровые статуэтки выкупал в тазике с мыльной водой, высушил и расставил, как было. Обращался с ними бережно: не дай бог расколотить хоть одну. Лучше было бы, конечно, ничего не трогать: об уборке в хозяйской записке не было ни строчки. Однако Сенечка пыли не терпел и сосуществовать с нею в одном помещении не собирался. Все сознательные детские годы он шарился дома по полкам с влажной тряпкой и перетряхивал пухлые тома в книжном шкафу – мама приучила. Эх, мама… Сенечка швырнул коту на замену яблоку лёгкий и прыгучий резиновый мячик. Взял в руку плод в красной гладкой кожице, подивился его тяжести. Потянулся за хлебным ножом, привычным движением надрезал с двух сторон и с тихим хрустом разломил яблоко на две половинки. Сладкий сок закапал с пальцев, на обеих руках затёк под браслеты. Сенечка почувствовал возбуждение. Смутился – хотя, казалось бы, кому тут до него дело, никого в квартире нет, кроме кота, да и тот занят игрушкой, даже не глядит в его сторону. Парень залез в большую чугунную ванну, взглянул на своё отражение в зеркале на стене: потный, пыльный, всклокоченный. После уборки, ага. Включил душ с тёплой водой сначала. Потом перевёл на холодную. Ледяную. Пусть. Чем хуже, тем лучше. Уже вытирая волосы и тело широким жёстким полотенцем, Сенечка подумал: ведь это ненормально, что он в такие моменты воображает себе не Ястреба, а Пашу Дарницкого. Насильника, а не спасителя. Не специально, само получается. Вот как так, а? Возможно, его заклинило тогда на маминых словах: мол, ты, сын, мечтаешь о сладкой участи спасённой пленницы Маши. Ладно, всяко бывает. Но Дарницкий с его наглой ухмылкой хозяина жизни ведь не Гринёв ни разу! Скорее, похож на подлеца Швабрина. Дарницкий. Дарницкий. Дар… Подарок судьбы, блин! Буквально все вокруг: друзья, мама, Юлия Юрьевна – говорят тебе, что он гад, садист и всё такое, а у тебя к нему никакие не чувства, стокгольмский синдром, с каждым может случиться, не о чем переживать. Ну, может быть, и не говорят, однако достаточно громко думают, никуда не денешься, уши зажимай – не поможет. В конце концов, тебя самого уже начинают раздражать его звонки с разных номеров, пошлые картинки в личных сообщениях с незнакомых аккаунтов, его роскошный «гелик» под окнами – хоть бы раздобыл для слежки автомобиль попроще, сталкер недоделанный… Его назойливое: «Сенечка, хочу тебя, мой мальчик» воспринимаешь не как нежность – как угрозу. Прячешься от него, прячешься от себя. От себя же не спрячешься, не убежишь, глупый Сенечка! А он вдруг меняет тактику и появляется в открытую во дворе училища с букетом бордовых роз на глазах у Клима, у Крис, у всех… И ты, не зная, как себя вести в такой ситуации (с Колькой всё было проще, по-приятельски, никаких тебе свиданий и цветуёчков), грубишь ему, выплёвываешь в лицо – резкое, злое, обидное, сам не помнишь, что. Клим хлопает тебя по плечу: всё правильно, гордость должна быть, ты не девчонка, чтобы ради вонючего веника растечься у его ног сиропной лужицей, ты мужи-ы-ык. А тебе в тот момент очень хочется быть плаксой-девчонкой, разрыдаться, уткнувшись… куда, во что? – а, неважно! И ты всё-таки ревёшь – нет-нет, просто глаза зачесались от цветочного запаха, аллергия, – когда видишь тот самый, узнал бы из тысячи, сраный букет в вазе на столе у Юлии Юрьевны, к которой зашёл по старой памяти пожаловаться на жизнь. Букет Сенечка забирать не стал, хотя Юлия Юрьевна предлагала. Поступил по-другому: с её разрешения приволок в директорский кабинет мольберт из класса живописи, загрунтовал небольшой холст и два дня писал маслом бордовые розы, окончательно перебивая тяжёлый цветочный аромат резким химическим запахом растворителя. Посмотрев на готовый натюрморт, Юлия Юрьевна покачала головой. Восемнадцать пышных роз в низкой хрустальной вазе; девятнадцатая, с переломленным стеблем, – на чёрной матовой поверхности стола. …На дачу к Южаковым Сенечка прикатил на такси поздней ночью, под проливным дождём. За спиной гитара в чехле, в руках пакет с маминой выпечкой – принимайте гостя дорогого! Разумеется, его не ждали. Предполагали, что появится завтра – вместе с девчонками, они собирались выехать с утра на машине Снежкиного мужа. Все горизонтальные поверхности в домике были заняты старшим поколением Южаковых: после ударной работы на грядках здесь отдыхали родители, бабушка, какие-то дядья и кумовья. К вечеру следующего дня взрослые должны были вернуться в город и освободить дачу для подросших цветов жизни. На тот момент из молодёжи там, кроме Шурика с Ксюхой, был Клим Бровкин. Умотавшись за день с починкой крыши, на которую загнал гостя Южаков-старший, он дрых без задних ног на узком топчане в маленькой пристройке. К нему под тёплый бок и запихнули Сенечку, когда убедились, что парень не голоден и даже чаю с привезённой им же самим выпечкой не хочет. Сенечка приткнулся на краю, всем волкам вселенной подставляя остро торчащие коленки. Не лежал – почти висел. Придвинуться потеснее к Климу не решился – мало ли, не так поймут. Но друг сам во сне облапил и притиснул к себе застывшего в неловкой позе гостя. Сенечка расслабился и провалился в сон, как в яму. Не помнил, что снилось. Наверное, что-то запутанное, тревожно-сладкое – как всегда. Когда открыл глаза, первое, что увидел, – узкое оконце. В него били солнечные лучи, и тюлевая занавеска шевелилась от сквозняка. Рядом на топчане сидел Клим – с остриженной под нуль, как у солдата-новобранца, головой, босой, в камуфляжных штанах и футболке с Виктором Цоем. Он задумчиво покусывал припухшие губы. – Доброе утро, – Сенечка попытался улыбнуться, но вспомнил произошедшее и скорчил кислую гримасу. – Не верю, – пробурчал Клим, – что доброе. Синицын, что у тебя стряслось? Будто с пожара вчера примчался. – Ерунда, – стараясь придать интонации небрежности и грубоватости, выговорил Сенечка. – Поцапался с материным ухажёром. – С дядей Аркашей? – у Клима, знавшего того как приятеля своего отца, брови поползли на лоб от удивления. – Странно. Он вроде спокойный мужик. Из-за чего хоть? – Из-за моей ориентации, – мрачно признался Сенечка. – Пиздец! – вырвалось у Бровкина. – Ты что – к нему приставал? Не верю. На тебя не похоже. – Нет, конечно! Просто сказал. – На хрена? – Так получилось. И вообще… я, наверное, и в универе всё расскажу ребятам. Сколько можно Криську использовать как прикрытие? У неё из-за меня никакой личной жизни! – А у тебя? – спросил Клим. – У меня – что? – не понял Сенечка. – Личная жизнь. Имеется? – Нет, ты же знаешь. – А кто такой Дар? Сенечка захлопал ресницами и по-детски приоткрыл рот от изумления. Бровкин читает мысли? Не водилось прежде за ним такого. – Ты во сне его звал, прям исстонался весь. – Ой! – смутился Синицын. – Извини. – Да ладно, ты же не специально! – рассмеялся Клим. – Расскажешь, что за новая заноза в твоей заднице? Или секрет? – Не секрет, – вздохнул Сенечка. – И не новая совсем. Это Дарницкий. – Паша? – резко посуровел Клим. – Синицын – ты чего, охренел? Тебе жить надоело? Забыл, как он тебя?.. – В том и дело, – поморщился Сенечка. – Я бы забыл. Но он никак не забывается. Днём ничего, когда занят чем-то и люди рядом, а ночью… – Снится? – с неожиданным пониманием спросил приятель. – Снится, гад! – Синицын, а вы с Костровым случайно не родственники? – поинтересовался Клим. – Если что, вопрос риторический. Вот же… два мазохиста, блядь, на мою больную голову! Сенечка хотел было уточнить, что не так с Алёшкой, но тут во дворе засигналила машина, Клим колобком скатился с кровати и, отодвинув тюль, высунулся по пояс в окно. – Снежка приехала. И Крис. Пойду встречу. Развернулся, потопал к двери. И вдруг спросил: – Синицын, так у тебя с Ястребом точно – всё? Без возврата? – Точнее не бывает, Клим. – Понял. Спасибо, друг! Клим неожиданно резво для своей комплекции выскочил за дверь, так что Сенечка не успел спросить: за что вдруг спасибо-то? И ни вечером, ни на следующий день так и не спросил. Забыл. Сейчас вот вспомнил почему-то. Климушка-а… Кто не особо хорошо знает его, тот думает: вот парень простой, как три копейки. А на самом деле с ним всё гораздо сложней, чем кажется. Что у него за интерес к Ястребу? Друзья детства, как же… Сенечка знал, что они совсем мелкими дружили втроём: Клим, Колька и Алёшка Костров. Крис как-то сболтнула, будто Ястреб спал с Костровым. Сенечка не поверил. Девчонки – фантазёрки, вечно всех шиперят. Хотя Сенечка успел Кольку к Кострову поревновать за то время, что с ним встречался. Недолго они с Колькой были вместе. Три месяца? Меньше. Май, июнь и кусок такого же, как сейчас, жаркого июля. Тогда казалось – навсегда. Теперь Сенечка понимал: были червоточинки в их отношениях с самого начала. И нечего Кольку винить, сам-то… Про Клима, несмотря на его тесную дружбу с гейской компанией, сомнительных слухов не ходило: он был весь как на ладони, вокруг него с седьмого класса вились симпатичные девушки. Правда, они подозрительно быстро исчезали из поля зрения либо переходили в разряд «своих парней» и старых добрых приятельниц, как Крис и Снежка. Заходил ли Клим с кем-то из них дальше невинных поцелуев, Сенечка не знал. С Крис – точно нет. О подробностях своего краткосрочного романа на первом курсе училища молчали оба. Вернее, рассказывали со смехом, как сходили два раза в кино и решили остаться друзьями. Иногда «остаться друзьями» – наилучший вариант из возможных. Не всегда. В большинстве случаев вообще не вариант, особенно если дружбы как таковой между двумя людьми изначально не было. Не было, нет и не будет. Не будет – и не надо. Нужно лишь научиться заново здороваться небрежно, скользить по насмешливому лицу и подтянутому телу взглядом равнодушным и не воскрешать никаких приятных воспоминаний, когда горланишь в пьяной компании цоевскую «Видели ночь». Ну, видели ночь. Ну, гуляли всю ночь до утра. И что?.. Не про Сенечку с Колькой Ястребом Цой сочинял эту песню ещё до их рождения. Не про них, нет. Руки словно сами потянулись к гитаре. Пальцы пробежались по струнам, взяли знакомые аккорды. Уборка в чужой квартире помогала свыкнуться с непривычной атмосферой. Ещё до того как освоить пугающие обилием старинных вещиц комнаты, Сенечка отдраил до блеска массивную чугунную ванну и кафель на стенах вокруг неё, явивший после усердной работы со щёткой и чистящим средством приятный нежно-кремовый оттенок. Кухню он оставил «на сладкое». Вымыть до прозрачности высокое, как и в комнатах, окно, убрать кляксы кофе и кетчупа со стен и жирный налёт с газовой плиты, протереть специальными салфетками микроволновку и холодильник… Несмотря на обилие древностей в квартире, бытовая техника здесь оказалась новой и недешёвой. Правда, Сенечка удивился отсутствию электрической кофеварки. Зато обнаружил закопчённую полулитровую турку; отливающую бронзой кофемолку, похожую на побывавшую в боях с Карабасом шарманку папы Карло, и годовой запас зёрен в бумажном пакете с надписью «Арабика». Крутил ручку «шарманки», сыпал кофейное крошево на дно турки, заливал ледяной водой из пластиковой бутылки. Эх, вместо магазинной безвкусной аш-два-о сюда бы родниковую, из того источника, что близ лагеря «Алые паруса»! После практики тогда, на втором курсе училища, привёз домой четыре пятилитровых баклажки. Колька помог дотащить до квартиры. Не надо про Кольку! Конечно, хорошо воспитанного Сенечку царапала неуютная мысль о том, что некрасиво брать чужое. Но он решил, что найдёт работу, получит деньги, купит зерновой кофе и досыплет в пакет. А лучше положит рядом в отдельном кульке: так будет честнее. Кофе Сенечка варил крепкий, щедро добавлял в него имбирь, мускат и корицу. Пил без сахара. Покупал к нему молоко и забывал добавить, заглатывал горячий чёрный горчащий напиток. С молочного пакета ухмылялась мультяшная корова, его содержимое доставалось коту. Сейчас ему тоже хотелось кофе, но сильнее была жажда музыки. Пальцы плясали по струнам, голос звенел в тишине. Мы вышли из дома, когда во всех окнах Погасли огни один за одним, Мы видели, как уезжает последний трамвай… В Костроме он не видел трамваев. В Славске были раньше, один даже останавливался напротив дома, где жил Сенечка, он ездил на нём в художественную школу. Не так давно трамвай сняли с маршрута, пустили вместо него раздолбанный «пазик», а рельсы закатали в асфальт. Ездят такси, но нам нечем платить… Нечем, да и незачем. Центр города за два часа можно обойти пешком. Любого города, не обязательно Славска. С Костромой та же история. Да и с Москвой, не так уж на самом деле велик исторический центр столицы-матушки. С Питером, возможно, по-другому – Сенечка не проверял. В городе на Неве он был в первый и последний раз совсем мелким, со школьной экскурсией – там в отрыве от коллектива не пошастаешь. Клим звал в гости – обещал подумать до сентября. А что? Может быть, выйдет сорваться с учёбы и приехать. В Питер, к Климу. То есть… к нему, но не так, как приехал бы, сложись по-иному обстоятельства, в Москву к Кольке. Потому что хоть они с Климом и спали в одной постели на даче у Южаковых, но без всяких там скрытых смыслов. Дрыхли – и всё. Видели сны, каждый про своё. И, если что, – не только внимательный Клим раскрыл Сенечкину тайну. Сенечка тоже слышал, какое имя его друг шептал во сне. Слышал, понял – да никому не скажет. Даже самому Климу. Ну, пока тот сам не спросит. А ведь Клим не станет расспрашивать ни Сенечку, ни кого-то другого о значении собственных снов, пока сам не разберётся с их содержанием наяву. Клим – человек практичный, он никогда не доверял ни призрачным сновидениям, ни невнятным предчувствиям. Прочно стоял двумя ногами на земле, не бежал за туманами, не ловил смутных призраков. Возможно – до поры, до времени. Вероятно, теперь всё поменяется. Или не всё? Сенечка не хотел верить и своим безумным снам – туманным картинкам, что порождал его воспалённый мозг. Не надо наяву ничего такого – пожалуйста, не надо. Притягательно очень, но в то же время – страшно, мерзко, неправильно. Говорят: первое впечатление о человеке – самое верное. Может, врут? Может, вторая-третья-десятая встречи раскроют личность совсем по-иному? Жестокость против романтичности, попытка изнасилования против букета бордовых роз. Дар! Какой ты – настоящий, а? Песня оборвалась на середине, он не дошёл и до припева. Хотел забацать ошеломительное соло – не вышло, запутался в пальцах и струнах. Уложил гитару на диван, сам откинулся на спинку, запустив пальцы в волосы. Хватит бездельничать, вот что! Доедать хозяйский продуктовый запас и мыть голову чужим шампунем – это же неприлично. И не надо оправдываться: мол, свои деньги потратил на котовы нужды. Это оговаривалось как плата за проживание! Надо искать работу. Хотя бы сходить в то турагентство, что на улице с несовременным названием Советская. Объявление Сенечка обнаружил в местном «Подслушано», пролистывая в ВК ленту новостей. Оно гласило: «Туристическому агентству требуется художник для дизайна и оформления офиса». Его удивило: не дизайнер, а именно вот художник. Однако – для дизайна. Какого конкретно – непонятно. Рекламный буклет надо сверстать или мебель по фэн-шую расставить? Впрочем, про офис уточняется отдельно, так что, наверное, придётся заниматься и тем, и другим, и ещё чем-либо за небольшую плату. Может, даже чай разносить по кабинетам или пыль протирать. Что касается борьбы за чистоту, так в этом деле он уже в квартире напрактиковался, пора получать разряд мастера-полотёра международного класса. А, неважно! Другие вакансии, вроде мойщика посуды в ресторане, вдохновляли его ещё меньше. Возможность работать грузчиком или охранником Сенечка даже не рассматривал – только людей смешить с его невысоким ростом и совсем не богатырской комплекцией. А тут работа по специальности – художник! Звонил по указанному номеру трижды, выслушивал короткие гудки. Или болтают беспрерывно, или что-то не так у них с телефоном: трубка криво лежит, а, может, отключили за неуплату. Понял, что придётся лично появиться по указанному в объявлении адресу. Но как-то… не решался, что ли. Выдумывал причины, чтобы не идти. В восемь утра – вроде как рано. Середина дня – ой, да они там все на обед ушли! Под вечер – ох, наверное, уже рабочий день у них закончен, вряд ли допоздна сидят в своём офисе. Или не успели разбежаться? Четыре часа, не ночь ещё. Что?! Как – четыре?.. Только что утро было… Сенечка собрался всё-таки добраться до турагентства. Пусть там будет закрыто, но он посмотрит на двери точное расписание их работы и придёт завтра. А сейчас хотя бы прогуляется. На встречу с будущим начальством не надеялся, однако одеться решил поприличнее: несмотря на жару, влез в светло-коричневые брюки от костюма; надел отглаженную рубашку – белую, с коротким рукавом. Повертел в руках галстук, приложил его к горлу перед большим зеркалом, но в итоге решил, что ну его нафиг. Перед выходом воровато завернул в одну из комнат, которую про себя называл кабинетом. Здесь, как и в двух других (гостиной, на диване в которой он и смотрел свои жутко-сладкие сны, и спальне с огромной кроватью, на её край он лишь присаживался с крайней осторожностью), были по стенам на разной высоте полки и полочки с книгами и статуэтками. У окна стоял массивный письменный стол с запертыми на ключ ящиками. Красновато-коричневый, с чёрной лаковой крышкой. На его поверхности стоял кованый стаканчик с карандашами и ручками, лежали на стопке бумаги две пары очков в тонкой золочёной оправе. В угол задвинулся ни к чему не подключенный лазерный принтер, а рядом притулился воткнутый в розетку роутер, распространявший на всю квартиру недоступный для не знающего пароля жильца вай-фай. И всё? Нет, не всё… Посередине стола в прозрачной пластиковой рамке в форме ракушки стояла фотография. Морской пейзаж, яхта со смешными полосатыми парусами на заднем плане. По центру – загорелая костлявая блондинка в красном топе на одной бретельке. Рядом два белобрысых пацана класса из шестого-седьмого. И мужчина в белой майке – такой же светловолосый, как и остальные персоны с фото, с высоким открытым лбом, с небольшой клиновидной бородкой. С хитроватым прищуром глаз и в то же время со смущённой, грустно-виноватой, какой-то вымученной улыбкой. Хозяин кота Ёжика и квартиры, заполненной антиквариатом, – кто же ещё! Внешнее сходство с девушкой в белом с той самой картины – поразительное. Явное родство, не придерёшься. Предки и потомки… Это была ещё одна тайна Сенечки – недавняя, печально-светлая и самая запретная из всех. Потому что одно дело – ностальгировать по ночным прогулкам с бывшим или дрочить после мутных снов с участием когда-то к нему пристававшего, а теперь, видимо, забывшего о его существовании Дарницкого. И совсем другое – залипать на фото чувака, которого вживую и не видел ни разу. Перерисовывать быстрыми штрихами мягкого карандаша его лицо на бумажный лист, а рядом делать набросок в полный рост, пытаясь угадать неразличимую на фотографии фигуру. Вот так обитаешь в его квартире, тискаешь его кота и потихоньку мечтаешь остаться здесь подольше, спать не в одиночку на узком диване, а на широкой постели в обнимку, нежничать в ванне, кофе на двоих варить по утрам. Мечтать не вредно, Сенечка! И вообще… всё бред, пустые грёзы. Самое странное, что в этих фантазиях Сенечка представлял себя в активной роли. Ай, не может этого быть никогда! А с человеком с этого снимка совсем ничего подобного быть не может. Он же явно натурал! На фото – с женой и сыновьями на отдыхе, все счастливые такие. И что с того, что в квартире нет ни следа женщины и детей! Никаких лишних зубных щёток и стоптанных тапок, дамской косметики, ребячьих игрушек. Одежда в шкафах сугубо мужская – ни забытой юбки, ни завалявшегося среди трусов и маек кружевного бюстгальтера – он проверял. Да, семья с ним не живёт. Возможно, с супругой он в разводе и лишь изредка проводит отпуск с ней и детьми. Но они есть – бывшая жена и два похожих на него мальчишки-школьника. Он гетеро, и придётся это принять. И изо всех сил постараться не влюбиться по-настоящему. Вариант, что блондин может оказаться бисексуалом, Сенечка даже не рассматривал. Это же ещё хуже! Прикипишь душой к такому, и вдруг откуда ни возьмись – девушка с длинными ногами, пышным бюстом, мягкими губами и нестроптивым характером. Да хоть та же Крис. Или Олеся. И придётся Сенечке подвинуться в сторону, потому что гипотетическая девушка по-любому лучше него. Даже если она страшна, как смертный грех, не умеет варить кофе и играть на гитаре, перебьёт половину статуэток и не найдёт общего языка с котом. Хотя нет – к мнению кота блондин, несомненно, прислушается. Сенечка рассмеялся, нашёл в себе силы оторвать взгляд от фотографии. Пора идти. Только… Что за шум в гостиной – опять кот чудит? Увиденное смутило Сенечку до глубины души. Он даже почувствовал себя виноватым, будто его грязные мысли могли зацепить невинного котейку и сподвигнуть его к развратным действиям. Чудно как-то. Вроде и не март на дворе. Или городские зверюхи совсем очеловечились, не соблюдают более календарных принципов? Ладно, пусть. Но откуда она взялась – маленькая взъерошенная чёрно-белая кошечка, почти котёнок, которую Ёжик так страстно наяривал за диваном? – Я всё вижу, – строго сказал Сенечка. – Не мучь ребёнка, маньяк четверолапый! Упала со звоном и грохотом прислоненная к дивану гитара. Мохнатый ком распался, кошечка громко зашипела, надавала кавалеру пощёчин когтистой лапой и выскочила на балкон. Кот даже не мявкнул. Вид у него был довольный, хоть и несколько ошарашенный. – Ты что творишь? – со смехом упрекнул питомца Сенечка. А если хозяева твоей мур-мурзели алименты потребуют? Или котят в коробке под дверь подкинут? Он вышел на балкон, там кошки не было. Спрыгнула вниз? Высоко ведь, пятый этаж! Закрыл балкон, опасаясь, что кот последует за своей пассией. Убрал в чехол гитару, убедившись сперва в её целости и сохранности. Поднял с пола несколько сброшенных пушистой парочкой с полок книг и брошюр. Ничего бьющегося не уронили, повезло. Среди книг был маленький, с ладонь, фотоальбом. Старинный, с картонными страничками и укреплёнными в уголках чёрно-белыми фотографиями. Сенечка уже листал и рассматривал его во время уборки. На обложке картинка – пухлощёкий малыш со слишком большим для него, совсем не похожим на игрушку ружьём. Внутри фотографии барышень в шляпках и длинных платьях, бородатых мужчин в сюртуках, детей в матросских костюмчиках. Начало двадцатого века. Фото на последней странице оказалось более поздней поры, но тоже старое – довоенное. На нём был подросток – скорее, даже юноша – в тюбетейке на бритой налысо (как у Клима!) макушке, в штанах до колен и белой рубахе с пионерским галстуком. Когда Сенечка в первый раз открыл альбом и увидел это фото, он вздрогнул. Снимок помнил с детства. А в прошлом году вдруг поинтересовался, рассматривая в очередной раз семейный альбом: – Мам, ты же говорила, вы в пионерах были с девяти до четырнадцати лет. А тут – взрослый парень в галстуке. Почему? Мать объяснила: двоюродному брату её деда, Серёже Чугадаеву, здесь, на фото, двадцать лет, он пионервожатый в летнем лагере. Фотографировали его в сороковом, а через год началась война, с которой парень не вернулся. – Погиб на фронте? – спросил Сенечка. – Пропал без вести. То есть… на пропавших тоже ведь какие-то бумаги присылались. А тут просто не вернулся – и всё. – Искать не пробовали? – поинтересовался Сенечка. – В военкомат обратиться или в передачу… эту самую… «Жди меня»… – Сын, так его мать везде письма рассылала. И на радио тоже. Всё без толку. Она всё на картах гадала и говорила: каждый раз выходит – жив он. Может, и вправду поселился где-то, сам решил к родным не возвращаться. – Как так? – Сенечка не понимал: разве можно не приехать к матери, даже не позвонить… ну, ладно – с телефонами тогда было непросто… с почтой зато – всё отлично. – Наверное, судьбу свою на фронте встретил, – непонятно сказала мама и вздохнула. – А почему вместе с девушкой в гости не приехал? – удивился Сенечка. – Там, видимо… не девушка. Серёжа – он ведь, Сеня, был… как ты. Отец его, даже когда сын на фронт уходил, проводить не пришёл и мать не пустил. Рассказывали: напивался пьяным и орал на весь двор, что нет у него сына или что сын – государственный преступник. В те годы ведь за такое в тюрьму сажали. – Мам, – догадался тогда Сенечка, – так ты поэтому меня сразу приняла? – Да, – кивнула она. – Боялась очень: вдруг из дома уйдёшь или что-нибудь над собой сделаешь. – А я и сделал, – мрачно проговорил Сенечка. – Такой идиот, если б я знал… Больше никогда – веришь, мам? – Сынок, я верю. Сенечка помотал головой, словно это могло помочь стряхнуть воспоминания. Расстегнул молнию кармана на чехле гитары, чтобы вынуть паспорт (для устройства на работу нужен же документ!), и каким-то механическим движением убрал туда фотоальбом. Через минуту уже не помнил о сделанном – подхватил папку с припасёнными заранее акварельными этюдами костромских двориков и помчался вниз по лестнице, надеясь успеть в турагентство до конца рабочего дня.