Яблочный блюз

Туман рассеивался. Павел, опершись руками о подоконник в съёмной квартире, рассматривал своё бледное отражение в оконном стекле и раздумывал, а не сбрить ли ему в ближайшее время бороду. Надоела до чёртиков. Всю ночь ему снилась какая-то мутная херь, а поутру опять мучил стояк. Тело просило желанной разрядки, разум умолял повременить. Странно, романтическая возня с Сенечкой Павлу нравилась. Мог бы (и хотел!) оттрахать мальчишку в машине. Или вчера утром, не слушая возражений, доставить его сюда, на квартиру. Не сделал ни того, ни другого – и не жалел. Тешил себя надеждами, что всё впереди. В случае с Маринкой, помнится, долгие ухаживания за недотрогой вызывали раздражение; нетерпение владело и телом, и разумом. Сейчас было не так. Возраст? Да ни хера, с физиологией всё в норме. Может, и впрямь – любовь нагрянула и начала менять-переламывать психику Павла Дарницкого, превращая его постепенно из беспринципной и жестокой сволочи в… ну, по крайней мере, сволочь меньшего масштаба. Так бывает вообще? Следовало мозговать над поисками клада, а Павел вместо этого придумывал сценарии новых невинных развлечений для Сенечки. И сам себе поражался: он ведь реально ловил кайф от планирования всех этих прогулок, покатушек и милых сюрпризов. Размышления о кладе потеряли остроту, они ушли куда-то на периферию сознания и, всплывая время от времени, казались теперь чужими, внушёнными кем-то, транслируемыми извне. Правда, что ли? Так он и позволил какому-то грёбаному телепату вливать в собственный мозг чуждые ему помыслы! Нет, это всё его детские воспоминания. Но как так вышло, что они, лежавшие много лет мёртвым грузом в глубине подсознания, вдруг всплыли на поверхность и призвали к решительным действиям? Сей факт шёл против любой логики и предполагал всё-таки вмешательство мистического элемента. Одна мысль об этом вызывала у Павла отторжение. И всё же он был благодарен неведомой силе, которая выволокла его из опостылевшего Славска в благословенную Кострому, где он каким-то чудом повстречал Сенечку. Кстати, Павел не в первый раз уже отметил про себя, что студент Синицын никак не должен был появиться в Костроме раньше, чем начнётся учебный год. Однако мальчишка был здесь и не пытался, как прежде, скрыться – странное явление, подарок судьбы. Или её же, злодейки, плата за то, от чего он, Павел Дарницкий, должен был добровольно отказаться? История с кладом – неспроста. Возможно, ему предстоит обнаружить сокровища и не себе прибрать, а обменять на полную власть над Сенечкой, на благосклонность с его стороны. Не самому Синицыну вручить, а кому-нибудь, от кого всё это зависит. Бред! Или не совсем? По крайней мере, с мифическим кладом даже в фантазиях легче расстаться, чем с привычным укладом жизни и положением в обществе. А придётся, Паша, придётся! Хочешь получить Сенечку – живи по его правилам, играй в открытую, сдирай шелуху с очерствевшего сердца. Это, пиздец, больно! Но иначе не выйдет. Надо подстраиваться под непростые Сенечкины критерии, потому что нагнуть его под себя не получится – если только сломать. Сегодня в Павловых планах покорения Сенечки был ещё один день тишины. Пусть мальчишка отдохнёт от общения и заодно поскучает, попереживает, куда Павел подевался. Такой ход всегда на пользу, особенно в начале отношений. Конечно, Сенечка – особенный, традиционные подкаты тут никогда не проходили. Но в этом случае Дарницкий интуитивно ощущал, что поступает правильно. Не полный игнор, но небольшая передышка не повредит обоим. Иначе его тело не поддастся контролю разума, и он сорвётся. Ледяной душ, как и остервенелая дрочка, решит проблему ненадолго. Вечером надо будет пошариться по интернету с целью снять какого-нибудь доступного симпатяжку на ночь. Скорее всего, особых проблем с этим не будет: несмотря на всю видимую патриархальность Костромы, нужный ему интим-сервис здесь имеется. Расставив таким образом приоритеты, Павел приступил к утренним действиям, соблюдаемым практически с постоянством ритуала. Он залил кипятком в кружке с толстыми стенками и прикрыл блюдцем молотый кофе. Кофемашины, к которой привык дома, в съёмной квартире не было, возиться с туркой было лень, а растворимую бурду терпеть не мог, хотя и покупал – то ли по привычке, то ли на случай спешки, когда для бодрости необходимо было выхлебать керамическую бадью бурой горечи, приправленной до приторности шестью ложками сахара. Молотый под блюдцем – средний вариант, редкая уступка человека, который, в общем-то, не привык искать золотую середину, балансируя на дрожащей доске неверных качелей. Всё или ничего – его девиз по жизни. Скорее – всё, хотя для отказа от задуманного тоже надо иметь определённого рода смелость. Но это если играешь по-крупному, если на кону – деньги, власть, секс. В бытовых мелочах Павел не был так прихотлив. Кофе – он и есть кофе. Даже не смотрел на марку и сорт, хватал с полки в супермаркете что подороже, предполагая, что цена говорит о качестве. Хорошо бы ещё оранжевый кисло-сладкий круг апельсина опустить в густо-коричневый напиток, чтобы перебить горечь. И, приоткрыв створку окна, устроиться на кухонном табурете с сигаретой. Курил он редко, исключительно для удовольствия и обычно на свежем воздухе, пропитанных табачным смрадом помещений не любил. Возможно, привычка дымить в форточку осталась со школьных времён, когда свои дурные пристрастия приходилось скрывать от родителей. В присутствии Сенечки он не курил. И не тянуло – вот странность! Не надо о Сенечке. Ещё не хватало – разводить сантименты, все эти мечтания и страдания. Всегда презирал слюнявую романтику; мог ли знать, что когда-либо сам на эту удочку попадётся. Размышления перебил длинный и настойчивый звонок в дверь. Посылая проклятия на неразумную голову того, кого черти принесли в столь ранний час, Павел щелчком отправил окурок за окно и двинулся в прихожую. Попутно заглянул в ванную – вдруг невзначай залил соседей снизу, и это они пришли требовать компенсации. Нет, пол был сухим. Впрочем, могла квартирная хозяйка заглянуть за какими-нибудь забытыми вещами, или жаждущие поговорить о вечном проповедники, или вездесущие торговцы водными фильтрами, уникальными сковородками и прочей невъебенной дрянью… Да кто угодно! И сейчас он просто-напросто спустит с лестницы давящего на кнопку звонка надоеду, кем бы он ни был. Несмотря на своё умиротворённое состояние. Не посмотрев в глазок, Павел резко распахнул дверь. И, ошарашенный, отступил в сторону. На пороге стояла собственной персоной его польская прабабка. – Ничего себе выросла детинушка, – упираясь в пол острым концом зонта-трости, задумчиво проговорила женщина. – Ну, здравствуй, внучек Павличек! Пригласишь в дом? – Проходите, – сквозь зубы процедил Дарницкий, указывая незваной гостье дорогу на кухню. – Разуваться необязательно. Она не послушалась, скинула туфли в прихожей, поставила в угол зонт и заскользила по коридору, быстро переставляя узкие ступни в бежевых носочках и придерживая щепотью подол длинной, в пол, юбки. Конечно, эта элегантная леди не могла быть его прабабкой, несмотря на умопомрачительное сходство с образом, отпечатавшимся в памяти. С фотографиями бы сравнить, да не было их в семейном альбоме Дарницких… и самого альбома, кажется, не было. Сколько ей лет – больше ста? Люди столько не живут, даже если они чудаковатые старухи, добрые колдуньи или что-то вроде того. Тем более, дряхлой перечницей незнакомка не выглядела. Солидная ухоженная дама лет шестидесяти, не старше. Конечно, врёт. Актриса! Но… откуда она знает? он же не болтал направо и налево. Побеседовала с родителями? Нет, те вряд ли знают, как для их сына дорога и важна была эта престарелая родственница. Маринка же и вовсе не слыхивала о его польской родне. Он не рассказал о прабабке даже Сенечке. Почему – даже? Типа влюблённые обязаны делиться сентиментальными вспоминалочками о сопливом детстве. Хм, а они влюблённые? Серьёзно?! – Фу, Павличек, ты куришь! – леди схватила со стола бумажную салфетку и принялась то ли обмахиваться ею, как квадратным веером, то ли разгонять несуществующий дым (существующий давно улетучился в окно). – Помнится, ты говорил, что дым во рту – гадость. – Я такое говорил? – усомнился Павел. – Ну, думал. Это несущественно. Ты мало говорил и много размышлял, ты был чудесным ребёнком. Куда подевалась та прелесть, и почему теперь всё стало наоборот? – Все вырастают, меняются, – пожал плечами Дарницкий. – Хотите кофе? – Нет, – поморщилась гостья. – Ты отвратительно его готовишь. Завари лучше чай. Зелёный, вон из той пачки, с чайной ложечкой мяты и щепоткой молотой корицы. Ай, ты не сумеешь, дай – я сама! Она пошарила по ящикам и полкам, выволокла на свет божий какие-то кульки и коробки, которых он точно не покупал, похожий на белого слона фарфоровый чайник, серебряное ситечко, которому обрадовалась бы Эллочка Щукина из книжки про двенадцать стульев, и много ещё мелкой дребедени. Переставляя всё это с места на место, каким-то образом сотворила ароматный дымящийся напиток, разлила по двум белым тонким чашкам. Павел потянулся к одной, почувствовав странный для чая, но довольно приятный и чуть дурманящий запах. – Имей терпение, – строго сказала женщина. Чёрт знает, как она это делает, но… она действительно его прабабка, никаких сомнений. – Что, признал? – захохотала гостья. – Ты ведь не чай пить пришла и не в родственных чувствах признаваться, – догадался Павел. – Тебе от меня что-то надо. О семейных сокровищах я вспомнил неспроста, мне помогли о них вспомнить – так? – Умный мальчик, – захихикала она, приподнимая чашку двумя пальцами за витую ручку. – Неплохое наваждение получилось, да? Многослойное. – Наваждение?.. – разочарованно протянул Павел. – Хочешь сказать – не было никакого клада? – Почему не было? – дамочка рассеянно отхлебнула из чашки. – Был. И есть. А ты не там ищешь, детка. Да и, похоже, решил совсем похерить поиски. Поинтереснее занятие есть, да? – Не болтала бы, чего не знаешь, бабуля! – огрызнулся Павел, за грубостью пряча дурацкое смущение, охватившее его, когда понял, что и про Сенечку старуха в курсе. На старуху она не больно-то похожа. Женщина элегантного возраста – только так. – Зови меня Агнешкой, – быстро прошептала она. Приблизила к нему лицо, и тут только Дарницкий разглядел её глаза – как у кошки, с жёлто-зелёной радужкой и вертикально вытянутым зрачком. Нечеловеческие глаза. Павел не привык бояться – предпочитал, чтобы боялись его. Но тут ему реально стало не по себе. Вроде и не пил накануне, траву не курил и таблетками не закидывался. От недосыпа, что ли, такие глюки? Или от недотраха. Хотя от него, родимого, что-нибудь другое мерещиться должно – нет? – Как-то по-детски звучит – Агнешка, не находишь? – усмехнулся он, энергично встряхивая головой, будто от этого всё показавшееся исчезнет. – А мне по возрасту пора в детство впадать, – заливисто захохотала гостья. – Ты знаешь, сколько мне лет, Павличек? Ох, лучше бы тебе и не догадываться… Наскучило мне, внучек, неприкаянным призраком по белу свету мотаться. Хочу воплотиться заново в человеческом теле. – Я тут причём? – отшатнулся от неё Павел. Сумасшедшая бабка! Или правду говорит? Глаза-то у неё, глаза… – Клад ищи, – старушка со смешным девчоночьим именем одним глотком допила чай и потрепала его по плечу тонкими пальцами – в узких кольцах, с алым лаком на ногтях. – Мальчишку я тебе в постель приведу, начало тому положено. Не сразу, но… всё будет, обещаю. А ты мне взамен – клад. Мне из того сундучка только яблочко нужно. На цепочке. Помнишь ведь? Он кивнул. Ещё бы. «С ягоду невежинской рябины». Полюбопытствовал: – Там ведь и более ценные побрякушки есть, почему именно эта? – Артефакт, – загадочно качнула головой она. – Поможет начать жизнь с начала. – Яблоко Евы? – иронично хмыкнул Павел. – А ты не смейся, детка. Ведь я могла бы и в твоём теле оказаться – не повезло тебе, жаль. – На хуя мне такое счастье! – пробормотал Дарницкий. Выгнать бы из квартиры шизофреничку, однако вместо этого он, будто сам рехнулся ненароком, продолжал теребить детские воспоминания и сопоставлять друг с другом упрямые факты. – Из-за этого, что ли, у тебя с моим отцом конфликт вышел? – Смотри-ка – догадался. Умный мальчик, – Агнешка погладила его по голове, как маленького. – Правда, я бы конфликтом это не назвала – так, небольшая семейная ссора. Евгеша забавный юноша: представь себе, он ко мне киллера присылал, я с этого долго смеялась. «Забавный юноша» – это про его отца, который в те времена не гнушался дружбой с криминальными авторитетами. Время такое было, лихие девяностые. А бабка крута, ничего не скажешь: киллер её насмешил, наёмный убийца для неё вроде клоуна, блядь! Да вряд ли отец поверил в какую-то мистику с такой силой, что собрался укокошить престарелую родственницу. А потом с какого-то перепугу отказался от своей затеи? Придумывает старушенция, сочиняет – Агата Кристи доморощенная, Дарья Донцова без миллионных гонораров. – Учти, я никогда не лгу, – покачала головой Агнешка. – Такие, как я, органически не способны выдумывать. То есть могут изредка, но… фантазия автоматически воплощается в жизнь, так что никакого смысла нет в подобных махинациях. Павел припомнил, что где-то он такое слышал – правда, применительно не к Агнешке, а к совсем другому человеку. Человеку ли? То, что прабабка с лёгкостью прочла его мысли, совсем не удивило. Он ощущал себя слегка одурманенным. Возмущаться по этому поводу не хотелось – будь что будет, во всяком случае, это любопытный опыт. Что она такого интересного ему в чай добавила? По ощущениям ни на один знакомый ему лёгкий наркотик похоже не было. Что будет дальше – неважно, сейчас Павел ощущал только приятное головокружение и полное доверие окружающим. Ну, не всем подряд, а исключительно этой странной особе, но ведь, кроме неё, никого в кухне и не было. Промелькнула мысль: а ведь теоретически сейчас могут по-тихому зайти какие-нибудь хмыри и обчистить квартиру, а он их и не заметит, потому что его внимание будет приковано к обаятельной даме преклонных лет. Такое возможно, кстати, и без наркоты, и без гипноза – работает самовнушение или что-то в этом роде. Дарницкий вспомнил дурацкий ролик в интернете: от смотревшего требовалось пересчитать танцоров в белом, и зритель, увлёкшись арифметикой, с первого раза не замечал затесавшегося среди тёмных движущихся фигур медведя. – Не болтай ерунду, – сделала замечание Агнешка. – Я молчал вроде бы, – огрызнулся он. – Хм, действительно – молчал. Слишком громко думаешь, детка. Я не чувствую разницы между твоими репликами и мыслями. Интересно, если бы эта дама всё же воспользовалась его прекрасным телом как сосудом для собственного сознания, как бы это выглядело? Случилось бы что-то вроде раздвоения, как у шизофреников, или это было бы полным поглощением и уничтожением его личности? Блядь, она ведь женщина! Значит ли это, что ему самому пришлось бы стать бабой… или трансом… или пассивом? Что за хуйня лезет ему в голову… – Глупости, – проговорила Агнешка. – Пошлые нелепости. И они ниоткуда не лезут, твой мозг прекрасно генерирует их сам. – Ты для этого пришла? – опасливо поинтересовался Павел. – Формулируй яснее, милый, – попросила она. – Ну… я достану тебе цепь с яблоком, и ты заберёшься в мою голову? Агнешка расхохоталась – звонко, по-девчоночьи. В этот момент черты лица зрелой женщины размылись, показались другие – тонкие, острые, девичьи. Как будто дочь на него взглянула из-под старушечьей маски – Сонечка. Привиделось, конечно. Голова шла кругом, оторвать задницу от табурета казалось нереальным, его и сидя покачивало. Забористая трава у тётки, однако! – Тебе бояться нечего, – нежно похлопав его по руке кончиками пальцев, сказала гостья. – Твоё тело взрослого мужика никому из нас неинтересно. – Из вас? То есть ты не одна такая? – переспросил Дарницкий почти без удивления. – Имя нам легион, – вполне серьёзно, даже не хихикнув, произнесла Агнешка. Павел, опознав библейскую цитату, слегка напрягся. – Не парься, – добавила она. – Ни ты под этот расклад не попадаешь, ни твоя дочь-подросток. Для переселения нужен ребёнок до начала полового созревания. Есть у меня на примете одна смышлёная девчушка – правда, до неё фиг доберёшься, её один мой заклятый приятель для себя растит. – То есть вам всё равно, пацан или девочка? – Хм, можно подумать – вам, людям, не всё равно. Основная масса держится за устаревшую теорию о биполярности, поскольку им так спокойнее, что ли. Есть на что опереться, верх-низ. А попади они в открытый космос – и ни верха, ни низа, поплывут в невесомости. Нет ведь ничего такого, Павличек, всё это выдумки выживших из ума стариков и старух. Небо и земля, мужчина и женщина, добро и зло – нет никаких различий, всё одно, всё из тех же молекул вещества и импульсов энергии. Понял, нет? – Ни хера не понял. – Неважно, поймёшь когда-нибудь, жизнь длинная. Ты, главное, клад отыщи и вынь из того места, где спрятан. И тогда уж яблочко – мне, а остальные цацки хоть себе забирай, хоть с братом поделись, мне всё равно. – С кем ты делиться предлагаешь? – заволновался вдруг Павел. – С братом твоим троюродным, с Миркой. Он тоже ищет, как и ты, так что поторопись, он мальчишка шустрый, опередит тебя и уж точно своего не упустит. Он не такой щедрый, как ты. – Не такой расточительный, хотела сказать? Стоп… но у меня нет никаких троюродных… слово-то какое!.. – Твой отец в своё время разосрался не только со мной, но и со всеми родственниками-Ковальскими… в том числе и с теми, что живут в Польше и пишутся без «и краткого» на конце. – Ещё раз стоп… Так ты про тех Ковальски? Но у них дочь, Владка, мы с ней… – Переписывались, когда были школьниками, даже немного флиртовали на расстоянии, мечтали встретиться, троюродные же – фигня, а не родня, ни разу не инцест. – Откуда ты знаешь? – опешил Дарницкий. – Интересуюсь личной жизнью моих правнуков, а ты как думал! Потом вы перестали общаться, у тебя началась та отвратительная история с Мариной… неважно. Так вот, если ты не знал, – у Владки есть старший брат, Казимир. – Казимир Ковальски? Что-то знакомое… – И он, между прочим, здесь, в Костроме. Так что, если не хочешь, чтобы братик тебя обскакал, – поторапливайся, детка! Агнешка вытряхнула из рукава на стол маленький радужный волчок, закрутила его и, пока Павел заворожено следил за движением игрушки, исчезла из кухни. Телепортировалась? Или спокойно вышла из квартиры за те несколько минут, в которые его внимание было занято? Когда он был маленьким, прабабка легко проделывала такие финты. Ничего не изменилось, не изменился и он сам. Разве только внешне – вымахал в высоту и раздался в ширину, оброс бородой, разжился собственными, не отцовскими, деньгами и приобрёл солидный статус. А внутри – всё тот же младенец, готовый вестись на простенький фокус. Дарницкий раздосадовано хлопнул по волчку, тот остановился, превратившись в кусок раскрашенного картона и сломанную зубочистку. Казимир Ковальски, значит… Неужели тот чудак на заглохшем джипе? «Ну, здравствуй, брат!..» Приехав по знакомому адресу, Павел не стал заходить в «Бригантину», повернул сразу к левому крыльцу с увитыми плющом воротцами, где находилась лавка антиквара. Как сразу не догадался сюда заглянуть? Логично же. Но до этого мозг будто был затуманен, а сейчас в нём что-то прояснилось. Или засорилось-задурманилось прабабкиной травой ещё больше, кто знает. Он с ноги открыл незапертую дверь. Не стал рассматривать стеклянные витрины, заполненные старинными диковинками, – не до того было. Антиквар Казимир Ковальски собственной персоной – мелкий, худой, белобрысый, с рыжеватой порослью на подбородке – шагнул к нему из-за прилавка. Павел, не раздумывая, поднял его на руки. Тот, лёгонький и податливый, плотно прижался к нему, сцепляя пальцы над затылком и крепко обхватывая ногами поясницу. – Хочешь меня, братик? – прошептал Павел, щекоча своей жёсткой бородой его нежное ухо и ощущая до странности знакомый запах горького миндаля. Тот вздохнул нервно, рвано, со всхлипом и мотнул головой в дальний угол торгового зала, где виднелась небольшая дверь. Там, в комнате поменьше, под завязку забитой старыми вещицами попроще, чем в витринах, Дарницкий сдвинул прибор для письма с массивной чернильницей и какую-то деревянную утварь на дальний край инкрустированного письменного стола и нагнул над плоской поверхностью отцепившегося от него Казимира. Стянул с него белые летние брюки вместе с плавками, тоже белыми, провёл по ложбинке между ягодицами и нащупал… анальную пробку. Вытащил плаг, обвёл пальцами смазанный анус. Спросил: – Готовился? – Да, – ответил Казимир, и его придавленное к столу тело вдруг отозвалось какой-то нервной дрожью. – Не меня ведь ждал, сучонок. Другого, – усмехнулся Павел. Немудрено догадаться: они не договаривались о встрече, не созванивались. Мимолётное дорожное знакомство ни к чему не обязывало, Дарницкий ухаживал за Сенечкой, так что Ковальски имел право трахаться, с кем захочет. Но всё равно что-то неприятно царапнуло – то ли дурацкая ревность, то ли не менее глупое здесь и сейчас чувство собственничества. – Накажешь? – спросил Казимир. Без страха, без неудовольствия – с некоторой хитринкой, будто приглашал испробовать новую игру. Будто знал, что подобные развлечения Павел обожает. – Держись, братишка! Он отшвырнул пробку и с размаху звонко шлёпнул Казимира по правой ягодице. Ярко зарозовевший на молочно-белой коже отпечаток ладони выглядел впечатляюще. Павел ударил ещё раз и ещё, потом переключился на левую сторону. Он привычно возбуждался от такой прелюдии. Впрочем, остроты добавляло и ощущение лёгкой запретности происходящего. Родственничек… Правда, родня весьма неблизкая. Как сказала Агнешка про Владку? «Троюродные, ни разу не инцест…» Да и, в отличие от той ситуации, мужики оба, потомства не произойдёт, как ни старайся. Конечно, презерватив бы не помешал, не особо хочется после незащищённого полового акта нестись на приём к венерологу. - В ящике, – постанывая от нетерпения, выдохнул Казимир. Что – и этот мысли читает? Да ну, любому понятно, что пора, а антиквар заранее всё приготовил… не для него, гадёныш! Вот как так можно – трепетно ждать какого-то своего ёбаря и вдруг без сопротивления отдаться первому встречному? Павлу было приятно, что его так высоко ценят, однако… странно это. То, что сам он в данный момент изменяет Сенечке, находящемуся, скорее всего, в том же здании, буквально вон за той тонкой стенкой, Дарницкого нисколько не беспокоило. Волновало другое – горький миндаль… Один и тот же аромат, с небольшой поправкой на индивидуальность, исходил и сейчас от Казимира, и пару дней назад от Сенечки. Совпадение?.. Павел открыл верхний ящик стола, извлёк оттуда презервативы в упаковке, влажные салфетки, флакончик с анальной смазкой. Последнее, на его взгляд, было лишним, анус Казимира оказался неплохо разработан пробкой. Похоже, тот довольно долго проходил с затычкой в заднице. Интересно – сам до такого додумался или заставили? – Ну, пожалуйста, трахни меня! Сил моих больше нет, – взмолился Казимир. Павел подумал, что можно было бы ещё немного помучить партнёра, но ему самому не терпелось присунуть в это тёмно-розовое, воспалённое, сжавшееся в болезненном ожидании отверстие. Он расстегнул джинсы, приспустил боксеры и покачал на ладони тяжёлый от возбуждения крупный член. Казимир, обернувшись и оценив размеры, тихо заскулил. Павел натянул резинку на своё немалое мужское достоинство, слегка смазал для скольжения и резко толкнулся в пульсирующую дырку. Казимир охнул. Павел замер, позволяя партнёру привыкнуть к тому, что у него внутри. Вскоре тот сам потребовал: – Не тяни, двигайся! Павел начал вбиваться в его упругую задницу, постепенно ускоряя темп. Казимир, глубоко и часто дыша, ритмично шевелил бёдрами, подаваясь ему навстречу. Обеими руками Ковальски удерживал стол, готовый пуститься в пляс под напором двух мужских тел. – Хочу кончить, Павлик, миленький, – зашептал Казимир. Дарницкий поморщился. Разговоры во время секса его бесили, нежных обращений вроде Павлика он терпеть не мог. Ещё бы Павличком назвал, как пани Агнешка! Ладно, ему позволяется по-родственному. Брат, сука! Да ещё и старший. Эффект блядской новизны – вот оно что, парней старше себя Павел ещё ни разу не трахал. Волков не в счёт, тот всегда доминировал, и это казалось в порядке вещей. Впрочем, если бы Дарницкий не знал, сколько лет его партнёру, не догадался бы. Казимир был стройный, относительно гибкий, а дырочка его, несмотря на некоторую растянутость после пробки, оставалась практически девственно тесной. И горячей. А как сладко стонал Казимир, с какой кошачьей грацией выгибался ему навстречу… особенно когда Павел, наконец, внял его просьбам и дотянулся правой рукой ему между ног, огладил аккуратные тугие яички и принялся надрачивать небольшой, так славно уместившийся в ладони член. Казимир быстро достиг оргазма и тут же размяк, ослаб. Его липкая сперма растеклась у Павла между пальцами. Он и сам вскоре разрядился, тяжело и резко дыша, с непривычной для себя нежностью приникнув губами к стриженому затылку антиквара и вновь ощущая от его волос запах миндаля, который в последнее время ассоциировался у него исключительно с Сенечкой. Может быть, в этом запахе всё и дело? Конечно, родственничек-антиквар не ценен для него сам по себе. Он, как те же Вадик, Алёшка, безымянные мальчишки из клуба, – всего лишь замена Сенечки, о котором Павел не переставал думать, которого не переставал желать.