Яблочный блюз

Это так не работает. Вернуть Сенечку – теперь без вариантов. Вернуть, Паша? А он когда-нибудь был твоим – так, чтобы целиком и полностью? Пристально следить за его жизнью, постепенно приучать к себе, приручать, как дикого зверька, неторопливо соблазнять и очаровывать… Он пытался так делать, не очень-то выходило. Если честно, без Агнешкиной незримой помощи – вообще никак. Всё, на что он, Павел Дарницкий, способен, – запугать, принудить, подчинить. Сломать. Не умеет по-другому, а меняться (менять себя!) – поздно. Ой, поздно… Действуя привычными методами, так легко человека превратить в послушную куклу. Сделать существом безвольным и услужливым, равнодушным к боли и радости, на манер того же зашуганного Вадика. Хотел ли Павел такого Сенечку? Поначалу – да. А потом, когда начал узнавать его, настоящего… Нет, забитый и загубленный мальчонка, второй Вадик, сделался бы ему неинтересен. А милый улыбчивый Сенечка, доверяющий ему, открывающийся перед ним и сверкающий всеми гранями своих талантов… Павел прекрасно понимал, что такое ему и не светит. С самого начала он всё испортил нетерпеливой своей жестокостью, и настоящего доверия ему не видать. Обидно… Хотелось то ли побиться дурной головой о стенку, то ли на ручки к доброй бабушке Агнешке, чтобы пожалела, как маленького. И пристрожила: имей терпение. Не прямо сейчас, а когда надо было. Одёрнула бы каким-нибудь своим магическим способом в тот самый момент, как он разговаривал по телефону с Волковым. Или… лучше раньше – тогда, четыре года назад. Пусть бы шло всё по-иному с самого начала. Но в то время он и не помнил об Агнешке. А зря… Нет, на ручки – уже никак, не детсадовец, взрослый мужик. И с отчаянием и безысходностью принялся он справляться по-взрослому. Первое, что пришло в голову в такой ситуации, – напиться в хлам. Чем Павел и занялся. В совершенно, казалось бы, неподходящем для такой цели заведении под скучной вывеской «Кофейня». Дарницкий плюхнулся за стол, скользнул задумчивым взглядом по стенам, украшенным старыми виниловыми пластинками, библиотечной рухлядью и деталями мотоциклов. Странный интерьер и чем-то знакомый – а, неважно. Симпатичный паренёк с тёмными волосами, забранными в хвост, – не то официант, не то бармен – поставил перед ним графин с отсвечивающей колдовской зеленью настойкой и тарелку с нарезанным лимоном. Павел махнул стопку, не уточняя, что за зелье ему принесли, и ощутил, как кружится голова и по телу разливается приятное тепло. Напиток был крепким, но оставил лёгкое послевкусие зленного чая с мятой. Вторую порцию он пил уже неторопливо, смакуя. Вкус показался теперь иным. Вроде бы та же мята, но ещё немного корицы и… Яблоко, что ли? Да – корица, яблоко и миндаль, последнего совсем чуть-чуть. В колонках звучала тоскливая тягучая мелодия – блюз. В самый раз!.. – Любите блюз? – прозвучало над ухом. Павел не имел привычки болтать с обслугой, но сейчас под расслабляющим влиянием незнакомого алкоголя отреагировал на вопрос парнишки. Не прямым ответом (какое тут могло быть «да» или «нет»!), а неуверенным: – Возможно… Даже хотел бы научиться играть его. – Нет, – усмехнулся парень, присаживаясь за столик рядом с Павлом. Без приглашения, нахально так. – Вы не похожи на человека, которому идёт играть блюз. – А что же идёт мне, по-твоему? – лениво поинтересовался Павел. – Старый добрый рок. Блюз – это другое. Музыка для людей, окончательно и безнадёжно отчаявшихся. – Думаешь, я – не безнадёжно? – протянул Дарницкий. – У, сколько тоски и безысходности в вашем голосе. Будь вы негром преклонных годов… безработным, одноногим, слепым и плотно подсевшим на героин… я бы поверил. А вы выглядите вполне себе… не побитым жизнью. Хотя что-то у вас такое произошло, это заметно. Девушка бросила? – Меня бросил парень, – зачем-то решил сказать правду Павел. – Ого! – внезапно обрадовался собеседник. – Тогда… думаю, надо ещё выпить. А потом, так уж и быть, я покажу тебе пару аккордов. Как-то слишком легко и сразу перешёл на «ты». Это он точно о гитаре сейчас? О музыке? Павел немного растерялся. Показалось – он на этот раз не подчинял себе, а подчинялся сам, и это ему, как ни странно, начинало нравиться. Или нет? Кому понравится быть неловким, лишившимся привычных ориентиров, заплутавшим в чужом мире, словно потерянное дитя в глухом лесу… А Павел именно так и ощущал себя. От ни в чём не сомневающегося депутата, бизнесмена, красавца-мужчины ничего не осталось. От наглого самоуверенного подростка – тоже. Как будто странный напиток растворял одну за другой нараставшие год от года шкурки-оболочки, обнажив в итоге то, настоящее, что под ними скрывалось, – маленького любопытного ребёнка. – Имей терпение, Павличек! Получалось, его казавшаяся такой важно-значимой жизнь, наполненная достижением всяческих благ и удовольствий для себя любимого, была с этого помнящегося момента почти-младенчества абсолютно бессмысленной? Деньги, власть, секс – а в итоге и вспомнить нечего, всё проносится мимо пестрящей мутью. Ясно помнится лишь детство, да и то самое раннее, не омрачённое ещё гнусным желанием насладиться покорностью того, кто слабее тебя. Значит, не с рождения он, Павел, Дарницкий, такая сволочь. Был славным и добрым мальчуганом когда-то. Куда всё делось?.. – Вспомнил, да? – улыбнулся ему бармен… или кто он – неважно, его собутыльник и собеседник на эту странную ночь. – И как теперь быть? – пробормотал Павел. Не то чтобы ответа ждал – в гробу он видал советы от незнакомцев. Просто так, лишь бы что-то сказать, потому что от молчания в гнетущей атмосфере пустой кофейни становилось совсем уж жутко. – Всего не исправишь, но кое-что можно, – сказал парень таким тоном, будто успокаивал его. А Дарницкий ведь не нервничал. Совсем не нервничал! – По крайней мере, твой последний косяк… Тут ещё не всё потеряно. Если, конечно, поймёшь и вспомнишь. Последний… Это он о чём вообще? Павел сейчас, пожалуй, только о Сенечке и мог думать. Но и в этой ситуации не считал себя таким уж виноватым. Звёзды сложились в неподходящую фигуру, обстоятельства паршиво стеклись – вот и всё. Да что тут оправдываться! Агнешке ведь уже объяснял. А этот – наверняка того же поля ягода. Всё знает, всё понимает, но по своей невъебенной вредности никак не желает помочь. Что им всем, потусторонним нахалам, надо от Павла Дарницкого? Его бессмертную душу – так пусть забирают, не жалко. А, нет. Альбом, ключ, сейф, колье с яблоком. Яблочный вкус сладко-горького напитка, яблочная невероятная тягучая головокружительная тоска. …Тоска без начала, тоска без конца… Яблочная тоска. Яблочный блюз. – На стену только не смотри, – шепнул ему бармен, поднимая из-за стола и утягивая за собой, деликатно придерживая за локоть. Куда повёл его? В тайную комнату, где есть гитара, – разучивать протяжно-тоскливые блюзовые мелодии. Правда, что ли? – Почему… не смотреть? – почти не сопротивляясь неизбежному, всё же поинтересовался Павел. – Картина там… не для твоей хрупкой психики. Что там за картина, чёрт побери! Чего он в своей жизни не видел? Дарницкий вывернулся из цепкой хватки парня и уставился немигающим взглядом на ту самую стену. Наверное, для того чтобы заставить человека обратить на что-либо своё пристальное внимание, достаточно произнести то самое «не смотри». Обернётся и будет пялиться, как пить дать. А накрутить самого себя – раз плюнуть. Вроде бы – ну, что такого, не фото ведь. Да если бы и так – не проблема нафотошопить, в любом случае можно усомниться в достоверности. А здесь – фантазийная мазня, ничего более. Не с натуры же двойной портрет писали! Да и не портрет это, не похожи на себя ни тот, ни другой. Просто включилось спьяну у Дарницкого дурное ревнивое воображение. Дурное, да?! А почему тогда – «не смотри»?.. – Ты кто такой вообще? – Павел ошарашено обернулся к своему провожатому. – Проводник, – пожал плечами тот. Какого чёрта! Где вообще Агнешка – с ней так спокойно было, уютно – как в детстве. А ты хочешь обратно в детство, Павличек? На второй круг? Всё с начала, чтобы не допустить всех тех косяков, которые… Не получится. Ничего не выйдет. Павлу показалось вдруг, что его жизнь прокручивалась тем или иным образом уже бесчисленное множество раз. И в некоторых из вариантов (немногих, но такие были!) вёл он себя тихо-мирно, как ангел небесный. Образцовый тихоня, папино разочарование и мамина радость, скромный офисный служащий, ничего толкового не добившийся в жизни. Оно ему надо? Наискучнейшая из судеб – и то же одиночество, та же тоска в итоге. Яблочная, ага. Да будь он таким унылым скромнягой с неудавшейся личной жизнью, где бы он столкнулся с тем славным потрясением, с яркой звёздочкой на унылом своём небосклоне? С Сенечкой… Где? Да у себя дома же!.. В шикарной квартире, заполненной ценной рухлядью, доставшейся от доброго костромского дядюшки в наследство вместе с антикварным салоном, где проводил он свою холостяцкую жизнь, скрашиваемую лишь мурчаньем кота. Павел вздрогнул от ледяных мурашек, пробежавших по спине вдоль позвоночника, – от шеи до копчика и обратно. Получается, что в одном (или не в одном даже!) из вариантов собственной судьбы он был… Казимиром Ковальски? Чёрт!.. Этого не могло быть. Он не мог этого помнить. Но – помнил! На самом деле они и родиться должны были в один год. Но что-то именно в этом – почему-то ставшим для них основным – варианте реальности пошло не так, и у супругов Ковальски первым появился на свет мальчик, а второй уже оказалась девочка. Не Мира и Влад, а Мир и Владка. Собственно говоря, была у потусторонних сил попытка свести Павла с ровесницей-Владкой, но… не срослось. Стоило им, наверное, в таком случае пропустить ещё пару поколений, ведь Владка родила двух сыновей, а у Павла есть дочь. Когда-нибудь представителям двух ветвей суждено было встретиться. Вероятно, это оказались бы юноша и девушка с разными фамилиями и не знающие о странных перипетиях семейной истории. Никто бы не помешал им, ничего не подозревающим о собственном обоюдном родстве с Агнешкой (или с двумя Агнешками – близнецами?) завести совместное дитя. А лучше – двойняшек, чтобы никому не обидно было. Так нет же – торопливый Локи решил не ждать, когда обзаведётся подходящим потомством Агнешкина родня, и привёл в этот мир собственного младенца. С чего это он станет с сестрой приятностями человеческой жизни делиться! Не заслужила, голубушка. Всё сам, как и в прошлый раз, всё сам! Ей же по новой ждать не захотелось. И так уже чёрт знает во что превратилась! В привидение какое-то – и это в мире, где истории о призраках никто не воспринимает всерьёз, считая их страшными сказками, мошеннической уловкой или шизофреническим бредом. …Так, а откуда он, Павел Дарницкий, всё это знает? Агнешка ему ничего такого не рассказывала. Или рассказывала, а он не помнит? И с Локи он не знаком, это ведь Казимир с ним… Или не Казимир? Почему он тогда, в далёкой своей молодости, не решился, плюнув на дальнее родство, жениться на Владке? Двойняшки сейчас почти взрослые были бы, он забот бы не знал. Откуда взялась эта чёртова Маринка? Впрочем, если бы не Маринка, не встретил бы Павел Сенечку. То есть… встретил бы по-любому, но не при тех обстоятельствах, не на форуме в «Алых парусах». Вообще не было бы, наверное, никакого узла вселенски значимых событий четыре года назад, потому что развязка произошла бы гораздо раньше. Владелицей альбома оказалась бы тогда мать Сенечки, довольно молодая ещё на тот момент женщина – она ведь почти ровесница Казимира, кажется… Ну, и вот. Сам-то Сенечка в те незапамятные времена был бы ещё ребёнком. И что же произошло бы четыре года назад, если бы всё в своё время сложилось, как надо? Так, ничего особенного, только некий Алексей Костров расстался бы с жизнью своей в юном возрасте. Потому что не было бы с ним рядом Локи, чтобы его спасти. Какой к чертям собачьим экстрасенс и владелец сети ночных клубов Олег Локи! В том варианте реальности существовал бы лишь школьник Олежка Дарницкий; пацан и его сестрёнка ещё только пытались бы осознать свою непростую божественную сущность, даже не вполне понимая, что за безумные сны они видят, одни на двоих. С близнецами ведь так случается, верно? Некому было бы выручить Алёшку. Несущаяся на полной скорости фура размазала бы напрочь потерявший управление жигулёнок с женщиной-водителем и двумя пассажирами. Впрочем… аварию как раз можно было бы отменить, Богдан Репин и Алёна Задорожных могли увидеть её в своих кошмарных снах, не более. Но Костров мог погибнуть ещё дважды: после несостоявшегося ДТП (во время драки с гопниками на автозаправке по пути в Москву) или раньше, ещё до всей этой истории с Богданом, после того как осмелился послать на хуй самого великого и ужасного Волкова, и Казимир… Что?! То есть – они до такой степени в той странной (Павел надеялся – никогда не существовавшей!) реальности поменялись друг с другом мировоззрением, характерами и судьбами? Кто же тогда изображён на картине рядом с Сенечкой – помолодевший Казимир Ковальски или невероятная примстившаяся вдруг в алкогольном дурмане белая и пушистая версия Павла Дарницкого? Может быть, подобных версий – бесчисленное количество, и в одной из них Дар и Мир – это вовсе не два разных человека… – Понял теперь, да? – усмехнулся проводник, который выглядел уже не молодым парнем, а крепким мужиком в возрасте. Бородатым, само собой. Словно сошёл с постамента в центре Костромы, того самого. А что такого? Проводник же – значит, Сусанин, кто бы сомневался. – Куда ты меня ведёшь? – нервно полюбопытствовал Павел. Ничего хорошего он не ждал от такого соседства. Эй, вы – кто бы вы ни были, неведомые силы! Сделайте всё, как было. Если уж не суждено возвратить Сенечку, верните хотя бы Агнешку. Воспоминания о ней. Детство сопливое, тёплый уют, тишину. …Павел проснулся на съёмной костромской квартире. Голова болела адски. Как сумел добраться сюда после всех приключений, было неясно. Помог кто-нибудь, что ли? У кровати стоял явно из кухни принесённый табурет, а на нём – натюрморт из стакана воды, упаковки шипучего аспирина и ключей от гелендвагена. Пытаясь не думать, откуда и чьими стараниями это всё взялось, Дарницкий принял лекарство. Покосился на пораненную осколками разбитого зеркала руку. Она не болела, и шрам выглядел затянувшимся, будто и не вчерашним. Может, и впрямь не накануне это всё происходило, а гораздо раньше. Казалось – прошло несколько дней. Или недель? Да, скорее всего, около месяца. Память услужливо подбросила события этих хлопотливых дней: возню с документами «Бригантины»; выезд на открытие спортивного комплекса, организованный трудолюбивой Инной; унылые посещения Сонечки в замаскированной под детский санаторий психиатрической клинике и Вадика в изоляторе временного содержания; непонятно чего ради затеянный ремонт… Ремонт на съёмной квартире – серьёзно? Что-то было не так. Чего-то он так и не мог вспомнить – очень важной какой-то детали. Спал он, как оказалось, обнажённым, прикрывшись из-за летней жары не одеялом или пледом, а тонкой простынёй. Находился ли в квартире кто-то, кроме него, – не знал. Осмотрелся на предмет валяющейся одежды. Ни на полу, ни на кровати ничего подходящего не обнаружил. Недоумённо хмыкнул про себя. Поднялся, вставил ступни в резиновые шлёпанцы, обернул нагие чресла той же простынёй, которой укрывался, – словно в общественной бане с малознакомым контингентом, блин… Только смешной войлочной шапочки не хватало. И веника из берёзовых веток. Его взгляд привлекли белевшие на журнальном столике в углу листы бумаги с отпечатанным на принтере текстом и бледно-лиловой печатью. Что за документы? Подошёл, взял в руки верхний лист. Это оказалось свидетельство о собственности на квартиру. Судя по адресу – вот эту самую, где он сейчас находился. Вот что скрывалось в провалах его подпорченной алкоголем памяти… Купил, значит, жильё в Костроме. Павел перечитал ещё раз прыгающие перед глазами строчки. Что за… чёрт побери! Владельцем собственности значился не кто иной, как Казимир Ковальски. Как это вообще понимать? Жилплощадь у его квартирной хозяйки приобрёл Казимир? Или сам он, Павел, выкупил квартиру и презентовал непонятно за какие заслуги троюродному братцу? Или… Он вспомнил сон, после которого очнулся с головной болью. Точно – сон? С ужасом подумал – сам-то он кто вообще? Только что был уверен: Павел Дарницкий, кто же ещё. А… если нет? Воспоминания – это же вообще ни о чём. Они могут быть ложными. Торговля в антикварной лавке, долгие телефонные разговоры с сестрой и родителями, заказ по интернету подарков для племянников, возня с котом, поездки на джипе (и раздражение по поводу так и громоздящегося в багажнике самовара!) – всё это оказалось так же явственно, как и элементы той жизни, что вспомнилась первой. Кто он такой? Найти бы паспорт, что ли. Или водительское удостоверение. Ключи на табурете были от гелика, не от джипа. Но это ещё ничего не доказывало. Себя за рулём гелендвагена от тоже помнил, но… Какого себя? Себя-Павла или себя-Казимира? Ему остро необходим был любой документ с фотографией. И… зеркало, вот что! Возможно, зеркала было бы достаточно. Увидеть свою физиономию, удостовериться, успокоиться. Потому что… Чудно, однако осмотр собственных рук, ног, мускулистого торса, прочих частей тела такой уверенности не дал – страшно осознавать, что это может быть обман, иллюзия. Наверное, отражение может оказаться наваждением тоже, но ему хотелось думать, что оно, как и фото, стало бы своего рода документальным подтверждением его личности. Или отрицанием – тут уж как повезёт. Возможно, он и не Павел, и не Казимир, а кто-то третий, ни на кого не похожий. Нелепое предположение. У него крепкое накачанное тело Павла Дарницкого, а не утончённое сложение Казимира Ковальски, без сомнений. Однако… он в очередной раз провёл пальцами по лицу, ошалевая от непривычного ощущения. На подбородке, щеках, над верхней губой – гладкая кожа. Ну, почти. Миллиметр отросшей колючей щетины. Куда подевалась его борода? Столько лет она была элементом его внешности, что он себя без неё и не представлял вовсе. Сбривать не собирался, никаких экспериментов с имиджем не планировал. А вот Казимир, щеголявший прежде редкой бело-рыжеватой растительностью на подбородке, этакой пародией на нормальную человеческую бороду, через пару дней после того как Сенечка ушёл… как оказалось, от них обоих в один и тот же вечер… внезапно от неё избавился, неожиданно помолодев на вид при этом. Ага, значит, Павел и Казимир виделись после этого события, общались, обсуждали между собой… какие-то личные моменты. Почему так смутно он помнит это? Почему, почему, почему… Потому что. Потому. Что. В его памяти присутствуют воспоминания двух личностей. Не полностью. Обрывки какие-то. Есть вещи, которых он не может себе объяснить: всё, что связано с покупкой квартиры, – какая-то тайна, покрытая мраком. И… что с бородой – непонятно. То есть… если он – Казимир, то отлично помнит свой поход к модному парикмахеру Артюше. Если же Павел… Да что за хуйня! Он Павел и есть. Только… без бороды. И забыл, когда и при каких обстоятельствах её лишился. Зеркало, ему нужно зеркало. Один пристальный взгляд в глаза отражения, зазеркального близнеца, – и всё прояснится. Он шагнул из комнаты в прихожую. Там зеркала не было – ни разбитого, ни купленного вместо него нового, никакого. Зато стоял прислоненный к стене большой портрет, с которого улыбалась барышня в белом.