Яблочный блюз

Информация – опасная штука, он всегда это знал. Особенно личная. Её утечка грозила большими неприятностями. А Павел в очередной раз не уследил. Расслабился. Хорошо, если видео, на котором он с Сенечкой мило угощается коктейлем за столиком в костромской «Жёлтой подводной лодке», попало на глаза лишь Волкову. А если… Марина позвонила утром, когда он, едва продрав глаза и наскоро замотав пораненную о зеркало руку полотенцем (бинтов в квартире не нашлось), добрался до того двора, где оставил гелендваген. – Приезжай, – потребовала она, не удосужившись даже поздороваться. – Марина, я, если помнишь, в Костроме, занимаюсь делами грёбаного турагентства. – Я видела, какими делами ты занимаешься и с кем. – Да плевать я хотел… – Твоя дочь тоже это видела. – Чёрт… Выезжаю! Он гнал на высокой скорости, хотя управлять автомобилем было непросто – рука болела, кровь то останавливалась, то от резкого движения снова принималась стекать из тонкого, но глубокого пореза густыми тёмными каплями. Стоило, наверное, показаться врачу. Может быть, необходимо было наложить шов. Но – не до мелочей. Следовало спешить. Сонечка, дочка, увидела то, что ей совершенно не следовало видеть. Его ребёнок в истерике. Мать не знает, как справиться с взвинченным подростком. Он – отец, он должен разобраться. Тем более, что в таком её состоянии только его вина. Разве нет? У Сонечки было опухшее от слёз лицо, у Марины – вытянутые в нитку злые губы. – Объясняй, – бросила супруга и уселась в кресло, закинув ногу на ногу. На мониторе ноутбука застыла картинка, мутная и некачественная. Две фигуры за столиком, рука Павла на плече мальчишки, фоном – круглая оправа очков Джона Леннона на большом портрете. Стоп-кадр из видео, снятого той девчонкой в «Подводной лодке». Уф… А он, пока ехал, грешным делом надумал всякого. Решил, что всплыла запись четырёхлетней давности – та, из «Алых парусов». Действительно – был бы ужас, случись такое. Однако скандальное видео, к его счастью, в своё время исчезло из сети бесследно, а это… Ну, совсем невинная сценка же! Только такой извращенец, как Волков, мог усмотреть тут намёк на эротичность. Маринка, значит, тоже смогла. Она что – знает Сенечку в лицо? Да, не только Павлу удаётся следить за людьми в соцсетях. Они с жёнушкой – два сапога пара. Одна, как говорится, сатана. Или у этой поговорки другой смысл? Неважно. Маринка – зеркальное отражение Павла. Сам он, обнаружив явные доказательства супружеской неверности официальной жены, разве не затеял бы скандал, не сообщил бы в сердцах дочери, что её мать – сучка, каких свет не видывал? Точно не сделал бы так? А если подумать? А если очень хорошо подумать?.. Собственно говоря, Маринка отзеркалила его поведение в той ситуации, когда он застал дочку с юным поклонником. Нарочно это сделала, что ли? Иной логики в её поступке Дарницкий не видел. Даже если дочь сама наткнулась на видео и встревожилась, заинтересовавшись, кем же приходится отцу симпатичный юноша, которого тот водит по клубам и барам, всегда можно растолковать… Ах, да – она от самого Павла требует объяснений. Стоит попробовать вернуть в семью мир, покой и благодушный настрой. Павел поправил прикрывающий порез на руке обрывок полотенца – до аптеки так и не добрался. – Сонечка… То, что ты видишь на экране, – фрагмент деловой встречи. Рядом со мной Арсений Синицын, дизайнер, он придумал и нарисовал логотип для нашей «Бригантины», я сейчас покажу тебе, – он полез в карман за телефоном, намереваясь открыть файл с эскизом. Вполне разумный и внятный ответ – так? – Нет, – мотнула растрёпанной головой дочь. – То, что я вижу на экране, больше похоже на свидание. Ты ведь у нас по мальчикам, папа? – С чего ты взяла? – оторопел Павел. – Мама сказала. Дарницкий обернулся к Маринке. Зачем? Зачем она… Жена молчала, покачивая голой ногой в изящной домашней туфельке. Сжимала тонкие губы. Какого чёрта? Что вообще происходит? Его образцово-показательная семья, его крепкий домашний тыл – всё это рушится у него на глазах, а он даже не пытается что-либо возразить, как-либо оправдаться. – Папа! – дочь подняла на него зарёванные глаза. – Скажи правду. Ты изменил маме с этим… этим… – С этим молодым человеком? – Павел взял себя в руки, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, несмотря на то, что очень хотелось схватить ноутбук и швырнуть его об стену, расколотить экран, с которого знакомо и робко смотрел на него Сенечка. – Нет, дочка, я не изменял с ним твоей матери. Это была правда. Дважды правда. Павел не изменял Марине: невозможно изменить женщине, отношения с которой уже много лет оставались фиктивными – раз. И физиологического акта слияния (ах, как вовремя ты удрал, разумный мальчик Сенечка!) не произошло – два. – Ты врёшь! – взвизгнула Сонечка. – Как ты с отцом разговариваешь, поганка! – по привычке рявкнул Павел. И осёкся. Да, он имел неотъемлемое, как ему казалось, родительское право кричать на подросшую дочь. Для её же блага. Но, пожалуй, именно сейчас это было неуместно. – Или ты врёшь, или мама врёт, – всхлипнула девочка. – Или оба вы мне врёте… и врали всегда! Она выскочила из комнаты. Подошвы простучали по лестнице. Внизу грохнула дверь. Марина и Павел молчали, не зная, что им сказать друг другу. Телефон зазвонил неожиданно и резко. Номер не определился, Дарницкий ожидал какого-либо рабочего вопроса, но никак не того сообщения, которое он услышал: – Ваша дочь создала на дороге аварийную ситуацию, пострадал человек. – Что ты несёшь! – заорал в трубку Павел. – Моя дочь дома… И тут же вспомнил хлопок входной двери. Сонечка выбежала, вся на нервах – и… Стоп, девчонка не могла сесть за руль гелендвагена, ключи у него. – Она взяла ключи от тойоты, – отстранённо проговорила Марина. Оказалось, супруга, свой опель отправив в автосервис, попросила служебную тойоту у Вадика во временное пользование. Это произошло сразу после того, как тот вернулся в Славск, оставив Павла в Костроме. Парень спокойно уступил жене босса автомобиль и отправился догуливать законный отпуск, надеясь, что в ближайшие дни его не потревожат. Ключи от машины Маринка оставила на видном месте. Что было у Сонечки в голове, когда она схватила их, выбегая из дома? Возможно, девочка захотела прокатиться, чтобы успокоиться, развеяться. Водить она умела, Павел учил её, но, конечно, прав у подростка не было, не положено по возрасту. И вот теперь Павел, подъехавший на место происшествия, наблюдал, как врачи «скорой» укладывают на носилки пострадавшую женщину, обнимал за плечи вздрагивающую от рыданий дочь и втолковывал примчавшемуся по его звонку Вадику: – Запомни – за рулём был ты. Дарницкий сосредоточился на главном – устроить всё так, чтобы по документам ни он, ни его несовершеннолетняя дочь не были замешаны в произошедшем. Итак – Соня Дарницкая находилась в пассажирском кресле, водитель отца спешил доставить подростка на собрание волонтёров. Подъехавшим позже сотрудникам ГИБДД выдали именно такую версию. Тётка, угодившая под колёса, была без сознания, да вряд ли она сумела разглядеть, кто был за рулём, девушка или парень. Свидетелю – мужчине с хитрой физиономией, что позвонил Павлу по просьбе зарёванной дочери, – была выдана энная сумма наличными и обещано ещё столько же за «правильные» показания. Пострадавшая дамочка, как выяснилось, была подшофе и переходила улицу в неположенном месте. Правда, и Вадик, обычно непьющий, на этот раз был нетрезв: отдав тойоту Маринке, решил расслабиться. Ох, это он зря! Но… кто же знал! Никто и предполагать не мог, что такое случится, что Дарницкому придётся, спасая от неприятностей дочь, подставить безотказного водителя. Себя он оправдывал по полной. Делает всё, что может. Собственный ребёнок важнее, чем личный шофёр, который, впрочем, получит денежную компенсацию, если постарается вести себя убедительно. Актёр из Вадика был никакой, однако ничего большего, чем хлопать ресницами с тупым и растерянным видом, от него не требовалось. Виновник ДТП в шоке, пассажирка в шоке, пострадавшая без сознания – всё нормально. Отлично всё! Если тётка выживет, можно будет отделаться штрафом и компенсацией на лечение. Помрёт – административное правонарушение превратится в уголовное дело, и тогда Вадику грозит срок. Вероятно, условный. А если нет? Остаться без толкового водителя было бы неприятно. А понимание того, что Вадик попадёт на зону, где его в растраханную Павлом нежную дырочку будут иметь угрюмые зэки, добавляло пикантности всей ситуации. Вадика ему совершенно не было жаль, это был для него отработанный материал, который должен же был на что-то сгодиться – вот и не пропадёт зазря. Вадик, не протестуя, ушёл с ментами – видимо, был уверен, что суровый, но добрый босс впоследствии его каким-либо образом выручит, надо лишь потерпеть. Подъехавшие на белой машине с мигалкой медики увезли сбитую пьянчужку. Бьющуюся в истерике Сонечку он им не отдал, на правах родителя уверенной рукой подписал отказ от госпитализации. Позволил лишь сделать укол какого-то успокоительного препарата, после которого девочка перестала трястись и рыдать, обмякла, и её, тихо всхлипывающую и полусонную, стало возможным занести на заднее сиденье гелендвагена и устроить там, пристегнув ремнём безопасности. …Увидев пожилую элегантную пассажирку рядом с собой, Павел чуть не устроил вторую за день аварию – на этот раз самолично. Резко дал по тормозам. Как ни старался быть по возможности спокойным во внештатной ситуации, теперь его тряхнуло знатно. – Тише, тише, мой маленький, – узкая ладонь скользнула по его плечу. – Ты всё правильно сделал. Он дёрнулся, попытавшись отстраниться. Даже не удивился. Ну, Агнешка – и Агнешка. Не соткалась из воздуха в закрытой и движущейся машине, а как-то незаметно прошмыгнула ранее, пока он укладывал Сонечку, сидела тихо, как мышка, рядом, а теперь вот решила заговорить с ним. Нет ничего такого, чего нельзя было бы объяснить без мистики. Нет никаких чудес – есть лишь фокусы расшатанных нервов, раздолбанной психики, усталого мозга. Лечиться надо. И отдыхать. Нормально отдыхать, а не заниматься в отпуске делами турагентства и не срываться по звонкам то не в меру усердной помощницы, то заполошной супруги. Проблемы с дочерью начинаются, когда он рядом. Может, не стоило вообще приезжать в Славск? Чёрт дёрнул послушать Маринку и примчаться сюда на семейные разборки! Но теперь ведь всё хорошо, да? Вот и Агнешка считает, что он поступил… правильно? – Мне уже так не кажется, – сквозь сжатые зубы процедил Павел. – Кажется, не кажется, – хихикнула Агнешка, и на какую-то долю секунды Дарницкому показалось, что он видит рядом с собой не даму преклонных лет, а озорную девчонку, Сонечкину сверстницу. – Ты же не станешь мучиться угрызениями совести… которой у тебя нет. Ты спасал себя, Павличек, – ничего нового. – Нет, – возразил он. – Не себя, дочку. – Твоя дочь – часть тебя, так что всё равно, – усмехнулась Агнешка. – Но ты даже не о ней думал в тот момент, когда принимал решение, а о своей репутации. У депутата не может быть дочери – малолетней преступницы – так, да? – Да, – выдавил он хрипловато и глухо, соглашаясь с ней. И одновременно впадая в панику; осознавая, что эти её слова – едкий сарказм. – Понятливый какой, – снова захихикала незваная пассажирка, откликаясь не на высказанное вслух, а на его мысли. – Я сволочь, да? – Ай, Павличек, какая же из тебя сволочь? Милый, по нашим вселенским меркам ты всего лишь маленький ребёнок, который слопал варенье и свалил вину на кошку. Люди глупы, они поверят, а вселенная-то знает, что твоя кошка варенья не ест. – Значит, всё будет хорошо? – Для вселенной – без сомнения. Для тебя – возможно. А для этого мальчика, водителя… Ты же знаешь, что с такими, как он, делают на зоне. Или ты наивно полагал, будто есть какие-то отдельные тюрьмы для скромных юношей, которые нарушают закон не по злому умыслу? – Могут условно присудить, – пробормотал Павел, смутно надеясь, что те мысли, что пронеслись в его голове до разговора с прабабкой, ей неизвестны. – Ему ещё и до суда достанется, в следственном изоляторе. Да и… какое условно? Дочке твоей было бы условно – малолетняя дурёха в истерике. А тут взрослый, пьяный, на служебной машине сбил женщину насмерть. – Да эта баба сама была пьяная вдрызг! И… почему насмерть, Агнешка? – Есть варианты развития событий, при которых эта женщина умрёт, и есть те, где выживет. Можно было бы попробовать выбрать более приемлемый и переиграть, но… оно того не стоит, это же мелочь, Павлик! – Человеческая жизнь – мелочь? – О, как ты заговорил! – качнула головой Агнешка, словно её восхитило услышанное. – Только меня не проведёшь, это неискренне, маленький мой, это дешёвый пафос. Тебе же на самом деле наплевать на любые человеческие жизни, кроме собственной. Ты же никого, кроме себя, не любишь. – Неправда! – Павел свернул на обочину и затормозил – руки дрожали, нужно было повременить, а то и впрямь куда-нибудь врежется в таком взволнованном состоянии. – Я… понял, что способен полюбить. И полюбил. Агнешка закатила глаза, откинувшись на кресле. И тут же, дотянувшись кончиками пальцев, потрогала лоб Дарницкого, словно проверяя температуру. Захотела показать, что больным его считает – так, что ли? Возражать что-либо не было сил. Дарницкий злился молча, до скрипа стискивал зубы и до хруста суставов сжимал пальцы. Подумал вдруг: вот так же молчала недавно Маринка перед тем, как Сонечка выбежала из дома. Какие мысли крутились у неё в голове? Даже не пытался догадаться, ему бы в своих раздумьях разобраться как-нибудь. Права Агнешка – он беспокоится исключительно о себе. Или о том, что имеет к нему непосредственное отношение: его дочь, его карьера, его бизнес. И Сенечка – тоже его. Его наёмный работник, его любимый мальчик, его игрушка. Не имел он никакого права уходить! Однако ушёл, будто его и не было, будто те, последние, их встречи – всего лишь Павловы сладкие фантазии; не оставил на память ничего материального, кроме просьбы простить на зеркальном стекле. Да и зеркала того уже нет, со злым звоном распалось на сверкающие осколки. Кровоточащая рана… Тоже нет – Агнешка ухватила его за руку быстрыми горячими пальцами, и глубокий порез затянулся, превратился в маленький белый шрам, как будто Павел повредил руку давно – может быть, много лет назад. А сколько времени прошло на самом деле? Павел обернулся – Сонечка всё в той же позе спала на заднем сиденье. Если бы годы утекли, как ему померещилось, она бы повзрослела. Ну, и волосы бы стали длинней. Или на спящих красавиц время не действует? Та, что в сказке, очнулась через сотню лет такой же юной, как была. А Сонечка… она очнётся? Только не надо никаких сопливых принцев из числа волонтёров, любящий отец сам справится. Что за хуета лезет в голову?! – Такая вот сказочная хуета, – захихикала Агнешка, снова подслушав его мысли. – Но это неважно, мы же о другом сейчас. Ты, Павличек, значит, уверен, что сумел полюбить. Того мальчика, художника?.. – Уверен, – всё ещё ошалело пялясь на мгновенно зажившую собственную руку, проговорил Дарницкий. – Ты ещё очень юный, Павлик. – Иронизируешь? – Правду говорю. По моим меркам – так. Юный и неопытный в таких жизненных вопросах. Даже не знаешь пока, что любовь – это не страдания, не нытьё; любовь – это действие в первую очередь. И не вздумай на этом месте саркастически хмыкнуть – я совсем не о тех действиях, о которых ты подумал, маленький извращенец. Я о том, что ради любимого человека что-то делают обычно, что-то совершают. А ты?.. – Делал я, – буркнул Павел. – Да что ты делал, – раздосадовано отмахнулась Агнешка. – Мои задумки осуществлял – те, что я тебе вместе с мыслями о фамильных драгоценностях потихоньку в голову вложила. Своего ничего придумать не смог, да? И удержать его не сумел, не попытался даже, когда мальчишка совсем было тебе в руки упал, как спелое яблочко с ветки. Чуть-чуть я своё влияние на него ослабила, переключилась ненадолго на другой объект, и он сразу же удрал от тебя. Не стал тебе доверять, не перестал тебя бояться. – Не знаю я, что с Сенечкой не так, – тяжело вздохнул Дарницкий. – Другие, наоборот, ведутся на жёсткость. Припугнёшь – становятся покорными и ласковыми. – А он – не другие, Павличек. Тут, видишь ли, какая сложная штука. И сама я на этот раз опростоволосилась, как в старые времена говорили. Или, как твоё поколение высказывается, – облажалась. Ерунду сделала, ошиблась, не по тому пути пошла. На этого мальчишку не только твоя жёсткость не действует – не работают и мои романтические завлекалочки. То есть… работают немного, но не в такой мере, как хотелось бы. Как я ни старалась, не смог он довериться тебе без оглядки. А оглядка – она вон к чему привела… Агнешка, чуть повернувшись, указала назад, словно хотела подчеркнуть: мол, во всём, что случилось с его дочерью, – вина той самой Сенечкиной оглядки. Правда, что ли? Девица с камерой в «Жёлтой подводной лодке»… Ведь это же не могло быть спланированной акцией, это просто стечение грёбаных обстоятельств. Ох, Сенечка, Сенечка!.. Вытребовал у Павла вещи Казимира и хитрой бестией рванул к нему, к своему дружку-квартиросдатчику. А потом вернулся к Павлу, ушёл от того – с вещами. И… от Павла тоже ушёл. Куда, к кому на этот раз? Неясно. Масса вопросов. А главный из них – почему… – Сам как считаешь – почему он ушёл? – поинтересовалась Агнешка. – Понятия не имею, – пожал плечами Дарницкий. – Вроде всё нормально было. – Значит, не всё. Подумай. Что он мог узнать, услышать? – Разговор с Волковым? Думал я уже об этом. Громкая связь не была включена, если Сенечка и уловил что-то, то только мои слова, а по ним сложно понять, о чём вообще шла речь. И потом… я же отказал Волкову. – Отказал или на потом перенёс? – уточнила Агнешка. – Это, знаешь ли, разные вещи. Не прозвучало отказа явного. – Да тебе-то откуда известно?! – вспылил Павел. И осёкся. – Ах, да. Следишь за мной. – Делать мне нечего, – фыркнула дамочка. – Это твоё любимое занятие – за знакомыми подглядывать, а я… просто знаю – и всё. – И что ты знаешь? – Как ты сам понял – многое. И про тебя, и про Казимира, и про твоего мальчишку. Или уже не твоего?.. Видишь ли, Павличек, с ним очень непросто. Мальчику совершенно не обязательно было слышать разговор, хватило того, что он поймал твои эмоции. И что-то его насторожило. Твоя готовность угодить Волкову, например. Сам факт того, что продолжаешь общаться с этим человеком. – И как же, по-твоему, я должен был поступить? – Не отвечать на звонок, как минимум. Впрочем, возможно, он бы и без того просёк. Мальчик очень чувствительный, от него ты свои гнилые помыслы не спрячешь. – Да что там было такого, в тех помыслах? Мало ли у кого что промелькнёт… – Видишь ли, для него такое – не пустяк. Мальчик мечтает о большой и чистой любви, а его второй раз за вечер желают втянуть в групповушку… – Да ничего я такого не… Стоп! – осёкся Павел. Повернулся к Агнешке, посмотрел в её глаза с узким вертикальным зрачком, сделавшиеся в этот момент ярко-жёлтыми, очень внимательно. – Что значит – второй раз? Кто был первым? Когда успел вообще? Он задышал тяжело: ревность накрыла, словно паническая атака. Вспомнил, как Сенечка украдкой переписывался с кем-то. Или Агнешка имела в виду не виртуального собеседника? Кого-то ещё? – Успел, он шустрый. Братец твой троюродный, кто же ещё… – Казимир? – опешил Дарницкий. – Вот так тихоня. Не ожидал… – Ну, не совсем он – скорее, тот, кто был с ним в тот момент. А, неважно! Ты мог бы на контрасте проявить верность и преданность, а ты… видимо, просто не способен на такое. Зря я это затеяла! – Погоди… – до Павла дошло наконец-то. – То есть ты всю эту игру начала не ради меня? Ты пыталась нас свести, преследуя какие-то свои цели? – Разумеется, родной! Всё было чётко продумано: ты находишь артефакт и отвлекаешь на себя владельца альбома; я получаю рыжую дочурку Локи для своего следующего земного воплощения, а Казимир воссоединяется со своим бывшим, чтобы воспитывать и растить её… то есть меня. Неплохой был план, да? – Почему был? И… насчёт владельца альбома ничего я не понял. – Хм. Был, потому что мальчишку ты упустил. Можно, конечно, попытаться что-то исправить, но… вряд ли он теперь к тебе, милый мой, потянется. После того, что произошло сегодня, – ой, вряд ли… А владелец альбома – он самый и есть, Арсений Синицын, Сенечка твой драгоценный. – Так, я совсем запутался, – признался Павел. – Мне казалось, альбом – вещь из коллекции Ковальски. – Не казалось, так и есть. Альбом удачно куплен на барахолке дядюшкой Казимира. А вот ключик к вещице магически привязан Сергеем Чугадаевым. В своё время я сумела ключ перепрятать, но воспользоваться им всё равно может только родственник Серёжи. Прямых потомков у него по известным причинам нет и не могло быть, а из дальней родни остались только этот мальчик и его мать. Маму мы с Олежкой в расчёт не брали, когда просматривали варианты развития событий. – Олежка – кто такой? Тот самый Локи? Вы вместе эту аферу затевали? – удивился Павел. – Вместе. Но в процессе оказалось, что результат видим несколько… по-разному. Поэтому теперь мы скорее соперники. Но и союзники в то же время. Сложные у нас с ним взаимоотношения, милый, тебе не понять.