Hold me, Mother. I'm coming home...

— …пошли мне свое дитя — грехи недостойного должны быть смыты кровью и страхом, — шепот непрерывно звучал в полумраке, который едва лишь рассеивал свет единственной свечи. Тени, казалось, сгустились в попытке побороть собой это дрожащее пламя. Тишина стала глубже, в ней чудились шорохи и скрипы, чьи-то шаги — но всё это было лишь игрой воображения. — Милосердная Матушка… Мрак шевельнулся, от него отделилась тень, постепенно обретающая человеческие черты. Высокий человек или мер с пронзительным взглядом чернильно-чёрных сейчас глаз. Лицо его скрыто маской, только глаза и видно, в них даэдрическим пламенем отражается свет свечи. Он безмолвен — и это вводит молящегося в состояние бесконтрольного ужаса. Ведь ни звука не было, даже огонёк свечи не шелохнулся от сквозняка. Как он попал сюда, этот мужчина в чёрном? — Она услышала мою молитву! — догадался, наконец, человек, всё же отходя к стене, бессознательно пятясь от вестника Ситиса, словно бы исходящие от него угроза и опасность могли вдавливать в стены. — Назови имя, — низким, хорошо поставленным глубоким голосом произнес мужчина в чёрном, и человек нервно облизал губы, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Голос звучал тихо, немного хрипло, но ему показалось, что эхо его отразилось в самой его голове. — Очива! — выпалил человек, и лицо его исказилось гримасой гнева и ненависти. — Это аргонианка, я видел её в Чейдинхоле, наверное, она там и живёт. Мерзкая ящерица… я желаю, чтобы вы отрезали её хвост и принесли мне, а потом… — Хватит, — мужчина в чёрном не повысил голос, но звучала в одном этом слове такая тёмная, страшная сила, что человек замолк, почти позабыв о страхе и теперь уже изумлённо глядя на ассасина. Тот оставался неподвижен, но что-то неуловимо изменилось — в его осанке, в его холодном колючем взгляде. — Ты не стоишь и чешуйки с её хвоста, червь. — Но… я сделал Таинство! Вы обязаны! — Человек попятился, ощущая, что что-то пошло не так и пытаясь найти способ сбежать из собственного дома, который из самого безопасного и комфортного места превращался в смертельную ловушку. — Я обязан защищать свою Семью, — ответил ассасин, и его клинок мелькнул слишком быстро, чтобы человек успел заметить, как его извлекли из ножен. Он схватился за горло, из которого с каждым ударом сердца толчками выплёскивалась кровь, но очередной удар кинжала пришелся ему в грудь. И ещё один — в бок. Человек сполз по стене, из последних сил пытаясь закрыться окровавленными слабеющими руками, но режущие удары, казалось, сыпались отовсюду: ассасин словно задался целью искромсать его до неузнаваемости. Когда умирающий перестал биться в агонии, Люсьен откинул капюшон, сдавленно выдыхая. — Хвост ему принести… — пробормотал он, вытирая кинжал и возвращая его в ножны. — Мразь. … В Убежище он вернулся ближе к рассвету, когда шпиль Башни Белого Золота уже окрасился солнечными лучами. Лашанс раздражённо скинул робу на ближайший стул и принялся оттирать засохшие потёки чужой крови на своих руках. — Наставник? — Очива поднялась со своего места и отложила книгу, которую читала в ожидании возвращения Люсьена. — Вс-сё хорошо, Спикер? Лашанс остановился в шаге от неё, протянул ладонь, с отеческой нежностью касаясь её щеки, и улыбнулся. — Конечно, ящерка моя. Всё хорошо.