Цена памяти

На душе было неимоверно пусто, так, как будто еë хорошенько простирали и высушили, но почему-то от этого не появилось чувство свежести и новизны. Было непонятно тяжело, и в горле стоял огромный ком, не позволяющий глотнуть без проблем. Плакать не хотелось. За месяц лета она пролила столько слез, сколько вряд ли можно было считать даже годовой нормой. Причиной этому стал желтоглазый демон, постоянно смотрящий на нее с высока с надменностью и насмешкой. Его выходки не просто выводили шатенку из себя, они буквально резали еë на части, медленно, но с такой медицинской аккуратностью, что создавалось ощущение, будто так и нужно. Но так не было нужно. И если сама Мэйбл осознавала это не до конца, то остальные члены еë семьи, не считая потерявшего память Стэнли, видели это насквозь, и практически в прямом смысле кричали ей об этом через звукоизоляционное стекло. Для неë ненависть была чем-то недостижимым, по крайней мере, ей самой так казалось, пока она сама не выкрикнула о ней прямо демону в лицо. Всегда такая добродушная и любящая, что всегда заступалась даже за самых гнилых людей, вдруг познала вкус обиды. Вкус ненависти. И это чувство сопровождало еë, пусть и совсем не долго, но со всей своей силой. Все изменилось в один день, когда рыжеволосая девушка поведала Пайнс о диалоге, если его вообще можно было так назвать, с новым работником Хижины Чудес, прямиком после смерти Пухли. Мы говорили о ненависти? Такой наивной и чересчур доброй натуре Мэйбл хватило лишь одного предложения, чтобы простить все обиды, когда-то чуть не уничтожившему весь мир демону. Глупо? Возможно. Но в этом была еë суть, еë человечность. Может быть она действительно верит в то, что каждый способен исправиться и имеет право жить, что каждое существо имеет сердце, просто некоторые не умеют правильно им пользоваться. Она всегда сверкала оптимизмом, и, казалось, заражала им каждого встречного, а улыбка спадала с еë аккуратного личика лишь тогда, когда все было и вправду паршиво. И люди почему-то к ней безудержно тянулись, будто она околдовывала их своими глазами, цвета молочного шоколада, слегка прикрытыми такого же цвета шевелюрой, без конца спадашей ей прямо на лицо. Еë добрый взгляд всегда сиял надеждой и лишь еще раз подтверждал — она была неимоверно похожа на солнце, что иногда в голове появлялся вопрос: «может ли она ненавидеть?». Видимо, нет. А свет этого солнца прерывало лишь наступление ночи, в сопровождении безмолвной тьмы. И этой тьмой безусловно, безоговорочно и бесспорно являлся Билл. Его высокомерный взгляд с пляшущими в жидком янтаре чертиками всегда пробирал до мурашек, словно от холода пробегавших по спине. Лицо, со слишком острыми скулами, не выражало почти никаких эмоций, кроме вечного недовольства, ехидства и высокомерия. Его защита — сарказм. Фразы, которые он говорил, всегда резали, словно осколки разбитого стекла, часто задавая даже самых стойких. Руки его всегда были холодными, словно лед, но это почему-то было вовсе не из-за того, что у него было доброе сердце. Хотя, иногда шатенке казалось, что у него его нет и в помине. Пусть это будет выглядеть, словно ты безразличная стерва, что вы везде ищешь выгоду для себя, но ты не упадешь в их глазах. Фраза, сказанная когда-то им в поддержку расстроенной Мэйбл, почему-то так отчаянно подходила ему самому. Пока у него на душе зима, он будет старательно покрываться толстой корочкой льда, замораживая все свои чувства, но — Мэйбл была почти уверенна — когда там наступит весна, он сможет показать свой истинный облик. И пусть это было лишь смутное, маловероятное предположение, девушка безотказно верила в него. Она верила, что его черная душа потеряла свои краски не просто так. И верила в то, что он тоже умеет улыбаться. Увидеть его слабым, беспомощным, беззащитным — редкость, но в ту ночь ей удалось. И именно в тот момент что-то в ней перевернулось. Еë сердце, стучащее с такой скоростью, что с большой вероятностью могло буквально вырваться из груди, и то, как дрожали еë руки — все это показывали еë беспокойство, еë тревогу и страх бессилия. Она боялась не помочь, боялась не успеть, боялась потерять.И пусть он так и не расскажет ей о событиях той ночи, ей будет достаточно лишь знать, что он в порядке, что он жив. Она заснула тогда, когда удостоверилась, что сделала все, что в еë силах, и проснулась от того, как часто он ворочался и шептал что-то невнятное во сне. Потом он вернулся в сознание. И тот поцелуй. Такой быстрый, легкий и едва ощутимый. Он наверняка даже слышал, как сердце шатенки вытанцовывало чечетку — слишком громко был слышен этот звук в еë собственном сознании. А ему казалось и вовсе было плевать. Он же демон.Умеет ли он что-то чувствовать? Это произошло так быстро, будто бы и не значило для него ничего. И от этого почему-то становилось больно. Не могла же она действительно влюбиться в демона? Нет, это глупо. Очень-очень глупо. Тем не менее, он не хотел покидать мысли Мэйбл от слова совсем. Перед глазами то и дело снова появлялось его округлое лицо, с взъерошенными пшеничными волосами, янтарно-золотой глаз с темным вертикальным зрачком, и вкус его губ, отдаленно напоминающий мяту. И от этого Пайнс хотелось снова и снова встряхнуть головой, словно это как-нибудь помогло бы упорядочить бессвязный ком мыслей. Тем более, сейчас у них была проблема намного важнее — память Стэнли. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь монотонным тиканьем настенных часов, никто из присутствующих не решался сказать ни слова. Поднимать глаза с пола не хотелось вовсе — Мэйбл опасалась вновь увидеть злое негодование в глазах дяди. Может ли это значить их провал, или же стоит дать ему время? В сердце медленно нарастала паника. Все-таки решившись, шатенка взглянула на брата, заметив как тот нервно переглядывается с Фордом, возможно, спрашивая у него разрешения. Ученый его игнорировал, даже не слушая назойливый шепот своего внучатого племянника, лишь каким-то непонятно пустым взглядом прожигая сидящего напротив близнеца. Становилось страшно, и девушка уже отчетливо слышала, как отражается в ушах слишком быстрое биение сердца. Молчание угнетало и делало и без того накаленную обстановку еще напряженее, чувствовалось, что ещë две-три минуты, и все в одну секунду сошли бы с ума. Взгляд как будто бы случайно скользнул в угол комнаты, где, оперевшись о стену, со скрещенными на груди руками, стоял Билл. Его лицо не выражало никаких эмоций, кажется, даже не было привычной тонкой ухмылки. Буквально на секунду их взгляды встретились и Мэйбл резко выпрямилась, широко распахивая глаза. Она рвано выдохнула, не осознанно сжимая края розового свитера пальцами, и, сглатывая и зажмурив глаза, произнесла полным решимостью голосом: — Билл Сайфер. — К-кто?