Яблочный блюз

– Едем! – Куда, Крис? – неохотно обернулся к подруге Сенечка. Во время тихого часа вожатых попросили разобрать спортинвентарь, привезённый спонсорами. Спасибо им огромное, но почему в конце смены? Кому оно сейчас надо? – На бардовский фестиваль. Палатки, костры, рассвет встречать. Помнишь походы в художке? Классно же было! – Было – ключевое слово, Крис. Бы-ло. Не будет уже никогда. Не то время сейчас, и не те там окажутся люди. – Это я – не те люди? – возмущённо выпалила Кристина. – Ух, Сенечка!.. – Кристюш, мы с тобой вроде и так постоянно видимся, – не понимая, чего подруга пытается от него добиться, выговорил он. – И песен у костра здесь, в лагере, хватает. – Ну-у, это совсем не то, тут дети, – протянула Кристина. – Так ты хочешь пьяного разнузданного разврата, подруга? С бородатыми, пропахшими водкой и шашлыком бардами? Под заунывное «Милая моя, солнышко лесное»? – Ох, Сенечка, у тебя и фантазии! Я просто шашлыка хочу, и тётю Жанну давно не видела. Она там выступать будет, вот меня и пригласила. А я уже сказала, что приеду не одна. Сенечка, пожалуйста! А то она опять меня начнёт знакомить с каким-нибудь сыном подруги. – Ага, ясно. Снова надо сыграть роль твоего парня, – обречённо вздохнул Сенечка. – Почему бы тебе уже не сказать всем правду, Крис? – Какую… правду? – не поняла она. – Ну… что ты прям мечтаешь быть одинокой училкой рисования и завести фикус Петю и сорок кошек, которые будут жрать его листья. Так себе перспектива, если честно. – Нет, сорок кошек – это перебор, – расхохоталась Кристина. – То есть всё остальное тебя устраивает? – удивился Сенечка. Он думал – сейчас Крис заедет ему баскетбольным мячом в лоб. А она смеётся, как дурочка, надо же. – Вполне. Особенно фикус Петя. Это так мило. Сенечке вовсе не казалось, что это мило. И что смешно – тоже не казалось. Скорее – глупо. Сам не понимал, зачем несёт всю эту чушь. Во всех компаниях, где оказывался Синицын, человеком, который юморит без передышки, всегда был не он. Сейчас же никого из приятелей рядом не было, только Крис. И надо было либо соглашаться с её безумной идеей, либо отказаться так, чтобы не обидеть девушку. По крайней мере, перевести разговор на другую тему, попытаться как-то её развеселить. Вроде бы получилось. Или не очень? Самому Сенечке не хотелось ни шутить, ни смеяться, ни на фестиваль с Кристининой талантливой тёткой и бородатыми гитаристами. Хотелось – на относительно долгосрочную перспективу – дотянуть до конца смены и вернуться в общагу. А прямо сейчас – прижаться щекой к тёплому круглому боку мяча и спа-а-ать… – Сенечка! Ты заснул, что ли? Вот блинский блин, а что же ты ночью делал? Каждое утро он выходил на зарядку со своим отрядом не бодрым и выспавшимся, а таким физически и морально умотанным, будто прогулки с хмурым бородатым дядькой (совсем не бардом) и его четверолапыми спутниками случались не во сне, а наяву. В этих повторяющихся сновидениях почти не было событий, только разговоры о странных вещах, и Сенечка не сразу заметил, что компания продолжала свой путь каждый раз точно с того места, где остановилась прошлой ночью. Вчера по бездорожью и туману они прибрели, наконец, к теснящимся в тонких оградках с облупившейся краской гранитным памятникам на могилах. Сенечка не то чтобы узнал место, но каким-то образом понял, что это кладбище в Славске. Почему именно туда они шагали костромскими лесами несколько дней подряд? Не во сне, не в фантазиях – нет, на каком-то странном участке реальности. Ничем оно от подобных скорбных мест в других городах (в той же Костроме, например!) не отличалось. Или всё дело было в том, что… Точнее – кто. На чёрном каменном столбике белел портрет светловолосого юноши. Сложно было отыскать фото, где он серьёзен: даже на тех, что в паспорте и студенческом билете, сияла нахальная ухмылка. И здесь тоже. Губы растянуты, а вот в глазах – глубоко скрытая печаль. Всегда так было, или… показалось? В связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Цифры выгравированы по центру: дата рождения (на несколько месяцев позже, чем у Синицына), дата смерти… четыре года назад. В левом нижнем углу – рисунок гибкой длиннохвостой ящерки. И буквы, крупные, складывающиеся в слова – Костров… Алексей… – Как же так? – Сенечка посмотрел на бородача с сердитым изумлением. – Ведь это неправда! Он жив, он в Италии! – И не правда, и не ложь,– покачал головой старик. Или не старик он был? Вполне такой… среднего возраста дядька. Лет сорока пяти. А, неважно… Все они, потусторонние сущности, – без человеческого возраста. Как им захочется, так и выглядят. Вон даже собака из гладкошёрстной сделалась кудрявой, вроде красиво подстриженного циркового пуделя, а кошка превратилась в небольшую рысь с коротким топорщащимся хвостом и густыми кисточками на ушах. – Не правда, не ложь, – повторил задумчивый Сенечка. – А… что тогда? – Видишь ли, юный друг мой, мировая история движется не по прямой магистрали, а по извилистой и разветвляющейся тропе, – сказал проводник, и стало ещё непонятнее и тревожней. – Альтернативная реальность? – догадался Сенечка. – Мы сейчас в одном из вариантов, как могло бы быть? – А ты никогда не думал, что сам живёшь в одном из, как ты точно выразился, вариантов реальности? Что в настоящей, не сказочной Костроме нет никаких балконов в прошлое и кофеен, берущих плату за ужин любопытными сплетнями? Что в настоящем городе Славске (который и называется-то по-иному!) этих троих, – он картинно указал широкой своей ладонью на памятник в оградке и как будто на что-то невидимое за её переделами, – не спасла от гибели счастливая случайность? – Троих? – захлопал ресницами Сенечка. – По основной событийной линии, – проговорил мужчина, наклонившись, чтобы погладить собаку и почесать за ухом довольно мурлыкнувшую рысь, – четыре года назад в автокатастрофе погибли твой приятель Алексей Костров, твой учитель Богдан Репин и художница Алёна Задорожных. Девушка и была виновницей аварии – можно сказать, убийцей и самоубийцей. – Но ведь этого не случилось! – Сенечке нестерпимо захотелось оторвать от подушки свою лохматую голову, избавиться от дурного сна. Что за чушь в самом деле! Столько смертей – как будто мало было гибели Тагира. И того, что сам он, Арсений Синицын, чуть было концы не отдал. А, может, и не было всех этих четырёх лет? Тяжёлого восстановления после попытки суицида, пугающих преследований Дарницкого, появления в маминой личной жизни нетерпимого Аркадия… Ничего. Не было. Но… тогда и хорошего не случилось, да? А ведь оно было – хорошее! Поступление в университет в Костроме. Рождение новых картин – особенно значимой казалась та, на которой изображён его родственник, Сергей Чугадаев. Выставка – пусть не в Костроме и не в Славске, а в деревне – ну и что, всё равно здорово же! Пошедшая на новый виток дружба с Кристиной. И с Климом. И эти славные ребятишки в лагере. Он до последнего сомневался, стоит ли связывать жизнь с педагогикой. Справится ли? Сейчас вот понял – да, это его тема. Поначалу трудно было найти общие точки соприкосновения с мальчишками и девчонками. Его не слушались. Сенечка же постепенно осознавал, что ему и не надо командовать, а лучше попытаться подружиться с ребятнёй. И ведь получилось! В основном, благодаря забавным шаржам, которыми он в итоге одарил всех детей своего отряда; поддержанному разговору об аниме; организованному с помощью Крис пиратскому квесту (совсем не похожему на те игры, что устраивал для пионеров Чугадаев, но ведь и время другое). И песням под гитару, конечно! Без них какое лето в лагере? Утренняя зарядка и ежевечерний отчёт; купания в реке, когда страшно недосчитаться кого-то из ребят; оформление стендов с правилами дорожного движения; репетиции к родительскому дню и празднику окончания смены – всё заставляло стопроцентно выкладываться и совершенно не оставляло времени и сил на какие-либо воспоминания и анализ недавнего прошлого. Да, всё это было в прошлом для Сенечки – уход из дома, подработка в турагентстве (пообещал Серафиме вернуться, но теперь уже не был уверен, что сможет), ночёвки в доме со статуями пионеров (по Ёжику, правда, скучал!), свидания, которые устраивал для него Дар, и разговоры по душам с Казимиром… Он звонил матери несколько раз – рассказывал о лагере, детях и Кристинке; выслушивал её сетования на то, что ремонт в библиотеке идёт не так, как ей бы хотелось, – слишком долго, грязно, шумно; передавал приветы бабулям из клуба активных читательниц и ни разу не упомянул об Аркадии. И мать, как ни странно, не говорила о нём, словно и для неё этот человек отправился в пыльные архивы прошлого. Или просто сына не хотела тревожить? В общем, всё было бы хорошо, если бы не эти сны – тяжкие, выматывающие, продолжающиеся каждый раз, как он коснётся головой подушки, ровно с того момента, на котором его разбудили рано утром. Будто, просыпаясь, Сенечка тягомотный многосерийный фильм ставил на паузу, а после отбоя включал вновь. Только когда он в компании бородатого мужика и его чудных питомцев пришёл на кладбище и наклонился над могилой Алёшки, понял – ни фильм это и не сон, а снова неведомые чудеса, творящиеся при его непосредственном участии. Устал он от чудес!.. – Скажите… кто вы такой? – спросил Сенечка. Дядька хмыкнул, зажав в могучий кулак всклокоченную бороду. –Ты в который раз об этом спрашиваешь, малец? Да, наверное, не в первый. Только не держалась в его памяти информация, будто кто стирал её каждый раз по пробуждении, словно карандашные штрихи мягкой резинкой. Как ноги заплетались в густой траве и хлюпала под подошвами болотная жижа, как наклонялся собрать горсть брусники или провести ладонью по тёплым спинам четверолапых, как задирал голову и видел серп луны, зацепившийся за макушку сосны – помнил. А вопросы и ответы… – Забыл, – развёл руками Сенечка. Мужик устало вздохнул. Пудель и кошкорысь тоже вздохнули, обернув к нему погрустневшие морды. – Проводник я, – проговорил он. – Иван Сусанин? – снова удивлённо захлопав ресницами, уточнил Синицын. – Может, и Сусанин. Или другой кто. Тебе-то какая разница! Ты лучше спроси – зачем я тебя сюда привёл! А и правда – зачем? Напугать, показав могилу однокурсника: гляди, мол, как могло бы быть, если бы… если бы не… – Где меня похоронили, тоже продемонстрируете? – неожиданно для себя разозлившись, выпалил Сенечка. – Тоже ведь… вариант реальности. – Ещё какой вариант, – хмыкнул проводник. – Смотреть на такое незачем, не хочу тебе психику ломать. Будто сейчас она, Сенечкина психика, новая-целая, в заводской упаковке. – И для чего тогда, – Сенечка покосился на памятник в оградке, на портрет Алёшки – улыбающегося, что казалось сейчас особенно жутким, – это вот всё? – Ты уйти хотел, в сторонку отодвинуться, выбора не делать? А придётся! С ума сойти, снова! А ведь Сенечка совсем было решил отказаться от рассмотрения вариантов раз и навсегда. Его выбор – не выбирать, вот и всё. И Крис с ним согласилась. Хотя, наверное, ничего не понимает в жизни его подруга, такая же глупышка, как и он сам. Хотя… теперь ведь не об этом речь, да? Не о двух мужчинах, каждый из которых для Сенечки по-своему притягателен и неприятен одновременно… Нет, о чём-то ином, более глобальном, вселенском, нездешнем. Разве он не понимает? Личные проблемы Сенечки – такая мелочь по сравнению с тем, что ему открылось: путешествиями по времени и между реальностями-мирами. – И какой же выбор должен я сделать? Ведь это всего лишь сон? Странный, многосерийный, пугающий… Сенечка что-то скажет этому проводнику – и проснётся, и тягучий кошмар перестанет мучить его. Скоро подъём. Зарядка, репетиция, дети, Крис… – Дар или Мир? – Что?! Подумал – спрашивают, с кем ты останешься. Ой, всё не так просто, Сенечка! Не для себя судьбу выбираешь, а для незнакомой тебе пока рыжей девочки. Одно из двух могущественнейших существ, одно из древних божеств огня должна принять она в своё тело, как саженец яблоньки-дичка принимает привитую к обрезку тонкого ствола черенок дерева благородного сорта. Цепкие корни здорового и крепкого растения за землю держатся, тянут из родной почвы живительные соки, а плоды даст садовое чудо на ветке чужой – краснобокие, сочные, сладкие, сияющие неземным огнём на просвет. Если вообще будут какие-либо плоды, потому что… понятно же – риск большой. Жизнь дивная ждёт избранное дитя. Но ветки две, и два пути перед нею. Бесчисленными сокровищами владеть, золотом, серебром, сверкающими самоцветными каменьями вместе с Агни – вот бесценный Дар. Путешествовать, где вздумается, преодолевать пространство и повелевать временем за компанию с Локи – на ладони весь Мир. Заманчиво то и другое. Только самой девчушке, что лучше, не решить – мала ещё кроха. Сделать за неё выбор должен Арсений Синицын. – Почему я? – спросил Сенечка проводника. Кажется, и об этом – не в первый раз уже. Однако чёткого ответа не получал он ни в одной из серий своего запутанного сна. Или это был всё же не сон? – Альбом у тебя, – уклончиво промолвил бородатый. Как будто лишь этим всё объяснялось! Альбом… В странных этих снах, в отличие от происходившего наяву, Сенечка отчётливо помнил, как, пролистав твёрдые картонки-странички небольшой, с ладонь, книжицы и полюбовавшись картинкой с причудливо наряженным мальчуганом на обложке, он спрятал важную для него вещицу в карман чехла гитары. И закрыл от глаз чужих не только застёжкой-«молнией», но и с давних времён привычной заклиналкой: «Прятка-запрятка, ничья не приглядка». Машинально, видимо. Кто ж знал, что наивная детская «прятка» на самом деле работает! Считалочка, которой когда-то в шутку научила дошколёнка мать, простенькая бытовая магия – против прошаренной в этих делах парочки – Агни и Локи. Самым странным было то, что обычно о спрятанных от посторонних глаз своих ребячьих секретах Сенечка и сам накрепко забывал. Обнаружить пропажу могла только мать, она и находила обычно осколки чашки из сервиза, фантики от запрещённых сыну одно время из-за подозрения на аллергию конфет или школьный дневник с жирной двойкой по математике. Потому, собственно, уже в средних классах он и перестал пользоваться заклиналкой дома. Осознанно, по крайней мере. Кто же всерьёз в такое верит! Многие плюют через левое плечо, встретив на дороге чёрную кошку, но это ведь… просто ритуал такой или привычка. Так и здесь. Заклиналка даже не была проговорена вслух, промелькнула неясным отблеском в Сенечкиных мыслях, но волшебство детской считалочки наложилось на магию альбома, ключа, самого помещения, где творились чудеса – и вот, пожалуйста. Спрятал так, что для самого секретом стало, куда же альбом подевался. А здесь, рядом с бородатым проводником и его живностью, Сенечка, оказывается, об альбоме помнил. И знал обо всём остальном. То есть всё было ясно-понятно Сенечке, кроме одного. Действительно – почему? За какие грехи (или, наоборот, заслуги) студенту Синицыну такая ответственность? Ребёнка никто не спросит, эти двое между собой разобраться не могут, а Сенечка – крайний, на него потом, в необозримой вечности, и повалятся все мистические и ментальные шишки, если что-то срастётся не так, как надо. Кому надо-то? Во всяком случае – не ему. Или ему всё же? Дар или Мир… Вот, значит, какой он должен сделать выбор. Сенечка с Дарницким – Казимир с Богданом Валерьевичем и Агнешка в теле девочки. Сенечка с Казимиром – Локи в теле собственной дочери, а Богдан… ну, возможны варианты. Наверное, Костров вернётся. Думай, Сенечка, думай. Решай, студент, невозможную эту задачу. Как ни крути, у неё ответа нет. Настоящего. Такого, который был бы хорош для всех. – Скажите… а есть третий вариант? – А что бы ты хотел? – Не знаю… наверное, оставить всё как есть. Так можно? – Нет. – Но хотя бы… можно не на кладбище такие вещи решать? Всё вокруг сделалось дрожаще-зыбким, а когда контуры стали чёткими снова, Сенечка обнаружил себя (и бородатого проводника с собакой и кошкой) в кофейне – той, где они когда-то сидели-разговаривали с Казимиром. Ух, как давно это было! Будто много лет назад. Интересно, а картина… она всё ещё на стене? Та, странным образом здесь появившаяся. Двойной портрет, где один из юношей похож на самого Сенечку, а второй… Второй кажется смутно знакомым. – Картина здесь, – кивнул проводник. – Это и есть твой выбор? – Что?! – испуганно вскрикнул Сенечка. – Нет, никакой не выбор. Нет, нет… я не могу решать ничего, мне кажется… ну, это всё во вред девчонке будет. Пусть живёт просто по-человечески. – Вот как, значит? Что ж, неплохое решение. – Я и раньше то же самое говорил, а вы сказали – нельзя, – удивился Сенечка. – Ты говорил: оставить как есть. А это другое. Тянуть конфликт, как резину, до бесконечности и отказать обоим… соискателям – разные вещи. – Просто нечётко сформулировал, – смутился студент. – Гуманитарий, – вздохнул бородатый. – Ладно. Главное – решил. И с личным тоже определился. – А я определился? – непонимающе пробормотал Сенечка. Что-то не помнил он, когда… И – как… Дар или Мир… Дар или… – Сенечка! Ну, ты определился, наконец? – Ага! – он решительно кивнул, стряхивая с себя дремоту и возвращаясь в реальность. Кристина, мячи, лагерь… – Что – ага? Едешь со мной или не едешь? На фестиваль. – Ох… Ты об этом, Крис? – А ты о чём? Вот же… чудо бестолковое! Сенечка снова заклевал носом среди спортивного инвентаря, который, казалось бы, одним своим видом должен бодрить молодой организм. А вот – не получалось. Не то в дремоту его клонило, не то бросало в раздумья. Тот дядька из сна (или не сна?) счёл, что Сенечка определился с выбором, и оставил его в покое. Кажется. Возможно, на какое-то время. Потому что Сенечка на самом деле ничего и не решил вовсе, так же лениво плещется он меж двух берегов и ждёт, когда его вынесет туда или сюда. А, может быть, вообще утащит вперёд быстрым течением в глубокое тёплое и солёное море… – Море… – Какое море, Сенечка! – Кристина ухватила его за плечи цепкими пальцами и потрясла из всех девичьих сил. – Очнись, фест будет на берегу Волги. Ага, всё-таки на берегу. – Левом или правом? Крис задумалась. – На левом, кажется. А что – это принципиально? – Не знаю. Просто спросил. – Ой, что же ты ничего не знаешь! Про фестиваль хотя бы знай быстрее! Едешь или не едешь. Тётке звонить нужно срочно, она требует заранее… ну, на сколько человек продукты закупать. Что ты тянешь, тебе ведь даже ни у кого отпрашиваться не надо, сам по себе человек. Ой! Или… я чего-то не знаю? Сенечка сам ничего толком про себя не знал. Но каким-то образом чувствовал, что ни на какой фестиваль с бородатыми (как проводник из сна!) бардами он не попадёт, даже если ответственная тётушка Кристины внесёт его фамилию во все необходимые списки. Не будет Арсения Синицына в этих списках. И в других не будет – в университетских. Исчезнут без следа все учётные записи, все документы. Все упоминания о нём и… воспоминания тоже. Будто и не было никакого Сенечки. Даже мама забудет, что родился у неё когда-то сын. Нет! Мамы не забывают. Вот Алёна Задорожных – до сих пор ведь тоскует по своему нерождённому малышу Эрику. Стоп… Алёна ему об этом не рассказывала, так откуда он… Слишком много странных и непонятных знаний о людях, что окружают его, нахлынуло одновременно. Слишком – как будто не одна жизнь у каждого, а параллельно идущие несколько. Похожие, но различающиеся в чём-то. В деталях. Небольших, незначительных. Шаг туда – шаг сюда. Поворот на соседнюю улицу. Оброненное невзначай слово. Брошенный искоса взгляд. Всё могло поменяться, всё! В любую минуту. Вот не отдала бы в своё время его мама в художку… Хотя… рисовать он всё равно бы стал, рано или поздно. Потому что без этого – никак, это часть его. Кисть или карандаш – словно продолжение руки. Если не они, то гитара. – Ой! А гитара?.. Задумавшись, выпалил вслух. Крис не удивилась. – У Насти твой инструмент, растеряха. Где репетировал, там и оставил. Да, точно. Он выдохнул облегчённо. И тотчас встревожился снова: – А она там… с чехлом вместе? – С ним, конечно. А что? Сенечка вспомнил – вчера, когда вернулся с поздней репетиции из комнаты девчонок, показалось ему, будто кто-то рылся в его вещах. Не так уж много здесь у него имущества, но… по-другому всё лежало, и ощущалось присутствие кого-то чужого. Посторонних на территорию лагеря, кажется, не пускали. Однако… наверное, это такие посторонние, которым везде открыт путь. Искали, искали, ничего не нашли. Гитара-то вместе с чехлом у Насти. И альбом тоже. Он вспомнил! Не только в том странном сне, но и наяву вспомнил, где альбом. Вспышкой промелькнуло – вот он держит в руках книжицу в твёрдом переплёте, подносит ближе к глазам, чтобы рассмотреть фотографию Сергея Чугадаева. И замечает в углу картонной странички еле видную карандашную надпись – 1991. В кладовку, где двое вожатых старательно раскладывали по полкам инвентарь, влетела запыхавшаяся педагог-организатор Настя. – Ох…Сеня! Тебя там ищут. – Кто? – Целая делегация по твою душу. Депутат – брюнет, красавец-мужчина, парочка каких-то фриков – рыжий парень с белобрысой девицей – вроде как с московского телевидения. И с ними ещё… молодой человек какой-то. Не знала, что ты у нас звезда. – Звездец, – поправил Сенечка. – Это точно, – согласилась Настя, явно думая о чём-то своём. Ещё бы, от официальных лиц и прессы в лагере одно беспокойство. Только вот студент уже понял: никакая это не пресса, и прибыла делегация не проверку учинять детскому учреждению и не снимать репортаж, а конкретно по его, Сенечкину, душу. Какая там поездка с Кристиной к пропахшим походными кострами бардам! Доработать нормально до конца смены ему и то не позволят, вот что! – Насть, а гитара моя где? – Так у меня, – девушка покосилась на него удивлённо. – Ты думаешь, тебя сразу спеть попросят? – Ага. И сплясать, – мрачно отозвался он. Звездец и есть… Видимо, сильно по нему соскучились, раз явились всей компанией. Судя по описанию Насти, в лагерь пожаловали Дарницкий, Агни с Локи и… Кто ещё-то, что за молодой человек? А, неважно… Разберётся на месте. Сейчас главное – найти гитару, взять в руки альбом раньше, чем кто-то из незваных гостей дотронется до артефакта. Впрочем, альбом ничего не значит сам по себе, без самого Сенечки. Так ведь? Да-да, точно. Это так не работает.