Яблочный блюз

…В турагентство до конца рабочего дня соваться было незачем – только отвлекать бальзаковских девиц от работы, которую они и так ни хера не делают. К тому же Павел хотел не только в бумагах порыться, но и стены наконец-то простучать на предмет пустот, могущих оказаться тайниками. В прошлый-то раз не удалось… Пришёл он в половине седьмого. Думал: все разбежались, откроет сейчас дверь своим ключом, и всё помещение в его полном распоряжении. Как же! Старший менеджер Серафима, сто чертей на её жирную задницу, заперла входную дверь изнутри и сидела в своём кабинете. Пришлось, притормозив в коридоре, создать на физиономии что-то вроде приятной улыбки и мысленно отрепетировать вежливое приветствие. На самом деле выбешивает – постоянно переключаться, изображать доброжелательность, когда хочется так рявкнуть на раздражающую тебя особь, чтобы у неё поджилки затряслись. Тихо, Паша. Пока не надо всего этого. Рано ещё. Павел заглянул в кабинет, и все заготовленные «здравствуйте – всё-то вы в трудах, аки пчела – прекрасно выглядите» вылетели у него из головы. Более того – ноги подкосились, язык присох к нёбу и, кажется, поднялась температура. Разумеется, вовсе не шестидесятилетняя улыбчивая Серафима тому виной. Её что – сидит в своём громадном кресле, перебирает бумаги. А вот рядом с ней находилось то, что стоило Павлу мгновенной лихорадки. Над столом склонился парнишка, он что-то старательно выводил копеечной ручкой, изредка прикусывая её колпачок, на листе формата а-четыре. Тёмные волосы выбились из-под резинки и лёгкой волной падали на лицо. Белоснежная рубашка эффектно облегала спину, а ягодицы, обтянутые узкими коричневыми брюками, выглядели более чем соблазнительно. Павел прислонился к дверному косяку, приводя дыхание в норму. Серафима подняла голову, посмотрела на внезапно возникшего на пороге босса более чем внимательно, и он, сумев справиться с нехваткой воздуха, выдавил из себя что-то похожее на «дбрвечр». – Здравствуйте, Павел Евгеньевич, – заулыбадлась старший менеджер. – Помните, мы говорили об оформителе? Конечно, я не собиралась никого принимать на работу без согласования с вами, но я надеюсь: вы одобрите мой выбор. Мне кажется, юноша талантлив, вы же сами художник, вы меня поймёте. Посмотрите его работы, пожалуйста. Он сделал шаг вперёд, схватился, как за спасательный круг, за угол протянутой ему Серафимой через голову нагнувшегося над столом парня папку с рисунками. Даже если бы внутри лежала бездарная мазня, его решение было бы положительным. Но не пришлось кривить душой: акварельные этюды и карандашные зарисовки оказались профессионально сделанными и не без некой лирично-таинственной нотки. Лиловые тени, солнечный блик на перевёрнутой на скамейке стеклянной банке… Что-то было знакомое в манере автора. – Правда же, замечательно? – заговорщически проговорила женщина. – Недурно, – процедил сквозь зубы Павел, переводя взгляд с зелёной калитки, написанной длинными прозрачными мазками снова на задницу молодого художника. – Но какое это имеет отношение к дизайну офиса? – Арсений хоть и учится сейчас на преподавателя рисования, среднее специальное у него как раз по дизайну, – разъяснила Серафима. – Кстати, колледж он заканчивал у вас, в Славске… Павел не мог сообразить, что ему делать со всей этой информацией. Арсений… редкое имя! Юноша поднял голову, оторвавшись от листка с заявлением о приёме на работу. Выпрямился. Откинул волосы со лба, захлопал ресницами. Да, Павел не ошибся. Перед ним стоял двадцатидвухлетний студент Костромского университета Арсений Синицын. Его мечта, его боль и страсть, его мальчик Сенечка. Конечно, это был уже не тот взъерошенный птенец, каким помнил его Павел. Синицын за эти годы возмужал и окреп, вроде бы даже ростом повыше стал. Лицо его утратило детские мягкие линии, стало чуть жёстче, хотя и осталось миловидным. Взгляд из растерянного резко сделался уверенным, а губы вдруг сложились в саркастическую усмешку. – Добрый вечер, Павел Евгеньевич, – выговорил студент. – Следовало бы сказать, что я рад вас видеть, но это было бы неискренне. Совсем не рад. – Вы знакомы? – удивилась Серафима. – Пересекались на форуме молодых художников несколько лет назад, – выдал нейтральную версию Павел. – Так как, Павел Евгеньевич, – берём человека? – поторопила с принятием решения старший менеджер. – Всё равно же пока без вариантов, Серафима Андреевна… Вариантов – два: выебать Сенечку тотчас же или подождать, пока уйдёт домой достопочтенная Серафима Андреевна, и всё одно – выебать. В офисе, на столе. Или в Серафимином удобном и уютном кресле. Крыша едет у Паши, вот что. Едет-едет, как с горы вниз, на больших скоростях. – На месяц возьмём тебя, – сказала Серафима Сенечке, забирая заявление. – Приходи завтра к девяти, договор с тобой подпишем – и приступишь. Павел Евгеньевич, посмотрите договор, вдруг что не так. – Серафима Андреевна, я вам доверяю, – отмахнулся Дарницкий. Всё равно сейчас соображалка не работает, нахуй бумажки. – Тогда… давайте прямо сейчас подпишем, чего тянуть. Сенечка поставил свой автограф в местах, указанных внимательной Серафимой, вежливо попрощался, пообещав завтра не опаздывать на работу, и по-мальчишески резво выскочил за дверь. Павел, кивнув начавшей собирать свои очки-ключи-телефоны Серафиме, двинулся за ним. Всё равно поиски сокровищ на сегодня накрылись медным тазом. Останешься в офисе после ухода этой бдительной дамы – вызовешь подозрение. Что ему здесь делать? Наскоро не придумаешь причину. А Сенечка – сокровище не менее ценное. Далеко вряд ли убежал, можно догнать и … хотя бы поговорить. Выяснить причину неприязни. Хотя что там выяснять, и так понятно! И всё же надо попытаться. В очередной долбаный раз! Тронувшаяся было в путь крыша усилием воли была возвращена на подобающее ей место. Ау, мозг, ты со мной, дружище? Стоило продумать стратегию и тактику обольщения. Ещё раз извиниться. Наговорить приятных слов (на откровенную лесть ведь не только девушки ведутся); не торопиться; сделать вид, что для тебя дружба важнее, чем секс; выгулять его по людным местам… эх, будь Сенечка девушкой, решить насчёт людных мест было бы куда проще. – Арсений, постой! Парень замер посреди тротуара. Обернулся на крик, но не сделал ни шагу назад. Дождался, пока Павел сам к нему приблизится. Дарницкий подошёл – развязно и неторопливо. Осмотрел Сенечку – ощупал и облизал взглядом. Хорош! – Вы с вопросом по работе, Павел Евгеньевич? Или… – Или, Сенечка. Могу подвезти, – он кивнул на припаркованный у агентства «гелендваген». – Не надо, я пешком. – Тогда и я прогуляюсь. Посмотрю, где обитает юное дарование. – Дар, зачем? – Сенечка ловко увернулся от его попытки приобнять за плечи. – Всё равно ничего не будет. Мне нужна эта работа, но… не такой ценой. Пиздец… Что этот пацан о нём вообще думает? – Сень, причём здесь работа?! – воскликнул Павел – сама оскорблённая невинность. – Тебя не я принимал, а Серафима Андреевна. Встреча случайная, честно! И я рад тебя видеть. – А я как рад, знал бы ты! – плеснул сарказмом Сенечка. И двинулся вперёд. Павел пошагал за ним – чуть позади. – Кофейня неплохая через дорогу. Кофе отличный и музыка… старый добрый рок, ты такое любишь, вроде бы. Зайдём? – Нет. – Поговорим. – Не о чем. Павел протянул к Сенечке руку, провёл кончиками пальцев от острого плеча до обмотанного кожаными ремешками запястья. Ощутил что-то похожее на укол электрического тока, встряхнувший всё тело. Это от одного лёгонького прикосновения так штырит, а что же будет, когда… Интересно, а сам Сенечка что-либо почувствовал? Волоски на руках у мальчишки встали дыбом, но тот ни звуком, ни жестом не выразил ни удовольствия, ни неприязнь. Только слегка ускорил шаг. Павел устремился за ним, не переставая восхищаться видом сзади. Шли без разговоров сначала через центр, мимо жёлтого музейного здания с гордо торчащей пожарной каланчой и торговых рядов, потом какими-то переулками, дворами. Казалось, Сенечка сознательно заводит его в глубину лабиринта, из которого не выбраться. Что-то похожее было уже, когда и где – не помнил. Во сне? Остановились неожиданно у стоящей углом, на двух улицах, пятиэтажной серо-жёлто-белой «сталинки». Двор показался Павлу знакомым. – Здесь я живу, – вполне миролюбиво разъяснил Сенечка, выуживая из кармана связку ключей. – На чай пригласишь? – нахально поинтересовался Павел. – Нет, – снова коротко, снова отстранённо. Павел огляделся, вскользь отметив, что поблизости нет любопытствующих старух и играющих детей. Прижал Сенечку к стене, наклонился (разница в росте очевидная) и впился в его губы властным требовательным поцелуем. Мальчишка не отвечал, но и не сопротивлялся, позволяя его языку хозяйничать во рту, скользить по дёснам, вбиваться чуть ли не в горло. Не в привычках Павла было целоваться с парнями. Но это же Сенечка! К тому же нежности в том, что он сделал сейчас, не было ни на грош. Скорее это выглядело как наказание. За непокорность. Надо же, этому щенку говорить с Дарницким не о чем! Ну, и без разговоров можно обойтись. Павел прикусил его нижнюю губу и тут же зализал, ощущая на языке солёный вкус крови. Зарылся лицом в его мягкие волосы, вдохнул запах… незнакомый. Никаких земляничных ноток, никакой ягодно-карамельной сладости. Свежий и горьковатый аромат миндаля. Как-то не сочеталось это с собственным запахом Сенечкиного тела. Не шло ему. Создавалось впечатления, что мальчишка воспользовался чужими шампунем и гелем для душа. – Ты не один живёшь? – ревниво уточнил Павыел. – У тебя кто-то есть? – Не твоё дело, – фыркнул Сенечка. Будто и не плавился только что в его объятиях, почти отдаваясь, почти соглашаясь на всё. Как же так? Сенечкины волосы разлохматились, испарина выступила на лбу, а на побледневших скулах проявились обычно почти невидимые веснушки. Струйка крови алой ниточкой сбежала по подбородку. Во взгляде его не было робости и неуверенности. Сердитый и решительный мальчик Сенечка. Чужой мальчик. Остро захотелось его сделать своим, послушным и ласковым. Не сейчас, Паша. Всему своё время. Не сейчас. «Имей терпение!» – прозвучал в голове звонкий, с небольшим акцентом, голос прабабки. Он вздрогнул: так ясно услышалось, как будто женщина бесшумно подошла сзади и прокричала в ухо. Имей терпение! Так говорила она, отодвигая на середину стола чашку с горячим какао. Подмешивала коричневую сладость маленькой серебряной ложкой. И впрямь – хлебнёшь сдуру, ошпаришься, будешь реветь благим матом. Не остужала напиток на кухне, заранее. Не разбавляла молоком из холодильника, как это делала мама. Вынуждала сидеть на стуле с высокой спинкой и выжидать, пока остынет. Ребёнок ёрзал, поджимал ножки в коричневых гольфах. И радостно пускал пузыри, когда чашка с остывшим какао возвращалась к нему. Вырос, забыл про эти уроки, а зря. Имел всё и всех – нетерпеливо, жадно. И обжигался, и вкуса к жизни не чувствовал. Имей терпение, Паша! Она ведь не Пашей его называла. По-другому как-то. Сейчас не вспомнить. Неважно. – Завтра в двадцать ноль-ноль, – сказал Павел, позволяя Сенечке добраться со связкой ключей до домофона и приоткрыть дверь. Как же хотелось ворваться в подъезд вслед за ним и продолжить начатое. И завершить… Он этого не сделал. – Заеду за тобой. Договорились? – А… что будет? – поинтересовался Сенечка, придерживая тяжёлую дверь. Твёрдое «нет» не прозвучало – уже прогресс. – Сюрприз. Для самого Павла это было секретом: план на завтрашний вечер ещё предстояло придумать. – Ладно. Удиви меня, – хитровато улыбнулся Сенечка. – Но… я ничего не обещаю. Даже не обещаю, что приду. Не обещает он – надо же, какая важная птица! Ничего, если Сенечка мало-мальски любопытен, он поскачет за сюрпризом, как птенец, которого приманили хлебными крошками. Наивный птенец синицы. А если не поскачет? Да куда он денется! Павел сам бы поскакал в его возрасте. За Волковым побежал ведь в своё время, неразумный щенок, падкий на острые запретные развлечения. Нет, с Сенечкой этот фокус может не прокатить. Сенечка – осторожный птиц. Однажды напуганный. Им же, Павлом Дарницким, и напуганный: не стоит забывать. Ему он доверяет ещё меньше, чем какому-нибудь незнакомцу, – не доверится, близко не подойдёт. Кстати, о незнакомцах. А ведь у него действительно кто-то есть. И не в шампуне дело, а в том, что в пустую съёмную квартиру так не торопятся! Ничего. Он отобьёт. Вряд ли там любовь до гроба, в планах – эмиграция в толерантную Канаду, законный брак и усыновление парочки сопливых детишек, чтоб жизнь мёдом не казалась. Гейские отношения – они же обычно неглубокие, несерьёзные и недолгие. Сколько Сенечка провстречался с тем пацаном, однокурсником, – пару месяцев? И здесь… ну, сколько времени Синицын с этим неизвестным любителем миндального шампуня знаком? Всего ничего. А Павел добивается его четыре года. Четыре, сука, года! Обязан ценить. Ах, Сенечка!.. Что сделать с ним – Павел знал без подсказок: всё давно придумано, продумано и опробовано на безразличном Вадике; нет, ещё раньше – на Алёшке, ненавистном и ненавидящем. Что сделать для него – Павел не ведал, поскольку такое с ним в первый раз, и за все четыре года он так и не привык к новому состоянию собственной психики, так и не разобрался со своими чувствами. Чувства ли это – может, просто желание, доведённое до неизбывной остроты своей невыполнимостью? Действие, не дошедшее до финала, оборванное и потому оставшееся на долгое время таким притягательным. Гештальт. Павел понимал: Сенечка так просто ему не дастся. Прежде чем трахнуть этого человека, надо его приручить. О том, что он будет потом, когда натешится вволю, с приручённым Сенечкой делать, Павел не думал. Не пытался размышлять, во что это всё в итоге выльется. Не в Канаду же, не в законный брак. Заманчива вольная жизнь за границей, но ради этого пришлось бы бросить всё: депутатство, налаженный бизнес, Маринку, дочь. Начать с нуля в чужой стране, где никто не знает ни тебя, ни твоего отца… Чушь! Да и Сенечка на отъезд вряд ли согласится: слишком много у него здесь своего – мать, друзья, творчество. Да, творчество! Поменять Славск на Кострому для пейзажиста – дело нехитрое: похожие города, та же Русь и та же Волга. А вот представить себе Сенечку рисующим чахлые канадские берёзки Павел не мог. Какие берёзки, о чём он?.. До машины, оставленной у турагентства, ещё идти дворами и переулками. Павел задрал голову, пытаясь угадать, на каком этаже Сенечка живёт. Где его окна, есть ли там балкон. Не то чтобы он собирался проникнуть в чужую квартиру каким-нибудь романтично-варварским способом, но… чем чёрт не шутит. На первом этаже, выкрашенном в серый цвет, располагались, похоже, какие-то магазины. На втором балкона не было. На третьем цвели в горшках мелкие сиреневые хризантемы и сушилась на верёвке гигантская тельняшка, оттеснившая в угол детские трусики и маечки. На четвёртом на широких перилах вальяжно возлежал крупный серый кот, а к решётке была прикреплена ёлочная игрушка. Он сам её прицепил когда-то… долгие – тридцать три, да? – года назад. Серебряно-алого стеклянного снегиря прабабка помогла примотать к вертикальному металлическому пруту чем-то липким. Скотчем? Нет, эта штука по-другому называлась. Синяя, узкая, плотно смотанная, похожая на колесо от игрушечного автомобильчика. Изолента. Маленький Павлик называл её «золента», ему нравилось это слово. Значит, он всё-таки говорил тогда – умел говорить? С прабабкой худо-бедно изъяснялся – не предложениями, а отдельными словами, иногда связками из двух-трёх. При родителях замолкал надолго. Матери пытался что-то сказать, та отмахивалась, не понимая; жаловалась врачу: лепечет невнятицу, даже «мама» не произносит. С отцом общаться не желал вовсе, боялся, видимо, заранее – догадывался, что от него многое вытерпеть придётся. Нет, это действительно тот самый балкон? Тот самый дом? Павел внезапно ослабевших ногах обошёл здание. Так и есть! Со двора не сразу поймёшь, а вид внешней стороны заставил вздрогнуть. Стремящиеся ввысь колонны и между ними – белые фигуры стройных длинноногих мальчика и девочки. Он с аккуратной попкой, в коротких шортиках, она в запутавшейся складками между ног юбке, оба в рубашках по форме и струящихся галстуках. Пионеры… Галстуки отливают розовым – наверное, какой-то смельчак пытался придать им правильную расцветку их, но алую краску смыло дождём. А потом окажется, что Сенечка поселился в той самой квартире. С серым котом, с ёлочным снегирём на балконе. Сам вроде того снегиря: невесомая птаха; хрупкая игрушка, которую легко поломать или разбить, а потом поди собери и склей из крохотных, меньше ногтя, чешуек звонкую стеклянную головоломку – как ни старайся, не будет прежней никогда. Не нужны ему никакие Алёшки и Вадики, Павел хочет Сенечку: мысли об этом мальчишке заполнили его до предела, залезли во все извилины мозга, даже в те потаённые, где хранились, как в прочном сейфе, воспоминания раннего детства; его образ взрывает его сознание и вызывает не только горячую тяжесть в паху, но и долгую тянущую боль в груди – там, где сердце. Думал – так не бывает, думал – врут всё в кино и песнях. Сладенькая выдумка эта ваша любовь, удачный коммерческий ход, выбивающая слёзы приманка для истеричных девиц и сентиментальных стариков. А теперь сам попался в медовую ловушку и ничуть не расстроен – наоборот… Терпение, Паша! Терпеть – приятно; откладывать желаемое – сладко; придумывать, чем удивить Сенечку на завтрашнем свидании – невыносимо привлекательно и тревожно. За всеми этими раздумьями Павел чуть не позабыл об основной цели своего приезда в турагентство в частности и в Кострому в целом. Но, вернувшись к машине, вспомнил. Клад же! Если найдёт его, получится хороший сюрприз для Сенечки. Открыл двери своими ключами, почти до утра простукивал стены и шарился по углам с металлоискателем. Ни-че-го. Остались неосмотренными лишь владения юриста и антиквара. С первым всё решится в ближайшие два-три дня, насчёт второго ничего неизвестно. На листе с описью драгоценностей, кроме адреса, была приписка: «Ключ в альбоме». Что за ключ – метафора, подсказка? Что за альбом – где искать его? Приехал в гостиницу около пяти, разбудил звонком задремавшую дежурную. Потребовал кофе, залпом выглотал две чашки горькой, несмотря на обильно добавленный сахар, бурой жидкости. Заснул, едва коснувшись головой подушки, – вопреки обещанному эффекту утренней бодрости. Открыл глаза в полдень, когда забарабанила в дверь горничная: «Уборочка номеров!» Рявкнул: – Позже! Что за дикое пристрастие к чистоте! Выспаться не дадут… За стеной слева выясняла отношения супружеская пара. Визгливый женский монолог перебивался изредка глухим басовитым бубнежом. Звукоизоляция ни к чёрту. Справа включили радио «Шансон». Павел поморщился было, представив, как долго будут насиловать его слух заунывным блатняком, но вдруг, перекрикивая семейный скандал, из-за стены захрипел Высоцкий: Здесь лапы у елей дрожат на весу, Здесь птицы щебечут тревожно, Живёшь в заколдованном диком лесу, Откуда уйти невозможно. Уже лучше. Никогда особо не любил Владимира Семёныча, предпочитая зарубежный и русский рок, однако некоторые его песни врезались в память. Вот эта была как раз одна из тех, что нередко крутились в памяти. Когда-то даже разучил её и пел под гитару в компаниях, очаровывая девчонок. Ту же Маринку! Исполнял отстранённо, никогда не примеряя содержание на себя. Романтика – не его, да и некого ему было забирать-уносить в какой-то неведомый дворец. Маринка – она не из дикого леса дикая тварь, пусть и похожа характером на киплинговскую кошку, что бродит сама по себе. Маринка из его среды, что она в этих дворцах не видела… Сейчас же глуховато звучащая песня всколыхнула что-то в душе, вызвав ассоциации с Сенечкой, с его сказочными пейзажами. С теми полудетскими работами, что пленили Павла ещё тогда, на форуме, во время их первой встречи; с другими, более зрелыми, увиденными и ошеломившими его на выставке в Славске. И со вчерашними этюдами – хотя там лесной глухоманью и не пахло, простые берёзки-рябинки, лохматый пёс под забором, деревянные качели. Ах, Сенечка! Всё равно я отсюда тебя заберу… Куда – вот вопрос. В собственный дом в Славске? Да какой он нахрен собственный! Никуда там не скроешься от презрительного фырканья Маринки, от изумлённо-испуганных взглядов дочки Сонечки. В этот гостиничный номер с тонкими стенами, где каждый стон, каждый вздох, каждый кроватный скрип станет поводом для сплетен? На дачу к Волкову? Последнее заманчиво, но… Сенечке там не место. Тем более, хозяин притона с непременной сладострастной ухмылочкой попросит познакомить с юным гостем, а Павел на этот раз не намерен делиться. В какой день недели, в котором часу Ты выйдешь ко мне осторожно, Когда я тебя на руках унесу Туда, где найти невозможно. Сенечку хорошо нести на руках: он маленький, лёгкий. Ну, ладно: чуть вытянулся, слегка поднакачался, раздался в плечах – всё равно. Павел почти физически ощутил приятную тяжесть ладного гибкого тела, щекотку волнистых волос по лицу и шее, тёплое дыхание у самого уха. Укачать, закружить, прижимая к груди, а когда станет совсем невмоготу, уложить (осторожно!) на постель, зацеловать, заласкать до невыносимых стонов, до ошалевших глаз, до алых засосов на нежной шейке. И дальше… Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, – глухо рычал за стеной Высоцкий. Хм, на такое он сам никогда не подпишется, если шалаш не будет как минимум четырёхкомнатным. Павел взялся за телефон, поискал в интернете информацию о сдающихся в Костроме квартирах. Блядь, что за московские цены в этой ёбаной провинции! Аренда бывшего офиса юриста рядом с турагентством по предварительным расчётам обойдётся ему вдвое дешевле. Может, там и обустроить любовное гнёздышко? Поближе к делу, так сказать… Э, нет! Лучше, наоборот, подальше… от любопытных глаз и длинных языков. Дамский коллектив – зона риска. Кстати, Серафима может и Маринке о его похождениях настучать, эти две сударыни подозрительно быстро сумели стать телефонными подружками. Само собой, у них с Маринкой по давней договорённости свободные отношения. Однако это, кажется, касается всё же одноразового траха или коротких интрижек. Сенечка – совсем другое. Сенечка – мороз по коже, жар в паху, остановка дыхания и острая, изматывающая, невыносимая сердечная боль. Маринка своим цепким бабьим чутьём уловила это, когда он сам ещё не понимал. Потому и ушла из его спальни. Потому и не вернулась. Четыре года (да больше, больше!) они создавали видимость семьи, четыре года жена прикрывала мужнину, как она говорила, несусветную блажь. Но если выяснится: всё всерьёз, Павел готов к отношениям с парнем, и это не тайна для посторонних, – она подаст на развод, начнёт утомительную процедуру раздела имущества, заберёт дочь и не позволит видеться с нею. Сможет ли он начать новую жизнь на обломках старой? Видимо, придётся. Потому что Сенечка – это диагноз, Сенечка – это хронически, это навсегда. Наверное. Он потому и не торопится. Терпение, Паша… В конце концов Павел снизил требования к съёмному жилью и отыскал недорогую двушку на окраине Костромы. С ремонтом и мебелью. Созвонился с хозяйкой, решил не тянуть кота за яйца – съездил сразу же на «смотрины». Ремонт оказался наскоро поклеенными светло-голубыми обоями. (Блядский символизм!) Меблировка ограничивалась массивным столом и двумя увесистыми табуретами в кухне, а также шикарнейшим траходромом в большой комнате. Из бытовой техники – дышащий на ладан холодильник. – Хотите я вам коврик с оленями принесу? И торшер бабушкин, – предложила заботливая женщина. – Спасибо, не надо, – отмахнулся Павел. Уют в стиле семидесятых – это совсем не то, чего ему хотелось. Хозяйка согласилась сдать квартиру без муторного оформления документов. Оно ей надо – налоги платить? Только по настоятельной просьбе Павла нацарапала расписку, что деньги получены. Он отдал наличными за три месяца вперёд. Рискованная самонадеянность! Неподалёку обнаружился торговый центр, Павел съездил туда и затарился продуктами, а также нужными и ненужными в быту мелочами. Прикупил подушки, выбрал два комплекта постельного белья (тёмно-красное льняное и фиолетовое шёлковое), чёрный в серебряных зигзагах и звёздах широкий плед. Загляделся на красивые чашки с именами, но «Арсения» среди них не обнаружил, мысленно упрекнул себя в чрезмерной сентиментальности и выбрал несколько разнокалиберных кружек с надписями «чай» и «кофе». Взглянул на часы – двадцать минут восьмого! День прошёл в приятных хлопотах, и Павел совершенно позабыл о подготовке обещанного Сенечке сюрприза. Если не считать таковым это дивное ложе в фиолетовых простынях! Вряд ли Сенечка имел в виду нечто подобное, когда просил удивить его. Во всяком случае, это несколько преждевременно. Чёрт! Что можно организовать за полчаса? Он снова взялся за телефон. Опаздывать нельзя. Павел порылся в привезённых из гостиницы своих «стратегических запасах». Поперебирал плётки и наручники, покачал на ладони анальную пробку, с сожалением отбросил в сторону. Рано! Сначала – приручить. Выудил из кучи вещей плотную чёрную маску на глаза. Вот это пригодится. Взял с собой, бросил в автомобиле на сиденье. В три минуты девятого (в двадцать ноль-ноль, пижон!) его «гелендваген», пугая ребятню, старух и дворовых кошек, разко затормозил у знакомого подъезда. Павел нервно забарабанил пальцами по рулю. Вспомнил, что они с Сенечкой так и не обменялись телефонами. Те номера, что Павел раздобыл в Славске, давно были недействительны: Сенечка менял сим-карты, как семечки щёлкал. Из-за него, из-за Паши, между прочим, – скрывался от его пристального внимания. Надо было ещё днём позвонить Серафиме, под каким-нибудь предлогом выспросить контактный номер, который Сенечка указал в договоре. Теперь поздно. Теперь – только ждать, когда мальчишка выйдет. А если он не выйдет? Если забыл? Не захотел? Занят чем-то более интересным. С кем-то другим. Павел даже точно не знал, существует ли в реальности этот другой или он его, Пашина, досужая выдумка. Не знал, но изнывал от ревности. Павел опустил стекло, вдохнул тепловатой городской пыли. В салоне с кондиционером воздух был намного приятнее. Посигналил, глядя вверх, на серебряно-алую искру на балконе четвёртого этажа. Почему-то сейчас уже был уверен: Сенечка поселился именно в этой квартире – бывшей прабабкиной. Совпадение? Судьба! Никогда всерьёз не воспринимал всю эту дебильную мистику, да и сейчас обдумывал ситуацию, мысленно заходясь нервным хихиканьем. И всё же где-то на подсознании принимал на веру тот малый шанс, что всё это неслучайные знаки. Только к чему они? К деньгам, к любви? Или одно другого не исключает? Пацаны лет по девять-десять (может, и меньше – никогда не мог точно определить возраст детей, даже когда Сонечка была помладше, не особо отличал её ровесников от не-ровесников) столпились чуть в стороне и настороженно пялились на его машину. – Фигассе – танк! – выдохнул один из них. Неужели и впрямь эта провинциальная мелкота ничего, кроме папиного раздолбанного «жигулёнка» не видела? А что – возможно. По крайней мере, не на картинке и вблизи, на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, шаловливые ручонки никто к его автомобиль не тянул. И правильно, а то ещё заляпают. Попробуют – выйдет и уши мелюзге пооткручивает. Что ему до материнских слёз и отцовского гнева! Чистота «гелика» для него важнее удовлетворения детского любопытства. Автомобиль его, а малявки чужие. Чужие малявки, видимо, чувствовали агрессивный настрой, потому и не приближались. Может, просто боялись: бородатый здоровенный мужик в бронированной тачке с тонированными стёклами выглядел устрашающе. Павел поправил золотую цепочку под воротом чёрной рубашки, поглядел на ребятню, приподняв солнцезащитные очки. Мафия, бля! На скамейке у подъезда, вчера пустовавшей, сидели теперь три старухи и юная мамаша с коляской, все они тоже с любопытством поглядывали на машину и водителя. К кому приехала красота неописуемая криминального вида? Интересно же! Двадцать часов семнадцать минут. Сенечки всё не было. Павел посигналил снова. Блядь, ведь бабки наверняка думают, что сейчас выпорхнет из подъезда и усядется рядом с водителем, медленно затягивая в салон бесконечные ноги, моделька в мини-юбке. Небось делают ставки: которая, чья, из какой квартиры. А вместо девицы нетяжёлого поведения выйдет стройный темноволосый студент. Сплетницы обломаются. Если же Сенечка не выйдет, обломается сам Павел. Придётся уезжать со двора несолоно хлебавши под прицельными взглядами внимательных старух. Приехал – постоял – уехал. То ли шпион из сериала, то ли просто-напросто неудачник. Ничего такого. Случаются в мире неудачники. В тёмных очках и на шикарных иномарках. Не всё меряется грёбаным благосостоянием – ох, не всё. Павел вдруг подумал, что сейчас бы с радостью отступился от депутатства, отказался от «Бригантины» с её филиалами, от дома в Славске и от машины, если бы его уверили, что взамен он получит Сенечку в вечное личное пользование. Увёз бы его тотчас же… Хм, на чём, если «гелика» не будет? Да на руках бы унёс в сторону ближайшей остановки маршрутного такси номер тридцать восемь, или на чём они тут ездят… Туда, в заботливо свитое гнёздышко, в их съёмный двухкомнатный райский шалаш с шикарными фиолетовыми простынями. Ну, ладно, дорогое постельное бельё придётся сдать обратно в магазин и купить что-то попроще, и холодильник забить не деликатесами, а разумно бюджетными куриными окорочками. На работу надо будет устроиться – авось примут дипломированного экономиста бухгалтером в какую-нибудь зачуханную фирмёшку. В тот же бывший «ТАК», которые выкупит не его «Бригантина», а кто-то другой. Готов ли он, Павел Дарницкий, к таким переменам? А к тычкам, плевкам, косым взглядам в свою сторону – готов? Ведь пока у него есть деньги и статус, ему больше дозволено, чем какому-нибудь пылью припорошенному и молью траченному серому обывателю. Ой ли? И вышестоящая власть, и высоконравственная общественность мыслят, похоже, так же, как и его Маринка. Они, как и жена, простят тщательно скрываемое за плотными занавесками и прочно запертыми дверями кратковременное блядство. Серьёзных отношений и глубоких чувств – не простят. С Сенечкой же можно только так – всерьёз; может быть, ненадолго, но ярко, светло и открыто. Он не потерпит обмана – даже если обманывают не его, а кого-то другого. По крайней мере, в художественном училище он был хоть и тихим-молчаливым, но неравнодушным. Был нетерпимым ко лжи. Павел знал это точно – в своё время многих расспрашивал о Сенечке Синицыне: и его сокурсников, и преподавателей. Вряд ли теперь по-иному. Если даже после попытки самоубийства он остался прежним, могли ли учёба в педагогическом вузе и жизнь в другом городе что-то поменять? Почему же он не идёт? И почему сейчас, в каникулы, он в Костроме, а не у матери в Славске? Возможно, у него всё же кто-то есть. Хотя… будь определённость в отношениях, Сенечка не стал бы скрывать. Типа «но я другому отдана и буду век ему верна». А мальчишка что-то недоговаривал – совсем на него не похоже. Видимо, сам не уверен. Тут, наверное, неразделённые чувства либо влюблённость на расстоянии. Да точно, по интернету с кем-нибудь познакомился – ерунда! Павел сумеет сделать так, что парень всех своих виртуальных друзей и возлюбленных позабудет. В конце концов, они неизвестно где, а он – рядом. И он лучше. Вот по-любому лучше! Но где же он, где?! На балконе со снегирём теперь ощущалось некое шевеление. Павел присмотрелся повнимательней, высунувшись по плечи из окна машины.. Он увидел, как скользнула по перилам и метнулась к соседям чёрно-белая молния. Затем на секунду появился Сенечка в белых джинсах и голубой свободной футболке, подхватил на руки дрыгающего лапами большого серого кота и тут же исчез в комнате. Дверь балкона закрылась. А уже через пару минут распахнулась дверь подъезда, и Сенечка спустился по ступенькам на тротуар, торопливо стряхивая с футболки кошачью шерсть. – Дар, здравствуй! – садясь рядом с водителем, улыбнулся он. – Ты извини, что я так долго. Это всё из-за кота. К нему подружка приходит второй день. Такие неуёмные! Но я же не могу чужую кошку запереть в квартире, вдруг она что-нибудь разобьёт или порвёт когтями, там много всего ценного. А её хозяева? Они будут волноваться, куда подевалась. – Я видел, как кошка на соседний балкон сиганула, – засмеялся Павел. – Ага, – кивнул Сенечка. – Я боялся, что вниз упадёт, но она ловкая. Ой! А это что? – он нашёл на сиденье маску. Повертел в руках, приложил к лицу. – Это вот так делается, – Павел чуть сдвинул чёрную тряпицу вниз, затянул завязки. – Ничего не видно, – запаниковал Сенечка. – Дар, не надо. Сними. Открой дверь. – Малыш, ну… это просто часть сюрприза, – постарался как можно мягче сказать Павел. – Иначе неинтересно будет. Пожалуйста, доверься мне. И ничего плохого я с тобой не сделаю, обещаю. – Обещаешь? – уточнил Сенечка. – Тогда ладно. Он слегка расслабился. Откинулся на спинку сиденья. Павел, довольно ухмыляясь в бороду, вырулил со двора на дорогу. Двинулся вперёд, плавно набирая скорость.