Огонь в моей душе

      Я зашипела и отложила иглу в сторону. Подушечка пальца раскраснелась, на ране собралась небольшая капелька крови. Я поморщилась и растёрла её между пальцами. Вышивание никогда не было моим любимым занятием, а за последние полтора часа я исколола себе все руки, даже пяльцы держать было больно.       На улице было уже темно, однако, как обычно и происходит в нашей деревне, воздух полнился звуками: криками, стрекотанием насекомых, воем собак, плачем детей. Днём было тише.       В окно влетел мотылёк и закружился вокруг одной из свечей, которыми была освещена небольшая комната, наполненная лишь двумя скамьями, огромной печкой, кучей сена и небольшим шкафчиком с кучей всякой всячины. На одной скамье — той, что стояла у окна, — сидела я, на другой, придвинутой к ныне потухшей печке, сидела моя подруга Сена, дочь швеи, тихая и эмоциональная, невысокая хрупкая голубоглазая девушка с волнистыми волосами сливочного цвета. Её семья бежала через границу лет шесть назад, затем обосновавшись в нашем поселении. Сену любили все — она являла собой идеал кротости и послушности, хорошо пела, танцевала, вышивала невероятной красоты картины и сама была гармонична и утончена. Хоть я с Сеной была знакома не так уж и долго, мы многое пережили вместе и заслуженно считали себя лучшими подругами.       На самой печке расположилась хозяйка комнаты — Моран, коренастая, кудрявая, черноглазая и черноволосая, с густыми бровями и грубоватым лицом, она была дочерью конюха и моей подругой детства. В общем-то, во все переделки нас втягивала именно она, ибо была вспыльчива, деятельна и скора на расправу. Я, конечно, тоже не сахар, но в Мора невероятная сила воли сочеталась с ослиным упрямством, твердолобостью и прямолинейностью, что в итоге порождало жуткую конфликтность. Но на Мору никто не обижался — в конце концов, это был её шарм. В последнее время мы не очень много общались — сразу несколько кобыл дали потомство месяцев восемь назад, так что её семья была вся в работе.       А на стоге сена расположилась Фанька — дикая оборванка, просто однажды- появившаяся в деревне лет десять назад. Жила она в лесу, а зимой скиталась по хлевам особо богатых селян. В деревне её не особо жаловали, ибо Фанька была воровата, хамовата и практически бесполезна — женским обязанностям её не смогла обучить ни одна хозяйка за все десять лет, а для мужских она была слишком слаба и мелковата. Буквально кожа да кости, что неудивительно — в лесу еды не то что бы много, а деревенские её почти не кормили. На Фаньке это, впрочем, никак не сказывалось, она была суетлива, беспокойна и невероятно вредна, несмотря на то, что энергии было взяться неоткуда.       — Вельес — кусок рыбьих потрохов, — заявила Мора, оборвав нитку и запустив в бездельничающую Фаньку её рубахой, которую она штопала последние полчаса. Мы сидели в комнате уже часа три, сначала обсуждая то, какой Ирех злодей, пытаясь приготовить в полуразрушенной печи картошку, ища в захламлённом шкафчике иглы, вышивая и снова обсуждая Иреха. Сейчас же мы перешли на поливание грязью Вельеса, успевшего насолить, кажется, вообще всем в деревне.       Я кивнула, всецело соглашаясь с Моран, а затем с тяжким вздохом вернулась к вышиванию. Фанька натянула на себя то, что некогда было чьей-то парадной рубахой и откинулась на стог. Сена зевнула и полезла проверять, готова ли картошка. Мора продолжила.       — Он как-то раз мне подножку поставил, когда я несла яблоки бабке Корце на варенье. Я их все в лужу и уронила. А знаешь, сколько я их до этого намывала в колодце? Вот ведь как знал, засранец — она фыркнула и сложила руки на груди, всем видом выражая своё недовольство.       — Зато он меня кормит, а ты нет, — Фанька скривилась и высунула язык.       — Да тебя не кормить надо, а прибить из милосердия. Милосердия ко всем остальным, житья уже от тебя нет, — Мора слезла с печки и попыталась запихнуть здоровенный моток ниток в шкафчик. — У нас яйца чуть ли не каждый день пропадают. Что, скажешь что мальчишки забавляются?       Мы с Сеной многозначительно переглянулись. Она тихо выдохнула и дернула Мору за подол платья.       — Не говори так, — Сена нахмурила свои тонкие светлые брови. — Что ей ещё делать прикажешь, помереть с голоду? А если бы я была нищей, ты бы тоже так говорила?       — А ты не нищая, ты уж-жасная манипуляторка, — заключила Мора, однако тут же остыла и уселась рядом с Сеной, махнув рукой на торжествующую Фаньку. — И вообще, мы отошли от темы. Инта, ты точно решила поехать в столицу?       Шум за окном усилился, кто-то что-то закричал, кто-то откликнулся. Я оторвалась от созерцания летающего вокруг свечки мотылька и внезапно осознала, что все трое смотрят на меня. Неловко.       — Ирех рассчитывает на то, что мой отец ничего не продаст или вообще не попадёт на ярмарку, — я нахмурилась. — Отец… не очень волевой. Если поеду я, то мы скорее всего сумеем продать хотя бы половину из того, что есть.       — А вдруг он хочет отобрать у вас мельницу пока вас не будет? — задумчиво произнесла Сена. — Я не хочу его демонизировать, но вдруг это всё просто хитрый план…       Договорить она не успела. Дверь резко распахнулась, и в дом ввалился сын молочника Ун. Он был взъерошен, напуган и еле дышал. Мы повскакивали с мест, я кинулась было усадить его на моё место, но он отмахнулся и, сложившись в три погибели, выдавил из себя почти осмысленную фразу.       — Вампир… напал на… Корцу… Все у дома… знахаря… Уходите отсюда…       А затем развернулся и убежал. Мы замерли секунд на десять, а потом под громогласное Морино «Что встали, бестолочи, на выход и к лечебнице!» вывалились из пристройки и, но всех ног понесись на другой конец деревни, благо Сена догадалась взять с собой пару свеч чтобы освещать дорогу. Боковым зрением я заметила, что Фанька ломанулась не с нами, а к домам, и мысленно отвесила ей оплеуху за воровство, но сейчас было не до неё.       Пару раз споткнувшись о какие-то коряги, порвав подол платья и затушив одну свечку мы всё-таки добрались до лечебницы. Вокруг неё действительно собралась, кажется, вся деревня. Сена поспешила к матери, а мы Моран полезли узнавать, что произошло.       — На неё напал… вампир, — заговорщическим шепотом поведал нам кто-то из толпы. — У неё дырка прямо в шее и крови почти нет! Говорят, до утра не доживёт…       — Да тихо ты, — кто-то цыкнул на сплетника и повернулся к нам. — Там ничего особо серьёзного, но если бы ещё пара минут…       — В её возрасте такой стресс… — посетовал ещё кто-то. — Ох, бедная старушка, угораздило же…       Я поднялась на цыпочки, чтобы лучше видеть, что происходит у входа. И, внезапно для себя, наткнулась взглядом на Вельеса, усердно изображающего сочувствие и сопереживание. Я аж фыркнула — тоже мне, друг народа. Однако больше я ничего заметить не успела, ибо дверь распахнулась и из неё вывалился уставший лекарь. Все внезапно затихли.