Яблочный блюз

…Сам и виноват. Наобещал голодному до чудес и приключений мальчишке все семейные тайны пораскрывать – вот и давай, действуй. Повествуй! Делись информацией! Языком зря трепать Казимир не любитель, за искусными фразами, красочными деталями и прочим образным мышлением – это не к нему, это к незабываемому Богдану Валерьевичу Репину. Тот, помнится, будучи студентом, своими рассуждалками на семинарах университетских профессоров очаровывал. А теперь – студентов, наверное. Вот таких, юных и милых, как этот Сенечка, с широко распахнутыми глазами и приоткрытыми от любопытства розовыми створками губ. На верхней – небольшая ранка с подсохшей коричневой коркой. Не удержался, протянул руку, провёл подушечкой большого пальца. Мальчишка посмотрел на него с весёлым смущением. – Что? – Царапина. Это Ёжик тебя так? – Наверное, ещё днём, когда к тебе его нёс. Пустяки. – Надо бы обработать, вдруг инфекция, – забеспокоился Казимир. – Вот ещё! – совершенно по-ребячьи фыркнул Сенечка. – Уже заросло, на мне быстро всё заживает. – Я заметил, – Казимир невольно скосил взгляд на обмотанные кожаным шнуром запястья парня. Тот смутился. Заёрзал на стуле, сел вполоборота, сложив руки на спинке кресла и пристроив подбородок в изломе локтя. Не глядя на собеседника, потребовал: – Рассказывай! Казимир, глядя на него, растерялся слегка. Действительно – зажёг в пацанском сердечке искру любопытства, а сам… Но, матка боска, как же сложно всё, что беспорядочно крутится в дурном мозгу, облечь в ясную форму увлекательного рассказа! – Может быть, ты будешь мне вопросы задавать? – предложил он. – Вроде как интервью со звездой, да? – хихикнул мальчишка. – Ну… попробуем. Скажи, пожалуйста… девушка с портрета – кто она? Вопрос был неожиданным для Казимира. Хотя… вполне логичным. Начинать историю с сокровищами стоило именно с неё. С одного из стволов родословного древа со странно запутавшимися ветками – до корней теперь вряд ли быстро доберёшься, утеряно и забыто всё, что только можно было утерять и забыть. В эпоху развитого социализма копание в гнилой трухе древности не особо приветствовалось. Наоборот, скрывали, прятали прошлое. Если твоё происхождение не рабоче-крестьянское – грош цена тебе и твоим предкам. – О! – воскликнул Казимир. – Это персона весьма… необычная, скажем так. По семейной официальной версии Агнешка Ковальски была матерью деда Казимира и Владки – Владека. Он счастливо женился после войны на улыбчивой тихой Маржечке, которую нежно любил, как и родившегося от неё сына Михася, и внучат. Успел понянчить на слабых старческих руках и старшего правнука. А вот Маржечка не дожила до такого счастья, схоронил её рано. Казалось бы, вся жизнь семьи Ковальски проходила мирно и неторопливо в Варшаве либо в одном из её пригородов. Правда, переезды с места на место были частыми, но после недолгого сумбура и переполоха новая квартира быстро становилась привычно уютной. О существовании отцова старшего брата (тоже Владека, в русском варианте – Владислава, Славы) Казимир узнал будучи выпускником школы, задумавшим ехать учиться в большой, неведомый и манящий Советский Союз. Тогда ещё Союз, да – потом, в годы Казимирова студенчества, от огромного государства откололись четырнадцать республик, со светлого пути к коммунизму страна свернула на кривую дорожку дикого капитализма с угрюмыми бандюками и лощёными олигархами, с обморочными нищими в московском метро. Однако это была всё та же жутковато-загадочная Россия, неразрывно связанная с его родной Польшей во все века, во все периоды своей великой истории. И, как выяснилось, с семейной историей Ковальски связанная тоже. Первый сын дедушки Владека родился до войны и жил безвыездно в России, в исторической, до боли прекрасной в своей провинциальности Костроме, которую Казимир, выбравшись однажды из Москвы навестить дядюшку по данному отцом адресу, полюбил всем сердцем, как говорится, с первого взгляда. С первого глотка горьковатого осеннего воздуха, если честно. Дядю Владека (Владислава, Славу!), оставленного отцом и потерявшего в младенчестве мать, вырастила и воспитала в Костроме родная бабка, та самая Агнешка Ковальски. И вот тут начинались странности! По рассказам польской родни выходило, что Агнешка не выезжала из Варшавы, где собирала букеты в цветочном магазинчике, мастерила забавные игрушки для маленького Михася и его друзей и играла чудаковатых старух в любительских спектаклях. Дядя Владек же уверял, что все эти годы Агнешка проживала в доме с пионерами и служила капельдинером в Костромском театре имени Островского. Того самого, что сочинил пьесу о дочери Весны и Мороза Снегурочке – вот-вот. Ну, и ещё много других, из купеческого быта, забавных и трагичных, что, собственно, не суть важно. Рассказывая об Агнешке, дядя Владек сравнивал её именно со Снегурочкой, девушкой-эльфом русских легенд, растаявшей однажды над ритуальным языческим костром и приходящей с тех пор раз в году к детям в качестве спутницы седобородого старика в шубе до пят, подозрительно похожено как на иноземного румяного Санту, так и на сурового владыку русских лесов, что в зимнюю пору «дозором обходит владенья свои». Собственно, это всё – сказки, метафоры и лирика. А удивляло молодого Казимира то, как прабабушка могла находиться в двух далеко отстоящих друг от друга городах, в двух странах одновременно. Или это всё же были две разные женщины, две Агнешки Ковальски, удивительно похожие одна на другую внешностью, характером, привычками и причудами? Путало ещё и то, что дядя Владек, рассказывая об Агнешке, называл её то своей бабушкой, то матерью. Впрочем, это можно было списать на старческую рассеянность дядюшки. Владислав Владиславович Ковальский (именно так, с «кратким и» на конце, писалась его фамилия на русский манер) был музейным работником с кандидатской научной степенью, автором ряда публиковавшихся в «Вопросах истории» статей об Иване Сусанине и выдающихся костромичах, но не гнушался и работой простого экскурсовода, двадцать четыре на семь водя туристов по городу и хранилищам древностей. Он легко болтал с заезжими гостями на английском, немецком и французском, что повышало его ценность как гида: работа с иностранцами неплохо оплачивалась и в советское время, и в лихие девяностые. Подробностей племяннику не рассказывал, но Казимир догадался: в суровую эпоху брежневского застоя дядюшка работал на КГБ, раскручивая на откровенные разговоры зарубежных гостей – птиц высокого полёта. Вряд ли по зову души он согласился на такую деятельность – ярым поклонником коммунистических идей Владислав Владиславович не был, о тезисах марксизма-ленинизма отзывался в беседах с племянником с ба-а-альшой иронией. В девяностые показывать смелость суждений не только на кухне, но и в печати уже «было можно». Вероятно, на должность внештатного осведомителя (секретного сотрудника, «сексота», как такой род занятий иногда весьма презрительно называли) дядюшка пошёл денег ради – коллекционерская страсть требовала немалых расходов, а зарплата скромного музейного служащего в те годы была невелика. Возможно, Владека ещё и припугнули – был ведь риск загреметь в тюрьму по одной нехорошей статье. Впрямую дядя и племянник о таком не говорили ни разу, но Казимир не сомневался, что Владислав, как и он сам, был голубее весеннего неба. Несмотря на заманчивую «трёшку» в центре города и деньги, частью вложенные в антиквариат и драгоценности, а частью осевшие на сберкнижке, женщин рядом с ним не наблюдалось. Мужчин, впрочем, тоже. Завещание так и не защитивший желанную докторскую диссертацию кандидат исторических наук Владислав Ковальский написал в пользу Казимира. Этим фактом, как выяснилось, был страшно разозлён некий Евгений Дарницкий, частный предприниматель (иначе говоря – остепенившийся с возрастом бандюган) из близкого к Костроме города Славска. В числе предметов искусства, обосновавшихся в той самой костромской квартире, был огромный портрет Агнешки Ковальски, написанный в незапамятные времена её довоенной молодости малоизвестным, но, несомненно, талантливым живописцем, чьё имя было – Ярослав Дарницкий. Имел ли какое-либо отношение тот портретист к бизнесмену Евгению Дарницкому и его сыну-депутату Павлу, было неясно. По крайней мере, никаких конкретных сведений об этом Казимиру ни в каких архивах найти не удалось. – То есть ты и Дар… Павел – родственники? – выслушав сумбурный рассказ антиквара, ахнул Сенечка. – Троюродные братья, – кивнул Казимир. - Если, конечно, принять во внимание версию, что Агнешка из Варшавы и Агнешка из Костромы – одна и та же женщина. Или мы четвероюродные, если они сёстры-близнецы. Да, и предположить, что художник Ярослав Дарницкий был любовником своей модели, и от этой связи родился ребёнок. Что, честно говоря, страшно сомнительно, поскольку никакими документами не подтверждено. – Не подтверждено, но и не опровергнуто, так? – Ну… да. – И вы оба об этом знали в тот момент, когда… – Знали, – тяжело вздохнув, признался Ковальски. Сенечка закашлялся, залпом выглотав кофе из чашки Казимира, – со своим-то он расправился уже давно. – Ты ведь мог просто соврать, что ничего не было, – наконец, выговорил Сенечка. – А смысл? – пожал плечами Казимир. – Я бы соврал, ты сделал вид, будто поверил. И что? – Инцест – это мерзость, – убеждённо сказал студент. – Не стану с тобой спорить, – отозвался антиквар. – Оправдываться тоже не стану. И не обижусь, если будешь меня презирать. Но мне кажется – ты не будешь. – Не буду, – помолчав, согласился Сенечка. – Только скажи, пожалуйста… кто из вас… ну… начал? – Я соблазнил Павлика или он взял меня силой – ты это хочешь знать? – уточнил Казимир. – Для тебя это так важно? В зависимости от моего ответа изменишь отношение к одному из нас? – Вот так сходу? Ну, нет! Выслушаю тебя, потом его. Сравню, проанализирую, сделаю вывод… Ох, что я несу! Я достаточно хорошо знаю Павла Дарницкого, Мир. – Достаточно хорошо – чтобы что? – Чтобы понять, как оно происходило на самом деле. Если бы ты сейчас начал его оправдывать… – Любишь его? – решил, что догадался Казимир. Павлик-то, судя по тому телефонному разговору, явно с ума сходил по мальчишке. И немудрено. Было в студентике что-то этакое… Видимо, то самое, с чем рядом аккуратность и умение вкусно готовить – всего лишь приятный бонус. Хотелось вот прямо сейчас схватить пацана в охапку, как Ёжика, и утащить к себе домой. И не отпускать ни к Дарницкому, ни к кому-то ещё. Сенечка с сожалением поглядел на дно чашки – кофе там больше не было. – Заказать ещё? – предложил Ковальски, сообразив: ответа на предыдущий вопрос он, скорее всего, не дождётся. – Не знаю, – наконец, шёпотом сказал Сенечка. – Что? Ты про кофе, или… – Или. Как это можно не знать? Сам Казимир про Богдана, например, понял с самого начала. Когда в университетском коридоре увидел его, ещё зелёного абитуриента-провинциала, чуть сутулящегося, в мешковатом немодном костюме. Сразу и на всю жизнь – да, Мир? Нет. На всю не получилось. С Богданом расстался давно, а жизнь всё тянулась зачем-то. Зачем-то, Мир? А, может быть, как раз для того, чтобы смог (успел!) встретить мальчика с картинки в книжке – того самого, на кого любовался всё сознательное детство? Тоже ведь… своего рода чувство. Можно ли не знать точно? Да ведь у всех по-разному! Не меряй каждого на свой аршин – так, кажется, говорят здесь, в России, мудрые старики. Такие, наверное, как тот, что встретился не так давно Казимиру в центре ночной Костромы. Впрочем, он был не сказать чтобы совсем старик. Да и был ли? Очередная галлюцинация. Очередная? Стоп… Если с Агнешкой беседовал братец Павличек, то никакой она не шизофренический бред Казимира, вполне реальный призрак. Этакая неразгаданная фамильная тайна семейства Ковальски – Дарницких. Каким боком тут вообще эти Дарницкие? Прежде даже не задумывался, а начал пересказывать Сенечке запутанную семейную сагу – и сообразил, что никто, наверное, точно не знает, родня они или нет. Никто – кроме самой Агнешки. Которая призрак. Или нет? Возможно, эта пани подобно мадемуазель Макропулос из старой фантастической пьесы живёт триста лет и не стареет. И вот раньше ей было как-то всё до фонаря, а теперь срок жизни на грешной земле людей подходит к концу, и Агнешке понадобилось чудодейственное средство, что спрятано в сейфе с драгоценностями. Отсюда и спешка. Но почему она его, Казимира, не попросила? Вроде бы не первый год знакомы… А ведь просила! Теперь он вспомнил – был подобный разговор ещё пару лет назад, однако антиквар не придал ему значения. Станет он искать какие-то ключи по просьбе собственной галлюцинации! Он сумасшедший, но не до такой же степени. Тогда он плотно подсел на таблетки, да и много дел навалилось сразу, не до того было. Забыл. А она ждала-ждала, не напоминала. И вот, когда за дело взялся конкурент, красавчик Локи, спешно переадресовала задание более расторопному второму своему родственнику, по случайному совпадению тоже оказавшемуся в Костроме. Случайному? Не бывает ничего случайного, когда эти ребята берутся за дело! Наверняка же всё подстроено. Или… это у него уже паранойя? Казимир задумался, совершенно забыв о том, что находится в кофейне, что рядом сидит Сенечка, ожидающий продолжения рассказа, а к истории с фамильными драгоценностями в закрытом сейфе он даже и не приблизился. – Так что с кладом? – всё же решил уточнить Сенечка. – Интересно ведь, что там за сокровища. – Интересно? Правда? – воодушевился Казимир. – Ещё бы! И вообще вся история эта… будто книжка или кино, настоящий детектив с привидениями. А про то, какая сволочь Дарницкий, мне и без тебя все уши прожужжали, если честно. – То есть то, что ты встречаешься с Павлом, для твоих знакомых не тайна? – удивился Казимир. Он-то считал, что Дарницкий – лицо публичное и семейный человек – должен был скрывать эту часть своей жизни. А тут, видите ли, Сенечкины уши… – Какая тайна, – махнул рукой студент. – На их глазах всё и тянулось четыре года. Не удивлюсь, если ставки делали, поймаюсь я на его дурацкие ухаживания или нет. И… мы не встречаемся, Мир! Я сам пока не пойму, что между нами такое происходит. Почему я вдруг позволил ему приблизиться. Хотел бы разобраться, но… сложно. – Меня почему-то не оставляет ощущение, будто он в курсе, что мы с тобой сейчас здесь сидим и о нём сплетничаем, – поёжившись, словно от сквозняка, заметил Казимир. – Конечно, я старый параноик… – Скажешь тоже – старый! – хмыкнул Сенечка. – И не параноик ты вовсе. А Дар действительно грёбаный сталкер. Он же помешан на контроле! Хотя зачем я это рассказываю человеку, которого он запер в офисе… – Ты серьёзно? Сень, но ведь он меня не поэтому запер. Велел ключ искать от того сейфа. – И ты искал? Извини, но ты истерил, по-моему. А он от такого тащится – когда не просто подчиняются ему, а боятся до усрачки. Со мной у него этот фокус не прокатит, прошло то время, когда я его боялся. Слушай-ка, Мир, а ты уверен, что драгоценности до сих пор в сейфе? – спохватился Сенечка. – Может, раз нигде нет ключа, кто-то его уже нашёл. И тайник пустой давно. – Вряд ли. Видишь ли, некие потусторонние силы страсть как хотят клад заполучить. Стали бы они из-за пустого ящика беспокоиться! Возможно, ты в такое не веришь, но… – Мир, тут хоть верь, хоть не верь, а существует какая-то потусторонность. Или мне тоже пора к психиатру? Только я одного не пойму. Если эта парочка такие всемогущие… духи или кто они… Нафига им дурацкие человеческие побрякушки? – Там не просто побрякушки, там артефакт… Стоп! Ты говоришь – парочка? – удивился Казимир. – О ком ты? Я ведь тебе только об Агнешке говорил. – Они меня навещали, – нервно хихикнул Сенечка. – Я думал – может, приснилось, но после того, что ты рассказал… Нет, это не сон. Они были очень реальные. Общались между собой так прикольно, будто… ну, может, и не любовники, но старые друзья – это точно. Или брат с сестрой. Агни и Локи, они… – Как ты сказал? – опешил Казимир. – Агни и Локи. – Матка боска… Мне ведь прежде как-то в голову не приходило, пока ты не сказал про брата и сестру. Локи – бог огня у скандинавов, ты же знаешь? – Читал кое-что, – кивнул студент. – И кино смотрел. – Ну, вот, а Агни – огненное божество у индусов, кажется. Если так, то они действительно что-то вроде родни друг дружке. – Ух ты! – Сенечка восхищённо посмотрел на Казимира. – Получается, что и ты тоже… – Что – тоже? – не понял антиквар. – Этот… полубог, как в мифах. – Тогда уж не «полу», а одна восьмая! – хмыкнул он. – И вообще… вряд ли у божества родились земные дети! Скорее, и мой дед, и предок Дарницкого – приёмыши, которых Агнешка воспитала, находясь в земном воплощении… точнее, в двух воплощениях почти одновременно, в варшавском и костромском. – Мир, – осторожно проговорил Сенечка. – А разве тебе не хочется считать себя… ну, потомком сверхъестественной сущности? – Не хочется, – покачал головой Казимир. – Слишком большая ответственность. Да и вопрос об инцесте, коли так, отпадает, а то как-то не по себе было, когда думал, что мы с Павлом – родственники. Угу, и с Локи тоже… Алё, психиатры, вы где? Приезжайте скорей, заберите, привяжите к койке, вколите спасительную дозу чего-нибудь позабористей, чем кофе на молоке, которого Казимиру и не досталось, всё выглотал умопомрачительный Сенечка – ну и на здоровье, молодому парню не во вред кофе на ночь. Какое – на ночь? Утро скоро, светает… А из кофейни не гонят, такие молодцы. Наоборот, несут ещё кофе, который он и не заказывал. Бонус от заведения? Ну, спасибо! С чего это вдруг? За любопытные истории? О! Понятно ведь, что это… ну, без права передачи. Что – стены, какие стены? Ах, стены кофейни пропитываются духом чудес и тайн…Отлично, пусть пропитываются. Вообще-то даже если эти стены с ушами сболтнут сболтнут кому-то из посетителей забегаловки что-то из того, о чём говорили здесь Казимир и Сенечка, слушатели это ведь не воспримут всерьёз. Кто в наши дни верит в такие сказки? В потерянный ключ от сейфа с сокровищами, пожалуй, и поверят. И в сами сокровища тоже – много было подобных историй, не раз находили в Костроме купеческие захоронки, например, – ему ли не знать. Но вряд ли сочтут достоверными эти все мифы и легенды древней Индии. И Скандинавии, ага. Кстати, о скандинавах – у Олега же есть земное дитя. Девочка очень на него похожа! Так почему бы не существовать родным сыновьям Агни – Агнешки? Ох, нет! Лучше об этом не думать. А главное – не делиться подобными мыслями с Сенечкой, а то крыша поедет у пацана. Впрочем, он тоже ведь из тех, кто видит всякие, как сам сказал, «потусторонности». Не фантазирует же – зачем ему!.. А если что-то видят как минимум двое… трое, Павел ведь тоже общался с Агнешкой! – значит, то самое что-то в определённой степени реально. Может быть, действительно стоило перестать принимать лекарство, чтобы это, наконец, понять? И ещё одну вещь очень надо было прояснить Казимиру. Не мистическую, но ничуть не менее для него странную. – Сень, скажи… Вот ты упоминал, что Дарницкий добивался тебя четыре года. И он что-то такое мне говорил. Я не спрашиваю, почему за всё это время ты не «поймался», как сам же сказал. Я хочу знать – а почему теперь согласился на свидание с ним. Что поменялось? – Ох, Мир! Поменялось… ну, вообще всё. Я же говорил тебе, что ушёл из дома? Интересно – это мальчишка переводит разговор на другую, менее волнительную для него тему или, наоборот, пытается объяснить, начав издалека, с самого-самого? – Звучало такое, – кивнул Казимир. – Но ты так толком и не сказал, почему. Поссорился с родителями? – Да, то есть нет. Мама… она всё про меня знает, давно уже. А этот… Он мне не отец, вообще никто! Мама у меня молодая ещё, почти твоя ровесница, – смутился он. – Да, помню. – Ну, и вот. – А в чём проблема? – так и не сумел вникнуть Казимир. – Вроде бы ты довольно взрослый для подросткового бунта. И прекрасно понимаешь, что у матери может быть своя личная жизнь, новая семья. Так с чего ты взбрыкнул? – Если бы я… – вздохнул Сенечка. – Мамин… товарищ меня видеть рядом с ней не желает. Не нужен его любимой женщине сын-пидорас – и всё тут! – Ясно, – помрачнел Казимир. Сам он с подобным отношением близких не сталкивался. Резкие высказывания посторонних людей были неприятными, что спорить, однако на короткое время можно было потерпеть, а на долгое – не связываться с человеком, хоть раз вывезшим такое. Оставалось Сенечке только посочувствовать. И искренне пожалеть мать парнишки, вынужденную разрываться между родным сыном и любимым человеком. Любимым ли? Вероятно. Любовь зла. Не любящим – факт. Если любишь – принимаешь ведь человека целиком. А ребёнок для матери – это не отдельный маленький человек, это часть её самой, без него никак. Даже если он не младенец, а взрослый самостоятельный парень, как Сенечка. Впрочем, Казимир понимал, что в своих суждениях он слишком категоричен. Всё это очень далеко от реальности, нет идеальных людей, а любовь… она не всегда самоотверженна. Она всякая, и не стоит, заметив что-либо, кажущееся тебе «не тем», клеймить сразу же: мол, не любовь это; что угодно, но не любовь. Разная она. Такая, как у этого незнакомого Казимиру мужчины к его почти ровеснице – Сенечкиной библиотекарше-маме, тоже имеет право быть. И такая, как у Павла Дарницкого к самому Арсению – стало быть, тоже? – Ничего не ясно, – задумчиво сам себя поправил Казимир. – Мы говорили о Дарницком. Как это связано с твоей матерью? Не станешь же ты утверждать, что связался с Павлом назло ей или её приятелю. Это было бы как-то… не знаю… по-детски! – Из переходного возраста я давно вышел, – иронично хмыкнул Сенечка. – Так что – да, ты прав, не поэтому. Да и будь помладше, не стал бы специально вредничать, не тот случай. Маму не хочу огорчать. А ей и впрямь страшно бы не понравилось, что её сын спит с мужиком старше себя. – То есть тот факт, что её сын вообще спит с мужиком – это для неё нормально? – Ну, да. Я же говорил: мама молодец, меня приняла давным-давно. Но про взрослых дяденек, которые просто мечтают разбить сердце бедному Сенечке, внушала неоднократно. – Откуда такое предубеждение, интересно… – Из её личного опыта, вероятно. Я ничего не знаю о своём отце, но думаю – там была какая-то малоприятная история. – И ты как-то соотносишь… – предположил Казимир. Может быть, отец Сенечки был жестоким и властным. Возможно, мальчишка ищет в Дарницком отражение родителя. Но это не объясняет четырёх лет нежелания встречаться и внезапного согласия. – Никак, – мотнул головой Сенечка. – Тут другое. Видишь ли, – заговорил он, медленно, как-то с трудом подбирая слова. – Видишь ли, я был тут, в Костроме, совсем один. У мамы личная жизнь, у друзей свои заботы. Поговорить не с кем, тоскливо. Кот твой классный, конечно, но и он не в счёт, он всё-таки… ну… неразумное же существо. А тут человек из прошлого появляется так неожиданно. Хоть какой, но знакомый же! И… в общем, мне как-то сразу крышу снесло. Подумал: а, будь что будет. Попытка не пытка, как говорят. – Сенечка, – грустно усмехнулся Казимир. – В случае с Дарницким пытка может оказаться вовсе не фигурой речи. Он садист, причём… – Да знаю я, – махнул рукой Синицын. – Но… иногда думаю: а если это именно то, что мне нужно. Ну, вдруг…