Яблочный блюз

Ему ли не знать, что будет, если не появиться на общественно значимом мероприятии, где тебя – конкретно тебя! – ждут. Ничего не будет, вот именно! Ни доверия, ни уважения, ни приглашений в будущем куда-либо. Возможно, и об участии в следующих выборах мечтать не придётся. Партия власти найдёт другого, мало ли молодых, горячих, активных. Или, наоборот, – пожилых, опытных, проверенных. Он, Павел Дарницкий, давно не юноша, открытый всему новому, однако ещё и не солидный дядечка, прошедший все огни, воды и медные трубы. Мало, мало медных труб ему досталось – охуительно мало, надо бы ещё добрать. Вадик вёл тойоту, как всегда, неспешно и аккуратно. Ну и правильно, незачем гнать, как на пожар, – Инна как следует рассчитала время и прислала водителя заранее, умница девочка. Да, и Вадик молодец. Павла нисколько не раздражало, что автомобиль ползёт беременной черепахой: некуда спешить. На объекте будут точно в срок; Павел произнесёт подготовленную Инной и уже присланную ему речь; получаса хватит, чтобы запомнить её, прочитав по пути с экрана айфона, слов немного и они несложные, не отрывок про тот самый дуб из эпопеи Льва Толстого, что в школе зубрил на пятёрку. Проще, всё гораздо проще, и в шпаргалку можно будет заглянуть, никто не осудит. – Павел Евгеньевич, мы где-нибудь останавливаться будем? – обернулся к нему Вадик. – Зачем? – не понял Дарницкий, отрываясь от экрана с текстом речи, раздражённый тем, что шофёр отвлекает его по пустякам. – Ну… вы знаете, – промямлил парень. – Соскучился, что ли? – хмыкнул он. Никогда прежде Вадик сам не набивался на секс, инициатива стопроцентно исходила от Павла. Дарницкий был уверен, что мальчишка еле терпит близость с ним и старается избегать её. А тут – оп-па, надо же! – Деньги нужны, – вздохнул водитель. Ах, вот в чём дело! А он-то был готов поверить в свою неотразимость для всех, включая убеждённых натуралов. Именно так и выглядит крушение великой голубой мечты, да? Даже не смешно ни разу. По крайней мере Вадик честен с ним, спасибо мальчику. Однако благотворительных выплат не будет, пусть не разевает рот на сладкую халяву. – Обойдёшься, – не стал обнадёживать Павел. В другое время и при других обстоятельствах он бы даже порадовался, что Вадик напрашивается на поспешный дорожный трах, и воспользовался бы возможностью нагнуть его в ближайшем перелеске. Сейчас же Павел ощущал себя вполне удовлетворённым и расслабленным после общения «по-родственному» с Казимиром. Если чего-то и хотелось, то покурить, сожрать что-нибудь сытное, горячее, мясное. И, конечно, переодеться. Дарницкий окинул себя критическим взглядом. В Казимировом офисе он принял душ, но рубашку натянул несвежую, мятую, стоило бы переменить её. И галстук… просто забыл о нём! – Придётся заехать в Славск – домой, переодеться, – глядя не на Вадика, а в неведомое никуда, заметил Павел. – Инна вам костюм приготовила и всё остальное, на заднем сиденье лежит, – так же отстранённо-вежливо сообщил Вадик. Интересно, пацан очень расстроился, что не удалось заработать лишнюю копеечку? А Иннушка молодец, надо будет ей придумать какую-нибудь внеплановую премию. Жрать всё-таки хотелось нестерпимо, но эту проблему нетрудно было решить и без заезда в Славск. Павел велел притормозить возле любой придорожной кафешки. Повезло: первая попавшаяся забегаловка оказалась не такой уж убогой и замызганной, как ему представлялось. Даже не без некоторой ироничной оригинальности в дизайне: массивные столы и лавки из крашеных досок, на стенах – пинап-стилизация советских плакатов. Вадик ухватил шаурму и, жуя на ходу, отчалил в машину, оставив Дарницкого за столиком под картинкой «Не опаздывай на производство!» (с брутальным парнем в кепке, целующим юную цыганочку с белой розой в волосах) ждать заказанные кофе и говяжий стейк с картошкой. Плебейскому фастфуду он предпочитал не менее жирную и вредную, но всё же классику. На овощные салаты и морепродукты смотреть не мог без тошнотворных позывов – слишком явно напоминали тот период, когда Маринка пеклась о своём и мужнином до кучи здоровье. Лучше бы меньше пеклась и больше пекла, честное слово! Пироги, блины, оладушки… Почему вдруг это вспомнилось? Оттого, что в тесном зале кафешки витал аппетитный дух выпечки, наверное. Видимо, в соседнем помещении располагалась небольшая пекарня. Ладно, если не перехочется, можно будет потом добавить к заказу пирожок. А сначала мясо, мясо, мясо… И кофе! С коньяком – он сегодня не за рулём, можно. Кофеин и спиртное, выплеснутые в пустой желудок, мягко так легли на утренний подозрительный травяной чай, голова закружилась. Павел вынул сигареты, полненькая нерасторопная официантка, забирая крохотную кофейную чашку с блюдцем, услужливо подвинула стеклянную пепельницу, опрокинув стакан с апельсиновым соком. Охнула, замахала руками, как бестолковая птица крыльями, пообещала принести новый сок и в качестве извинения предложила бесплатный десерт. Дарницкий отказался. Нахмурившись, спросил, когда будет готов стейк. Ему с подобострастием пообещали «сейчас-сейчас» и, нервно расстегнув пуговку на блузке, продемонстрировали пухлую грудь. Смешно, честное слово. Скорее всего, посетители в приличных костюмах (пусть и слегка помятых, как у него) редко здесь появляются. Скорее, заглянет… ну, если не пролетарий в спецухе, как те, что на плакатах, так неформал-автостопщик в драной джинсе, косматый геолог в растянутом свитере с оленями или отец семейства в разошедшейся на круглом пузике рубахе в полоску с двумя вопящими в голос и требующими мороженое вместо бульона отпрысками. И то, и другое, и третье для разборчивой подавальщицы – не вариант. А то, что она сама ни разу не вариант для такого, как Павел, будь он хоть трижды гетеросексуал, девчонке не приходит в голову, наверное. Корчит из себя грёбаную Золушку зачем-то. Мечтать не вредно. А Павел Евгеньевич Дарницкий ничего себе так объект мечтаний юных дев. В самом соку. Юным девам ведь нравятся зрелые мужчины. Юным… э-эм… юношам, наверное, тоже? Голова кружилась, продолжать игру в молчание-игнорирование казалось невозможным. Даже после изнурившего его секса с троюродным братцем. Потому что… ну, не в сексе дело. Совсем не в нём. Остро захотелось увидеть Сенечку. Просто увидеть. Хотя бы издали, не привлекая его внимания, но всматриваясь жадно, скользя пристальным взглядом по всем изгибам юного тела. Не удастся в ближайшее время: чёртов дом культуры, не могли до осени подождать с открытием, кому он в каникулы нужен! Школота небось жарится на солнце и купается в Волге до синих губ, а старшее поколение мотыжит огороды, не до плетения из лозы тем и другим, не до оркестра русской балалайки, а кино они вечерами дома смотрят, по телевизору. Нет, присралось местным царькам торжество поскорей устроить, похвастаться! Да там небось и ремонт сделан в стиле «тяп-ляп», зимой начнёт снова крыша протекать, штукатурка с углов повалится. Куда торопятся, идиоты?! А после официоза ещё и банкет, от которого не отвертишься, – надо. Притащить, что ли, снова Вадика за стол, позлить провинциальную культурную тусовку? Даже так развлекаться не хотелось. Не ново, скучно, неинтересно. А хотелось – домой! Домой? Съёмная квартира в Костроме – это для него уже дом – так, что ли? Дом там, где те, кого любишь. Никогда всерьёз не воспринимал подобный романтический бред, но – вот поди ж ты… Дом для Павла теперь там, где Сенечка. И никак иначе. Даже дочка не в счёт. Даже родители – давно отвык от общения с ними. И уж Маринка – тем более. Чужие люди, не о чем говорить. Ни о ней, ни с ней. Поговорить бы с Сенечкой сейчас. Хотя бы голос его услышать… Не особо соображая, что делает, Павел рывком вынул айфон из кармана пиджака, набрал Сенечку. Гудки, гудки. Десятки, сотни, тысячи, миллионы долбаных гудков терзали его слух. Ты почему трубку не берёшь, с-с-с… солнышко?! Зараза малолетняя... Наконец-то! Холодное «слушаю вас» – чужой, не Сенечкин голос. Что за… Что произошло вообще, почему ему отвечает кто-то незнакомый? Да нет – знакомый. Очень даже. Двух часов не прошло, как расстались, братик! – Видите ли, молодой человек сейчас ответить не может, его телефон временно у меня… – Ковальски, кончай придуриваться, это ты! Твой голос не узнать невозможно, – выпалил Павел. Запоздало подумал: а вдруг ошибся всё-таки. Мерещиться теперь везде будет этот Казимир! Коньяку в кофе в придорожной забегаловке как-то уж очень от души наливают. – Я, – растерянно ответили ему. – А вы кто? Мы знакомы? – Давно ли мы с тобой на «вы», радость моя? – расхохотался в трубку Дарницкий. И, осознав, что собеседник всё ещё не догоняет, дурашливо представился по полной форме. – Павел Евгеньевич Дарницкий к вашим услугам, господин Ковальски! Брат твой троюродный – что, до сих пор ещё не врубился, чучело?! – Ох… врубился, – прошелестел голос Казимира. – Значит, он просто фамилию сократил, а я подумал… – Что? Кто? Какую фамилию? – не понял Павел. – Теперь ты тормозишь, – тихо хихикнул в трубку Казимир. – Мальчик. Тот, чей телефон. Дар – под таким именем ты у него записан. Дар божий, надо же… – Откуда. У тебя. Его. Телефон, – зло и размеренно проговорил Павел. – Ты ревнуешь! – восхищённо воскликнул Казимир. В пропитанном съестными ароматами воздухе явственно сквозил аромат горького миндаля. – И не думал. Ох, как неприятно осознавать, что эти двое спелись за его спиной! Вряд ли задумали потрахаться – два пассива в одной койке, курам на смех. Вряд ли плетут против него интриги – кажется, простодушные и доверчиво-послушные оба. Хотя… нет, насчёт Сенечки ни к чему сомневаться, Сенечка способен сопротивляться, но не увиливать, весь он, как на ладони, а вот Казимир этот – хитрая тварюшка, себе на уме. Но в то же время мерзостно как-то. Не от их надуманного общения (о чём им там двоим болтать!), а от собственной реакции на это. От глупых подозрений в адрес Сенечки – чистого, светлого мальчика, каким он его видел сейчас. От ревности своей. Да. От неё. Присутствует, дрянь такая, как ни отрицай… – И всё же – откуда? – спросил, уже почти успокоившись. Но не примирившись с нелепым фактом! Мясо всё ещё не принесли. Зато поставили ему под нос украшенное кремом пирожное «от заведения». От запаха ванили и сладкой сдобы замутило. Вот на хера оно надо? Первым порывом было – сбросить на пол эту гадость. Сдержался. Дотянулся, переставил блюдце с несвоевременным десертом на соседний столик. – Ты меня запер, – заныл в трубку Казимир. – Не отрицаю. – Мне было плохо – тебе не понять. – Почему же, вполне, – буркнул Павел. – Так херово сделалось, что пацана позвал твои сопли утирать? – Не звал я его, Павлик! Мальчик сам прибежал, предложил помочь. – Он где сейчас? – Помчался домой ко мне. – С хуя ли? – Так… за котом, – смущённо вымолвил Ковальски. – За… каким котом? – Говорю же – не понять тебе… Не понять, верно. То ли он, Павел Дарницкий, совсем лишён эмоциональной составляющей, то ли все эти кошколюбы и собакообожатели – невъебенные идиоты. Скорее, последнее. И братишка оказался из этой когорты, жаль. Хотя от этой нежной фиалки немудрено было чего-нибудь такого ожидать. Как, ну вот как можно привязаться не к человеку даже – к бесполезному комку костей, мяса и шерсти? Маринка несколько раз заводила для Сонечки каких-то шиншилл, хомячков – у Павла эти крысёныши не вызывали ничего, кроме брезгливости. Псы и кошки – это же совсем другое, да? Говорят, они умные. Всё равно. Вот на хрена? Не человек ведь. А если и человек… Разве нормально – так прикипеть к кому-либо, что, взаперти находясь, к нему рваться. Не на свободу (такое как раз понял бы!), а вот – проверить, хорошо ли этот кто-то без тебя пожрал, посрал, выспался. Стал бы сам Павел о ком-либо подобным образом беспокоиться? О дочке разве, да только та, когда мелкая была, всегда с Маринкой, с няней, а сейчас – в элитной школе, где охраны больше, чем педагогов, не о чем волноваться, заботливый папа, забей. Нет, ни одна живая душа (пол, возраст, степень родства – без разницы) не вызывала у Павла отчаянно острого желания вдруг оказаться рядом, прижать к себе, ощутить родное тепло, вдохнуть знакомый запах, услышать-увидеть-понять, что всё в порядке, и ни хера не успокоиться, потому что выйти из этого состояния бесконечного томления и сладкой тревоги невозможно в принципе. Ни одна… ни один… Ой ли, Паша? А Сенечка? Что-то же дёрнуло тебя набрать его номер, и это что-то – не скука, потому что как раз сейчас есть чем заняться: повторить подготовленную Инной речь; наорать на местный персонал, требуя, чтобы скорей несли заказанный обед, или, наоборот, сказать пару дежурных комплиментов старательно строящей ему лисьи глазки официантке… – Павлик, а кто он тебе – этот мальчик? Вопрос Казимира застал Дарницкого врасплох, и он вместо того, чтобы грубо осадить любопытного или пошло отшутиться, выдал невнятную полуправду: – Работает у меня в турагентстве, художник, дизайнер. – Зачем в туризме дизайнер, а? – хихикнул Ковальски. – Темнишь, братик… – Чего ради мне выдумывать? – с тенью обиды выдохнул Павел. – Он логотип для фирмы рисует, должен же был я проверить, как там творческий процесс… Так искренне возмутился, что сам почти поверил: по работе звонил, разгон дать бестолковому молодому сотруднику, ибо нехуй херы пинать и срывать все мыслимые и немыслимые сроки, оправдываясь тем, что вдохновение где-то на незримых небесных путях попало в феерическую пробку! – Не выдумываешь, а… всё равно ведь врёшь, – то ли и впрямь догадался, то ли специально подзуживал Казимир. – Если он просто наёмный работник, с чего вдруг ты распсиховался по поводу знакомого голоса из чужого телефона? Вот-вот… Значит, к кому-то из нас двоих ты неравнодушен, и этот кто-то – явно не я. – Почему так думаешь? – усмехнулся Павел. – Завышенной самооценкой я никогда не страдал, – разъяснил Казимир. – Осознаю прекрасно, что в меня ты не мог влюбиться с первого взгляда… и даже с первого траха. Не такие мы с тобой романтичные люди, чтобы подобной фигнёй страдать. – В тебя, говоришь, – не мог, – задумчиво проговорил Павел. – А в него – мог, значит? – Несомненно, Павлуша. Так и было. Так и есть. – Несмотря на всю мою… неромантичность? – Несмотря. Потому что тут не в тебе дело. В нём. – Что же, по твоему мнению, в этом мальчишке меня, неромантичного, привлекло? – заинтересовался Павел, предчувствуя, что именно скажет Казимир. – Его недоступность. Так ведь? – Немудрено угадать, – сквозь зубы процедил Дарницкий. – Но не всё так просто. Да? – Вот именно. Мясо принесли. Павел механически отодвинул тарелку в сторону, продолжая разговор. – Тебе до него какое дело, Ковальски? Кроме дружеской помощи по доброте душевной… – Зря иронизируешь. – Конечно, мне же не понять ваших высоких стремлений, я же скотина бесчувственная. – Такого я не говорил, – испуганно бормотнул Казимир. – Но думал, верно? Все вы так думаете, все… – Может быть… – «Может быть»! – передразнил Павел. – А знаешь, что сказал бы он? «Я – не все». Вот так. – Ты хорошо его знаешь, Павлик. – Ещё бы, – самодовольно отметил он, пропустив в который уже раз раздражающего «Павлика» мимо ушей. – Четыре года я его знаю, вот так. – Время – ни о чём, иногда и за пару минут можно разобраться, что за человек перед тобой, – задумчиво произнёс Казимир. – И как? Разобрался? – хмыкнул Павел, снова ощущая волну ревности. – Не уверен, я же не о себе, а так, в общем и целом. А мальчик этот… он показался мне похожим на наследника Тутти. – Наследника чего? – переспросил Дарницкий. – Это из одной детской книжки, там была иллюстрация… А, ни к чему, долго объяснять, забудь… Ясно… ещё кое-что из той сентиментальной хуйни, которой продажный депутат Дарницкий по определению понять не может. Дружба, доброта, детские сказочки, прочие сюси-пуси… На самом деле всё это есть в тёмной глубине его сознания, плюхает жахлой водичкой в душевном колодце. Самому не зачерпнуть, но кто-то может ведь донырнуть до дна, взбаламутить всё нахрен. Сенечке удалось. Вряд ли мальчишка этого хотел. И уж, конечно, не об этом мечтал сам Павел. Поначалу был какой-то азарт, когда пацанёнок то пугливо скрывался за широкими спинами приятелей и приятельниц, то фыркал, словно обиженный зверёныш, увидев букет цветов, ему адресованный. Привлекала недоступность – Казимир правильно сказал. Но теперь пришло что-то иное, особенно когда показалось, что Сенечка к Павлу сам потянулся. Вот именно – показалось же! Показалось… Зря Казимир думает, что Павел не помнит эту странную, ни на что не похожую сказку про живую куклу и мальчика с железным сердцем. Он ребёнком, с трудом говорившим, но рано научившимся читать, листал пухлую, распадающуюся на листы книжку. Про сердце наврали, конечно, а больше всего ему понравилось, как предводитель мятежников с визжащей девчонкой на руках устроил разгром на дворцовой кухне, разыскивая замаскированный под кастрюлю подземный ход. А ещё его накрывало волнительное напряжение, когда Тибул под пулями гвардейцев шагал по канату, натянутому над площадью, – забыл уже, в начале или в конце истории это происходило, а ощущение до сих пор оставалось явственным. Само собой, хохотал над мужиком с шарами, который влетел прямо в торт, и его глупую рожу повара замазали кремом, маскируя свой косяк, а тот боялся, что кусок пирога оттяпают прямо с его пяткой, но тут в обеденный зал вбежал плачущий наследник, и всем стало не до него… Мальчишка на картинке в книжке действительно чем-то напоминал Сенечку: темноволосый, тонкий и гибкий, с упрямо сжатыми губёшками. Почему Павел сам не вспомнил этой иллюстрации? Сделалось даже как-то обидно, что Ковальски первым заметил сходство. Захотелось до одури поговорить если не с Сенечкой самим, то о Сенечке с кем-нибудь, пусть даже и с припизднутым родственничком, всё равно. Однако Павел усилием воли задавил в себе это желание, перевёл на другое: – Ключ-то ищешь, братик? – Какой ключ? – замямлил, будто не понимая вопроса, Казимир. В той книжке, кажется, тоже был очень важный ключ. Или он путает с другими – «Приключениями Буратино», «Королевством кривых зеркал»? Неважно!.. – От сейфа. У тебя он где-то – ищи, вспоминай, куда дел! – Попробую, – слабо пообещал собеседник. – Действуй! – сердито подбодрил Дарницкий и нажал «отбой». Сразу же, на взводе, набрал Серафиму: – Что с логотипом? – Мальчик рисует ещё, – ответила та. – Мальчик не рисует ни хера, болтается по городу и на звонки не отвечает! – рыкнул в трубку Павел и отключился, оставив даму в замешательстве. Выдохнул, слегка успокоившись, и только тогда принялся за остывшее мясо. За окном нервно сигналил автомобиль – Вадик торопил босса. Павел снова схватился за телефон – пиздец, время на исходе и два пропущенных от Инны нарисовались – видимо, пыталась дозвониться, пока он болтал с Казимиром. «Не опаздывай на производство!», ага… В тему картинка. Счёт ещё не принесли, Павел оставил крупную купюру, придавив тарелкой, – сдачи не надо, некогда. Несмотря на необходимость спешки, вышел из кафе вразвалочку и размеренным шагом, небрежно держа руки в карманах, приблизился к тойоте. – Павел Евгеньевич, быстрее! – взмолился водитель. – Херня. Успеем, – отмахнулся Дарницкий и закурил, облокотившись на капот. В машине переоделся, в новом костюме выглядел шикарно и величественно, слишком хорошо для деревенского праздника. Французским парфюмом благоухал на три километра вокруг. Опоздал, конечно. На «производство», ха! Ленточку ещё не перерезали, но хлеб-соль губеру успели преподнести. Румяная тётка в обнимку с надломанным пухлым караваем мелкими шажками удалялась с места действия, по пути кивая и подмигивая кому-то. Ведущим, наверное? На посыпанном жёлтым речным песком пятачке перед крыльцом сияющего витражами в окнах клуба хор бабушек в сарафанах, расписанных под хохлому, тянул: Ойся, ты ойся, Ничего не бойся… Совет от старшего поколения – прямо очень в точку. Аж по темечку дребезжащими голосами. Никогда Павел Дарницкий не трепетал перед вышестоящими, не будет и теперь. Никогда? Ой ли, Паша? Перед Волковым робел – бывало. Так то Волков. И… если случалось такое, то в неофициальной обстановке. В служебной же всё было чётко и гладко. Нельзя сказать, что дверь в кабинет высочайшего босса с ноги открывал, – соблюдал-таки субординацию, но всё же и не особо тушевался. Подумаешь, шишка, знаем мы, на какой кобыле к тебе подъехать. И с Юрочкой, секретарём его, Павел жил дружно. Во всех смыслах, ага. Про секретаршу нынешнего губернатора такого не скажешь – вот она, сжала губы в ниточку, зыркнула на него, как сердитая училка на нерадивого ученика. Да на него в сопливом детстве ни один педагог так не смотрел, все знали: если Дарницкий опаздывает – значит, так и было задумано; кто не понял, сам дурак. Старушки допели свою «ойсю» и откланялись, после них юноша в белой рубашке (ничего такой, кстати, – светленький, длинноногий) прочёл что-то тягучее, патриотическое, а затем девчушка-ведущая выбежала, проваливаясь в песок тонкими каблучками, выхватила у парня из рук микрофон и предоставила слово губернатору. Глава региона говорил долго и скучно, без огонька – не чета Волкову, публика обычно тащилась, когда тот речи толкал. Ну, ведь просто так человека на повышение в Москву не возьмут, тут не только деловые качества – тут, братцы, харизма, природное обаяние! Павел припомнил, как один психолог на ютубе распинался: мол, харизматичность присуща гениям преступного мира, маньякам-психопатам. Психолог – чудак, конечно, однако что-то в этом есть. Какая разница, администрацией области управлять или шайкой-лейкой, – если народ тебя обожает, то всё получится. Манипулировать массами легко, если гримаса, замаскированная под доброжелательную улыбку, выглядит адресованной всем и каждому. Улыбкой выглядит, а не гримасой, это же талант надо иметь. Актёрская игра – как приятное взгляду и на ощупь гладкое напичканное пестицидами краснобокое яблоко. Такое скорей купят, что бы ни рассуждали о чистоте и сладости мелкого, зелёного, с червячной дырочкой в правом боку. Хм, а причём здесь фрукты? Странное сравнение, будто не сам придумал. Точно не сам. Та же история, что и с мыслями о кладе, с воспоминаниями детства, откуда-то извне в мозг подкинутыми. Неважно! Начнёшь раскладывать мысли, как пасьянс, делить на свои и не свои – непременно свихнёшься. Этого и надо бояться, а не… «Ничего не бойся…»; «…успокойся…» Да спокоен он, спокоен, чёрт побери! – …Депутат государственной думы Славской области Павел Евгеньевич Дарницкий!.. На затуманенную путаными размышлениями голову обрушились аплодисменты. Павел нервно дёрнул плечами. Шагнул к девице и микрофону. В стоящих по двум сторонам крыльца колонках затрещало, защёлкало, загудело. – Здравствуйте, дорогие мои земляки! – собственный голос, искажённый дышащей на ладан техникой (вот ещё и на это будут деньги клянчить!), звучал непохоже; какое-то нелепое эхо повторяло каждое слово, что раздражало чрезмерно. Пытаясь не обращать внимания на досадные помехи, он договорил до конца, поулыбался в ответ на снова раздавшиеся хлопки многочисленных ладоней и вернулся на своё место – в стороне от губера, но и не в толпе, ещё чего не хватало. – Отлично выступили, Павел Евгеньевич, – шепнула помощница. Оказывается, однофамилица костромского провожатого всё время была рядом, он и не заметил. – Спасибо, Инна, – сухо кивнул он, едва повернувшись влево. А справа вдруг прижались горячим костлявым боком, ткнулись лбом в плечо, засопели знакомо и нервно почти в самое ухо. Вот чего надо было бояться… Так кто же знал! Павел привычным жестом приласкал стриженую макушку. – Привет, пап! Будто не пару недель не видел её, а целое грёбаное лето. Вытянулась, загорела, лицо какое-то другое. Или только кажется, просто отвык. Жмётся к отцу, как детсадовка, а ведь взрослая девица. Со стороны посмотришь – такая, ух! В цветастых кедах, джинсах с модными подворотами (голые щиколотки искусаны комарами), в незнакомой оранжевой футболке с надписью #творидобро. – Какими ветрами, Сонечка? – Мы волонтёрим здесь, – дочь махнула рукой куда-то в сторону, Павел повернул голову и увидел стайку подростков в таких же одёжках цвета апельсина и худую носатую девицу повзрослее остальных – наверное, руководительницу. У старшей и двоих-троих из молодняка на шеях были повязаны на манер пионерских галстуков бело-сине-красные косынки. Кто-то из ребят раздавал старухам из ансамбля и мамочкам с колясками маленькие флажки-триколоры. Значит, это официально, не оппозиция какая-нибудь – уф, гора с плеч и камень с сердца. – Пойдём, я тебя с нашими познакомлю. Не очень-то хотелось. Губер, щёлкнув ножницами по атласной ленте, поднялся по ступенькам в клуб, его свита потянулась за ним – официальная часть ещё не закончилась. – Ну, пап!.. – Сонечка дёрнула его за рукав пиджака. Всё-таки совсем ещё ребёнок… Хочется ей похвалиться перед подружками отцом-депутатом, что ли? Павел подошёл к молодёжи, отмахнувшись от Инны, торопившей его последовать за руководством области, – успеется. Подчёркнуто вежливо пообщался с носатой командиршей, крепко, по-мужски, ответившей на его рукопожатие и представившейся Алёной. Имя вызвало воспоминания, которые неприятно царапнули: вроде бы именно так звали другую любительницу тусить с малолетками – женщину, которая помешала осуществиться его планам в отношении Сенечки, – тогда, в лагере. Подумал вдруг: может, оно и к лучшему, что так вышло? Четыре года неудовлетворённости и раздумий поменяли напрочь всю канву их с Сенечкой отношений. Отношений? У него, Павла Дарницкого, никогда ни с кем не было того, что большинство людей называет отношениями. Даже с законной женой. Общий бизнес был, общее имущество. И общая дочь. Общая ли? Может, просто его, просто Маринкина – по отдельности. В любом случае хорошо, что она есть. Вот она – переговаривается о чём-то с подружками в таких же, как и у неё, ярких футболках с «творидобром». И вдруг вся компания срывается с места, хохоча и дурачась, несётся по песку к зданию клуба, взлетает по ступенькам и исчезает за массивной дверью. – Пойдёмте, – кивнула Дарницкому и увлекла за собой туда же Алёна, совсем не похожая на ту, подружившуюся с мальчишками художницу, свою тёзку. – Вам будет интересно. Там выставка. Ему интересно? Да Павел просто замер на пороге выставочного зала, шаря по стенам расфокусированным взглядом. Не прочитав ни афиши, ни надписей у картин, он уже знал имя автора оформленных в белые паспарту таких глубоко объёмных в своей прозрачности акварелей.