Яблочный блюз

…Если это именно то, что нужно. Ну, вдруг… Зачем врёшь, Сенечка? И человеку врёшь, с которым, казалось бы, только-только начала складываться особая доверительность. И себе самому. Думал, конечно, о чём-то таком. В голове прокручивал безумные фантазии и отмечал, как откликаются они жарким спазмом внизу живота. Но это же не значит, что надо бежать и осуществлять всё, что в горячечном бреду примстилось! Если и размышлял о таком, то опасливо, осторожно. Боялся? Может быть. Однако не того, что первым приходит в голову, когда слышишь про такое. Не боли, не унижения, не потери себя. Каких-то совершенно других вещей, для некоторых людей откровенно непонятных. Маму огорчить и встревожить боялся. А ещё – показаться Климу не сильной личностью, каких его друг уважал и ценил, а пустым подражателем Алёшки Кострова. Выходило почему-то, что Сенечка по его проторённой тропке движется – и с Колькой, и теперь вот – с Даром. Не хватало ему лишь к Богдану Валерьевичу подкатить для полного сходства. Но не ехать же специально в Москву теперь ради этого! – Э, да ты спишь совсем, – услышал Сенечка тихий голос Казимира. И понял: действительно, задремал. Прямо за столиком! – Пойдём-ка домой, малыш. Стоя у выхода, привалившись плечом к дверному косяку, Сенечка слышал, как Казимир втолковывает парню, приносившему им кофе, что-то о деньгах, а тот смеётся в ответ: – Да не беспокойтесь вы! Иногда сама кофейня предпочитает брать оплату не рублями, а увлекательными историями. Похоже, сегодня как раз тот случай… Или это вовсе не услышанный наяву диалог, а уже часть будущего сновидения? Как добрались до квартиры, Сенечка не помнил. И как вышло, что проснулся не на привычном диване, а в спальне Казимира – не смог бы объяснить. Но его об этом не спрашивали, к счастью. Не стал выяснять подробностей и он. Казимира не было – вероятно, он с утра пораньше отправился в ветеринарную клинику проведать кота. Или помчался разыскивать Павла Дарницкого, чтобы вернуть свои ключи и телефон? Ох, как неприятно было предполагать такое, но… по-другому никак. Сенечка уже раздумывал, смог бы он сам подойти к Павлу и потребовать Казимировы вещи. И… понимал, что заробел бы, доведись ему совершить такое. Потому мысль о том, что Казимир – взрослый человек и способен сам решить свои проблемы, прочно осела в его сознании. Этакая гнусно-правильная мыслишка, трусливо-успокоительная. Завтракать не хотелось – видимо, после ночного перекуса. Но Сенечка подумал: вдруг по-нормальному пообедать снова не придётся, мало ли, – и соорудил на скорую руку омлет. Сжевал половину, запил чаем из пакетика: кофе не хотелось, да и не было уже времени для возни с зёрнами и туркой. Накрыл сковородку тарелкой, чтобы Казимирова порция не сразу остыла, и умчался в турагентство. Не успел спуститься по ступенькам, как его цепко ухватила за локоть Серафима. Всунула в карман на рубашке тысячную купюру: – Сходи за пирожными, будь другом! Шеф спозаранку примчался – злющий, ужас… Будем чаем отпаивать. Сенечка сочувственно покивал. Дарницкий и в хорошем расположении духа способен внушить подчинённым священный трепет; даже воображать себе, каков он, когда сердит на всех и вся, не хотелось. Задумавшись, он прошёл мимо кондитерской и вспомнил о цели своего выхода на улицу, лишь остановившись возле вчерашней кофейни. Ну, а… почему бы и нет? Интерьер был тот же самый: байкерская атрибутика, старые пластинки, книги. Но при свете дня всё воспринималось по-иному, намного проще. Ощущения, что зашёл в чей-то гостеприимный дом, не было – просто кафе, одно из многих. Интересное дизайнерское решение в оформлении, не более. Может быть, так было оттого, что на место вчерашнего парня заступила рослая румяная девица с косами, обёрнутыми вокруг головы. – Вы позавтракать, молодой человек? – строго спросила она. – Я… нет. Мне пирожных разных на всю сумму, – Сенечка протянул ей смятую тысячу, которую по пути, сам не заметил, как вытащил из кармана и комкал в кулаке. Девушка деловито набила коробку корзиночками с кремом, эклерами и ещё какой-то хитро закрученной вкуснятиной. Пока она пробивала чек, Сенечка осмотрелся по сторонам и на стене увидел картину, которой вчера не было. Или просто не заметил её? Собственно, это не совсем картина была – анимешный арт, созданием подобных увлекалась Кристина. Возможно, знаток японских рисованных фильмов узнал бы изображённых героев, но Сенечка таким знатоком не был. И сейчас он смотрел просто на двух юношей, приникших друг к другу и в переплетённых пальцах рук удерживающих маленький фонарь – прозрачную колбу с чем-то похожим на свечу внутри. Сенечка присмотрелся и сообразил, почему сначала и подумал об этой работе – «картина», а не «арт». Она была написана маслом – правда, не на холсте, а на доске. Краски блестели – не успели просохнуть. – Не подскажете, кто автор? – обратился Сенечка к девушке, указывая на стену. – Никто не знает, – загадочно улыбнулась она. – Иногда они возникают сами собой. Эта появилась сегодня ночью. Просто кафе, да? Одно из многих в Костроме? Как же!.. – Тёмненький на тебя похож, – заметила девушка, вручая студенту коробку с пирожными. Сенечка присмотрелся – нет, не было особого сходства, подумаешь – полувосточный типаж с чуть раскосыми глазами и странно смотрящимися при этом редкими веснушками на бледной коже, много таких. А второй… Что-то в худом гладкощёком блондине казалось знакомым, но он, как ни присматривался, так и не мог понять, кого тот ему напоминает. Зато в светящейся колбе под другим ракурсом как следует разглядел предмет, поначалу показавшийся ему свечой. Это был сияющий ключ. А сам стеклянный сосуд округлой формой своей походил на яблоко. Ничего особенного, да?.. Когда Сенечка вернулся в офис, чаепитие было в разгаре. Если, конечно, это можно было назвать чаепитием: остывший электрочайник вместе с коробкой пакетиков на ниточках отодвинули в дальний угол, на тарелках разложили нарезанные тонкими ломтиками копчёную колбасу, сало и сыр, открыли банки с домашними разносолами, по пузатым фужерам разлили из прямоугольной, похожей на толстую стеклянную книжку с горлышком бутылки коньяк. Павел сидел за столом в окружении тёток, суетливо подкладывающих начальнику салатика и сооружающих для него многоярусные бутерброды. Он вовсе не выглядел «злющим», скорее – усталым, невыспавшимся. На вошедшего Сенечку даже не поглядел, будто всё равно ему. Или специально проигнорировал – чтобы не палиться перед консервативно настроенным дамским коллективом? Сенечка хотел отдать Серафиме пирожные и ускользнуть к своему компьютеру. Ему не позволили – усадили за стол, заставили пригубить из фужера. Внутри приятно затеплело, голова закружилась. В разговоры он почти не вслушивался, только отметил, что в какой-то момент от рассуждений о перспективах туристической отрасли перешли к банальным сплетням о неизвестных ему персонах. Надо было уходить из-за этого стола, из этой комнаты. Да и вообще из офиса, наверное, – если застолье с самого утра, то явно нормальной работы в течение дня уже не предвидится. Сенечка подумал, что надо бы отпроситься у Серафимы, соврать, что над логотипом поработает дома. Или лучше просто слинять по-тихому, никому и ничего не говоря? Он выскользнул из-за стола, надеясь, что этот его финт остался незамеченным. Как оказалось – зря. Дарницкий нагнал Сенечку на пороге его комнатушки. Втолкнул внутрь, прижал к стене, одновременно запирая на задвижку дверь. – Молчи, – прошептал он, обдавая запахом спиртного и горячим дыханием. – Пожалуйста, не произноси ни слова, иначе я тебе рот скотчем заклею. Вежливый какой, надо же… Сенечку передёрнуло от этого его «пожалуйста», от произнесённой ласковым тоном угрозы. А Павел ещё и дополнил жестом свои слова: провёл большим пальцем правой руки по губам Сенечки, словно запечатывая их. Его левая рука при этом легонько сдавила его шею, а колено втиснулось между ног, раздвинув их. Сенечка ощутил сладкую истому. Он ожидал поцелуя – такого же грубого, напористого, как в тот раз, у подъезда. Но… ничего не последовало. Павел вытолкнул Сенечку на середину комнаты, а сам уселся в кресло у компьютера, крутнулся в нём, расслабляясь и устраиваясь поудобнее, словно занимал место в театре. В театре одного актёра, где он и зрителем был единственным. – Задёрни жалюзи, – приказал Павел. – И… раздевайся. Ну, что застыл? Быстрей! Вместо того, чтобы немедленно действовать, Сенечка замер. Растерялся. С чего это он должен выполнять начальственные повеления? Вроде бы в служебные обязанности дизайнера такое не входит. А если это часть их с Павлом личных… Отношений, да? Ну, наверное, следовало бы из офиса куда подальше перенести такие… игры. Это ведь всего лишь игра – верно, Дар? Как в тот раз, с завязанными глазами. Тоже было жутко вначале, а потом так славно сделалось – путешествие к лосятам, этакая милота… Сейчас даже нет повязки на глазах, можно обернуться и убедиться, что Дар улыбается. Он ведь шутит. Шутит, да? Повернув голову, Сенечка посмотрел на Павла. Тот улыбался, конечно. Однако доброй и мягко-шутливой эту ухмылку можно было бы назвать с большим трудом. – Не вертись. Делай, что сказал, – процедил Дарницкий. Снимая клетчатую рубашку, Сенечка запутался в пуговицах, неловко застрял в рукаве. Наконец, скомкав, положил одежду на стул. Выжидающе глянул на Дарницкого. – Продолжай, – велел тот. – И поживей. И… как-то поизящней, что ли. Вот не предполагал, что и этого всему с нуля учить придётся! Последнее не было адресовано Сенечке, Павел раздражённо пробурчал эту фразу себе под нос и словно куда-то в сторону. Но Синицын услышал, и его неприятно царапнуло. Что значит – «и этого»? А кого… ещё? Нет, конечно, студент понимал, что он у Дарницкого далеко не первый. Но все те, другие – кто они? Это могли быть взрослые мужчины, как тот же Казимир, или… шлюхи вроде Алёшки Кострова. (Нехорошо так говорить про неплохого, в общем-то, парня, но в данном случае он не оскорбить хотел, а отметить его опытность…) То, что Сенечка с его неопытностью и робостью для Дара особенный, сомневаться прежде не приходилось. И вот – пожалуйста… Неприятное открытие. Сенечка поморщился. Однако решил, что спорить сейчас с Дарницким – себе дороже. Тот был пьян, разгорячён и вообще… не просто начальник, а владелец всего вокруг: и турагентства, и помещения. Кому жаловаться на него – Серафиме? Так и она человек подневольный, Павлу Евгеньевичу женщину уволить – раз плюнуть, а ей расставаться с работой не захочется, ей ещё детей растить. То есть уже внуков… В полицию бежать? Да там только посмеются над ним. И уж скорей поверят Дарницкому с его депутатской неприкосновенностью, чем студенту на подработке, гею, который, может быть, сам и спровоцировал насилие… Да и насилия никакого пока что и не было. Чего ты, глупый Сенечка, испугался? Стянув через голову майку, Синицын поёжился от холода. Одеревеневшими пальцами взялся за пуговицу джинсов. Приспустил туго сидящие штаны с бёдер. Павел взирал на него с усмешкой. И Сенечку (не в первый раз уже!) охватило знакомое ощущение, что подчиняется он не самому Дарницкому, а овладевшей ими обоими неведомой силе. И вот смотрит эта дивная хтонь (проще говоря – хрень!) на них со стороны… А ей есть, чем смотреть? Может, и нет у неё органов зрения, кто их знает, этих неведомых! Ну, чувствует каким-то образом, считывает эмоции и наслаждается Павловым вожделением, Сенечкиным страхом. Почему он, Сенечка, должен идти у кого-то на поводу? Однако прекратить происходящее, стряхнуть с себя поработивший его морок не удалось. Он вроде бы осознавал, что с ним нечто непонятное и неправильное делается, но зачем-то продолжал, не мог прекратить этот свой неумелый и тягостный стриптиз. Словно во сне – так бывает: понимаешь, что всё это не наяву, а проснуться не в состоянии. Он не заметил, в какой момент в руке Павла оказалась пластмассовая линейка. Дарницкий провёл ею по щеке Сенечки, двинулся по шее вниз, обрисовал ключицы, покружил от затвердевшего то ли от холода, то ли от нервного напряжения тёмно-розового соска. Поводил по рёбрам, двинулся к пупку. Проделывай это кто-то другой, тот же Клим, Сенечка давно уж до икоты визжал бы от невыносимой щекотки. Сейчас же – терпел, внутренне съёживаясь. Павел то ускорял, то замедлял движение линейки по телу Сенечки, ослаблял и усиливал нажим, выписывал невероятные узоры. Извилистый след сначала белел, а потом розовел на слегка смуглой, но всё-таки довольно светлой коже. Неожиданно Дарницкий размахнулся и хлёстко ударил куском гибкой пластмассы по обнажившейся ягодице. Сенечка дёрнулся, но не вскрикнул – только тихо зашипел, прикусывая губу. По солоноватому вкусу наполнившей рот слюны понял – до крови. – Боишься меня? – спросил Павел. Сенечка сглотнул. Не ответил прямо, вместо этого вяло поинтересовался: – А разве ты не этого добиваешься? – Нет, – Дарницкий вздохнул – как будто даже печально. – Я бы хотел, чтобы ты мне доверял. Конечно! Те, кто хочет, чтобы им доверяли, только так и поступают, кто бы сомневался… Запугивают, потом притворяются добренькими, дав передышку, а затем – снова за своё. Он же с ним, как кошка с мышью, играет, устраивая эмоциональные качели. И ещё поди разберись, по собственному желанию Павел это проделывает или же его надоумливает неведомая хрень – та самая хтонь, что и Сенечке негласно и незаметно для него самого приказывает подчиняться Дарницкому. – Одевайся! – Павел раздосадовано переломил линейку и швырнул куски в дальний угол. – Вижу, ты на такое не очень ведёшься. Вместо того, чтобы расслабиться, зажимаешься ещё хуже. Чего ты хочешь – романтики? Хорошо, романтика тебе будет. Пойдём! Он буквально выволок Сенечку, не успевшего как следует застегнуть рубашку, из здания. – Снова куда-то едем? – почти безучастно спросил Синицын. Он, если честно, предпочёл бы остаться на месте. И желательно в одиночестве. Хватило с лихвой впечатлений! Однако у Дарницкого было иное мнение на этот счёт. – Ты же просил тебя удивлять? Вот и удивляйся. Когда оказались на месте, в которое Павел планировал его привезти, Сенечка понял, что на этот раз поездка на гелендвагене была исключительно понтов ради. Пешком быстрее бы добрались, если бы шли дворами, и не пришлось бы ему переживать из-за того, что водитель пьян. Мало ли что могло случиться! Хорошо, что обошлось. В помещении, где они оказались, знакомо и приятно пахло краской. Встретившая их девчушка в смешном заляпанном цветными кляксами комбинезоне, с белой прядью волос, выбившейся из-под косынки, была немного похожа на Крис. Вот ей, улыбающейся открыто и от души, он готов был довериться с первой минуты. – Проходите, – приветливо пригласила она. И лишь когда поднялись по узкой лесенке на второй этаж, уточнила. – Вы ведь по записи, на мастер-класс? – Да, – подтвердил Павел. – Оплата должна была прийти на карту. – Если вы Павел Евгеньевич с фамилией на букву Д, то да, денежки перевелись, и я ничего не перепутала, – продолжила щебетать девушка. Сенечка был в замешательстве. Действительно – удивил Дарницкий, ничего не скажешь. Снова придумал для него что-то милое и романтичное – как и тогда, с лосятами. Оплатил заранее – значит, планировал. Но тогда… что же это было – там, в офисе? Поиздевался над человеком в своё удовольствие, унизил его, а после, как ни в чём не бывало, притащил на детские развлекалочки… Для Павла это нормально? Видимо, да. Сенечке же сложно оказалось принять такую его внезапность и противоречивость. За приятный спокойный вечер, за иллюзию душевного тепла придётся ещё «отрабатывать»? И вряд ли в необозримом «когда-нибудь» – вероятней всего, в скором времени. Не сегодня ли? Однако опасения отошли на второй план, когда Сенечка увлёкся тем, ради чего они и пришли в мастерскую. Рисованием на стекле. От готовых трафаретов решительно и не сговариваясь отказались оба. Что они – не художники, что ли! Ася, так звали девушку, выдала им по хорошо оточенному карандашу HB – твёрдо-мягкому, если по-русски, а по-английски это почему-то звучит как «твёрдо-чёрный», странно и мрачно. Принесла стёрку и кипу сероватой плотной бумаги. Сенечка, со времён художки привыкший «думать с карандашом в руке», набросал с десяток эскизов, раскинул их, как карты для гадания, и тогда уж неторопливо принялся выбирать. Павел корпел над одним, матюгаясь, когда не выходило, что хотелось, затирая до дыр и до черноты заштриховывая. Несмотря на разную тактику, к ответственному делу перенесения рисунка на стекло оба оказались готовы одновременно. – Прикольно! – восхитилась Ася, рассматривая эскиз Павла. – Вариация на тему «журавль в руке, синица в небе»? Ой, то есть, наоборот… то есть нет… – Синица в небе – это у нас, видимо, я, – сунулся Сенечка. Вроде бы пошутил, а вроде бы и не совсем. – Почему? – захлопала глазами Ася. – По… фамилии. – Ой, правда? Бывает же… А я Воробей, – радостно сообщила она, и Сенечка ностальгически вздохнул, вспомнив «птичью коалицию». С Колькой Ястребом, при всех его закидонах, намного проще было находить общий язык, чем с Дарницким, – попробуй пойми, чего он добивается. Наверное, права мама, встречаться надо с ровесниками. И дружить – само собой. Болтая с этой девчонкой, Сенечка остро ощутил, как ему в последние дни остро не хватает Крис с её милыми подколами и трогательной заботой. – Стекло спиртом обезжиривали? – перебил, уточняя, Павел. То ли хотел показать осведомлённость, то ли раздражало его, что «птички» так душевно чирикают вдвоём. – Ацетоном, – сказала Ася. Пожалуй, достаточно было бы Дарницкому дыхнуть на стекло и салфеткой протереть… Впрочем, Сенечка был очень уж строг к нему – на самом деле не так много Павел выпил, да и протрезветь успел. Рука не дрожала, когда выводил линии карандашом. – У нас начинающие маркером пользуются, а вам я вот эту штуку доверю, – Ася с заговорщическим видом вытащила из шкафчика два узких серебристых тюбика с длинными тонкими наконечниками. – Класс! – обрадовался Сенечка и тут же принялся наносить контур на стекло. Ехидно бросил через плечо. – А если у кого-то спьяну рука дрогнет? – Не дрогнет, – пообещал Павел. – Я, представь себе, трезв, как вот это самое стекло. Ася посоветовала, если что, поправить ватной палочкой и даже выделила упаковку, не из шкафчика или ящика стола её достав, а из рюкзака, из собственных запасов. И, оставив в покое Павла, надолго зависла над рисунком Сенечки. – Это что? Райский сад? Сад был – несомненно. Райский или какой ещё – под вопросом. Сенечка сам думал, что, наверное, просто сказочный. Ветви переплетались диковинным узором, на них росли похожие на ладошки с растопыренными пальцами листья, большущие круглые плоды и многогранные фонари. В одном из светильников свила гнездо птица. На эскиз Павла он, когда рисовал свой, не смотрел, совпадение само получилось. Плоды же в одном из вариантов (Ася оказалась близка к истине со своими райскими ассоциациями) позиционировались как яблоки, но Сенечка, смущённо посопев, переделал их во что-то среднее между арбузом и крыжовником. Яблоко оставалось для него этакой эротической метафорой, но теперь ассоциировалось не с Колькой, как прежде. Однако и не с Павлом. А, как ни странно, с Казимиром. Сенечка оглянулся на Дарницкого опасливо. Тот, склонившись над столом, вёл контуром по стеклу, посапывая от усердия, как это делают обычно дети. Ася тоже покосилась на него и участливо улыбнулась Сенечке. Да, наверное, когда здоровенный бородатый дядька в творческом порыве ведёт себя, как ребёнок, это выглядит… мило. По крайней мере, на девичий невзыскательный взгляд. Ася же не знает, что происходило только что в офисе. А Синицын не просто наблюдал, но и на себе прочувствовал. И понимал прекрасно: передышка – временная. Как бы ни старался Сенечка тогда, в момент подневольного стриптиза, расслабиться и получать удовольствие – ни в какую не выходило. Ну, не его это! Неведомая хрень изо всех сил пытается убедить его в обратном – так это её проблемы, на то она и неведомая. Но при всём при этом студент вовсе не бежит от Павла прочь, роняя тапки. Во-первых, всё равно никуда от него не денешься, глупо думать, будто он со своими деньгами и связями не разыщет его хоть на дне морском, если захочет. А Дарницкий захочет! Чем сильнее сопротивление, тем яростнее напор – такая вот формула. Сенечка – гуманитарий, не может этого ни другим, ни себе самому объяснить, однако интуитивно сознает: это так. Во-вторых, Синицыну и самому интересно – а что дальше-то! И ещё, как сладкий бонус, теплилась на донышке его сознания чайная ложка надежды. Может, не такая уж мерзопакостная сволочь этот Дарницкий? Не совсем уж злодейское зло, как в приключенческих фильмах для подростков? Человек ведь… Оставив стекло с нанесённым контуром для просушки, Сенечка, перед тем как начать работать акриловыми красками, устроил себе перерыв. От предложенного Асей стаканчика с плавающим в кипятке чайным пакетиком отказался. Вышел на продуваемую сквозняком лестницу, привалился спиной к перилам, открыл в телефоне так и не прочитанный ответ Алёны Задорожных. «Привет, Сенечка! Приятно было увидеть твоё сообщение – напоминалочку о славных временах, когда все были живы, была замечательная ваша пацанская компания, и я, взрослая тётка, как-то удачно к ней примазалась… А сейчас вот ты сам – практически взрослый дядька – и не прибедняйся, так и есть! – спрашиваешь у меня совета. Взрослый-взрослый, а жизненного опыта не накопил – может, оно и к лучшему. Гос-с-споди, Сенечка! Что может посоветовать дурная баба, у которой и своя-то личная жизнь раскололась в мелкие дребезги? Я ж тебя, родной, поучениями своими ещё больше запутаю. Сенечка, даже будь ты не парнем, а девочкой, всё равно не рискнула бы за тебя решать. Вот есть у меня лучшая подруга Динка, так она раздавать советы щедрым половником ох как любит! И ни разу ни один не сработал. Понимаешь меня? Потому что у каждого человека не только своя голова на плечах, но и своё сердечко в груди. Его-то, солнце моё, и надо слушать. Не голову, нет. Рассудок в любовных делах ни разу не помощник. Сделаешь ты холодный расчётливый выбор, а потом будешь жить да мучиться. Такое проще всего ведь на неразумного советчика спихнуть. Потому и обратился, да? Чтобы в случае чего: мол, сваты виноваты. Нет уж! Я на такое не поведусь, не надейся. Да и самого себя потом винить – дело гиблое. Так что – не умом, а сердцем, Сенечка. Сердцем. И душою. Сейчас ведь даже махровые атеисты верят, что душа существует. В бога не верят, и правильно делают, потому как далеко тот бог, в бесконечных своих небесах, что ему до нас, земных стрекозявок. А душа – внутри каждого, никуда не деться. Вот её и слушай, Сенечка. К кому потянется, за тем и иди, мой милый. Только так и скажу – пожалуй, и сыну своему буду то же самое говорить. Хотя… может, ему как раз другое скажу. Пока Стёпка повзрослеет, я-то сама состарюсь и помудрею донельзя. Или, наоборот, поглупею – что с нас, старух, возьмёшь!» Вот как, значит… Странно, ничего Алёна ему конкретного не посоветовала, пустая болтовня всё её письмо, а у Сенечки полегчало на душе. На той самой, в которую верят даже атеисты, ага. Только это оказалось не всё письмо. Был ещё абзац, прочитав который, Сенечка тихо ахнул. «А самое странное, мальчик мой, что не ты один ни с того ни с сего решил обратиться ко мне за советом. И я даже не про Алёшку вашего, что тоскует в далёкой чужой Италии в одном доме с двумя, блин, престарелыми мужиками, будто в Москве не в той же ситуации был, – чего, спрашивается, вздумалось уезжать ему, менять шило в заднице на мыло в ней же… И не про Климушку, у которого из-за внезапно открывшейся правды о самом себе чуть крыша не поехала – это у спокойного и рассудительного умника-разумника, надо же! А вот написал мне едва ли не сразу после тебя ещё один товарищ по большому несчастью. Моё-то знакомство с ним, считай, шапочное, да он и старше вас, бестолковышей, – своего опыта целый вагон с маленькой тележкою. А он, гляди-ка, – туда же, что и вы, ребята: на жизнь проклятущую жаловаться и совета просить. Чувства у него, видишь ли, пробудились. К одному моему знакомому лапочке-студенту, который определиться никак не может. Хорошо, что не к кому-то другому, а то совсем бы всё смешалось, а так хоть малый шанс, да есть. Не горюй, Сенечка, – всё у тебя хорошо будет. Ты лишь присмотрись, прислушайся да догадайся. Но на поводу ни у него, ни у того, второго, не иди, не смей – только если твоё сердечко к одному из них и впрямь потянется, тогда уж…» Вот что это такое было, а? Вечно эти девчонки говорят загадками. Даже если они… ну, совсем взрослые. Кто ей там письма про чувства к студенту пишет? Вряд ли на Кольку Ястреба Алёна намекает: тот, скорее, причина Климушкиной поехавшей крыши, вот что. А тут…кто-то постарше, да? Кто-то из двоих. Павел Дарницкий или Казимир Ковальски? Дар или Мир? Кто из них, у кого на поводу идти не сметь? Ничего не разъяснила, грозилась ещё больше запутать – так и сделала. Кто бы сомневался, все проблемы из-за девчонок! Даже если ты гей…