Дружбе - виват!

Поездка не обещала принести ничего, кроме пары комариных укусов да выровнявшейся кожи холеного лица, но подарила молодому миллионеру Френсису Моргану смысл жизни. Когда Френсис увидел прекрасную Леонсию, он подумал: "Расскажу об этом в Нью-Йорке - тропики, таинственная незнакомка, змей..." Он, не задумываясь, отдал ей на прощание странное кольцо с кровяным камнем, обрамленным в темное сплетение металлических жилок, которое носил с собой всегда, и которое отчего-то тяготило сердце, появившись неизвестно откуда. Так пусть же и пропадет в никуда!* Но история с Солано оказалась не единственной за этот день. "Вы мне очень нравитесь, мистер!" Он действительно сразу понравился Френсису, этот отважный, самобытный, несколько наглый человек. Хотелось бы быть его другом! А убивать хотелось не очень. И так стало больно, когда он вскинул на безоружного Френсиса револьвер! Не надо, не предавай! И Генри оттолкнул его. И выстрелил. А после - была драка с "аборигенами", самая захватывающая, радующая в жилах кровь драка в жизни Френсиса Моргана. А Генри, наверное, не вел таким дракам счет... - Согласно этому документу этот клад был зарыт здесь моим прапрапрадедом, сэром Ричардом Генри Морганом, а я - Френсис Морган - являюсь его законным наследником - Как? И вы Морган? - Что значит "и вы Морган?" Именно я, сэр. Не смею вас задерживать! - В таком случае ставлю вас в известность, что я - Рональд Генри... Морган. Тоже являюсь наследником старого пирата, так что мы в доле. Такая формулировка устраивает, мистер Морган? - Устраивает, мистер Морган, - его и правда устраивало все. Клад уже потерял свою былую важность. Важность приобретало другое... Когда они стояли на палубе корабля, а вокруг звенело и шептало предночное море, Генри сказал с доверительной улыбкой: - Я помню одну песню... Это единственное мое наследство от нашего деда. - Какая же? - затаив дыхание, спросил Френсис. Ему казалось, что сейчас что-то случится. Как минимум, чудо. Генри начал тихо напевать под нос, а после голос его, оставаясь тихим, стал крепче и звонче, как хорошая сталь во время древнего боя. Вокруг разносились пронзительные крики чаек. Плескали волны. Скрипел сосновый настил мачты. Вздыхал у штурвала матрос. Но слова песни, услышанной впервые, но, кажется, знакомой всегда, были в тысячу раз лучше и ярче, больнее и шире, родней и сильнее, чем все, что когда-либо было в жизни Френсиса.

"Мы спина к спине у мачты против тысячи вдвоем..."

И Френсис понял вдруг, что сладко рвет его сердце. Чувство вернулось - настоящее, не во сне, не в обрывке памяти, оно вошло в его жизнь по-правде. Впервые в жизни Френки очутил его и тут же понял, почему таким важным казался тот навеки позабытый сон. И еще он понял, что связан с Генри не только родственными узами, но и чем-то высоким, исконным, вечным.